Сон в красной комнате

Мгновения оцепенения получились какими-то болезненными. Фандорин совершенно не ожидал от себя того, что окажется застигнутым врасплох. Он словно получил оплеуху. Мужчина искренне считал, что ему удаётся тщательно скрывать свои чувства. И в эти дефектные мгновения, которые капали медленно-медленно, словно первые капли дождя поздней петербургской осенью, Эраст Петрович впервые за долгое время почувствовал себя в ловушке. Пусть в его жизни было всякое, пусть он бывал на волоске от гибели, ошибался, попадал в паутину, уготовленную преступниками, это было совсем не то. Конечно, не то! Того в жизни Фандорина уже давненько не было. Никто не трогал его душу по-настоящему, никто не занимал его мысли всерьёз. А Бриллинг занял. И, как оказалось, больше, чем статский советский предполагал. Как наивно он считал, что полностью контролирует ситуацию! Но ведь не зря Эраст Петрович сразу же, ещё в самом начале знакомства с Иваном Францевичем, охарактеризовал того как человека в маске. Не то чтобы он считал его лицемером — скорее, кем-то не столь однозначным и простым, как может сперва показаться. Вот и получалось, что вопреки своему поражению, Фандорин выигрывал. То, что происходило в болезненные мгновения, могло хоть сколько обнажать его истинные чувства, но вместе с этим, сам того не ведая, обнажал своё нутро и Бриллинг. Он доказывал статскому советнику, что натура его действительно куда сложнее, загадочнее, порочнее, чем может показаться на первый взгляд. — Вы изумительно оцепеневший, — прошептал Иван Францевич, всё так же обольстительно улыбаясь. Его ладонь легла на плечо Фандорина, и тот почувствовал её тепло сквозь ткань одежды. По телу словно прошёлся электрический ток. Но каким же он был живительным! Когда начальник сыскной полиции нагло наклонился и приник губами к губам статского советника, Эраст Петрович почувствовал запах мёда, чертополоха и полыни. Эти безумные и пьянящие ароматы сливались в единый. Было горько и сладко, светло и темно. Сердце вальсировало в груди, разум медленно поплыл куда-то далеко-далеко, вместе с ветреными и лукавыми, как сам Бриллинг, облаками. Сперва поцелуй был очень нежным и нерешительным. Пусть Иван Францевич был настроен куда решительнее своего напарника, губы пробовали губы, не спешили превращать неповторимую первую нежность в страсть. Фандорин прикрыл глаза, медленно кладя ладони на бёдра Бриллинга и касаясь языком губ мужчины. Тот охотно разомкнул их, пропуская язык статского советника в свой горячий рот. Эраст Петрович с трудом сдержал стон. Слишком ему было горячо и жгуче. «Мы в монастыре! А если кто-то войдёт?» — очень «кстати» встрепенулась в голове мысль. Не то чтобы Фандорин боялся «разоблачения», да и особенно верующим он себя никогда не считал, но во всём происходящем был порок. И порочность эта щедро исходила из Бриллинга, который коснулся своим языком языка статского советника, заставляя того вздрогнуть, раствориться в ощущениях. Следующие несколько мгновений они сладострастно целовались. Иван Францевич так и стоял, наклонившись, уже раскованно обнимая брюнета за плечи, а Фандорин поглаживал его бёдра и сплетал в поцелуе свой язык с языком полицейского. Дыхание стало одним на двоих. Не существовало таких глупых понятий как «срам», «запрет», «аморальность». Рядом с Бриллингом о подобных вещах хотелось думать примерно так: «Кто всю эту чушь, вообще, выдумал?». Кончик языка Фандорина скользнул по розовому нёбу, и вот снова языки сплелись в жарком танго. Эраст Петрович был больше ласковым и осторожным, Бриллинг — больше настырным и страстным. А потом дыхания стало так мало, что пришлось разорвать поцелуй. Иван Францевич отстранился от губ мужчины и хлебнул воздуха. Румяный, с маслянистым взором, облизывающий свои губы, он был просто божеством. Фандорин с жадностью смотрел на него, упиваясь заходящимся сердцем и запахом одеколона, что исходил от Ивана. — Надеюсь, вы знаете, что нужно делать дальше, мой милый заика? — изогнув бровь, улыбнулся Бриллинг. Слегка вспыхнув от такого обращения, Эраст Петрович резко дёрнул бёдра начальника сыскной полиции на себя, с благоговением огладил ляжки, о которых недавно ворковал мужчина. Говорить ничего не хотелось, к тому же, Фандорину вовсе не хотелось портить столь прекрасные мгновения своим заиканием. Какое-то время статский советник откровенно лапал Ивана Францевича, а тот продолжал обнимать его за шею и улыбаться. Потом начальник сыскной полиции отступил назад и принялся расстёгивать сюртук. Эрасту Петровичу стало ещё жарче. Ему вдруг почудилось, что нет вокруг тёмных стен кельи, нет этого Богом забытого места, куда можно приезжать только для того, чтобы умереть в такой мрачной глуши. Лимонный свет льётся в окна, они с Бриллингом где-то далеко, у моря, которое сливается на горизонте с сочным синим небом. И тёплая, грубоватая, мозолистая ладонь покоится в его ладони. Иван Францевич улыбается своей изумительной открытой улыбкой, несёт какую-то полупохабную чушь, а Фандорин просто слушает и наслаждается его близостью. «Говори, говори, мой хороший. Тебе так идёт». И это не просто лето — их лето. И Бриллинг — Иван — Ванечка… Тем временем в мрачном настоящем, в нагревающейся келье, «Ванечка» уже избавился от брюк. Фандорин рассматривал обнажённое тело и слегка раздувал ноздри от наслаждения. Бриллинг был славно сложен — Эрасту Петровичу, впрочем, давно, сразу понравилась его фигура. Маса, наверное, тоже оценил бы. Сказал бы: «Он мне нравися, холосё слозен». Подумав об этом, статский советник испытал прилив ревности. Ему захотелось дать себе пощёчину. Перед ним обнажённый Бриллинг, а он думает о какой-то чепухе, не может сдвинуться с места. Но Ивана, казалось, сие не смущало, а напротив — раззадоривало. Отойдя к своей койке, он растянулся на ней, скалясь. Зазывая одним только взглядом. И Фандорин не без наслаждения сдался. Встал, быстро снял одежду, подошёл к Бриллингу и навалился на него, тут же оказываясь в горячих объятиях. Кожа у начальника сыскной полиции была тёплая, плотная, прекрасная. Эраст Петрович коснулся губами губ Ивана Францевича и сглотнул. Отчасти ему было обидно, что он не может увидеть каждый миллиметр божественного тела — в келье так темно! С другой, в этой темноте было что-то загадочное, оттого и пленяющее. Фандорин проложил цепочку из лепестков-поцелуев по шее мужчины, а затем груди. Вытащив язык, он коснулся его кончиком правого соска Бриллинга. Улыбка мгновенно стёрлась с лица полицейского. Застонав, Иван вплёл пальцы в волосы статского советника и прогнулся в груди. Эраст Петрович посасывал сосок, втягивая как можно глубже. Тем временем его ладони гладили бока и живот Ивана Францевича. Пусть статский советник казался нерешительным в амурных делах, с «Камасутрой» он был на «ты», поэтому невольно задумался, в какой позе им лучше слиться воедино? «Поза V»? «Наездник»? «Собака»? Внизу живота было уже так туго, что хотелось схватить свой член и начать безумно мастурбировать, а потом кончить на Бриллинга. На его лицо, зад, живот… Но статский советник был прекрасно знаком с понятием выдержки. Выпустив изо рта влажный набухший сосок, Фандорин вобрал в рот второй. Посасывая его с лёгким причмокиванием и слыша великолепные стоны Бриллинга, он решил, что для первого раза лучше всего подойдёт «Нирвана», то бишь, классика. Оба уже были изрядно возбуждены. И когда Эраст Петрович оставил в покое набухший сосок, что блестел в темноте, как драгоценный камень, и топорщился, Бриллинг приподнял голову и прошептал: — Не медлите, прошу вас! И… развёл ноги, согнул их в коленях. Фандорин, чуть не захлебнувшись от восторга, облизал два пальца и приложил их к слишком узкому анусу. Поглаживая его, нежно растирая, Эраст Петрович покрывал горячими поцелуями живот Ивана Францевича ниже пупка, заставляя мышцы сокращаться. Бриллинг был чудесен: он щедро реагировал на каждое прикосновение, открыто, без стеснения. Фандорин ввёл в дырочку одну фалангу пальца, затем ещё одну, совершенно не торопясь и не позволяя страсти взять верх над необходимыми мерами. Ему совершенно не хотелось делать Ивану больно. Тот постанывал, поглаживая брюнета по волосам, стараясь расслабиться и блестя глазами от острого возбуждения. Стоящий колом член Бриллинга подрагивал от желания скорейшей разрядки. И вот два пальца сделали последнее движение, затем оставили анус в покое. Эраст Петрович взял свой член и приставил его текущей головкой к растянутому отверстию. Начал входить, опираясь на ладони, расставленные по обе стороны от головы Ивана Францевича. — Не останавливайтесь, — хрипло прошептал тот, впиваясь в спину мужчины короткими ногтями. И Фандорин не остановился — вошёл во всю длину. Не давая начальнику сыскной полиции привыкнуть к ощущениям, он начал резко двигать бёдрами. Волосы статского советника спадали на глаза, тянулись к лицу Ивана. Тот царапал спину Эраста Петровича, отдаваясь пылко, тяжело дыша с приоткрытым ртом. Теряясь, утопая в ощущениях, он, тихо постанывая, то и дело сжимал в себе член, что заставляло тело брюнета покрываться мурашками. Келью заполнили ритмичные звуки шлепков — яички быстро бились о ягодицы, скорость толчков становилась всё сильнее. И вот Бриллинг, потеряв над собой контроль, начал слегка извиваться, гортанно постанывая, явно находясь на грани оргазма. Эраст Петрович ощутил, как сладко сжалось сердце. Сорвав с влажных губ поцелуй, он с жадностью втянул в рот твёрдый сосок, и слегка прикусил его, отчаянно быстро двигая бёдрами. Иван Францевич не выдержал. Разбрызгивая сперму себе на живот, он сжимал-разжимал член внутри себя и стонал, бормоча: «О да-а, да-а-а, Эра-аст». Стоило с губ слететь его имени, как Фандорина накрыл очень сильный оргазм. Зажмурившись, продолжая сосать сосок, он принялся обильно кончать в Бриллинга, делая быстрые толчки, сбиваясь с темпа. Было узко и влажно — невероятно хорошо. Как давно не было. Как не было никогда… …Утро выдалось особенным. Фандорин растянулся на своей койке и исподволь наблюдал за спящим Иваном. После бурного оргазма они лежали, наслаждаясь друг другом. Эраст Петрович не торопился выйти из Бриллинга и отстраниться, потерять то сладкое тепло, что возникло между их грудными клетками. Но потом, всё же, пришлось оставить мужчину и перелечь на свою койку. Фандорин понимал, что день был трудным, и обоим нужно поспать, а спать в обнимку было неловко, ведь они даже ещё не говорили о чувствах. И Эраст Петрович пока совершенно не понимал, как так вышло, что соитие случилось, да ещё и в стенах монастыря! Заметив, что начальник сыскной полиции открыл глаза, статский советник сел и пригладил волосы. — Д-доброе утро. — А, доброе, — щурясь от света, улыбнулся Бриллинг и тоже сел. Откинул одеяло, демонстрируя своё обнажённое тело. Эраст Петрович скользнул взглядом вниз, к члену, чуть улыбнулся. — К-как спалось? — С вами не отоспишься. Вы тот ещё озорник, как я погляжу, Фандорин, — лукаво произнёс Иван Францевич и улыбнулся шире, нисколько не смущаясь жадного взгляда. — И вы были прекрасны, mon cher. Эраст Петрович не знал, как относиться к этому комплименту. С одной стороны, славно, что Бриллинг так оценивает его… умения. С другой, полицейский говорил так, словно то, что было между ними, было чем-то простым, не тем, о чём следует задумчиво молчать. — Так что у нас на сегодня в меню? Допрос попа, я правильно понимаю? — деловито спросил Иван, вставая и подходя к своему багажу. Пока он «сверкал» голым задом, статский советник пытался собраться с мыслями. — Да, нужно д-допросить б-благочинного. — Давайте вы? У вас это прекрасно получается. Я, знаете ли, не люблю всех этих… служителей культов. Сложные они люди. Обидчивые. Слово не так скажешь — всё, трагедия! Слёзы, сопли. Тьфу. И не нравится мне этот благочинный. Знаю я таких святош. Милые, праведные, пока не начинаешь говорить о ценах на свечи и молебны. Тогда-то и показывают свои истинные у-у, свиные рожи, — протараторил Иван Францевич в своей привычной манере и принялся натягивать чёрные брюки. Фандорин сморгнул и взял свежую рубашку, которую успел достать, пока Бриллинг спал. «Что ж, — подумал он. — Мы поговорим обо всём после. Интересно, нас кто-нибудь слышал ночью?».