Сон в красной комнате

Приобрести билет на поезд «Санкт-Петербург — Прага» оказалось несложно. Правда, только лишь благодаря высоким чинам, которые носили Фандорин и Бриллинг. Сперва кассир заартачился, грубо ответил: «Распроданы билеты, вы бы ещё за пять минут до отбытия хватились!». А потом, когда господа представились, заулыбался, елейно сообщил, что есть свободное купе, да-да, конечно, всё для вас. Кроме того, кассир любезно заявил, что в поезде лишь один вагон класса «А», а Фандорин не сомневался, что господин Грачевский поедет в неведомое им путешествие со всем комфортом. Когда пассажиры начали занимать свои места, Бриллинг и Эраст Петрович стояли в коридоре, делали вид, что крайне заинтересованы увлекательной беседой, а сами поглядывали на тех, с кем предстоит ехать вместе. В вагоне было всего пять купе, не считая их, поэтому и пассажиров было немного. Мстислав Грачевский, высокий полноватый человек с красным овальным лицом, появился перед самым отбытием. Он был весьма колоритным персонажем: пухлые розовые губы, крупный нос, круглые голубые глаза. Грачевский напоминал большого подростка, поскольку, несмотря на внушительный рост и плотную комплекцию, был суетлив и неловок в движениях. В купе он вошёл в гордом одиночестве, воровато оглядываясь и сжимая в правой руке ручку коричневого лакированного чемодана. Бриллинг едва заметно облегчённо выдохнул и прикрыл глаза, как только дверь в купе Мстислава закрылась. Что ж, не придётся носиться по вагонам — уже хорошо. Мужчины продолжили разговаривать о пустяках, краем глаза ведя наблюдение — мало ли, Грачевский выскочит? Не выскочил. Последними в вагон вошла пара. Господин, которому на вид было около пятидесяти лет, был облачён в приталенное французское пальто из серого мягкого драпа, его красивое лицо с ямочкой на подбородке могло быть ликом ведущего актёра столичного театра. Его сопровождала дама с блестящими русыми волосами, убранными наверх в причёску, чуть раскосыми серыми глазами и милой улыбкой. Не красива, но очаровательна, уже не слишком юна, но притягательна. Фандорин вздрогнул. Это была Анастасия Сумская, женщина, с которой у него когда-то был мимолётный роман. Эраст Петрович не зря носил титул разбивателя сердец: он перегорел быстро и окончательно, оставив Сумскую в страданиях и мучениях. Но что он мог поделать? Сердцу, как говорится, не прикажешь. Анастасия заметила его, на миг её улыбка погасла, но дама тут же принялась что-то без умолку говорить своему кавалеру. Тот лишь едва заметно ухмылялся и кивал. Они прошли во второе купе и заперлись в нём. Поезд тронулся и, отчаянно галдя, начал набирать скорость. — Старая знакомая? — улыбнулся Бриллинг не без лукавства. — Да, — помолчав, глухо ответил Фандорин. Они прошли в купе, на сей раз Эраст Петрович предусмотрительно запер дверь. Кто знает этого вездесущего Пожарского, вдруг он снова возникнет, как гром посреди ясного неба? Быть с ним откровенно невежливым — глупо, любезничать — утомительно. А ещё Ваня улыбался ему. Фандорин понимал, что ревновать к таким деталькам мелочно, но ничего не мог с собою поделать. Сели друг напротив друга. Эраст Петрович впился откровенно влюблённым взглядом в румяное лицо Ивана, который не переставал улыбаться. Статский советник вдруг подумал, что начальник сыскной полиции ассоциируется у него с каким-то вкусным хлебобулочным изделием. Глупая ассоциация, но… — Ваша прошлая дама сердца, да? — поиграв бровями, спросил довольный Бриллинг, словно говорил откровенные сальности. Фандорин и думать забыл об Анастасии. Быстро нашёлся. — Э… Да-с. Прошлая, — ответил бесстрастно. — Я наслышан о том, какой вы дамский угодник, — весело сказал Иван и вдруг понизил голос: — Но оказалось, что не только дамский… — У вас ведь тоже были мужчины, п-правда? — спросил Эраст Петрович, ощущая, как ёкает сердце. Впору было окончательно на себя рассердиться. Ревновать к прошлому — удел юнцов! Бриллинг ничуть не смутился. Всё так же шаловливо улыбаясь, склонил голову набок, рассматривая статского советника: — Фи, «были мужчины» звучит так, что я почувствовал опытной куртизанкой! Ха-ха-ха! Опыт есть, вы правы, я не из зелёных и наивных. Будь по-другому, я бы даже не сообразил, что вы смотрите на мои ляжки не иначе, как вожделенно! — В-вы умеете смутить, — выпалил Фандорин, которому стало жарко по двум причинам: от воспоминаний о голых ляжках Ивана, и из-за определённого смущения. Не привык джентльмен по натуре своей выражаться подобным образом и слушать такого толка речи. — Знаю, чем умело пользуюсь, — оскалился Бриллинг где-то даже кровожадно. — Смутить, сбить с толку — прекрасная линия, скажу я вам, когда речь идёт о деле. Но у вас свой метод. Дедукции, да? — Да. — Чаю не хотите? Эраст Петрович сморгнул. Он ещё не привык к манере Бриллинга перескакивать с темы на тему, но на душе было тепло от энергичности и шумности Ивана. — Если вы хотите, то составлю вам к-компанию. — В детстве так начаёвничался, что думал, этот чай в юности из ушей польётся. Ан нет. Стал взрослым, а чай до сих пор люблю. Помню самовар, всегда весь выпивали. Огромные были бублики. С маком. И варенье из крыжовника. О, времена! — протараторил Бриллинг и перевёл взгляд на окно. Его взор слегка расфокусировался. Видимо, начальник сыскной полиции погрузился в воспоминания. Прошлое любимого было для Фандорина тайной за семью печатями, но он надеялся, что сие — просто вопрос времени. Статский советник пересел на полку Бриллинга, положил ладонь на его колено и мягко погладил его. — В-воспоминания, как б-багровая бабочка сирообиагэха. Летит на закатный свет алого солнца, чтобы погибнуть, опалив крылья, — тихо сказал он. Иван посмотрел на Эраста Петровича. Он уже не улыбался и казался немного взволнованным. — Японская присказка? — спросил начальник сыскной полиции. — Мудрость. Фандорин скользил мягким взглядом по любимому лицу, когда его вдруг посетило ужасное предчувствие. Что-то случится. И не будет всей той прелестной картины совместного будущего, которое он так живо обрисовал в своём воображении. Бриллинг был ускользающим, ярким, как та самая бабочка, что живёт совсем немного и умирает под лучами заходящего солнца. Красивая, полная жизни и эстетического совершенства. Эраст Петрович, не шибко-то склонный к сантиментам, со всем отчаянием много повидавшего на своём веку сердца, смотрел в серо-голубые глаза Вани, и чувствовал, что это счастье будет недолгим. Эта большая любовь, безусловно, последняя любовь Фандорина, сгорит. И океан страданий выйдет из берегов. И вдруг, словно прочитав мысли Эраста Петровича, Бриллинг негромко сказал: — Вы прекрасны, mon cher. Я давно восхищён вами. И, признаться, не думал, что наши отношения станут такими… близкими. Я хочу, чтобы вы кое-что узнали. Здесь и сейчас. Ведь потом может быть поздно. Сердце Фандорина заскулило, но внешне он оставался бесстрастным. Накрыв тёплой ладонью руку Ивана, он слегка кивнул: — Я слушаю. — Пусть то, что между нами сейчас, будет максимально честным. Жизнь непредсказуема и в этом её предсказуемость. Настанет час, и меня не будет рядом с вами, но я хочу, чтобы вы запомнили меня таким, какой я в эти минуты, и знали, что я был с вами откровенен настолько, насколько мог. Ведь воспоминания — они тоже бесценны, правда? И когда вы останетесь без меня, они будут греть вас. Это уже немало, согласны? — в светлом взгляде начальника сыскной полиции будто задрожали дождевые капли. Каждое слово, произнесённое Бриллингом, било точно в сердце. Эраст Петрович уважал свои начавшие серебриться виски, и лишь благодаря этому уважению не наговорил каких-нибудь бессмысленных глупостей. Сильнее сжав руку Ивана, он спросил: — Почему вы так говорите? Чего вы боитесь? — Ничего, просто… — Бриллинг опустил взгляд и поглядел на красивую руку на своей ладони. — Что же? Когда Иван через мгновение посмотрел на статского советника, на его лице уже снова сияла улыбка. — Старею! Сантименты в дороге — святое дело. Это всё ваша присказка! Служба-с у меня опасная, вы и сами это знаете. Вот и понесло, что называется. Ну полноте. Чаю? Фандорин чуть улыбнулся, но глаза оставались решительными и серьёзными. Они говорили: «И опять эта маска. Нет, Иван, не надейся, я не дам тебе исчезнуть. Уже никак». Вслух же произнёс: — П-пожалуй, чаю. …Фандорин резко открыл глаза. Словно и не спал вовсе, бодрый и собранный, потянулся к золотому брегету, дабы узнать время. Половина шестого. Мужчина был уверен, что услышал какой-то грохот, который и разбудил его. Он медленно сел, прислушался, глядя на спящего Бриллинга, который отвернулся к стене и тихо посапывал. В следующую же секунду поезд дёрнуло, тряхнуло, раздался отвратительный лязг. Фандорина чуть было не унесло прямо на Ивана. Со стола повалились стаканы, подстаканники, ложки, сушки, с полок — багаж. — Что за чертовщина?! — загорланил Бриллинг, открыв глаза. Он ударился головой о стену и теперь перед глазами скакали разводы, словно круги на воде. — К-кажется, авария, — пробормотал Эраст Петрович, держась рукой за ручку дверцы. Поезд снова чудовищно лязгнул и медленно остановился, словно устало вздохнул. Наступила гробовая тишина. Через пару мгновений из коридора донёсся приглушённый голос: «Господи, что случилось?! Господа, дамы! Вы живы?». — Вы в п-порядке? — встревоженно посмотрев на любимого, спросил статский советник. — Да, в полном, — Иван сел, заскользил по лицу брюнета сосредоточенным взглядом. — А вы? — И я. Нужно выяснить, что п-произошло, — сказав это, брюнет встал и, отворив дверь, вышел из купе. Другие тоже уже повыныривали из своих нор. Лохматые, перепуганные, ничего не соображающие… Фандорин стремительно подошёл к окну, опустил его, выглянул почти по пояс и обмер: их вагон находился почти на самом краю обрыва. Как то часто бывало во время аварий с «хвостами», они отрывались от остального вагона, тем самым спасая жизни пассажиров. Весь остальной поезд слетел в обрыв. Эраст Петрович не мог даже вообразить, откуда здесь, в центре Российской империи, образовался этот самый обрыв. Так или иначе, авария случилась, поезд окутывался в дым, словно в шаль, пытаясь согреться. Фандорин отошёл от окна. Бриллинг, заметив странное выражение лица брюнета, проделал то же, что и тот несколько мгновений назад. Ахнул, выругался крепко. Тем временем Эраст Петрович второпях переоделся в костюм, и, торопливо поправляя манжеты рубашки, ринулся в сторону выхода из вагона: «Посторонитесь! Дайте же п-пройти!». Те, кто толпились возле окон, находились на грани истерики, и даже присутствующие мужчины рассеянно и испуганно хлопали глазами, явно не понимая, что происходит. Статский советник попытался отворить дверь — тщетно. Заглянул в купе проводника, но того там не оказалось. — Куда же делся проводник? — спросил возникший рядом Бриллинг, тоже облачённый в костюм. — Х-хотел бы я знать, — задумчиво ответил Фандорин. — Что ж, придётся покидать вагон через окна, ничего не попишешь. Нужно обратиться к п-пассажирам, скоро начнётся п-паника… И вдруг, словно услышав слова брюнета, какая-то женщина истошно завопила: — Убили! Убилиии! Эраст Петрович и Иван резко обернулись. В эту секунду дама в сером халате, накинутом на сорочку, стоящая у открытого купе, в котором ехал Грачевский, рухнула в обморок. Фандорин рванул в её сторону, но не для того, чтобы поймать или оказать помощь — не до таких мелочей! Заглянув в купе, он увидел мёртвого Мстислава. Кто-то выколол ему глаза вилками и оставил их торчать рукоятками вперёд. Покойник сидел на полке, с откинутой головой, с алыми разводами на щеках. — Тут труп! Тут… труууп! — вдруг истерично заголосил возникший рядом с Фандориным мужчина. Эраст Петрович схватил его и в мгновение ока пережал артерию. Тот медленно осел на пол. Теперь он лежал рядом с женщиной, но никто не торопился поднять упавших. Все поражённо молчали и смотрели на Фандорина и Бриллинга, заглядывающих в купе Грачевского. — Так, г-господа и дамы, эвакуация отменяется. Никому не покидать вагон! — сосредоточенно произнёс статский советник и обвёл собравшихся строгим взглядом. Кровь была свежей, Эраст Петрович видел это даже со своего места. Убили Мстислава недавно. И убийца — в этом не могло быть никаких сомнений — находился в этом вагоне.