Stressed Out — Twenty One Pilots
— Да замолчите вы уже оба, достали! — проворный парнишка перепрыгивает через оконную раму и ему несказанно везёт, что живет он на первом этаже. Он стойко приземляется на землю и мчит со всех ног, не желая, чтоб ему кто-то препятствовал. Особенно два несносных родителя. Через минут пятнадцать такого бега, ему тяжело отдышаться, но будучи полным энергии, мальчуган не задумывается об этом и только подбегает к чужому дому, прочистив горло и крича во всеуслышание. Сейчас раннее утро, жаркое лето движется все скорее, заменяя тёплую и красивую весну. Некогда школьная форма сейчас кажется жутко неудобной. В ней жарко, как минимум, а потому приходится подворачивать длинные рукава, расстегивать верхнюю пуговицу и не заправлять рубашку вообще. Низ школьной формы выглядит опрятнее, однако подкатанная до колена штанина меняет мнение в совсем другую сторону. Да и плевать. Зато не так жарко, да и немного удобнее. — Прости, что так долго, — перед парнем вырастает женская фигура. Юан выглядит с каждым днём все лучше, расцветая словно цветок. Она немного ниже, уже с более длинными волосами и ей очень идёт школьная форма, неудивительно почему этой девушке достаётся сейчас очень много внимания от других. — Чуя-кун, ты чего застыл? И почему ты опять надел форму абы как. — Да мелочи все это, пойдём уже, — однако, настойчивость девушки никуда не девается и та таки заставляет Чую застегнуться и спустить штанину, и только после этого они идут в сторону школы. Юан и Чуя стали друзьями с того самого дня. Казалось бы, то было совсем недавно, а уже прошло практически три года, а их дружба сохранилась. Первое время Юан не отходила от одноклассника, предложила сначала сидеть рядом, на что Накахара охотно согласился; затем стала узнавать парня ещё больше, так и подружились. Юан многое знала о Чуе, но далеко не все. О его семейных обстоятельствах она только отдаленно догадывалась, приметив, что, в отличие от других, Накахара не носит приготовленную еду в школу или же факт того, что он никогда никого из одноклассников не звал к себе. Хотя остальные делали так часто, и тогда Чую тоже не было видно. Он был как белый лебедь в стае чёрных воронов. Она хотела бы ему помочь, но тот всегда отмахивался, говоря, что все абсолютно нормально. Чуя изменился, так, как простые дети обычно не меняются и это иногда пугало. — Я приготовила бенто и твоих любимых осьминогов сделала, — по пути упоминает розоволосая и слышит радостный возглас Чуи. Она уже очень давно угощает того обедом, часто они вместе делают домашнюю работу, но все их общение ограничивается только в пределах школы. Накахара не ходит гулять со всеми остальными, не посещает мероприятия и не участвует в них. Он все так же хорошо учится, а все свободное время тратит на рисование. Порой он так увлечён этим делом, что не замечает абсолютно ничего, и бывало, что ему влетало за это от учителей. Бунтарства этому мальчишке точно не занимать. Чуя подрос, но все ещё был низковат по сравнению с другими одноклассниками. Он стал более разговорчив, а о его вспыльчивости, кажется, знал каждый второй в классе. Ее сдерживать не удавалось, как и подобраться к Чуе поближе. Кого-то отталкивал его тяжелый, не каждому по зубам, характер, который начинал формироваться уже давно. А кого-то отпугивали его странности. Чуя часто что-то бормотал и, будто бы сам с собой спорил и это казалось странным. — Юан, какой у нас сейчас урок? — незамысловато спрашивает Накахара, раскладывая школьные принадлежности на парту, однако, от столь увлекательного дела его отвлекает протянутый в руке сок. — О, спасибо! — У нас сейчас математика, — спокойно отвечает та и улыбается, смотря как Чуя выпивает сок из соломинки. Даже если другим он казался странным, в голове Юан он был идеализирован, красивый и смелый, с подвешенным языком и невероятным талантом. Такое не способны разглядеть остальные, однако девушка была уверена, что она способна. Время близится к началу урока, Чуя допивает недавний презент, что-то неразборчиво чиркая в тетради. Остальные одноклассники медленно заполняют класс, косясь в сторону этой парочки. Юан одна из самых красивых девушек класса. Сейчас, когда им всем в преддверии тринадцати, гормоны начинают играть, и всем хочется почувствовать на себе пору этой любви. Ну или практически всем. Чуя популярностью у девушек не пользуется, однако, те его побаиваются и относятся довольно неплохо. И вот, когда одноклассники в очередной раз видят, как эти двое постоянно ходят вместе, назревает куча вопросов, но все они сводятся к одному: «Вы встречаетесь?». Чуя в такие моменты не теряется, сразу просит тех не нести бред, обозначая границы. Юан молчит, переводя взгляд на друга. По правде говоря, он ей нравится, и нравится сильно. Однако, Чуя, кажется, совсем взаимностью не отвечает, только изредка краснея от некоторых действий девушки. Его мысли — неизведанные и сам он чертовски непонятен. — Накахара-кун, выкинь мусор, пожалуйста, — зашедший в класс учитель, замечает постороннюю коробку на столе Накахары и просит скорее от неё избавиться. Правда, Чуя даже не смотрит на коробок сока, он поворачивает голову в абсолютно противоположном направлении. — Слышал, Осаму, убирайся — Чуя хихикает, но таки поднимается и выкидывает коробок от сока, наблюдая как воображаемый друг злится и негодует. Осаму все ещё рядом с ним, он никуда не уходил. Не уйдёт. Сейчас Чуе двенадцать, осталось не так много времени, всего год. Чуя больше не поднимает тему воображаемых друзей, однако, он помнит все, что было сказано тогда. Отказывается верить, но помнит. Дазай же считает дни, старается подготовиться морально и успокаивает себя тем, что ещё целый год впереди. А это – целый год не просто дней, а совместных дней и событий. В остальном же их отношения не меняются, Чуя взрослеет, не прекращает звать Дазая по имени, и теперь уже редко, очень редко, приходит к нему поплакаться. Накахара буквально становится сильнее на глазах, хотя нельзя сказать, что его жизнь стала лучше. Все как раз таки иначе. Семейная ситуация все также давит. Родители подали на развод и теперь всеми силами пытаются подлизаться к Чуе, чтобы он выбрал одного из них. А все просто потому, что второму придётся выплачивать алименты. Эта притворная любовь Накахару раздражает, но и позволяет ему немного сесть на шею, грубя и часто посылая ко всем чертям родителей. Быть может, тогда, в девятилетнем возрасте, он думает, что любых родителей нужно любить, сейчас же он более чем уверен, что нет. Любовь нужно заслужить, а накахаровскую заслужил пока только один единственный человек, точнее призрак, в этом мире. — Я плохой сын, если совсем не люблю родителей? — однажды, когда Чуе было ещё только десять, он заводит подобный разговор холодным осенним вечером, отвлекая Дазая от прочтения книги. — А за что тебе их любить? — прилетает вопрос в ответ. — Они дали мне жизнь. — И это единственное, что они действительно сделали. Ты ведь не просил их о жизни, да и разве назовёшь это жизнью. Жизнь — счастье, ты счастлив? — Нет, — ещё более понуро отвечает младший. — Совсем не счастлив. — Тогда тебе не за что их любить. Быть может, они и дали тебе жизнь, кормили и одевали, но они знали на что шли. Это был их выбор. Ты не должен любить тех, кто причиняет тебе боль и страдание, это так не работает. Тогда их разговор на этом и закончился и Чуя понял, что Дазай более чем прав. Он, сколько себя помнит, всегда чувствовал себя ненужным. Словно он устаревшая игрушка, предмет мебели, чужой человек — кто угодно, но никак не любимый сын. Отец был к нему холоден, считал, что применять силу на сыне – лучший способ воспитать его. Быть может, от того Чуя стал достаточно вынослив, но если бы он мог выбирать, он никогда бы не согласился. Ссадины и синяки долго заживали, а обида не проходила ещё много месяцев после. Мать же была слишком истеричной, Чуя понял это недавно и отчасти его это отвращало. Она постоянно была всем недовольна, ей было мало и единственное, на что та была способна – претензии. Словно энергетический вампир. Его окружали только отвратительные взрослые и пока только один человек был исключением. Дазай Осаму. Каким привычным стало это имя? Был ли день, чтобы Чуя не произносил его? Нет. Дазай кардинально отличался от родителей и учителей. Он был понимающим и добрым, иногда показывал и строгость, но всегда оставался на стороне Чуи. Он выслушивал его, наставлял, был ему и родителем и учителем в одном лице. Дазай был для него всем, даже если Накахара это не до конца понимал. Без Осаму ему было бы ужасно одиноко, да и жутко тоскливо. И вот это мальчишка прекрасно понимал. У них была ментальная связь, которой, казалось, уже много столетий, но не было ничего физического. Задумавшись об этом, Чуя понял, что хочет сделать какой-то подарок старшему, то, что могло бы быть с ним и напоминать. — Эй, Осаму. — Чего тебе? — Дазай плетётся где-то позади, сердясь на палящее солнце. Пусть учеба Чуи и заканчивалась к вечеру, из-за долгих перемен и кружков после учебы, на улице время ещё не близилось к закату, солнце стояло долго, вплоть до позднего вечера и это раздражало шатена. Он вообще никогда не был ценителем тёплой, точнее жаркой погоды. Весна — отлично, а лето мы не звали. — Когда у тебя день рождения? — замедлив шаг, как бы невзначай спрашивает Накахара, однако, этот вопрос вводит Дазая в ступор. — Девятнадцатого июня, а зачем тебе? — Да так, — отмахивается Чуя. — Ты, получается, столько лет молчал о своём дне рождения? — Этот день ничего не значит для меня, я ведь не старею, — пожимает плечами Осаму, закручивая локон волос на палец и отпуская. — Для меня он тоже ничего не значит, хоть я и старею, — на этом их диалог заканчивается, а Чуя продумывает детальный план. До дня рождения Дазая было около месяца, и этого было вполне достаточно, чтобы осуществить задумку. Нехитрыми манипуляциями, Чуя пользуется тем, что родители пытаются к нему подбиться и нагло просит у мамы акварельные краски. Та, недолго думая, соглашается. Остаётся только найти полноценный холст и как удачно то, что Чуя посещает кружок изобразительных искусств, где ему и разрешают забрать один домой. Дазай излишних вопросов не задаёт, зная всю любовь Чуи к изобразительному искусству. Единственной проблемой становится то, что Осаму всегда рядом. Однако и тут приходится пойти на хитрость и заныкать холст с красками в ванной, которую Чуя посещает один. Теперь, когда все предусмотрено, Накахара приступает к самому процессу. В начале идут наброски, в них Дазай нарисован по-всякому: в пол оборота, в профиль. Рисовать по памяти выходит затруднительней, когда речь о портрете «живого» человека. Однако вдохновение таки накрывает Чую и он практически каждый вечер возвращается к работе над картиной. Осаму конечно замечает, что младший задерживается подолгу в ванной, но решает что это все прелести пубертатного периода и в это лучше не лезть. — Дазай, — неожиданно не по имени зовёт младший, привлекая внимание. — Ты помнишь какой сегодня день? — День уважения к старшим? — отрицательный кивок. — День памяти умершим? — Да нет же! — Чуя выходит из комнаты, возвращаясь уже с чем-то за спиной. — С днём рождения, Осаму, — в следующую секунду перед взором Дазая оказывается портрет и тот чуть ли не падает в обморок от восторга. Портрет аккуратный, с четкими линиями и на нем изображён сам Дазай. Он ярко улыбается, закрыв глаза и тянет руку вперёд, что делает рисунок ещё более реалистичней. — Ты даришь это мне? — воодушевлённый вздох срывается с губ Осаму и он не скрывает своего восхищения. Чуя только скрещивает руки, удовлетворенно хмыкая. Он старался и результат того стоил. — Да, дарю, — все что успевает ответить Чуя, как его поднимают на руки и намертво обнимают. Чуя не видит, но по щеке Дазая стекает одиночная слеза. — Да отпусти уже меня! После этого Дазай ещё много много раз любуется работой, не скупясь на похвалу и очень часто уходит в себя, вспоминая, как думает Чуя, что-то из прошлого. Ему жутко интересно, что было в жизни Дазая, до его смерти, однако тот всегда уходит от вопросов и кажется, сам мало что помнит. Портрет занимает самое видное, в небольшой комнатушке, место, располагаясь на столе. Мать Чуи задаёт вопросы о том, кто нарисован мальчиком, однако тот только сухо отвечает «друг» и к слову, совсем не врет. Хотя, быть может, совсем немного. Потому что Дазай давно уже больше, чем друг. Он настоящая родственная душа.***
Without Me — Halsey
Ровно семь дней. Именно столько остаётся до тринадцатого дня рождения Чуи. Он все чаще вспоминает их разговор четырёхгодовой давности, и ищет хоть какой-то намёк, что Дазай вот-вот исчезнет. Но ничего не меняется, дни проходят совершенно обычно. Чуя так же игнорирует родителей, только морщась, когда те в очередной раз ссорятся на кухне. Он так же посещает школу, задерживаясь до темна, не желая приходить домой раньше времени. Так же общается с Юан, которая в последнее время ведёт себя странновато, хотя черт знает, что у этих девушек на уме. — Чуя-кун, можем поговорить с тобой после уроков? — вспомнишь солнце, вот и лучик, думает Накахара и соглашается. Юан почему-то выглядит очень взволнованной, словно не находит себе места. Чуя же подмечает, что та для разговора выбрала максимально безлюдное место, а ещё поблизости он не ощущает Дазая и в последнее время, любое отсутствие старшего наводит на Чую панику. — Так о чем ты хотела поговорить? — осматриваясь вокруг, спрашивает Чуя. Он выглядит более, чем расслабленно, кривя осанку и засунув руки в карманы. — Я не хочу тебе врать, — та начинает дёргано, Чуя напрягается. Она подходит к нему ближе, оставляя буквально шаг между ними и нервно мнётся с ноги на ногу. — Чуя-кун, ты мне нравишься. Если человек может быть морально в ауте, то сейчас именно это и произошло. Он никогда не замечал ничего такого за Юан. Она никак не нарушала границы, не смотрела на него как-то по-особенному. Или это он был слеп и не замечал этого? После того разговора с Дазаем, Чуя ещё много раз задумывался и понял для себя, что Юан ему не объект любви. Да, она милая и приятная, она ему хороший друг и он ей доверяет. Но за рамки этого не выходит. Он не скучает по ней, когда ее нет рядом, вовсе не думает о ней. У него никогда не было желания прикоснуться к девушке, обнять ее и все в этом роде. — Юан, я...— ему нечего сказать. Он выжидает долгие паузы, пытается собрать мысли воедино. Как же сейчас не хватает помощи Дазая. Стоп. Он подумал сейчас о нем? В голове полная каша, которую самому Накахаре не разгрести. Ему никогда не признавались в любви, он подобных слов и от родителей не слышал. Только однажды ему такое сказал Дазай, но Чуя не принимал все в штыки. Погодите-ка. Он снова подумал о нем? — Все нормально, Чуя-кун. Я давно поняла, что мои чувства не взаимны. Я просто хотела рассказать тебе, — она натягивает улыбку, но выглядит это очень вымученно. — Но однажды я тебе понравлюсь, только дай знать, когда это произойдёт, — девушка сбавляет напряженную обстановку, видя весь шок, отражаемый на лице Чуи. Та собирается уже уходить, но Накахара перехватывает ее руку, прося остановиться. — Почему ты решила мне признаться, если знала, что это не взаимно? — Чуя ненавидит себя за свою реакцию, он понимает, что обидел девушку и обязательно исправит ситуацию, но пока он беспомощен. Ему просто хочется знать. — Просто людям нужно говорить то, что к ним чувствуешь.***
Этот день настал, стремительно и бесповоротно. Чуя сегодня дома, так свезло, что день рождения выпал именно на воскресенье. Он бы проспал хоть до вечера, лишь бы не возвращаться к реальности, но этот план с треском проваливается. В комнату вламывается мама, держа в руках большого размера торт со свечами. Кажется, в этот день все идёт не так. В их семье обесценивались все праздники, что уж говорить про какой-то день рождения. Поэтому, Чуя уже лет к семи перестал ожидать чего-либо, считая, что это тщетно. А сейчас, когда мама заваливается к нему в комнату, будя его и изображая радость, ему противно. Что за цирк она устроила? Все ещё пытается завоевать упущенную любовь сына, чтобы оказаться в выигрыше в суде. До него, к слову, осталось чуть больше месяца. — Зачем все это, мам? — Чуя приподнимается, потирая сонные глаза. Он злится сейчас не на шутку. И на этот злосчастный день и на женщину, которая зовётся матерью, но на деле абсолютно ему чужая. — Я просто хочу поздравить с днем рождения моего любимого сына, — женщина оставляет торт на столе, не зажигая свечи и краем глаза снова обращает внимание на портрет, стоящий там же. Чуя прослеживает за ней взглядом, замечая в углу комнаты сидящего Дазая. — Мне не нужны твои поздравления и торт свой забери, — кажется, Осаму причитает что-то вроде «Только не торт», но это остаётся проигнорированным. — Я выберу тебя на суде, не беспокойся об этом и оставь меня в покое. — Чуя, но я... — Я сказал убирайся! — Накахара тут же выходит из себя, повышая голос. Женщина растеряно смотрит на сына, так, что Чуя все понимает сразу же. Он сейчас похож на отца. Мало того, что он его точная копия внешне, повышая голос на мать, он ведёт себя не лучше. Но ему не жаль, ни капли. — Я оставлю торт, — тихо добавляет женщина и быстро выходит из комнаты. Только после того, как ее след простыл, Чуя поднимает глаза. Дазай перед ним выглядит очень растеряно, он видел и раньше, как Чуя злился, но чтобы тот выходил из себя — такое впервые. Ему становится жаль, но он просто не способен объясниться, потому молча опускает голову. Дазай все прекрасно понимает. Он сам считает часы, не желая расставаться, но у него нет выбора. Разве ребёнку объяснишь? Чуя и на него сейчас злится, старший это понимает, когда ободряюще прильнув к Накахаре и обнимая того за плечи, получает отторжение. Ему очень жаль. — Чуя, ты не виноват, что сорвался, — Дазай не успевает договорить, как Чуя перебивает его. — Не надо, Осаму, все хорошо. Часы летят незаметно, но они оба игнорируют это. Дазай так и не говорит вслух, что ему жаль, а Чуя делает вид, что никакого расставания не предстоит и Осаму обязательно останется. Он ведь обещал не уходить, разве нет? Они по итогу, с долгих упрашиваний Дазая, разрезают торт и съедают меньше, чем пачкают лица друг друга. Чуя улыбается, убирая крем с носа Осаму и слизывая его с пальца, а старший, кажется, немного подвисает. Но сейчас это не так важно. — Чуя-кун, — тянет Дазай, привлекая внимание. Накахара слишком увлечён просмотром фильма, на который они случайно набрели, листая каналы, и потому не сразу обращает внимание на зов старшего. День становится лучше, потому что он не один, он вместе с ним. Мать благополучно уходит из дому, то ли в гости, то ли ещё куда-то, Накахаре нет разницы. Он только совсем немного чувствует вину за инцидент, но извиняться точно не собирается. Кто извинится перед ним за его детство? Никто. — Чего тебе? — Чуя неохотно поворачивает голову, как прям перед его лицом с руки Дазая свисает что-то железного оттенка. Ему требуется несколько секунд, чтобы отодвинуться и разглядеть вещицу. Это аккуратный кулон, висящий на подвеске, в форме какого-то бутылька. — Открой его, — где-то над ухом говорит Дазай, вставший прям напротив, и Чуя следует его указаниям, ловко высвобождая из небольшого флакона, ещё более крошечную записку. Раскрыв ее, он видит аккуратно выведенные, как вручную, японские иероглифы. «Привязанность — это надолго» Так звучит надпись на записке, которую Чуя читает вслух, а затем поднимает взгляд на Дазая. Тронут ли он? До слез, но сдерживается, выдают его только блестящие глаза. Это его первый подарок на день рождения и выглядит оно невероятно ценным и важным для самого Осаму. Он все таки просто душа, он не мог купить его или стащить откуда-то. Неужели поэтому он пропадал? Дазай словно читает мысли Чуи, тут же отвечая на его вопрос. — Его мне когда-то подарил друг, это было очень давно. Кулон всегда был со мной, но сегодня я хочу отдать его тебе, как напоминание, — последние слова звучат очень грустно, понуро. Дазай сдаётся, он больше не может томить и игнорировать время: им осталось совсем чуть-чуть. Быть может в другой ситуации Чуя отмахнулся, сказав, что он не хочет забирать чужой подарок, но сейчас ему становится не до этого.The truth untold — BTS
— Осаму, ты... — глаза Чуи шокировано раскрываются, а голос тут же начинает предательски дрожать. — Твоя рука, она исчезает, — заворожённо бормочет Чуя, наблюдая за этим. — Я знаю, Чуя, я знаю, — вторая рука Осаму опускается на щеку младшего, успокаивающе поглаживая. — Время пришло, — он тепло улыбается, но Чуя этой улыбки не разделяет, его сердце пропускает сильный удар, отдавая болью во все тело. — Нет, нет, нет, — шепчет как мантру, словно заклиная. — Ты обещал не уходить, ты не можешь уйти, — Чуя отчаянно обнимает Дазая, наваливаясь на него всем весом и желая почувствовать того как можно ближе. Он ещё тёплый, ещё осязаемый, он пока здесь. — Ты забудешь меня через секунду, после того, как я уйду, — Дазай пытается его успокоить, но это тщетно. Младший его сейчас не слышит. Он не верил до последнего, что Осаму может исчезнуть. Отказывался верить. Думал, что у него будет время хотя бы до полуночи. Он ошибался. — Чуя, не плачь. — Не плачь? Да как твой язык поворачивается говорить мне это, — слёзы накатывают с новой силой, когда Чуя понимает, что все слабее ощущает Дазая, тот исчезает, становится пустым местом посреди комнаты. — Я, черт возьми, тебя ненавижу, не уходи, Осаму, — но старший молчит. — Пожалуйста, Дазай, я всегда буду звать тебя уважительно. Я сделаю все, что ты захочешь, прошу тебя, не уходи, — дыхание сбивается и истерика накрывает новой волной, затягивая в себя. Чуя срывает голос, но продолжает говорить, пока Осаму молчит. Он просто молчит, смотрит из под тяжелых век на мальчишку. — Я не смогу без тебя, ты мой единственный друг, — в голове всплывает недавно сказанное Чуе «Людям нужно говорить то, что к ним чувствуешь». Накахара бьется в истерике, тепло Дазая больше не ощущается, он слабым, кое-как заметным силуэтом стоит перед ним и тоже плачет. Его слёзы невесомые, пропадают сразу же, как только падают с щёк. Он не чувствует сейчас своего сердца, не чувствует тепла от себя же, он словно умер во второй раз, но в отличие от первого, ему жаль. Он не хочет исчезать, но пропадает в следующую секунду. — Ты ведь обещал, — Чуя чувствует пустоту на месте, где он обнимал старшего. Его ноги не выдерживают и он падает на пол, царапая колени об неприятную поверхность. А дальше все — полная пустота и туман перед глазами. Чуя ничего не слышит, ничего не чувствует, его словно атрофировало, унесло в астрал. Он не слышит, как испуганно в комнату забегает мать, вернувшаяся недавно, пытаясь поднять сына и привести того в норму. Он не слышит, как шумит телевизор на заднем фоне или как тревожно доносится сигнализация с улицы. Он слышит только оглушительно громкий, срывающийся крик, истеричный и неприятный. А потом он понимает, что кричит он сам. « Я — Осаму Дазай. Я обычный мальчишка из небогатой семьи рабочих крестьян, так и не сумевший получить образования. Я любил читать и мечтал стать писателем, многие говорили, что был у меня к этому делу талант. Не до конца верил, признаться, но всяко пытался. В моей жизни не было музы, той, кто мог подарить мне вдохновения. И я отчаянно, все двадцать лет своей жизни искал ее. Мог ли я знать, что найду эту музу в человеке моего же пола? Конечно, нет. Но я не жалею, не жалел никогда. Мое сознание пришло в себя слишком поздно, я окончательно и бесповоротно влюбился в эту копну рыжих волос. Все поражался, как они могут быть такими яркими и играющими? Ответа так и не нашёл. Я был одурманен голубоглазым художником из того же пригорода, где я сам и проживал. Заговорив с ним однажды, посетила меня дурная мысль, словно я был уже с ним знаком. Не покидала она меня и до последнего дня. Он стал моей музой, я часто любовно его так называл и пока он рисовал иллюстрации, я писал книги. Он часто засыпал прямо за своим рабочим столом, клюя носом в краску, а я относил его в нашу комнатушку и долго-долго целовал. Я любил его, но все никак не могу вспомнить его имя. Да и не важно это сейчас. Более важно то, что любви нашей не было долгой жизни. Я подхватил тогда какую-то неизведанную лихорадку и слёг на долгие месяцы в постель. Я было думал, что он бросит меня, но этого не произошло. Мой любимый заботился обо мне ежедневно, а когда я спрашивал, от любви ли большой, он отвечал: все это привязанность. Привязанность, мол, на долго. Не помню я, совсем не помню, как умирал. Болезнь съедала меня медленно и верно, помню только то, как под руками моими я чувствовал что-то жидкое и тёплое. А перед глазами видел его обеспокоенное лицо. Он что-то шептал мне, повторяя вновь и вновь, а я все не мог разобрать. Понял я, только после того, как мои глаза потяжелели и я скончался. На руках моих были не только его слёзы, но и кровь его. Шептал он мне, что убьёт себя. Вместе со мной умрет и плевать, даже если наши души попадут в ад. Как же сильно я любил его, своего чертёнка. Я не попал в рай или ад, я, признаться честно, до сих пор не знаю, есть ли они взаправду. Но всевышнего я видел, слышал точно, если не бредил тогда. Сказал он мне, что моя душа привязана к земле и что пройдёт десяток десятилетий прежде, чем я снова увижу свет. Или же я могу оказать ему услугу. Я согласился, чего мне было терять и начал присматривать за детьми. Тяжело было первые разы. Их время шло, а моё все, остановилось. Прощался я с ними легко, научился говорить на новый лад и, кажется, позабыл уже от чего помер. А потом моим подопечным стал этот мальчик. Я был вправе отказаться от него, но сам этого не хотел. Я видел все его несчастья, я знал, что ребёнок он нежеланный, случайный скажем, и знал, что никто его в этом мире не любит. А я полюбил, хотел быть ему родным и стал таким. Знал бы я, как больно дастся мне это расставание, знал бы я. Не могу сказать, кого я любил больше, это невинное дитя с характером или своего чертёнка, имя которого я забыл. Как же я скучал по нему, как же ностальгировал, видя чужое искусство. За книги я так вновь и не взялся, моей музы нет рядом, а значит, и писать я не вправе. Я так скучал по нему и, прощаясь с тем мальчишкой, я словно вновь испытал эту тоску неимоверную. Сейчас же, находясь снова между мёртвыми и живыми, я жалею, что поступил так жестоко с мальчишкой. Но он меня забудет, так же, как я забыл имя своего некогда любимого. Как же его звали? Ах, точно. Накахара Чуя. »