Strauß von Amaranthusen

Его дофаминовая богиня только что покинула палату. Она вновь была веселой и от неё опять пахло чем-то свежим и приятным. Мята? Булочки? Лекарства? Алексей уже не вспомнит. Не вспомнит, как и Её лицо и силуэт, а всё из-за расфокусированного взгляда на всё окружающее. Но вот присутствовала в голове Навального какая-то твёрдая уверенность, что Она — прекрасна. Идеальная, даже можно сказать. К Ней хочется осторожно и нежно прикоснуться, словно к мраморному бюсту какой-то красавицы, но сил нет и руки не слушаются от слова «совсем». Она будто читает мысли и тянется сама к мужчине, поглаживая его и будто убирая своими тонкими, холодными пальцами оковы страшных галлюцинаций. Становится так легко и хорошо, когда Она что-то нашёптывает на ухо или напевает. Такое впечатление, будто ты в раю, а это поют нимфы? Ангелы? Навальный и это забыл. Ладно, последнее к чёрту. Его дофаминовая богиня дарит ему не только лёгкость, радость и веселье, но и чувство чего-то невероятно тёплого, тягучего и мягкого. Это нечто, как панкейки с ветчиной и кленовым сиропом сверху. Вкусно, специфично и не всем нравится. Лёше же это очень по вкусу. Настолько очень, что его существование теперь ограничено так: ожидание Богини, получение эфемерной вкусняшки и наслаждение, момент, когда Она уходит и сон. И так по кругу. Дошло до крайности — до поиска этой самой Богини в сознании. Лезть в длинные, темные коридоры разума — занятие не из приятных, особенно, если ты ослаблен и даже не можешь найти слов, чтобы сказать элементарно «Привет!». И где-то по кусочкам, по слогам и по редким моментам, которые немного таки встряли в памяти, образ собрался. Она нашлась. И когда супруга пришла вновь, политик уже вполне знал, чего ждать. Его взгляд уже не был в расфокусе, соответственно, можно было рассмотреть Её и убедиться, прав ли он. Прав! Она чудесна. Такая тёплая и своя. Теперь можно к ней прикоснуться, только вот твои руки дрожат и касания смазанные. Неточные. Женщина заметила это и осторожно обняла его сама. Запах цветочных духов, её ладони, мягкость которых чувствуется сквозь тонкую ткань больничной рубашки, тонкие пальцы, которые мнут ту же рубашку — это всё мелкие детали, которые хочется запомнить навечно. Навальный осторожно обнимает её в ответ, чувствуя теперь ещё и её всеобщее тепло. Внутреннее и внешнее. Речь не о температуре. — Ты же помнишь меня? — нотки неуверенности так и просачиваются сквозь ласковый тон. Её мелодичный голос очаровывает. Повтори же ещё раз, Богиня. Ты так добра ко мне, так сделай одолжение… Помоги сказать что-то. Не может помочь. Ничто тебе не поможет, Лёша. Мужчина твёрдо кивает, отбросив попытки пролепетать простое слово. На лице женщины счастливая улыбка. — Ты можешь что-то сказать? — спрашивает спокойно, но взволнованно. И ты дрожишь, и она частично… Качаешь головой в знак отрицания, чувствуешь теперь уже поглаживания по твоих впалых щеках. Господи, у всех богов есть тяга к благотворительности, раз она может касаться к этому несчастному подобию внешности. Навальный вздыхает, когда его взгляд поднимается на зеркало в палате. Его лицо бледно-жёлтое, худое, русые волосы взъерошены, тело непропорциональное… Чёрт. Как такая женщина смогла полюбить это? — Не грусти, Лёша, твои метаморфозы временные. — о, она заметила сомнения. Её поглаживания на миг обрываются и жена целует политика в лоб. Из-за этого по телу пробегают мурашки. Алексей чуть приближается к Юле (точно! вот как её зовут! на языке крутилось, но ты — придурок, вспомнить вообще не мог) и оставляет мелкий поцелуй на её губах. Совсем краткий чмок, он не хочет как-то дискомфортить её и заставлять целоваться с таким Квазимодо, как он. Навальная снова дарит ему улыбку и осыпает горячими поцелуями его щёки, через секунду шепча: — Я люблю тебя. — и по телу разливается непонятное тепло. Молчаливый жест любви от него — это те самые поцелуи, но оставленные на фарфоровой коже её изящных рук. Он ничего не может пока сделать хорошо, хоть так благодарит за всё и за дозы дофамина.

***

Его локальная Богиня круче всех лесных нимф. На фоне коренных жителей Берлина — густых деревьев с их раскидистыми кронами и разноцветными листьями, — она выглядит особенно величественно. Высокая златовласка с глазами свежей травы, бледной кожей, точеной талией, которую она скрывает под джинсовкой с мехом... Она - высший сорт эстетики. Вот только выбрала не того, ты повторяешь это ещё с больничных времен, хотя в этот раз ты выбрит, выстрижен и ничего так приодет. Юлия заслужила, чтобы её носили на руках и каждый раз снова поднимали на руки, чтобы перенести через лужи, но ты можешь лишь ещё подрагивающими руками гладить её и ничего больше. Даже в постели ты всё ещё не совершил подвиг. Она мучается от воздержания с августа, но ты ещё не готов физически. Ебучий обсос, а не сильный мужчина, как тебя называют. Навальный осторожно обнимает жену сзади, боясь напугать её, целует в макушку и мягко шепчет ей: — Ты - самая прекрасная женщина в мире. – он оставляет поцелуй на шее, заставляя жену слегка скукожится. Она хохочет: — Мне щекотно, Лёша... – сквозь смех Юлия пытается что-то говорить и придётся остановиться. Алексей разворачивает её, а она сразу же после этого тянется к нему. Руками обвивает его шею, целует в щеку, потом в другую, мягко касается к губам... Все эти невесомые касания перерастают в очень трепетный поцелуй. Холодные пальцы переплетаются, корзинка с едой и пледом чуть не падает на землю из-за того, что парочка делает шаг в сторону. Что-то тягучее и нежное вытесняет все чувства изнутри и политик углубляет поцелуй уже без комплексов. Сердцебиение усиливается... Лёша отстраняется, чувствуя, как румянец приливает к его щекам. Чёрт, он хочет жену, но стесняется. Место не то, время не то, он больше не тот. Юля прижимается к супругу, гладит его по щеке и мягко мурлычет: — Не стесняйся, я тоже этого хочу. – она совсем близко и её горячее дыхание обжигает кожу шеи. Не выдерживает. Осторожно поднимает за подбородок, вновь целует, но уже с бо́льшим напором. Ему радо отвечают на этот порыв, но Навальный снова останавливается. Он расстилает плед на мягкую траву, смотрит по сторонам и довольно улыбается. — Ложись, солнышко. – его голос из-за возбуждения звучит довольно низко. Юлия медленно опускается на мягкую ткань, игриво подмигивая. Она будто Марлен Дитрих с её томностью и глубинной сексуальностью. Качает ножкой в кожаном полусапожке, который начищен так, что аж блестит. Её куртка приоткрыта и эта футболка – о, Господи, как же это охуительно., – настолько тонкая, что её торчащие соски заметно очень особенно... Тебе сносит голову, но через грань ты не переступаешь. Лёша опускается к ней, садится сбоку и снимает с жены куртку. Верхняя одежда падает на одеяло, обнажая точёные плечи, а он поднимает пальцами низ футболки, тянет вверх, улыбается глупо-глупо. — Ты - плохая девочка... – шепчет совсем тихонько, сдерживая откровенные пошлости, которые так и просятся выйти наружу. Опускается совсем близко к груди и пока только рассматривает эти бледные холмики, наполненные молоком, – Не надеть бельё под футболку - это высший сорт наглости! Его тон полон сарказма, от этого женщина только смеётся. Но её смех утихает и переходит в тихий, сдавленный стон из-за того, что оппозиционер начинает обводить острым кончиком языка ореол и случайно задевает чувствительное место на левой груди. Кончик соска он осторожно прикусывает губами, чуть оттягивает, отпускает и повторяет всё то самое для правой груди. По телу женщины бегают мурашки – то ли от холода, то ли от ласк... Целует животик и спускается ниже. Юлия уже прикусывает губу в ожидании. Р-раз! Джинсы вместе с бельём рывком спускают вниз, но не снимают полностью. На всякий пожарный. Сначала горячие поцелуи, тогда стимуляция клитора так, как только можно... Звуки негромких стонов смешиваются с шелестом листьев и перед тем, как войти в любимую, Навальный шепчет: — Я хочу услышать тебя, милая. – и с момента, когда он неспешно входит в неё, давая возможность привыкнуть, она исполняет просьбу. Дальше её стоны звучат действительно громко. С каждым толчком и звучным хлопком стон только звонче становится. Почти что кончая, слышит что-то от неё о местном, немецком Постиноре и хохочет перед своим последним, протяжным стоном. Чёрт. Таки излился внутри неё. Его личная Богиня всё ещё собрана, хоть и лежит слегка растрёпанная. Она благодарно целует его и они лежат в объятиях перед тем, как потрапезничать. На душе становится совсем лёгко.

***

Его опечаленная Богиня смотрит на него с слезами на глазах. Не грусти, Юленька, это всё временно. Каких-нибудь 2,8 года... Вернётся, станет почти под твой эталон. Навальный только бессильно, как тогда в Берлине, пытается выразить любовь жестами. «Я люблю тебя.» – снова не может сказать это громко, но Юля понимает всё по губам. Взгляд расфокусирован из-за слёз, которые появляются в последний момент, и становится невероятно больно из-за невозможности сделать хоть что-то. Она посылает ему незаметно для всех воздушный поцелуй. И это хотя бы в благодарность за всё. Внутри расцветает новая надежда на лучшее.