Сон в красной комнате

Всю ночь шёл дождь, но сейчас распогодилось: из-за дымчатой пелены туч выглянуло блёклое октябрьское солнце. В такую погоду я ощущаю себя ещё более удручённо, нежели обычно. Почему-то хочется повеситься. Я стою возле старого сквера, подёрнутого позолотой, смотрю на реку. Мне вспоминается май. В последний месяц весны здесь душно, сладко, знойно. Низко летит летучая мышь, день нескончаем, ночь светла. Хотелось бы мне вернуться в прошедшее лето. Пожалуй, оно было самым счастливым в моей жизни. Ночь вышла безумной. Я ощущаю ужасную усталость. Я проснулся в коричневых сумерках, за окнами было темно, эта темнота рассекалась лишь призрачными бликами, и спросонья мне показалось, что это развиваются занавески. Но как они могут быть по ту сторону окон? Мне хотелось глотнуть живительной влаги, снова почувствовать себя живым, а не безликой тенью без прошлого и без будущего. Это желание стало таким сильным, оно столь стремительно заполнило всё моё существо, что я встал, оделся, а потом долго сидел над чашкой с остывающим чаем и пытался понять, чего я на самом деле хочу. Да, бежать от себя бессмысленно. Я убеждаюсь в этом в который раз. Нельзя прятать свои чувства, нужно давать им волю, только для этого и стоит жить. В чём смысл жизни, если ты денно и нощно должен притворяться, играть роль, словно актёр в дурацком театре? Я принял решение. Это заставило меня накинуть пальто и бросить себя в надвигающуюся петербургскую ночь. Я долго бродил по Невскому, думая о своей никчёмной жизни. Я испытывал опустошение, горечь, ненависть к себе, и вместе с этим в моей душе стала просыпаться злость. Я злился на всё, что происходило со мной когда-то, на всех, кто был в моей жизни, я злился на самого себя. Я сам не заметил, как свернул на Дмитровский переулок. Под фонарём, тихо плача, стояла женщина в чёрном парчовом платье. Меня удивило, что в такую непогоду она была без верхней одежды и шляпы. Я подошёл к ней и спросил: «Сударыня, вам нужна помощь?». Незнакомка медленно повернулась, и моё сердце сжалось от ужаса — это была она! Это узкое лицо с тонкими чертами я видел во снах. Оно снилось мне заглядывающим в окно, снилось, что оно — люстра, висящая под потолком. Мне снилось, что это лицо улыбается, и улыбка эта пробирает до костей — такая она страшная. — Ты забыл обо мне? — спросила она и растянула губы в зловещей улыбке. Из её глаз потекла кровь, превращаясь в алые полосы на щеках. Я закричал, пятясь назад. Если я кого-то боялся в этой жизни, так только её. — Ты не получишь мою душу! — прошептал я. Она запрокинула голову, начиная безумно хохотать. Этот зловещий хохот разносился эхом по пустому почерневшему переулку. Я бросился прочь. Я бежал по жутким подворотням, влажные убогие здания которых покосились от времени, напоминая в ночной тьме могильные плиты. Всё это время я боялся, что она вернётся и снова попытается отнять мою душу, подчинить её. Но я не должен позволить этому случиться! Несмотря на липкий ужас, заставляющий меня дрожать, я был готов сражаться до последнего. Я остановился у фонаря там, где ещё появлялись поздние прохожие. Закрыв лицо руками, я рыдал от ужаса. …Сейчас я стою и смотрю на реку, пытаясь понять, видел ли я её на самом деле, или это было видение воспалённого сознания. На душе пусто. Сердце саднит. Есть вещи, которые невозможно забыть. А есть вещи, которые невозможно вспомнить. Жаль, что я понимаю это только сейчас. Мне хочется схватиться за какую-нибудь мысль, за отголосок надежды, который помог бы мне вернуть себя прежнего, который лишил бы меня животного ужаса, но ничего не выходит. Я хочу умереть и боюсь умереть, потому что, если я умру, то обязательно попаду в ад. И от этого мне страшно.

***

Архимандрит Игнатий смотрел на мужчин мрачно и недовольно, даже не пытаясь скрыть этого. — Вы не могли бы ответить на несколько возникших в-вопросов? — бесстрастно спросил сидящий напротив Эраст Петрович. — Слушаю, — процедил монах. — Вы, должно быть, отмечаете всех, кто приезжает сюда приложиться к мощам? — Да. — Я бы хотел увидеть список лиц, к-которые здесь бывали. В голосе статского советника звучали властные нотки; вежливый, но твёрдый тон давал понять, что поблажек и отступлений не будет. Почувствовав это, Игнатий с трудом отвёл взгляд от Эраста Петровича, встал и подошёл к широкому дубовому шкафу. Открыв одно из отделений, он достал картонную папку и вернулся к столу. Помедлив, протянул её Фандорину. Тот встал и принял вещь, сказав слова благодарности. Вернувшись на место, брюнет увидел белый лист, на котором тянулся аккуратно написанный список. Последними посетителями, как и предполагал Фандорин, были Тулупов и Нарышкина. Взгляд статского советника скользнул выше, в начало. Первым, если верить записям, был некий Мстистав Грачевский, затем шла Светлана Герцен. Между ними и последними было восемь человек. — Негусто, — заметил Фандорин. — Гости здесь действительно редки. — Да, — хмуро ответил благочинный. — Господин Г-грачевский, стало быть, приезжал девять лет назад? — Именно. Эраст Петрович почувствовал, как Бриллинг наклоняется к нему, чтобы заглянуть в листок. От него пахло так, как пахло ночью, когда они занимались любовью. Статский советник вспомнил, как Иван, страстно постанывая, царапал его спину. И в эту же секунду смущённому Фандорину показалось, что благочинный знает, чем они занимались в стенах монастыря. Грех, жуткий грех! С другой стороны, если бы знал, то, наверное, прогнал бы. Кожа на спине приятно побаливала… — Вы служите здесь десять лет, насколько я помню, — сказал он, чтобы прогнать ненужное томительное волнение. — Да. — Понятно. П-прекрасно, — задумчиво ответил Эраст Петрович и положил папку на стол. — До встречи. Он направился на выход, Бриллинг последовал за ним. Они заговорили только когда оказались на улице. Было пасмурно, низко висевшее небо было почти чёрным. Несколько послушников занимались покраской стен длинного амбара. Синяя краска была яркой и притягивала взгляды. — Вы вчера осмотрели п-постройку, что осталась от старого храма? — спросил Эраст Петрович, заводя руки за спину и глядя на процесс покраски. — Да, как вы и просили, — внимательно всматриваясь в лицо статского советника, ответил Иван Францевич. — И что же? — Прямо за монастырём. Нужно спуститься с холма. Там выстроено что-то вроде небольшого терема. — Вы смогли в-войти? — Да. Может быть, это странно, но было незаперто. — Я должен п-посмотеть на эти мощи, — сказал Фандорин. — Я кое-что нашёл, — блеснул глазами Бриллинг. Статский советник взглянул на него, и тут же ощутил, как ёкнуло сердце. Ему захотелось поцеловать Ивана прямо здесь и сейчас. Помять его губы своими, ведя ладонями по бокам и бёдрам… Фандорин осознавал, что ступил на зыбкую почву. С любовными волнениями он может подорвать ход расследования, а ведь именно дело должно быть на первом месте, и никак иначе. Бриллинг вытащил из кармана пальто маленькую, просто крошечную подвеску без цепочки. Эраст Петрович принял её из рук начальника сыскной полиции и внимательно рассмотрел. Серебро слегка почернело, но всё равно кулон был вполне различим: православный крест рассекал молот. — Знак чёрного колдовства, — хрипловато сказал Иван Францевич. — Что? — изумился Фандорин, внимательно посмотрев в светлые глаза мужчины. — Вы не знаете, что означает этот знак? — дёрнул бровью тот. — П-признаться, нет. Могу лишь догадываться, что это какой-то оккультизм. — Это ведьминский знак. Означает возвышение колдовства над Богом и божественными силами. Молот как бы разрубает крест, видите? — голос Ивана Францевича звучал на удивление спокойно, глубоко и прочувствованно. Никакой суеты. — И зачем же нужны такие к-кулоны? — Для ритуалов. Я нашёл его в священном месте, а это означает, что ведьма его осквернила. Кулон лежал между половицами. Теперь ваша версия становится более внушительной. Вы считаете, что все, кто побывали в этом монастыре, впоследствии кем-то умерщвляются. И этот кулон, скорее всего служит, талисманом для тех, кто считает себя причастными к колдовству. Он, судя по всему, играет не последнюю роль в тёмных планах этих личностей. Фандорин рассматривал прекрасное лицо Ивана Францевича, замечая малейшие изменения в его мимике. Теперь в его лике появилась задумчивая основательность, глаза блестели, голос был волнующе спокоен. Начальник сыскной полиции говорил так, словно рассказывал сказку на ночь. Таким статский советник его ещё не видел. — Я, знаете ли, по долгу службу с кем только не сталкивался, — добавил он и улыбнулся углом губ. — Вы обладаете прекрасным чутьём, раз смогли найти столь маленькую в-вещицу среди половиц, — Фандорин снова посмотрел на ведьмин талисман. — Как-никак, я начальник сыскной полиции, — с лёгким вызовом ответил Иван Францевич. — Итак, — Эраст Петрович подбросил талисман в ладони и пошёл вперёд. — Все, кто приезжали сюда, умерли или умрут. Это раз. Тот, кто связан с убийцей, имеет непосредственную связь с монастырём или селом. Это д-два. Игнатий знает куда больше, чем говорит. Это три. — Почему вы подозреваете монаха? — полюбопытствовал шагающий рядом Бриллинг. — Список приезжающих, — пробормотал статский советник, напряжённо думая. — Что? Они свернули за монастырь, пошли вдоль северной его части. Было тихо и пусто. Слева шелестел осенний лес. Поднялся ветер, и в это мгновение Иван вдруг схватил Фандорина за плечи, припечатал его спиной к белой стене и прижался губами к его губам. Эраст Петрович, слегка опешивший от такого напора, сперва растерялся, но через пару секунд прикрыл глаза и мягко обнял Бриллинга, отвечая на поцелуй. Нежно сминая его влажные губы своими, он поглаживал спину мужчины. Иван Францевич скользнул языком в его рот, заставляя кожу статского советника покрыться мурашками. Они целовались, сплетая языки, а когда ветер стих, Бриллинг оторвался от губ Фандорина. — Так что там со списком? — шепнул начальник сыскной полиции, томно улыбаясь и стараясь отдышаться. — К-каким списком? — прошептал Эраст Петрович. — А… списком, конечно. Он начинается с девяностого года. Благочинный служит здесь десять лет, а до него, стало быть, никто не приезжал к мощам. Весьма с-странно. Бриллинг блеснул глазами и улыбнулся шире. — Ваш мозг просто будоражит, заставляет кровь бурлить, Фандорин, — прошептал Иван Францевич. Статский советник ощущал дрожь сердца и сухость во рту. Как же не хотелось выпускать из объятий этого мужчину… — Что ж, идёмте смотреть на мощи? — спросил тот, румяный, пышущий здоровьем и энергией. — Идёмте, конечно, — поспешно ответил Эраст Петрович. …Мощи представляли собой икону, висевшую на стене. Перед ней располагался деревянный, видавший виды алтарь. Горели свечи. Запах ладана был удушлив. — Г-где вы обнаружили этот кулон? — спросил Фандорин, стараясь смотреть на мужчину без излишней восторженности. — Здесь, — Бриллинг ткнул носком ботинка в пятую от двери половицу. Статский советник подошёл к ней, сел на корточки, внимательно осмотрел пол. — Я д-думаю, пришла пора вытрясти из благочинного правду. Ту, которую он доселе п-прекрасно скрывал. — Согласен, — охотно поддержал его Иван Францевич. И они направились обратно в монастырь. Ветер был просто ледяным, пробирающимся под одежду. Бриллинг тихо выругивался, проклиная это жуткое отдалённое место и неистовство осени. А Эраст Петрович со странным упоением слушал эти гневные бормотания, ощущая, как в груди становится всё теплее. — Вы хороший дипломат, Фандорин, — заметив взгляд брюнета, сказал Бриллинг. — Б-благодарю, — слегка кивнул мужчина. — Я привык к немного другим методам. У нас иногда все средства хороши, а вы… гуманист. — Если это не касается преступников, то, п-пожалуй, так и есть. Им навстречу бежал диакон Досифей. Его глаза были полны ужаса. — Убили! — крикнул он, и из его рта вылетел сгусток пара. — К-кого? — спросил Фандорин, впрочем, тут же понимания, что произошло. Внутренне похолодев и нахмурившись, он бросился к монастырю. Бриллинг и Досифей едва поспевали за ним.