Сон в красной комнате

Гулкий стук в железные ворота, казалось, печальным эхом разнёсся по огороженной территории, за которой находился почерневший от времени монастырь. Бриллинг стоял за спиной Фандорина, без слов позволяя ему главенствовать. С жителями села договориться не удалось, а с благочинными Иван Францевич и вовсе не знал, как разговаривать. Ворота с тихим лязгом приоткрылись, в щели показалось бородатое лицо. Монах в чёрном подряснике и таким же клобуком на голове, с неожиданно яркими зелёными глазами и русой бородой, внимательно смотрел в лицо Фандорина. Смотрел и молчал. — Доброго времени, — вежливо произнёс Эраст Петрович. — Мы приехали из Петербурга и хотим просить у вас ночлег. Монах перевёл взгляд на Бриллинга, затем обратно. Ничего не ответил. Фандорин терпеливо ждал. — Обождите, — голос у послушника был ровным, мягким. Мужчина закрыл железные ворота. — А если не пустят? Куда пойдём? — негромко спросил Бриллинг. Снова раздавшийся раскат грома зловеще разлетелся по окрестностям. — П-пустят. Я уверен, — ответил Эраст Петрович. Его вдруг взволновало то, что Иван находится прямо за спиной. Так близко, что можно, обернувшись, увидеть вблизи его пышущее здоровьем лицо. Красивое… Статский советник вспомнил, как незадолго до отъезда из Петербурга у них с Масой состоялся разговор. Скрывать от друга свою неожиданно вспыхнувшую любовь было глупо — японец сразу понял, чем вызвано странное выражение лица хозяина, горение его глаз, чуть болезненная мечтательность. Фандорин увлекался, но не любил. Он позволял любить себя. Он никогда не терял хладнокровия в отношениях с дамами. И то, что происходило теперь, мягко говоря, сбивало мужчину с толку. Сперва он искренне пытался прогнать все мысли о Бриллинге. Лёжа в тёплой постели и глядя на тени, скользящие по белоснежному потолку с изящной лепниной в виде мелких листочков, он запрещал себе эту влюблённость. Втрескаться, как юноша, в его возрасте — это немыслимая глупость! Нельзя. Фандорин поворачивался с боку на бок и силой воли переключал свои мысли на расследование. Но выяснилось, что образ Бриллинга намертво прицепился к его разуму. В голове снова и снова всплывали яркие воспоминания об их встречах, а в ушах так и звучал хрипловатый и грубоватый голос Ивана Францевича. Господи, ну почему именно он?.. Фандорин не понимал, как он, рациональный человек, опытный мужчина, вдруг попал в амурные сети. Но это была лишь половина беды. Вторая заключалась в том, что объектом его любви стал полицейский. Говорливый, грубоватый человек с сомнительными манерами. Они были слишком разными — это Эраст Петрович тоже был вынужден признать. Нет, ну ладно бы какой-нибудь музыкант, писатель… актёр на худой конец. Путешественник или промышленник. Врач. Но полицейский — это… немыслимо! Не то чтобы Эраст Петрович имел что-то против служителей порядка, просто он слишком часто сталкивался с ними в течение своей жизни, и никогда не питал к людям этого рода деятельности романтических чувств, равно как и сантиментов. В общем, сперва статский советник всячески отрицал свою влюблённость. Длился этот период всего ничего. Отказываться от очевидного оказалось глупостью, а Фандорин был чрезвычайно умным человеком. Он был вынужден признать, что влюбился. Стало легче. И вот, когда бежать от самого себя больше не было смысла, Эраст Петрович пошёл на контакт с Масой, который притащил господину зелёный чай с цедрой апельсина. До того момента статский советник всячески отказывался развивать эту интимную тему. — Всё о нём месьтаете? — с пониманием улыбаясь, спросил японец. Фандорин хотел было возмутиться: «Откуда ты знаешь, что это он?!», но вовремя вспомнил, что Маса всё понял ещё тогда, в тот день, когда Эраст Петрович, послушав его, помчался домой к Ивану. — Да, — вздохнув, ответил брюнет и сделал глоток чая. — Скажи, как расположить к себе мужчину? У меня опыт в этом не очень велик. — Мусину? Мусину нузьно брать умом! — и японец постучал по виску указательным пальцем. И добавил на родном языке: — У нас говорят: «Победа достаётся тому, кто вытерпит на полчаса больше, чем его противник». Эраст Петрович считал, что умом нужно покорять женщин. Безусловно, никто из дам не оставался равнодушной к его внешней красоте, но ведь интеллект тоже был очень важен. Оболочка — это то, что прекрасно подчёркивает умственные способности. Если и мужчину следует покорять мозгом, то в чём разница покорения меж полами? — Перед зеньсинами хвасяся нузьно, перед мусинами — нет, — продолжил Маса с таким важным видом, словно читал лекцию по ядерной физике. И снова перешёл на японский: — А ещё у нас говорят: «Хорош ли лук — зависит от натягивающей его руки». Фандорин прогнал японца и, перебирая нефритовые чётки, постарался вернуть себе внутреннее душевное равновесие. Любовные проблемы кого хочешь выведут из себя! …Ворота снова с лязгом приоткрылись. Всё тот же монах сообщил: — Архимандрит Игнатий ждёт вас. Эраст Петрович чуть склонил голову и первым прошёл на территорию монастыря. Кругом было тихо, лишь поодаль, возле большой пристройки к зданию монастыря, светловолосый послушник подметал землю, медленно работая метлой. На вошедших он даже не взглянул. Зеленоглазый монах провёл гостей через одну из служебных дверей. Они оказались в одном тёмном помещении, затем в другом, поднялись по лестнице, и, наконец, предстали пред архимандритом Игнатием, что сидел за столом и что-то писал при свете двух свечей. Окон в помещении не было. В монастыре было прохладно, мрачно, неприятно. Ощущение того, что время остановилось, и всем здесь завладела скорбь, было очень удушливым, а остатки древних религиозных росписей на стенах добавляли месту какой-то мистической горечи. — Из Петербурга, стало быть, пожаловали? — спросил Игнатий вместо приветствия, переводя на вошедших строгий взгляд чёрных глаз. — Да-с. Добрый вечер, — отозвался статский советник. — Чего же ищете у нас? Благочинный растягивал букву «о», его говор был очень характерным. — Это к-касается преступлений, которые совершались в ваших краях. Архимандрит чуть нахмурился, после чего взглянул на диакона: — Ступай, Досифей. Снаружи обожди. Зеленоглазый почтенно поклонился и вышел, плотно прикрыв за собой дверь. — Что ж, садитесь, — поглаживая длинную чёрную бороду, сказал Игнатий. Фандорин и Бриллинг сели на жёсткие деревянные стулья. — О каких таких злодеяниях вы хотите выведать? — нараспев спросил благочинный зычным басистым голосом. — О любых, которые имели место быть, — отозвался Эраст Петрович. — Я в этом монастыре служу Господу уже десять лет, за сие время в селе было два злодеяния: кто-то зарубил Акулину Орешкину, утопили Матвея Колосова. — Как давно произошли эти убийства? — мгновенно насторожился статский советник. — Акулину, почитай, годков восемь назад порешили. Колосова же… полгода как. Убийцу конюха нашли, им оказался Сашка Мулыга, разбойник местный. Суд был, казнили его. А вот кто супротив Бога пошёл в деле Орешкиной — до сей поры ребус. Но, позвольте, каким образом Петербург заинтересовался нашими невзгодами? — в голосе архимандрита мелькнуло удивлённое недовольство. — У нас есть все основания полагать, что серия убийств, потрясших Петербург, связана с убийствами, произошедшими в этих краях. — Позвольте, но… — Мы не представились. Статский советник Эраст Петрович Фандорин, а этот любезный господин — начальник сыскной п-полиции Бриллинг Иван Францевич, — брюнет резво присёк всяческие попытки благочинного затеять спор или высказать сомнения, касательно компетенции прибывших. Тот сразу же спасовал и нервно затеребил свою бороду. — Высокие чины пожаловали, — пробормотал он. — Просто мы живём тихо, вдали от цивилизации, уединённо. Ваш приезд будоражит наш покой, но коли дело требует — оставайтесь. Диакон Досифей подготовит вам комнату и принесёт пищу, только соблюдайте наш режим. В восемь вечера все двери запираются, никто не должен расхаживать по коридорам и пытаться покинуть здание монастыря. Не забывайте, что здесь вы видны Господу особенно пронзительно. — Разумеется, — кивнул Фандорин. — Мы не станем нарушать распорядок. Благочинный слегка прищурился, словно подозревая гостей в чём-либо дурном. — И не пытайтесь что-то вызнать у прочих, многие тут дали обет молчания. По всем вопросам будьте добры обращаться к диакону Досифею. — Х-хорошо. Благодарим за кров. Не прольёте ли свет на убийство Акулины Орешкиной? Мы, к-конечно, побеседуем с жителями села, но они опасаются нездешних — сие заметно, — статский советник говорил как можно мягче и благостнее, дабы расположить Игнатия. — Особо ничего не поведаю, ибо ведать нечего. Неизвестный приспешник диавола зарубил Акулину, голову ей проломил, рёбра, руки. Изувер, — ворчливо ответил монах. — Все внутренности вычленил. Бриллинг бросил встревоженный взгляд на Фандорина, явно с трудом удерживаясь от реплики. Эраст Петрович заметил это краем глаза и ощутил тепло, разлившееся в груди — Ивану, должно быть, трудно не болтать столь длительный срок… — Акулина была местной? — Да. — А родные её остались в селе? — Сестра. Боле никого — померли. Эраст Петрович задумчиво кивнул. Его воодушевило то, что его версия о том, что застрелившийся инкогнито, хоть и прислуживал злодею этой «пьесы», открестился от него и тайно помог статскому советнику и его напарнику выйти на нужный след. Безусловно, загадка убийств в Петербурге чёрной нитью тянется отсюда, от давнего убийства восьмилетней давности. — Говорят, ваш монастырь чудодейственен. Это правда? — вдруг спросил Фандорин властным голосом, и сам слегка поразился. Благочинный хлопнул ресницами, явно не ожидая такого поворота. Отведя взгляд, он пригладил пальцами длинную бороду. — Не наш, а тот, что был здесь прежде, — глухо ответил. — Это как п-понимать? Архимандрит медленно повернул голову и посмотрел прямо в глаза Фандорину: — В тысяча двести пятом году прямо здесь, на этом месте, располагался большой монастырь Богословский. Как гласит предание, в его стенах, защищая своим телом от варваров икону Христа, погибла в страшных муках Елена Килийская. Икона её почтенно висела рядом с иконой Иисуса Христа. Позже она, Елена, была возведена в мученицы и канонизирована. Немногие знали о чудодействии великого места, но те, кто знали, приезжали, чтобы вымолить себе желаемое. Всем помогало. Всех спасало. В тысяча пятьсот седьмом году антихристами был уничтожен монастырь, на его месте и воздвигли наш, но от того осталось одно помещение. Там и висят иконы Христа и Килийской. Мало кто знает, что здесь можно вымолить чудо. Те, кто каким-то образом узнают, приезжают. — И вы… всех допускаете? — негромко поинтересовался Эраст Петрович. — Да. Я не Бог, чтобы решать, кому получить чудо, кому нет, — нахмурился благочинный. — Почему лишь немногие знают об этом месте? — Покидая монастырь, я беру с искателей слово перед иконой, чтобы они никому не рассказывали о чуде. Ежели нарушат слово — вымоленное чудо их покинет, стало быть, всё было бессмысленно. Делаю я это лишь для того, чтобы сохранить место и иконы, тишину нашего монастыря, и покой его. Эраст Петрович хотел рассказать о судьбе выкопанной семейной пары, что приезжала сюда и вымаливала исцеление, а получила смерть, но не стал. Не хотелось своим скептицизмом отворачивать от себя Игнатия, который мог быть полезен в будущем. К тому же, он знал ответ благочинного — тот обязательно скажет, что они потеряли чудо, ибо разболтали о нём. — Что ж, спасибо. Не смеем вас более задерживать, — вежливо и прохладно сказал статский советник и встал со стула, поднимая с пола чемодан. Благочинный медленно поднялся и, с трудом прервав зрительный контакт с Эрастом Петровичем, вышел за дверь, за которой стоял Досифей. — Расположи их в северной келье. Принеси ужин.

***

Фандорин и Бриллинг были размещены в келье первого этажа. Небольшое окно, открывающее вид на хмурое каменное здание, почти не пропускало свет. Диакон вернулся практически сразу, принёс корзину с отварными яйцами и картошкой. Стараясь не рассматривать петербургских гостей, он вручил продовольствие начальнику сыскной полиции и тотчас же вышел. — Выходит, ваша версия была верна. Все эти убийства связаны с этим местом, — сказал Бриллинг. Он растянулся на кровати с куриным яйцом и, слегка улыбнувшись, начал сдирать с него скорлупу. — П-похоже, что так, — откровенно любуясь Иваном, отозвался Эраст Петрович, садясь на свою кровать. — Вы бесконечно умны, — искренне и без лишней лести заметил Бриллинг, сбрасывая скорлупу себе на грудь. — Б-благодарю. Вы т-тоже впечатляюще п-прозорливы. Фандорин волновался, потому и заикался выше всякой меры. Взгляд статского советника скользнул по хорошо сложенному телу мужчины. Тот лежал, скрестив ноги, и синяя ткань узких брюк облепила его в меру крепкие конечности. Эраст Петрович представил, как ведёт ладонями по этим обнажённым ногами, целует колени… Внизу живота стало неспокойно. Нужно немедленно на воздух! Подальше от своего сладкого искушения. — Да я ведь ничего ещё не сделал, всё вы, вы! Умный человек — просто отрада для души. Вы покраснели. Вам душно? — озабоченно протараторил Иван Францевич и надкусил яйцо. — Немного, — тихо ответил брюнет. — Пожалуй, схожу в село, узнаю у местных п-про Акулину. Бриллинг схватился за свои часы, висевшие на цепочке и взглянул на циферблат, быстро слизывая с губ крошки желтка: — До закрытия монастыря час. Успеете ли? Давайте я пойду с вами? — Н-нет, останьтесь. Если я опоздаю, то вы поможете мне проникнуть внутрь. К тому же, у меня для вас п-поручение. — Какое? — с интересом блеснув глазами, Иван Францевич снова откусил от яйца, забыв о часах. — Прогуляйтесь по т-территории и определите, где именно то помещение, что осталось от старого монастыря. Внутрь едва ли удастся попасть, но если вдруг получится — это будет п-прекрасно! — Будет сделано, — широко улыбнулся Бриллинг своей чрезмерно обаятельной улыбкой; у Эраста Петровича задрожало, как листок на ветру, сердце. — Как приятно побыть подчинённым, я уже забыл, что это такое! Фандорин улыбнулся в ответ, не скрыв любовного тепла во взгляде, но тут же одёрнул себя и, встав, взял недавно снятое пальто. Ещё раз поглядев на Ивана Францевича, он в сладком томлении вышел из кельи. Когда статский советник покидал пределы монастыря, небо стало совсем чёрным. Осенний ветер мрачно шептал жутковатые послания природы, а в отдалении вдруг, заставив Фандорина на миг прикрыть глаза от странного волнения, зазвонил тревожный церковный колокол.