Сон в красной комнате

Когда Фандорин и Бриллинг сошли с поезда, начал накрапывать дождь. Рядом возник Пожарский, и в свойственной себе энергичной манере стал зазывать к себе в гости «на чай», в любое время, но желательно в одно из воскресений. Если Фандорин реагировал на эти приглашения сдержанно, то Иван охотно отвечал и улыбался, хотя было сложно понять, действительно ли ему интересно предложение генерал-прокурора. Было решено встретиться тем же вечером. Бриллинг сообщил, что заскочит в управление, а потом приедет к Эрасту Петровичу. Пока Ивана Францевича не было, Фандорин слушал отчёт Масы, который должен был в отсутствие хозяина вести определённое наблюдение. В первую очередь это касалось Тулупова, на которого после гибели Василия ложилась определённая опасность, во вторую, Масе было поручено ждать звонка от экспертов, проводивших изучение и анализ трупа незнакомого господина, что упал с крыши. Человеком, что пытался помочь Фандорину и Бриллингу, оказался некто Иннокентий Смольянинов, сорока лет отроду. Этот мужчина не был женат, жил вместе с пожилой матерью, которая и кинулась его искать, когда сын пропал. Она опознала его, но тут же упала с сердечным приступом, ввиду чего лишилась дара речи. Рассчитывать на какие-либо показания Марфы Степановны не следовало. Маса сообщил, что побывал в квартире Смольяниновых, и смог отыскать там кое-что интересное, а именно книгу, в которой лежали записки. И Фандорин почти не удивился, когда взял эти вещи из рук японца, тотчас понимая, что точно такие же он уже видел у Нарышкиной. И записки были того же содержания, что и таинственные послания женщины. В дверь позвонили, вырывая статского советника из пучины раздумий. Он испытал приятное волнение от простого понимания, что это Иван. Отложив книгу и порывисто подойдя к зеркалу, Фандорин принялся приводить волосы в порядок. Маса хитро улыбнулся, наблюдая за хозяином. — Ты тут совсем отвык от своих обязанностей, как я погляжу? — прищурился Эраст Петрович. — Я должен двери открывать? — Иду, иду… — не переставая улыбаться, японец неспешно, по-царски вышел из комнаты. Послышался родной и уже любимый громкий голос, а затем стремительные шаги. Фандорин волновался, как мальчишка. Сердце колотилось в груди, Эраст Петрович немного сердился на себя, но понимал, что это пустое. — А у вас симпатично, — сказал начальник сыскной полиции вместо приветствия, широко улыбаясь своей фирменной улыбкой. — Рад, что вам нравится, — ответил Фандорин, как ему показалось, какой-то глуповатой интонацией, так свойственной блаженным влюблённым. — Просторно, со вкусом, вместительно, — резюмировал Бриллинг, быстро прохаживаясь от стены к стене и рассматривая интерьер. — Может быть, кофе? — предложил статский советник. — Да-с. Почему бы нет? Хм. Так-так, что тут у нас? О, Гёте. Увлекаетесь? — Иван, остановившись подле книжного шкафа, провёл пальцами по золотистому корешку какого-то издания, потом по коричневому, и начал с интонацией, чувством, расстановкой, декламировать: — «Скажи, что так задумчив ты? Всё весело вокруг; В твоих глазах печали след; Ты, верно, плакал, друг?» «О чём грущу, то в сердце мне Запало глубоко; А слёзы… слёзы в сладость нам; От них душе легко». «К тебе ласкаются друзья, Их ласки не дичись; И что бы ни утратил ты, Утратой поделись». — Мне он нравися, в меру упитан. Слозен плотненько, — не сводя взгляда с Бриллинга, громко произнёс Маса, таким образом выражая одобрение выбора Эраста Петровича. Фандорин внутренне вспыхнул, а внешне окаменел, распахивая глаза и пытаясь понять, как теперь выйти из идиотского положения. И, разумеется, проклиная болтливого японца. А ещё чуточку ревнуя. — М-м-гу… — сказал Иван Францевич полуподозрительно, полузаинтересованно, не сводя прокурорского взгляда с Масы и скалясь. Этот странный звук был созвучен с «Ага, так-так». — К-кофе подай, — резко произнёс Эраст Петрович, бросив на японца злой взгляд. — Конесо, — продолжая улыбаться и выглядеть, как именинник, Маса медленно вышел, с трудом отведя взгляд от начальника сыскной полиции. — П-простите его, он… — выдавил улыбку Фандорин. — Азиаты, они странные… Не такие, как мы. Я сталкивался с несколькими по долгу службы, — как ни в чём не бывало произнёс Бриллинг и бросил перчатки в кресло, а затем снова заходил по комнате. Остановившись, сфокусировал взгляд на предметах, что украшали комод. — Японские часы. Хм, ну надо же. И что же там, в Японии? Саке пробовали, верно? Меня угощал один знакомый. Давно. Не распробовал вкус, а ему понравилось. Иван, как обычно, тараторил, а Эраст Петрович наслаждался этим, поражаясь, как быстро работает мозг начальника сыскной полиции. С трудом сдерживая лютый приступ нежности, он подошёл к мужчине и встал рядом, рассматривая часы. — Да, японские. Я привёз оттуда немало, к-как видите, сувениров. На память. — Знаете, о чём я сейчас подумал? — Бриллинг искоса посмотрел на статского советника, всё так же то ли скалясь, то ли улыбаясь, и касаясь при этом кончиками пальцев круглых часов с нежной розовой веточкой сакуры на циферблате. — О чём? — Эраст Петрович посмотрел ему прямо в глаза. — Что у вас останется на память от меня? — сказав это, Иван Францевич чуть прищурился, а его улыбка сделалась немного нерешительной. Эти слова больно кольнули сердце статского советника. Если до этого момента он полагал, что время задушевного разговора ещё не настало, то теперь сильно засомневался в этом. Почему Бриллинг это говорит? Он не считает их связь чем-то серьёзным? Не уверен в том, что у Эраста Петровича к нему чувства? Или дело в чём-то другом? — Вообще, хорошие вещицы, с колоритом, — быстро произнёс Бриллинг, снова обводя взглядом комод. — Вы уже в курсе, кем именно был наш… информатор? Чувствую, что да. Вас не проведёшь, Фандорин, вы всегда на шаг впереди! А я, стало быть, не скажу вам ничего нового, касаемо господина Смольянинова. Всё ещё не отойдя от горьких слов, статский советник перевёл помутившийся взгляд на стол, на котором остались лежать странные записки и книга. — Видимо, эти в-вещи как-то объединяют всех членов секты, — сказал он негромко. — И откуда вы только это раздобыли, а? — хитро улыбаясь, спросил начальник сыскной полиции и подошёл к столу, покрутил в руках книгу, затем зашуршал записками. В гостиную вернулся Маса. Он нёс железный поднос, на котором стояли две красные глиняные чашки и такой же чайник, из носика которого тянулся славный парок. В вазочке лежали зефир и печенье. Японец поставил снедь на стол. — Ты можешь идти, — холодно сказал Фандорин, вперив в него ледяной взгляд. Маса сыто ухмыльнулся каким-то своим мыслям и лениво вышел, обернувшись в дверях. — Знаете, что я думаю? — резко спросил Бриллинг, не менее резко поворачиваясь к Эрасту Петровичу. — Что? — сердце неприятно заныло при мысли, что думает Ваня что-то столь же неприятное, как то, что сказал пару минут назад. — Мы имеем дело с сектой Шиварсара. — К-какой сектой? — изогнув бровь, Фандорин подошёл к столу, взял чайник и принялся разливать кофе по чашкам. — Африканский культ. Вы… вы в курсе, что во многих африканских племенах сохранился обычай человеческих жертвоприношений? — Иван сел за стол и взял салфетку, резковато разложил её на коленях. — Я вспомнил об этом, когда мы возвращались сюда, в Петербург. Всё сопоставил. Сходится. Есть жертвоприношения, включающие изъятие органов. Это р-р-раз, — он щёлкнул пальцами. — Есть группа лиц, которых связывает какое-то тайное служение неким силам. Это два, — щелчок. — Ну и тот талисман, что я нашёл в монастыре — это три, — вновь движение пальцами. Эраст Петрович сел напротив начальника сыскной полиции. Призадумался. То, что говорил Бриллинг, было логично. Более того, статский советник и сам понимал, что они имеют дело с сектой, вот только пока не мог знать наверняка, какой именно. — П-почему вы подумали именно об Африке? — Она славится своими кровавостями, — весело блестя глазами, ухмыльнулся Бриллинг. — Мамаше ничего не стоит убить ребятёнка своего же, и глядеть на то, как из него будут выкачивать всю кровь. И всё ради подношения богам. Мозги у них другие, не такие, как у нас с вами, Фандорин. Шиварсара — это самый жестокий культ. Жертвоприношения происходят каждые пять дней. Люди верят, что, если задобрить богов Шивара, будет им и богатство, и любовь, и удача, и плодородие. В древности, знаете ли, гибли целыми племенами, оставался лишь вождь и пара приближенных к нему людей. И почти все были только рады погибнуть, стать жертвоприношением. Вот так. Стало быть, организатор культа знаком с африканскими традициями. Либо он бывал там, либо серьёзно изучал, поскольку в обычных книгах всех этих зверств не сыскать. Статский советник сделал небольшой глоток кофе, внимательно взирая на Ивана. И снова тот был излишне возбуждён, словно даже сильнее обычного. Он явно был уверен в своих словах, как тогда, когда рассказывал о талисмане. — П-получается, теперь мы должны сконцентрироваться на африканском фольклоре, — резюмировал Фандорин. — Список архимандрита позволил нам понять, кто именно состоит в этом культе. Видимо, они каким-то образом связали святые мощи, что хранятся в Ланском, с этими мрачными африканскими традициями. Возможно, создали свою религию. — Стало быть, нам нужно встретиться с кем-то из того списка? — Бриллинг, с интересом взирая на брюнета, тоже попробовал кофе. — Да. Полагаю, что так. Точнее, попытаться навести о них справки. Последними шли Тулупов и Нарышкина. Скорее всего, все, кто записаны до них, уже отошли в мир иной. Зато теперь мы можем попробовать проработать окружение каждого. Это, конечно, займёт слишком много времени, но… выхода нет, — сосредоточенно ответил Эраст Петрович. — И мы можем утверждать, что секта была основана в тот г-год, когда к мощам прикладывал Мстислав Грачевский, первый в списке. — Хм. Вы правы. Звучит очень убедительно. Бриллинг кивнул, рассматривая лицо Фандорина. Взяв из вазочки зефир, он начал жевать, быстро двигая челюстями. — Иван Францевич, я хочу с вами поговорить, — негромко произнёс статский советник, чувствуя, что должен попытаться пролить свет на сложившуюся ситуацию. — Да? — брови Бриллинга чуть приподнялись. — Я вас слушаю. — В-возможно, вам покажется странным то, что я скажу, н-но это чистая правда, — ощущая, как от волнения каменеет лицо, сказал брюнет. Иван Францевич снова улыбнулся, заставляя сердце статского советника ёкнуть. — Я весь внимание! — Вы, должно быть, п-полагаете, что я отношусь к нашим… отношениям, как к простой интрижке? — Фандорин положил руку на стол и потер между собой кончики пальцев. Бриллинг изменился в лице. Улыбка поугасла. Теперь он казался сбитым с толку. — Поэтому вы и сказали ту фразу про «что останется после». Я прав? — Не совсем, — кашлянув в кулак, ответил мужчина и посмотрел в стол. — А что же тогда? Фандорин хотел услышать правду. Он боялся её услышать. — Время течёт сквозь пальцы, как песок холодной лунной ночью на берегу моря, — проговорил Бриллинг словно самому себе, трогая пальцами чайную ложку. — О, дорогой мой, зачем всё так усложнять?.. — Я не совсем вас п-понимаю. — Вы хотите сказать, что у вас ко мне нечто большее, чем просто телесный интерес? — вдруг спросил начальник сыскной полиции и вскинул на мужчину пытливый и слегка рассеянный взгляд. — Именно это я и хочу сказать. — чуть кивнул Фандорин, стараясь «сохранить лицо». — У меня к вам ч-чувства. Это не просто жажда тела. Я уже не молод, не могу ухаживать так, это делают в двадцать лет, да и романтики во мне за прожитые годы изрядно поубавилось, но знайте, что я серьёзен в своих намерениях на ваш счёт. Мои чувства к вам б-благородны и чисты, никаких гнусностей ни в сердце, ни в мыслях, я не имею. Бриллинг на миг прикрыл ладонью лицо. Он нервничал, и уже не мог это скрыть. То, что только что было будто бы деловой хваткой, резко преобразовалось в тревожность. Эраст Петрович ощущал, как болезненно ноет сердце, потому что не понимает, что мучает Ивана, что его так беспокоит. Потому что чувствует, что тот не скажет правду. — Вы меня поразили. Я не ожидал. И даже не знаю, как мне воспринимать ваши слова, — суетливо сказал начальник сыскной полиции. — Я, видите ли, не могу вам поверить, но и не верить не могу, зная о вас достаточно, чтобы понять, что вы — человек чести. Тем не менее… — П-почему вы не можете поверить? Иван встал, отводя взгляд. Подойдя к креслу, он взял перчатки, начиная взволнованно выдавать странный текст, да с такой интонацией, словно зачитывал телеграмму, ставя ударения не на те слова, на которые нужно, почти проглатывая последние звуки: — Странно всё это. Непонятно. Я далёк от этих высших материй. Я не того поля ягодка. Да, вы человек интересный, и разговор бы этот вышел интересным, но я… Я пил саке, знаю это лукавство. Впрочем, не имеет значения. Я не знаю, что вам ответить, не знаю, как вам поверить. Мне нужно подумать. Мне пора. До встречи. Бриллинг бросился к двери, и в эти секунды с губ Фандорина сорвались слова, которые заставили начальника сыскной полиции потрясённо замереть. — Я люблю в-вас. Голос звучал так твёрдо и спокойно, что было ясно — статский советник говорил правду. Правду, которую принял, как истинный гармонический человек. Иван Францевич смотрел на дверь гостиной. С трудом сглотнув, он стоял и теребил перчатки, тяжело дыша. Фандорин медленно подошёл к нему со спины и, осторожно поцеловав чуть ниже затылка, успев втянуть запах одеколона и улицы, что исходил от Бриллинга, взял его за локоть и развернул к себе. В светлых глазах Ивана Францевича было столько волнения, что Фандорин страшно захотел накрыть его своей уверенностью, уберечь от страхов. — У в-вас кто-нибудь есть? — сухо спросил статский советник, жутко боясь услышать ответ. — Нет, с чего вы взяли? — вздрогнув, ответил Бриллинг. Эраст Петрович почувствовал, как с души спадает камень. — Тогда я п-предлагаю вам свою любовь. Вы б-будете счастливы, я позабочусь об этом. Иван Францевич чуть улыбнулся, его губы дрожали, в глазах отразилось июньское небо перед самой грозой. И пусть Фандорин не понимал такой реакции мужчины на свои признания, он не собирался отступаться и предавать свои чувства. Как давно он не любил! Он и забыл, как это сладко, как больно. Увидев, что Бриллинг не думает выступать против услышанного, Фандорин ласково обнял его и прижал к себе, шепча на ухо: — Ваня… И тот, выйдя из оцепенения, обнял мужчину в ответ, наклоняя голову и упираясь губами в плечо Эраста Петровича. Взгляд был сосредоточен и сфокусирован на точке на полу.