Не так

…Три… Че-тыре… Двадца… Еще раз. Надо постараться. Должно получиться. Обидно же. Вчера же двадцать три почти чисто вышло. Четверть сотни отжиманий, как адов подвиг — скажи кому такое — засмеют. И ведь даже без допнагрузки и замедления. Только что тело правильно в плоскости удержать. Все. На сегодня хватит, а то завтра снова все внимание на заднице держать придется. Но справедливости ради — незачет. Последний — с паузой. Единственный прогресс за неделю. Если считать прогрессом, что изнутри ставя технику телу добился плюс двенадцати за шесть дней. И это все чего добился. Еще семь раз подтянуться удалось. Хотя сначала болталась на турнике вареная макаронина. Ничего. Дальше легче пойдет. С растяжкой уже все хорошо. И немного ударов в связке с уклонением проработали… Мда. С этим я конечно… Облажался. Во-первых, надо было прямо сразу рефлексами озаботиться, а не потом вспомнить, что их еще нет. Нет, ну это надо — четыре каких-то необученых малолетки, из них одна девочка, умудрились на подотчетном мне теле наставить синяков. Стыдобище! А то, что не смог предвидеть и спрогнозировать конфликт — вообще ни в какие ворота. И даже сейчас понять не могу, с какого… эта компашка решила, что я имею какие-то виды на захват лидерства в классе и «подлизываюсь» к историчке. Нет, Маргарита мне безусловно нравится, и как человек и вообще… Был бы сам собой — на свидание б позвал. Но ничего такого не было! И главное — на третий день уже! Ладно хоть не умеют они ничего толком. Ни бить, ни драться. Все ж мне это не понятно: били четверо меня, а я еще и виноват, что не добили! Ну да. Подсек, уронил. Да, на ступеньку. Да, голень сломана. Да, второму нос разбил. Да, третьей куртку порвал и у пятой телефон грохнул. А это нормально — снимать как человека бьют? Впрочем признаю. Был не прав. Надо было легче и без видимых следов. Этого не сообразил и не подумал. Да и не мог. Не в этом теле. Ты уж извини, Санька, а реакции и рефлексы мы с тобой еще не дотянули. Ни до какого уровня. Но теперь я знаю какие моменты отслеживать, и подобное больше не повторится. А вот какой и когда я дал повод — как ни кручу все, что при мне и с моим участием тут происходило — никак понять не могу! И что ты все же в этом Родике-Уродике нашла, а Санька?! Однако, как у нас комплекс на пресс-то эффективно пошел под воспоминания о Родике с Кристи и миньонами. Впрочем, у нас еще скручивания и ноги впереди, и стойки на равновесие. Будем злиться продуктивно. Хотя злиться тут можно только на себя. То есть на меня. За пять дней, даже фактически за два, сломать в жизни, которая шестнадцать лет как-то складывалась, все, что в нее входило — это уметь надо. Редкий талант проявить, прямо скажем. Но с другой стороны, ты меня, Санька, за это все извини, конечно, но… Я даже сейчас не понимаю, как под твои социальные отношения надо было подстраиваться. Вроде бы старался. Словарный запас и интонации от собеседников копировал, твой — как мог изучил. Но вы ж почему-то в основном иероглификой общаетесь! Ты б хоть дневник что ли вела. Где-нибудь, какой-нибудь. А то сплошные недоразумения! Взять твоих «подруг». В чем причина конфликта — встретил в парке, когда я нас вечером выбегивал, какую-то знакомую твоей Светы, гуляющую с собакой. Она тебя узнала, я не возражал. Вроде все себя вели адекватно ситуации, включая собаку. Почему «стала ЗОЖницей» это плохо? Зачем это обсуждать следующим утром в школе при куче людей? Почему надо было оправдываться и «что-то придумывать», и почему об этом «надо» сообщают потом через гаджет и блокируют в нем возможность ответить? Я пытался восстановить нормальное общение и сохранить твои социальные связи, но был послан, — и здесь я логики не понимаю совсем никак, и никогда, — дружить с Кристи и Ксю, «раз ты теперь стала такая». Какая «такая»? И почему, наконец, не с Машей, Дарьей или Олегом — нормальные адекватные люди, интересные по своему, неглупые, мне они понравились. Остальных еще не изучил, не понял. Но, знаешь, Санька, что я тебе скажу — в классе вашем коллектива нет. Никакого. Даже «токсичного», как преподавателю физики твой одноклассник Николай заявил. Отдельные группки и отдельные люди — есть. Но взаимодействуете вы с друг другом вне этих группок — никак. Я даже все еще не знаю ни имен, ни прозвищ шести человек из двадцати четырех. Потому что за все время моего наблюдения за происходящим к ним никто из одноклассников и учителей ни разу не обратился по имени. Десятерых по имени назвала только Маргарита. И такое впечатление, что никто этого не замечает и не думает, что это — неправильно. Зачем у вас в школе психолог? Почему она на честный ответ на вопрос: «Чему посвящены ваши мысли», — «Поискам себя», — реагирует «Прекрати мне хамить!» По моему это ей психиатр нужен. Да, Санька. Сложная у тебя жизнь. И так была. А тут еще я тебе в голову свалился. Уф. Все. На сегодня. А вообще, не так уж все и плохо. Здоровье у тебя нормальное: внешних дефектов нет, связки эластичные, кости крепкие, всевозможные внутренние органы никаких проблем не доставляют. Мозг неплохо работает. Дефектов психики, кроме этой нашей ситуевины, нет. Так что не все потеряно. Дурак не тот, кто совершает ошибки, дурак, тот у кого они одни и те же. Я не дурак, а потому впереди у нас еще множество разных вариантов и возможностей для постижения всего разнообразия ошибок и их последствий! Например. За, в совокупности, пять часов раздачи листовок мне только треть обещанного заработка выдали и это едва-едва превышает те карманные деньги, с которыми я эту нашу совместную жизнь начал. Это еще одна моя ошибка и проблема, которую нам предстоит решить. Вариантов у меня несколько есть, оптимальный из них — ни один. Значит надо думать, что делать. И делать. — Александра! Ты почему меня игнорируешь?! Ответ: «Потому, что мне сказали: «Уйди к себе и не раздражай!» — очевидно будет неверен. — Я занимаюсь. — Знаю я, как ты занимаешься! Опять с Лизаветой в своем тиктоке плюмкаетесь! Английский лучше учи! На тебя в школе жалуются! Я сказала, что ты наказана и с нами к тете Любе завтра не пойдешь! Ты меня слышала?! — Да, мам. — Чтоб уроки все сделала, а не как обычно. И в комнате своей прибралась! — Да, мам. — И прекрати мне дамамкать через две двери. Я с тобой разговариваю. Почему я орать должна?! Правильно в школе сказали — ты очень испортилась в последнее время! — Верунь, остынь. Оставь ребенка в покое. Это переходный возраст. Перерастет. Лучше скажи, ты не видела в буфете желтый файл с доверенностями? Александра, учи уроки и не раздражай мать. — Да, пап. Знаешь, Санька, я конечно могу ошибаться, но по-моему, ты просто тут никому особенно не нужна и не интересна. Ни родителям, ни подругам, ни педагогам. Потому что раз я такой хреновый конспиратор оказался, и всю легенду по всем аспектам провалил, то хоть кто-нибудь должен же был озаботиться, что с тобой произошло и случилось. Мне чужой пофигизм на руку, но за тебя отчего-то досадно. Сроднился уже, видимо. А впрочем, Санька, порефлексировали, и хватит — у нас еще впереди непаханное поле новых провалов и проблем, не украденный миллион, не завоеванный мир и тройки по английскому, алгебре и литературе. Мне они неинтересны, но для твоих родителей и тебя значение, по видимому, имеют. К тому же, нужно посмотреть другие варианты заработка — промоутер — профессия неэффективная.

***

Сашка, неожиданно для себя обнаружила, что ей нравится физкультура. Сколько она себя помнила, столько она всю эту спортивную мутотень ненавидела. Потные люди, бегающие с красными лицами, натужно сопящие и хрипящие, казались сборищем бандерлогов, а когда начинали носиться в хаотичном порядке с каким-нибудь мячом — так откровенно пугали. Ей нравились клубные танцы, но она никогда не стремилась как-то особенно выпендриться в под музыку — так, чисто ненапряжно подвигаться. А тут она отчего-то вошла во вкус прямо-таки серьезных, вдумчивых упражнений с тренером. Той даже приходилось притормаживать ее. То есть Алекса. Это ведь его тело с удовольствием делало всякие там асаны, шаги, повороты, наклоны и так далее. И Сашке чем дальше, тем больше нравилось быть Алексом. Большим, сильным, ловким, и все что делаешь — получается! Кроме того у Алекса, после того как его выписали из больше похожий на дорогой гостиничный номер больничной палаты, нашлась собственная квартира с персональным бассейном и террасой с деревьями. С которой можно было разглядывать крыши более низких домов, парки и улицы. А еще Алекс всем нравился, и его любили. Но при этом как-то так осторожно и ненавязчиво, что Сашка почти перестала бояться проколоться. Она почти полностью освоилась с ролью "ничего и никого не помню", а подсказки не позволяли совсем уж затупить и вызвать лишние подозрения. Иногда, правда, случались всякие недоразумения. Например, когда она похоже сильно обидела друга Алекса — Виктора Буша, не узнав его, приведенного доктором Валентином. Однако, более удачно использовав подсказку, чем могла бы быть при сразу узнавании, она все же рискнула ответить «Хороший человек. Надежный» на наводящий вопрос доктора, чем восстановила дружбу. Или когда она перепутала голема с нормальным человеком. Доктор Мирра тогда объяснила ей разницу. И больше Сашка так не ошибалась. Она домашнего джина освоила с первого раза! Сашка гордилась собой. Ей удалось вписаться в новую жизнь, почти как тем попаданцам, что отлично знали канон в прошлое и будущее, читали, смотрели, играли в него не по одному разу и даже специально хотели что-то в нем изменить. Единственное, она так и не поняла: с кем из женщин — с Николь или с Кэрри у Алекса отношения. То ей казалось, что ему нравятся обе, то она задумывалась над тем, что мужская реакция организма какая-то совсем слабая на обоих. Ничего из того, что обычно про это пишут. Она решила, что еще поймет это. Хотя с Кэрри надо было быть осторожной, та любила поговорить обо всем на свете, и Сашка однажды чуть не выдала себя, увлекшись ее рассказом о модной в этом сезоне одежде. Сашка даже по дому почти не скучала — здесь было так интересно! Виктор и Николь часто вывозили Алекса то на море — ходить на почти старинном паруснике, то в горы. Два раза с ними ездили на полигон, где шли учения, и на тренировку солдат. Кэрри, Рольф, Джилли или Макс чаще сопровождали в прогулках по городу. Доктор Валентин попросил не покидать дом в одиночестве, «пока память не восстановится». Сашка и не собиралась — город был большим и в нем было слишком много всякого необычного, чтоб она оказалась такой дурой и отправилась искать приключения в сама по себе. — Я хочу поплавать, а потом поесть, — заявила она, прервав свои размышления об удавшейся жизни. — Желаете что-нибудь конкретного, особенного? — переспросил джин. — На твой вкус. И воду потеплее, а не «как обычно». — Уже исполнено, — тут же отозвался он. Сашка-Алекс коротко разбежалась и плюхнулась в бассейн, сделав красивое сальто с бортика. Сашке нравилось, как это у нее получается. И нравилось знать, что, когда она наплавается и вылезет, на столе около плетенного кресла будет стоять поднос с чем-нибудь обязательно вкусным. Причем джин точно угадает момент. И еда не будет холодной или наоборот согревшейся или подтаявшей, а такой, какой должна быть. И можно будет приказать включить фильм, так же на выбор джина. Интересно, а с кем сегодня вечером встречается Виктор? Он сказал что-то в этом роде, когда подвез к воротам окружающего эту башню садика. Виктор в это время тоже думал про Алекса. Ему вновь вспоминались времена, когда тот еще не был капитаном. Виктор думал, что забыл эту сцену, а теперь она вновь и вновь всплывала в его голове, как в первый момент. В госпитале. Это было давно, можно сказать еще в прошлой жизни, когда и Виктор, и Алекс еще не выслужили начальный стаж и были зелеными унтерами общевойскового синего реестра. Виктор уже выслужил три года, а Алекс и Филипп только выпустились из училища и тянули свой первый год. Филипп был двоюродным братом Виктора, а Алекс — его сокурсником. Когда фортуна забросила их в одну часть, естественно именно Виктору и досталось приглядывать за молодняком. А потом психопаты-сектанты взяли в заложники целый небольшой городок в горах Унглии. Часть, где они все служили была ближайшей, именно им и поручили уничтожить террористов. Майор Куарлий разработал план атаки. Унтера получили свои приказы. И Алекс подал рапорт с критикой порученной задачи. Естественно, был скандал и юного бунтаря вызвали в офицерское собрание, обвинили в трусости, предложили снять лычки и сдать оружие. Тот отказался, полученных приказов больше не оспаривал. Однако атака на городок пошла не так, как планировал майор, а так как боялся "трусливый" унтер. Поганцев они, конечно, все же перебили, и даже большую часть местных гражданских освободили живыми и целыми, однако потеряли убитыми и ранеными две трети бойцов. Филипп тогда тоже погиб. А Алекс уцелел, хоть и, вынужденный опровергать обвинение в личной трусости, действовал даже не с отвагой, а с безрассудством, устрашавшим даже фанатиков-сектантов. Виктор не мог вспомнить как так получилось, что он попросил Алекса поехать с ним, рассказывать обо всем родителям Филиппа. Помнил, что маялся и никак не мог набраться мужества для этого визита. А потом зачем-то впутал сюда Алекса. Виктор помнил, как пес Филиппа Рони выскочил их встречать. Как он бежал, вывалив язык и вращая хвостом, а затем вдруг понял, что Филиппа с Виктором нет. Он остановился и смотрел вопросительно, растеряно, непонимающе и как-то виновато. И почему-то теперь этот бег и замирание Рони пришли на ум Виктору, когда его не узнал Алекс. Хотя его предупредили обо всем заранее. Через год после штурма Дифрейда-Унгли Виктор получил погоны лейтенанта, и его перевели в другой сектор, отправив на скучную базу на задворках ойкумены. И два с лишним года он ничего про Алекса не слышал. Пока в один прекрасный день его не вызвали к командующему и не передали приглашение на перевод в ИСОБ. Это был золотой джокер — шанс, который выпадает не каждому — полковник ИСОБ подчинен только главнокомандующему и имератору. Лейтенант ИСОБ может приказывать «синему» полковнику! Даже генерал обязан учесть его рекомендации. А приглашал Виктора Буша стать замом командира своей отдельной группы, лейтенант ИСОБ Алекс Кейт. Вообще-то, кто угодно на месте Виктора, да Виктор тоже, будь на месте Алекса, кто угодно другой, счел бы это неприкрытым оскорблением со строны имперского особиста — находиться в подчинении при равном звании и большей выслуге. Но это был Алекс, и Виктор согласился не раздумывая, и с тех под всегда прикрывал его спину и обеспечивал четкое выполнение всех его замыслов. Умный профессор много-каких-наук детально и слишком заумно объяснял, что опыт смерти для души и разума оказался слишком травматичным, и теперь мозг предпочитает блокировать всё, что прямо или косвенно пытается об этом переживании напомнить. Шок, гипоксия, из-за нарушения дыхания и кровообращения, тоже сказались на сознании негативно, значительно усугубив психическую травму. Виктор слушал и соглашался. И было кое-что еще. Что про командира знал только он. Ни для кого из «ближнего штаба», как иногда они себя называли, не было секретом, что их командир крайне болезненно реагирует на потери и переживает за погибших. Он эту свою «слабость» конечно пытался всячески скрывать за равнодушием и спокойствием. Но все же эту его черту люди раскрывали относительно быстро. Чего не знал никто, может быть за исключением Кэрри и Николь — с ними командир часто находился в слишком тесном ментальном контакте, да и вообще сложно что-то по настоящему скрыть от мага или медиума-координатора, — так это то, что капитан на самом деле боится смерти. Виктор чисто случайно узнал почему и не собирался это никому рассказывать. Это случилось несколько лет назад. Тогда в столицу зачем-то прилетал отец Алекса, а тот задержался на совещании в штабе у полковника. Виктор встретил мужчину, проводил на квартиру к командиру и составил компанию. Разговаривали, конечно, об Алексе. Тогда Виктор и узнал, что семья Алекса погибла во время землетрясения в горах — они находились в транспортной капсуле, которую оторвало от подъемника, унесло вниз по склону и погребло под лавиной. В капсуле находилось десять человек вместе с Алексом, его родителями и младшей сестрой. И только Алексу удалось как-то высвободится из перекореженной конструкции. Ему было меньше десяти лет, сломана нога, ребро и глубоко порезана рука острым обломком. Но он сумел выкопаться наружу сквозь несколько метров снега, доползти до спасателей, работавших там в окрестностях поселка и вдоль маршрута разрушенной трассы, привлечь их внимание и привести к засыпанным снегом людям. Однако, когда помощь наконец пришла, его родители уже умерли. Сестра скончалась в больнице через несколько дней, так и не очнувшись. Алекс три с половиной года провел в государственном приюте, отказываясь от предложений усыновления со стороны двух выживших благодаря ему семей, и восхищенных мужеством мальчика спасателей. Морис тоже был в той капсуле, зажатый в смертельном капкане. И он очень гордился тем, что Алекс все же согласился стать его сыном и наследником. Виктор Мориса прекрасно понимал. А сейчас он одновременно и понимал, логически, принимая все объяснения умного профессора, и в тоже время не мог понять, как и почему с капитаном может твориться это вот все — уход в отрицание всего, что может привести к смерти. «Ближний штаб» уже собрался в привычном «гражданском месте» — столик кафе со всех сторон окружали высокие фонтаны, подводила к нему извилистая дорожка. Здесь можно было встречаться и разговаривать, наслаждаясь одновременно и приятным видом со всеми прелестями штатской жизни, и не опасаясь лишних ушей и глаз. Встречаться здесь без капитана было неловко, и это ощущали все. Голем-официант принес заказанные напитки. Большинству — вишневое пиво, и только Николь выбрала красное вино. Верный признак ее плохого настроения и недовольства собой. Все понимали, хоть и никто не озвучил этого вслух, что собрались они обсуждать проблему возвращения в отряд своего капитана. Однако разговор не складывался. Внезапно Кэрри обвела всех собравшихся пристальным взглядом, собирая боевую координационную ментосеть, и сказала нервно, сглотнув и уставившись в лицо Николь: — Это не он!