***
Конец мая, четыре месяца с момента релиза «Порчи» Чуя не знает, как долго он не спал, уставившись в потолок. Комната из почти темной стала немного светлее, что указывало на то, что прошло много времени. Дазай спит рядом с ним, свернувшись калачиком и закутавшись в большую часть одеял. Он всегда мерзнет по ночам. Он не прикасается ни к одной части тела Чуи, и это почти странно — не ощущать бинтов на своей коже. Чуя даже не пытается больше спать, его разум просто не может заткнуться. Он проигрывает серию моментов и воспоминаний, и все они ужасны. Это похоже на кошмар, только он не спит. У него было предчувствие, что это произойдет, но он наивно полагал, что сможет справиться с этим, как он обычно делал. Чуя встает с постели так тихо, как только может (Дазай очень чутко спит, и он не собирается портить ему сон. Чуя в любом случае уже достаточно тянет его вниз, бог бедствия). Он больше не может находиться в этой комнате. Это удушающе, весь этот гребаный тур удушающ, все это существование удушающее. Чуя идет за рюкзаком, в котором носит с собой одежду не из своего гардероба для появления на публике (и о чем говорит тот факт, что он все еще хранит комплект одежды для бегства? Что действительно изменилось с тех пор, как ему исполнилось тринадцать?). Он надевает джинсы и черную футболку, а под старую зеленую куртку — серую толстовку, оставляя свою шляпу и чокер (слишком характерные), хотя это кажется неправильным, его шея и голова ощущаются странно. Чуя берет свой телефон и кладет его рядом с вещами, которые оставляет. Время показывает чуть больше пяти. Он считает, этого достаточно для Дазая, чтобы понять, что он ушел сам. Но Чуя не хочет, чтобы кто-то следил за ним. Он бросает последний взгляд на другого парня, прежде чем покинуть комнату. От этого у него сдавливает горло, и он судорожно сглатывает, поворачиваясь, чтобы уйти, по-прежнему стараясь вести себя как можно тише. Он медленно тянет за собой дверь, так что она закрывается лишь с тихим щелчком. Чуя, не колеблясь, направляется к лестнице, натягивая капюшон на свои (к сожалению, узнаваемые) рыжие волосы. Люди, как правило, смотрят на вас меньше, когда вы выглядите так, будто знаете, куда идете. Он спокойно поднимается по лестнице — единственные люди, которых он встречает, идут по своим делам. Чуя выходит из отеля через боковой вход, а не через парадную дверь, проходя мимо всех машин членов команды, что заставляет его немного нахмуриться. Наверное, это эгоистично с его стороны — вот так взять и уйти. Он не хочет никого разочаровывать. Но мысль о том, чтобы надеть свою обычную маску, кажется сейчас невозможной. Он не такой, как Дазай, он не может просто сфабриковать целую личность только из-за того, что ему это нужно. Свежий воздух хоть немного облегчает дыхание. Чуя чувствует себя, ну, не лучше, когда он уходит дальше, но немного легче. Он вливается в движение вокруг него. Чикаго сильно отличается от Лос-Анджелеса, но знакомые утренние шумы города — птицы и звуки автобусов и уличного движения — что-то успокаивают в нем. У Чуи нет точного маршрута, он просто идет в том направлении, где видит озеро. Никто не останавливает его, что является чудом (хотя он, вероятно, выглядит прямо сейчас, как какой-то уличный панк, рыскающий вокруг). Когда он подходит ближе, оказывается, что на пляже не так уж много людей. Знак сообщает ему, что он закрыт, но Чуя игнорирует это и выходит на песок, сбрасывая ботинки и беря их в руки. Песчинки холодят его босые ноги. Чуя приближается к воде, отчего она начинает заглушать другие звуки. Он садится на песок, бросая рядом ботинки, и скрещивает ноги, упираясь локтями в колени, подперев голову руками. Хочешь знать, почему мы с тобой так несчастны? Спросила его однажды мама. Потому что ты застрял со мной, а я хотела иметь человеческого ребенка. Забавно, что теперь, когда ее не стало уже как десять лет, он все еще чувствовал себя несчастным. Ему всегда казалось странным, что его гнев по этому поводу отличается от гнева по поводу всего остального. Обычно, когда он злился, он набрасывался, хотел причинить боль, уничтожить. Но когда дело доходило до этого, такая реакция просто казалась пустой. На все это у него не было сил. Десять лет, ее не было десять лет. Ему семнадцать лет, у него есть семья, у него есть альбом, который оставался на вершине хит-парада в течение нескольких месяцев. Он сделал то, что сказал Артур, он сам проложил свой путь в этом мире, он не позволил тому, что случилось с ним, его удержать. Так почему же Чуя до сих пор не чувствует себя гребаным человеком? Почему он до сих пор слышит эхо ее слов у себя в голове? Почему он не может просто забыть об этом? Пустота кажется непреодолимой. Озеро Мичиган — не самая плохая замена океану. Там, по крайней мере, есть волны, даже если не хватает ощущения соли в воздухе, которая чувствуется от настоящего океана. Чуя не уверен, с чего началась его привязанность к океану. Он чем-то напоминает ему музыку, плеск волн о берег. Чуя не знает, как выразить словами, почему его это так успокаивает. В необъятности океана есть что-то такое, что остается неизменным, куда бы вы ни отправились. Независимо от всего остального, прилив всегда будет. Вода не отдает предпочтения ни людям, ни нелюдям. Она игнорирует существование всего сущего, просто продолжая существовать. Чуя продолжает сидеть, глядя на озеро. Он даже не уверен, действительно ли он думает так, как думает, больше просто позволяя своему разуму пустовать, наблюдая, как волна разбивается о берег, отступает и снова разбивается. Время, кажется, странно течет вокруг него. Небо теряет всякий след розового за ярко-синим, и солнце уже высоко. Чуя не уверен, ощущается ли это секундами или днями. Звук приближающихся шагов несколько возвращает его в настоящее. Сначала он думает, что у него галлюцинации, что человек, которого он хочет видеть одновременно больше и меньше всего, не может идти к нему навстречу. Но галлюцинация не выглядела бы такой злой, как Дазай. — Черт побери, Слизняк, — Дазай подходит к нему, слегка запыхавшись. Гнев в его голосе более очевиден, чем он обычно позволяет себе продемонстрировать. — Ты хоть представляешь, как долго я тебя ищу? Этот пляж закрыт, и сюда не пускают собак, особенно без ошейников. — Как, черт возьми, ты нашел меня? — спрашивает Чуя, голос выходит хриплым после того, как он молчал на протяжении… Наверное, нескольких часов. Он почти уверен, что не оставил ни одного намека насчет того, куда направляется. — Ты очень предсказуем, — Дазай закатывает глаза и раздраженно тычет в озеро рядом с ними. — Если ты расстроен, ты ищешь ближайший водоем. Все думают, что мы вместе и отлыниваем от работы. — Я не просил тебя прикрывать меня, — говорит Чуя. Появляется намек на разочарование, более яркое, чем обычно, после такого долгого чувства оцепенения. — Я сделал это не для тебя, я сделал это, чтобы никто не паниковал из-за того, что ты пропал, — бросает Дазай, более чем расстроенный. Он садится на песок рядом с Чуей, глядя на него с улыбкой, которая какая угодно, но только не счастливая. — А теперь расскажи, почему ты прогуливаешь? — Это не совсем то, что я делаю, — отвечает Чуя ровным голосом, не отводя взгляда от озера. — Недостаточно убедительно, — резко говорит Дазай, даже немного повышая голос. Это шокирует Чую, и он поворачивается, чтобы посмотреть на него. Дазай глядит в ответ с жестким выражением лица. Он никогда раньше не спорил с Чуей о вещах, о которых тот не хотел говорить. — Сегодня… Ну, сегодня это случилось, — наконец произносит Чуя все еще бесстрастным голосом. — То, что произошло с моей мамой. День, когда она умерла. Десять лет назад. — Если ты не рассказываешь мне такие вещи, откуда мне узнать? — спрашивает Дазай, хотя язык его тела изменился. Он все еще зол, но теперь это не все эмоции. — Ты действительно думаешь, что я позволил бы им заставлять тебя играть «Порчу» сегодня, если бы знал? — Дело не в ней, — Чуя качает головой. — Хотя в этом году я не мог так легко игнорировать это из-за нее. Дело даже не в матери. Это… обо мне, наверное. Прошло десять лет, но я все еще… — Чуя замолкает, не уверенный в своих словах. Он никогда раньше не рассказывал этого другому человеку, он никогда не был уверен, что может это сделать. Но Дазай был здесь, и он никогда не отмахивался от того, что говорил ему Чуя, никогда не относился к нему по-другому. — Я все еще не могу перестать верить в то, что она сказала мне. Дазай все еще не дергается, но что-то мелькает в его глазах. Он мгновение молчит, и Чуя изо всех сил пытается подавить страх того, что наконец зашел слишком далеко. Его взгляд скользит вниз, и он замечает, как пальцы Дазая ковыряются в своих бинтах. Он снова смотрит на лицо Дазая, который заметил, что Чуя видел, чем он занимается, но не стал выглядеть обеспокоенным. — Я когда-то где-то читал, что музыка — это язык человеческой души, — начинает Дазай, его голос едва слышен сквозь шум волн. Он сглатывает, затем продолжает гораздо громче. — Я не сказал этого, потому что думал, что мои мысли по этому поводу совершенно ясны. Но если они не уложились в твоем крошечном черепе, я произнесу это вслух — музыка, которую ты пишешь, является самой болезненно человеческой вещью, которую я когда-либо слышал. И если по какой-то глупой причине ты не человек, то и я тоже. Кем бы мы ни были, мы одинаковы. — Дазай… — это единственное, что Чуя может произнести в ответ дрожащим голосом. — Что? — уверенно спрашивает тот, словно заявляя, что он не позволит Чуе не согласиться с тем, что он только что сказал. Его темные глаза не отрываются от глаз Чуи и выглядят спокойнее, чем тысячи океанов. Чуя хочет сказать слишком много, так сильно поблагодарить его. Вот почему он никогда не мог потревожить то, что было между ними, своими чувствами, он не мог потерять это. Он предпочел бы, чтобы Дазай был рядом с ним, чем рисковать. Партнер — слишком слабое слово, чтобы выразить все, что тот для него значит, но лучшего слова у него нет. Ты заставляешь меня верить, что я человек, признается Чуя мысленно. Чтобы быть достойным кого-то вроде тебя, я должен быть человеком. И я хочу быть, поэтому я буду. Вместо того чтобы сказать это, он неловко обнимает Дазая за плечи, притягивая того ближе, как будто, сделав это, Чуя сможет скрыть свою нервозность. Он утыкается лицом в чужое плечо, крепко сжимая руки. Дазай что-то бормочет, явно застигнутый врасплох. В течение долгой секунды Чуя беспокоится, что совершил ужасную ошибку, но затем руки Дазая поднимаются, его правая рука ложится на спину Чуи, в то время как левая — на плечи. Его хватка такая же грубая, такая же неуклюжая. Это заставляет Чую улыбаться, радуясь, что его лицо скрыто. Единственные звуки, которые он слышит, — это волны озера, разбивающиеся о берег, и их дыхание. Положение, в котором они находятся, немного неудобно, но ни один из них не отпускает друг друга долгое время. Рука Дазая неуверенно двигается вверх и вниз по спине Чуи, не привыкшая дарить… Ласку? Утешение? Что бы это ни было, оно заземляет. Чуя больше не чувствует себя потерянным, как сегодня утром в отеле. В конце концов он ослабляет хватку. Дазай немедленно делает то же самое. Его лицо трудно расшифровать, когда Чуя отстраняется, не потому, что это игра, а потому, что слишком много эмоций, чтобы разобраться. Чуя понятия не имеет, как выглядит его лицо, но, вероятно, что-то похожее. Какое-то время они молча смотрят друг на друга. Чуя не знает, что сказать. — Мы должны пойти поплавать, — внезапно заявляет Дазай, полностью меняя настроение. — Дазай. В Иллинойсе май, — Чуя закатывает глаза. Облегчение, которое он испытывает, когда возвращается к нормальной жизни (ну, их версия нормальной жизни), ошеломляет. — Вода чертовски холодная. — Забавно, а я-то думал, что слизняки хладнокровны, — говорит Дазай, сверкнув широкой улыбкой. Он встает и начинает раздеваться до нижнего белья и бинтов, без колебаний направляясь к воде. — Ты буквально получишь переохлаждение, — предупреждает Чуя, наблюдая за ним наполовину со страхом, а наполовину с весельем. — О Боже, прекрати. Стой. Ты намочишь свои бинты— Черт возьми, — Чуя стягивает с себя одежду, бросая ее на песок, и тоже бросается в воду, громко ахая от того, насколько она холодная. Чуя доплывает до того места, где Дазай ушел под воду и теперь вынырнул со свисающими на лицо мокрыми волосами. Он дрожит, но все еще улыбается Чуе. — Если ты рядом, я могу сыграть «Порчу», — говорит тот. Улыбка спадает с лица Дазая. — Чиби, тебе не нужно заставлять себя… — начинает он, прежде чем Чуя обрывает его. — Неважно, — абсолютно уверенно произносит он, несмотря на то, что его зубы немного стучат. — Это то, что значит быть Соукоку, верно? Пока ты там, я могу пройти через все, что угодно. Дазай встречается с ним взглядом, а затем уверенно кивает. Потом он встает и брызгает Чуе в лицо ледяной водой. Чуя брызгает в ответ. Затем он возвращается на берег, с ужасом представляя, как промокнет его одежда, и пытается немного пригладить волосы. Дазай следует за ним, тоже выглядя замерзшим и несчастным. Чуя задается вопросом, не хуже ли тому с его влажными бинтами. — Я захватил твой телефон, — говорит Дазай, когда они полностью одеты и собираются уходить, бросая ему мобильник. — Не оставляй снова. Чуя едва ловит его. — Спасибо, — благодарит он с сарказмом, хоть и отчасти серьезно. Он видит кучу сообщений, спрашивающих о том, где он находится, и одно от Дазая, которое в основном является угрозой, что он пожалеет об этом трюке, но пара сообщений выделяется особенно. [10:03, Артур Рембо]: Я думаю о тебе сегодня. За год, прошедший с тех пор, как мы встретились, ты сумел произвести на меня еще большее впечатление. Двойной Черный — один из лучших альбомов, которые я слышал за последние годы. Тебе есть чем гордиться. Мне жаль, что все успехи перекрываются таким темным временем. [10:06, Артур Рембо]: Приношу свои извинения, если этот текст оскорбляет тебя. Я знаю, что мне все еще приказано отвалить. Чуя громко смеется. Он не говорил с Артуром достаточно, чтобы узнать о том больше, но ему стало тепло от чужих слов, несмотря на то, как он замерз. [11:22, Чуя]: Возможно, я готов отменить этот приказ [11:22, Чуя]: Спасибо, Артур***
Девятнадцатое июня, почти пять месяцев с момента релиза «Порчи» Чуя стоит за сценой, пока Дазай разговаривает с толпой. Он понятия не имеет, что тот говорит, он слишком занят, борясь со своей нервозностью, чтобы слушать. Единственная песня, оставшаяся в их сет-листе, — это «Порча». Чуя был удивлен, что они должны выступать в день рождения Дазая, но Дазай, казалось, не возражал. Он ходит взад-вперед, размышляя, является ли это хорошей идеей или она полностью провалится. Он уже отвез Дазая за замороженным йогуртом в семь утра и подарил ему новые игры, которые, как он думал, ему понравятся. Дазай казался благодарным и, казалось, не ожидал ничего другого. Но Чуя считал, что этого недостаточно. Подарок Дазая на его день рождения был идеальным, он мастерски справился с задачей. Чуя собирался сделать все возможное, чтобы соответствовать ему. Однако то, что делало Дазая счастливым, было не таким очевидным. Чуя несколько недель ломал голову, прежде чем его посетила идея. Это риск, уж точно. Чуя делает еще один глубокий вдох, мысленно подготавливая себя. Затем он выходит на сцену с застывшей на лице улыбкой. Публика кричит, когда он появляется в поле зрения, обрывая Дазая на середине фразы. Дазай поднимает голову и смотрит, как Чуя идет к нему по сцене. Он прислонился к пианино, и выражение его лица поменялось на смущенное, когда он увидел наряд Чуи. Тот быстро переоделся в одежду, которую спрятал за кулисами. Вместо костюма или тщательно подобранной одежды из гардероба он одет в джинсы с небольшой прорехой на колене и простую красную футболку, а завершает образ дешевая кожаная куртка. Он даже оставил свой чокер и шляпу. В этом турне он никогда не выступал без них. В основном, Чуя одет, как подросток, — полная противоположность тому виду, который требовали от них снова и снова. Они должны были одеваться старше своего возраста, не так, как одеваются, пребывая в нем. — О, дарители темной немилости, — легкомысленно поет Чуя, не вкладывая в слова никаких обычных эмоций. Он пренебрежительно отмахивается от текста. — Не буди меня, бла-бла-бла. Выражение лица Дазая меняется с растерянного на слегка озадаченное. Он остается на месте, когда Чуя приближается, явно не уверенный, что тот творит. — Вообще-то мне не хочется петь «Порчу», — Чуя морщит нос, останавливаясь перед Дазаем, и задумчиво постукивает себя по подбородку. — Мне также не очень хочется петь с тобой. Он протягивает руку, вырывает микрофон из уха Дазая и швыряет его на землю, раздавливая ногой. Дазай слишком потрясен, чтобы остановить его, рот слегка приоткрыт. — Что ты делаешь? — спрашивает он. Чуя — единственный, кто может слышать его без микрофона. — Извини, не слышу, — говорит Чуя, небрежно пожимая плечами, после чего двигается к центру сцены. — Давай попробуем это! Когда мне было шесть, я увидел свою первую фотографию ниже бедер, — с энтузиазмом начинает петь он и одновременно танцует, многозначительно покачивая бедрами. — К тому времени, когда мне исполнилось десять, я все еще думал о том, чтобы опустить туда взгляд время от времени. Поначалу зрители, кажется, не знают, что и думать, но потом раздаются одобрительные возгласы. — Чем старше я становился, тем больше росла смелость моих мыслей, — Чуя бесцеремонно расхаживает по сцене. — Пока мои желания не смогли быть отвергнуты. В дополнение к тому, как они должны одеваться, они также не должны быть откровенно сексуальными. Коё часто говорила: «Секс продается, но это дешевая распродажа, которая не длится долго». Они не должны быть целомудренными или что-то типа того, но то, как двигается Чуя, определенно за гранью. Не говоря уже о песне, «Vita Sexualis». Это был ужасный выбор из-за одних только стихов. Но самое ужасное в ней то, что ее написал Огай Мори, — старый позор, который он безжалостно похоронил. Чуя выкладывается на припеве, поет и танцует так кокетливо, как только может. (Vita sexualis, it’s natural to explore) Vita sexualis, исследовать — это естественно (Vita sexualis, can’t blame a guy for wanting more) Vita sexualis, не могу винить парня за то, что он хочет большего (I don’t know why everyone acts like it’s so complex) Я не знаю, почему все ведут себя так, будто это так сложно (When it comes down to it, we’re all thinking about sex) Когда дело доходит до этого, мы все думаем о сексе — Хм, не совсем верно, — говорит Чуя почти сразу после того, как припев заканчивается. Толпа все еще кричит и смеется над его выходками. — Давай попробуем это. Сегодня пятница, — торжественно начинает он, как можно громче пропевая слова. — И это была адская неделя. Такое чувство, что я застрял в полосе проигрышей. В прошлый раз у них не было особых неприятностей из-за того, что они неосторожно продвигали Овец. Хироцу не очень-то обрадовался, но в конце концов решил, что пиар перевешивает неловкую ситуацию с Gelhert Sound Services. Но их предупредили, чтобы они никогда больше не пели «Жизнь лучше с маленькой вечеринкой». Люди действительно начинают петь вместе с ним, и Чуя приходится бороться, чтобы не улыбнуться и не испортить свое драматическое исполнение. — Но сегодня вечером мы все изменим. Нет ничего, что могло бы удержать меня. Нет, это тоже неправильно, — Чуя тяжело вздыхает. Затем он поворачивается к Дазаю, который все еще стоит возле пианино. На его лице написано явное недоумение, которое почти нарушает концентрацию Чуи необходимостью фыркнуть. Он смотрит в глаза Дазаю, когда начинает свою следующую песню, больше не устраивая шоу. — С днем рождения тебя, — искренне поет Чуя, его голос чистый и полный эмоций. Он ничего не утаивает, стараясь вложить в ноты то, насколько сильно он заботится. На этот раз он игнорирует инструкции гребаного Графа и ни разу не отводит взгляда от Дазая, когда идет вперед. — С днем рождения тебя. Дазай тоже не отворачивается, на его лице то легкое выражение уязвимости, которое он показывает только тогда, когда кто-то действительно застает его врасплох. — С днем рождения, дорогой, дорогой, дорогой Дазай, — продолжает петь Чуя, доходя до Дазая и медленно поднимая правый кулак, чтобы ударить того в грудь. Рука Дазая поднимается, чтобы схватить его за руку скорее инстинктивно, чем осмысленно. — С днем рождения тебя. Чуя смутно осознает, что в какой-то момент толпа присоединилась к нему, но он не обращает на них никакого внимания, все еще полностью сосредоточенный на Дазае. Дазай смотрит на него в ответ, рука все еще слабо сжимает кулак Чуи, пальцы слегка дрожат. Эмоции в его глазах ошеломляют, он полностью заворожен и погружен в песню, которую только что исполнял Чуя, чего тот никогда раньше не видел. — Я думаю, теперь мы можем сыграть «Порчу», — говорит Чуя, отворачиваясь и смотря на толпу, прежде чем он умудрится совершить какую-нибудь глупость. Он сохраняет свой тон легким, но ему приходится напоминать себе об этом. — Нам просто нужно достать Дазаю новый микрофон. Парень такой неуклюжий, серьезно. Эти вещи стоят дорого, он должен быть осторожнее. Он едва осознает, что фанаты начинают смеяться, когда Дазай меняет хватку на его запястье и тащит его за кулисами. Он держит крепко, практически болезненно. Но вместо того, чтобы получить новый микрофон, он затаскивает Чую в ближайший чулан и закрывает за ними дверь. — Что это было? — спрашивает он, отпуская Чую и прислоняясь к закрытой двери, скрестив руки на груди. Выражение его лица вернулось к чему-то менее открытому, теперь больше вопросительному. — Твой подарок на день рождения, — Чуя старается произнести это небрежно. Он все еще чувствует себя немного уязвимым за то, сколько он только что выставил напоказ. — Люди не очень-то обрадуются твоему выбору песен, — Дазай слегка хмурится. Он все еще смотрит на Чую в поисках ответов. — Или твоему гардеробу. Или тому, что ты только что сделал. Я думаю, что ты зашел достаточно далеко, чтобы заслужить даже прямой выговор от Мори. Он будет в ярости, когда узнает, что ты спел «Vita Sexualis». Откуда ты вообще ее знаешь? — Да, в этом-то все и дело, — Чуя закатывает глаза, чтобы скрыть свою нервозность. Он улавливает точный момент, когда Дазая осеняет. В его глазах вспыхивает огонек. И все же он просит подтверждения: — Ты разозлил Мори в подарок мне? Чуя пожимает плечами, как будто это не имеет большого значения. — Ты не из тех, кому легко купить подарок в магазине. Затем Дазай смеется, резко и задыхаясь. Затем он улыбается Чуе, небольшой улыбкой и гораздо менее выразительной, чем обычно. Она настоящая, та, которую Чуя так редко видит (та, ради которой он разрушил бы мир). Чуя не может побороть ответную улыбку, выползшую на лицо. — Если ты закончил, нам еще нужно закончить концерт, — Чуя отталкивает Дазая с дороги и выходит из чулана. Рабочий сцены мчится по коридору и останавливается, заметив его, быстро говоря в наушник, что нашел их. Они спешат на сцену, пока Дазай получает новый микрофон. Чуя игнорирует все встревоженные и обеспокоенные взгляды, которые получает. Его не волнуют последствия. Какими бы они ни были, оно того стоило.***
Август, шесть с половиной месяцев с момента релиза «Порчи» Нет ничего необычного в том, что все члены команды турне сходят с ума, но Чуя не знает, почему они сходят с ума (поскольку ни он, ни Дазай не являются причиной). Сегодня днем, когда он входит на стадион, в воздухе витает неистовая энергия. До концерта еще достаточно времени, и он никак не может понять, почему люди так суетятся. Чуя только что вернулся с обеда в заведении, где подавали сендвичи наизнанку*, а Дазай забежал в отель, чтобы что-то забрать. Он ловит Тачихару, когда тот проходит мимо. Он ведет себя спокойнее, чем большинство других людей, но в его позе чувствуется напряжение. — Что, черт возьми, происходит? — спрашивает Чуя. — Мори прислал письмо всего час назад, — Тачихара улыбается слишком широко, чтобы посчитать его улыбку счастливой. — Сегодня вечером Элиза приедет посмотреть шоу. — О, — говорит Чуя. — Блять. — Во-во, — соглашается Тачихара. — Так что «свистать всех наверх». Чуя отпускает Тачихару, сам теперь чувствуя себя немного на взводе. После исполнения «Vita Sexualis» в июне у него была видеоконференция один на один с Мори, которая преследовала его и по сей день. Мори закончил разговор словами: «Чуя, несмотря на все учиненное тобой, ты мне все равно нравишься. Не дай моему мнению измениться.» И Чуя убедился, что с тех пор не сделал ничего, что не понравилось бы боссу. Суть в том, что Чуя действительно очень любит Элизу. Она милая девочка, хоть и немного избалованная. Он думает, что больше всего на свете она просто хочет проводить время с детьми своего возраста. Но Мори держит ее на очень коротком поводке. Чуя понимает его доводы в пользу этого — существует много людей, которые могут использовать Элизу, чтобы добраться до Мори, если им представится такая возможность. Но из-за чрезмерной заботы босса всем в PMR приходилось из кожи вон лезть, чтобы убедиться, что об Элизе заботятся и она счастлива. Нельзя ее разочаровывать. Чуя начинает готовиться к концерту вместе со всеми, помогая, где может. В конце концов появляется Дазай, который, как обычно, невозмутимо разглядывает окружающее его безумие. — Есть что-то, что я должен знать? — интересуется у него Дазай, пока Чуя пытается сделать комнату наблюдения более подходящей для одиннадцатилетней девочки. В основном он опрыскивает все вокруг освежителем и надеется на лучшее. — Элиза уже на пути сюда, — Чуя поворачивается, пожимая плечами. — Сама принцесса Port Mafia Records, — саркастически замечает Дазай. Он плюхается на диван, явно не желая помогать. — Не будь с ней мудаком, Дазай, — предупреждает Чуя, угрожающе наставляя на него освежитель. — Я всегда очень мил с Элизой, — Дазай протестует, невинно прижимая руку к груди. — Ты единственный, на ком она помешана. — Она не помешана на мне, — Чуя закатывает глаза. — Она любит меня, потому что я обращаюсь с ней, как с настоящим человеком, а не как с отпрыском Мори. Дазай избавлен от необходимости отвечать, когда раздается знакомый голос: — Чуя! На Чую обрушивается вес человека, несущегося на него. Он едва удерживает их от падения, смеясь и обнимая Элизу в ответ, слегка взъерошив ей волосы. Та одета в светло-розовое платье с таким же бантом, который удерживает часть ее волос, собранных в конский хвост. — Привет, малышка, — говорит Чуя, улыбаясь тому, как она с надутыми губами пытается поправить прическу. — Давно не виделись. — Я целую вечность умоляла Мори позволить мне приехать и посмотреть концерт, — Элиза практически подпрыгивает от волнения. — В конце концов, я убедила его отпустить меня на этот раз после того, как пригрозила не разговаривать с ним в течение трех месяцев. Чуя смеется, качая головой. Она маленькая девочка, но у нее под каблуком генеральный директор Port Mafia Records. — Очень мило. — Мы очень рады, что ты с нами, — произносит Дазай со своего места на диване. Он тоже улыбается Элизе, хотя это больше похоже на ухмылку. — О, привет, Дазай, — здоровается Элиза, только заметив его. Она не двигается, чтобы обнять его, довольствуясь взмахом руки, на что Дазай легкомысленно отвечает тем же. — Ты отращиваешь волосы? — спрашивает Элиза Чую, поворачиваясь к нему и глядя на него снизу вверх. Чуя трогает свою челку там, где она стала довольно длинной: — Может быть. Я как-то об этом не думал. — Это будет выглядеть круто, — уверенно отвечает Элиза. Чуя удивляется, насколько часто ей вообще противоречит. — Когда вы, ребята, начинаете? — Скоро, — Дазай подается вперед, чтобы схватить Чую за запястье и потянуть за собой. — А теперь нам пора собираться. Но мы еще увидимся. — Хорошо, — бросает им вслед Элиза. — Желаю удачи! По дороге они встречают испуганного Хироцу. Дазай указывает за спину: — Она там, внутри, — старик благодарно кивает и быстро идет к комнате наблюдения. У Чуи нет возможности отругать Дазая за то, что он осел, они слишком заняты подготовкой к шоу. По большей части все проходит без сучка и задоринки, невзирая на весь этот стресс и суматоху. Чуя даже забывает об Элизе, теряясь в музыке и толпе. И только когда все закончилось, он вспомнил, когда вышел из гримерки и увидел, как она разговаривает с Хироцу. Она все еще полна энергии, несмотря на поздний час. Чуя подходит к ним, пытаясь побороть собственную усталость. — Так что ты думаешь? — Ты был потрясающим! — немедленно восклицает Элиза. — Я просто рассказывала Рюро, как мне было весело. Я хотела бы остаться еще на один концерт, но Мори заставляет меня лететь обратно утром. Чуя никогда раньше не слышал, чтобы кто-то называл Хироцу по имени. Он скрывает свое фырканье: — Ну, я рад, что тебе понравилось. Мы можем сыграть для тебя еще раз, когда вернемся в Лос-Анджелес в сентябре. — «Порча» — моя любимая песня, — говорит Элиза, наклоняясь вперед, будто делится секретом. Чуя чувствует странную смесь гордости и дискомфорта, хотя многие люди говорят ему то же самое уже почти семь месяцев. — Жаль, что я не умею так играть на пианино. — Поедем в отель, Элиза? — спрашивает Хироцу ласково, но повелительно. Лицо Элизы полностью меркнет. — О, хорошо, — говорит она. Из голоса испаряется все волнение. При виде этого у Чуи что-то сжимается в сердце, и он отказывается от своих планов вернуться в отель, чтобы поспать: — Я могу отвезти ее обратно в отель, Хироцу. — Правда? — интересуется тот, выглядя немного благодарным за предложение. — Правда? — спрашивает Элиза в десять раз благодарнее. — Ты сказала, что хотела бы научиться играть «Порчу», — Чуя ведет ее обратно на сцену и кивает Хироцу. — У нас тут есть пианино. — Я смогу сыграть твое соло? — в голосе Элизы явное сомнение. — Давай начнем с первого куплета, — Чуя слегка смеется. Он проводит добрую пару часов, наблюдая, как Элиза снова и снова пытается играть одни и те же аккорды, хотя и с большим энтузиазмом. Но когда они наконец возвращаются в отель, она благодарит его и снова крепко обнимает. — Большое спасибо, Чуя, — говорит Элиза, когда наконец отпускает его. — Я буду больше тренироваться, когда вернусь домой. — Не доставляй слишком много хлопот, — Чуя на прощание снова взъерошивает ей волосы. Элиза даже не возражает на этот раз. — Ничего не обещаю, — заявляет она ярко, направляясь к помощнику, который живет с ней в комнате. — Как трогательно, — с сарказмом произносит Дазай, появляясь у него за спиной. Чуя не видел его после концерта и удивлен, что тот здесь, в коридоре, а не в своей комнате. Он обычно не предпочитает людное место уединенности, особенно после шоу. — Что с тобой? — интересуется Чуя, отметив, насколько взбудораженным он выглядит. — Ничего, — тянет Дазай, направляясь к лифту и не дожидаясь, пока Чуя последует за ним. Тот бросается догонять его. Дазай молчит, пока они поднимаются на свой этаж, но он явно чем-то недоволен. Чуя ждет, когда они окажутся в своей комнате, прежде чем открыть рот. — Что случилось? — он падает на кровать, понимая, что ляжет спать, вероятно, не скоро, судя по напряженному выражению лица Дазая. — Я уже сказал, что ничего особенного, — Дазай даже не утруждает себя убедительной ложью. Он прислоняется к подставке, на которой стоит телевизор, достает телефон и начинает печатать. — Слушай, я устал, — говорит Чуя, стараясь не раздражаться. — Ты можешь просто сказать мне, почему ты злишься, чтобы мы могли разобраться с этим? — Сколько раз мне нужно повторить, что ни на что? — спрашивает Дазай более резким на этот раз голосом, убирая телефон на тумбочку. — Достаточное количество раз, чтобы ты, сука, перестал врать, — Чуя полностью проигрывает битву против раздражения. — Что-то случилось после концерта? — После него ничего не случилось, — насмешливо произносит Дазай. — Кроме твоего маленького фортепьянного сеанса с Элизой. Ты мог бы сказать мне, что не собираешься сразу возвращаться в отель. — Я не просил тебя ждать меня, — говорит Чуя, но Дазай не был бы так зол, если бы он просто заставил его ждать. Чуя уже несколько месяцев не видел Дазая в такой ярости. — Я буду спрашивать, пока ты не ответишь. Что случилось? — он выделяет голосом каждое слово. — Я просто думаю, что это забавно, как ты перешагиваешь через себя, чтобы сделать Мори счастливым, как хорошо обученная собака, — Дазай мрачно ухмыляется ему. — Ты, блять, издеваешься надо мной? — спрашивает Чуя, теперь уже и сам разозлившись. — Ты хочешь, чтобы я грубо обошелся с этим гребаным ребенком в каком-то извращенном проявлении поддержки в твоей вендетте против нашего босса? — Не надо было грубить, — коротко говорит Дазай. — Но и, конечно, не нужно было часами играть с ней песню, которую ты, по твоим словам, презираешь. — Я никогда не говорил, что презираю «Порчу», — Чуя встает с кровати и слегка повышает голос. — И я сделал это не ради Мори, а ради Элизы. Я помню, каково это — быть ребенком, у которого мало друзей. И даже если бы я сделал это для Мори, это был бы мой выбор. Я не собираюсь притворяться, что ненавижу Мори из-за тебя, — Чуя определенно кричит под конец. — Неужели ты не видишь, что он манипулирует тобой каждый раз, когда вы разговариваете? — интересуется Дазай, не повышая голоса и горько смеясь. — Я не дурак, — огрызается Чуя. — И я не собираюсь извиняться за то, что поладил с нашим боссом. Большинство людей сочли бы это хорошим знаком. То, что ты затеял свою бессмысленную гребаную вражду или что-то в этом роде, вовсе не означает, что я должен в ней участвовать. — Бессмысленную? — повторяет Дазай, теперь тоже крича. — Он причина, по которой… — резко начинает Дазай и так же резко обрывает себя. — Причина чего? — переспрашивает Чуя, не в настроении выслушивать уклончивую чушь Дазая прямо сейчас. — Ничего, — Дазай возвращается к своей привычной громкости и раздражающе пренебрежительному тону, глядя в сторону и скрещивая руки на груди. — Забудь об этом. — Пошел ты нахуй, — выплевывает Чуя в абсолютном возмущении. Он врывается в ванную, захлопывая за собой дверь, и принимает душ, все еще кипя от злости. Когда он снова входит в спальню, Дазая там уже нет, что никак не успокаивает его. Он готовится ко сну и ложится в темноте, но не засыпает. Он не знает, сколько времени лежит так, прежде чем слышит звук открывшейся и закрывшейся двери в соседней комнате. Другая сторона кровати приходит в движение, но Чуя не дергается и не показывает, что заметил это. — Я действительно не хочу быть здесь прямо сейчас, — напряженно произносит Дазай. — Я действительно не хочу, чтобы ты был здесь прямо сейчас, — соглашается Чуя, все еще не поворачиваясь к нему лицом. В течение нескольких минут оба молчат. — Я не думаю, что ты глуп, — наконец говорит Дазай. Чуя молчит, просто продолжая лежать в тишине. — Ты действительно заставишь меня это сказать? — спрашивает Дазай, когда становится ясно, что Чуя не собирается ничего отвечать. Теперь его голос звучит гораздо тише. — Что сказать? — интересуется Чуя в подушку. — Что я беспокоюсь о тебе, — едва слышно выдыхает Дазай. Чуя поворачивается к нему, пораженный выражением боли на его лице. Но все же. — Я сам могу о себе позаботиться. Ты должен мне доверять. — Я доверяю, — Дазай смотрит ему прямо в глаза. — Я не доверяю ему. Он ломает людей, Чуя. Это то, чем он занимается. — У меня был большой опыт в определении того, представляет ли кто-то для меня угрозу или нет, — говорит Чуя, потому что тоже доверяет Дазаю, но он имел в виду то, что сказал. Он не собирается притворяться, что испытывает неприязнь к кому-то, кто ему нравится, просто чтобы заставить Дазая чувствовать себя лучше. — Ладно, — по-прежнему тихо соглашается Дазай, даже если на самом деле он не согласен. Но Чуя не сопротивляется, когда Дазай пододвигается, чтобы обнять его, притянув ближе, и оказывается полностью прижатым к Чуе, уткнувшись головой в его шею. Чуе трудно злиться на него, и он тоже обнимает Дазая, кладя руку ему на затылок. Но беспокойство в животе не исчезает полностью, даже если он способен заснуть.***
Середина сентября, семь с половиной месяцев с момента релиза «Порчи» Чуя точно не был готов к тому, что турне закончится, но он не может отрицать, как удивительно вернуться в Лос-Анджелес. Он наполовину хочет отправиться на пляж прямо с самолета, но Мори пару недель назад решил устроить с ними что-то вроде разбора полетов, когда они вернутся. Чуя подумал, что было бы неплохо, если бы ему дали время хотя бы сначала заглянуть в общежитие, но он не жалуется. Вы не встречаетесь с боссом по своему расписанию, вы встречаетесь, когда удобно ему. Войти в здание PMR — это что-то сюрреалистическое. Практически все, мимо кого они проходят, останавливаются, чтобы поздравить их с успехом тура и альбома, который все еще массово продается много месяцев спустя. «Порча» сейчас играет в общественных местах не реже, чем в феврале. Ходили слухи о нескольких номинациях на «Грэмми». Чуя, вероятно, разговаривал бы с людьми намного дольше, если бы Дазай не был с ним и не торопил его. Сам Дазай не говорит ничего, кроме простого «спасибо», если вообще открывает рот. Он был в странном настроении весь день, но Чуя просто списал это все на смешанные эмоции от окончания турне. Он почувствовал странное разочарование в конце последнего концерта, огорченный, что не сможет испытать ничего подобного в течение еще длительного времени. В конце концов они заходят в лифт и поднимаются на верхний этаж, чтобы повидаться с Мори. Чуя стучит в дверь, когда они добираются до нее, и Мори приглашает их войти. Независимо от того, сколько раз Чуя посещает этот кабинет, тот никогда не перестает его впечатлять. Вид из огромных стеклянных окон, выходящих на океан, не может устареть. Чуя думает об этом, пока они идут вперед, чтобы встать перед столом Мори. Тот жестом приглашает их сесть в кресла. Кажется, это первый раз, когда Чуя пришел к Мори, ни над чем не работая. Может быть, это и есть то чувство, когда на тебя обращает внимание босс. — В первую очередь, — начинает Мори жизнерадостным тоном, с улыбкой, не покидающей его лицо. — Я хотел поздравить вас обоих с огромным успехом Двойного Черного и турне. — Спасибо, босс, — благодарит Чуя, улыбаясь. — Как мило с твоей стороны, — голос Дазая сочится неискренностью. Чуе приходится сдерживаться, чтобы не наступить на него. Они не могли хотя бы чертову минуту не подкалывать друг друга? — Теперь я хочу обсудить планы на будущее для вас обоих, — Мори отбрасывает веселость и принимает более серьезное выражение. — В то время как вы двое представляли собой грозный дуэт, я думаю, что сейчас лучше всего будет установить некоторую дистанцию между вами, в профессиональных целях. — Что? — переспрашивает Чуя, прежде чем успевает остановить себя. Потому что серьезно, что? Он поворачивается, дабы взглянуть на Дазая, но тот все еще смотрит на Мори. Выражение его лица совершенно спокойно, лишь слегка проглядывает раздражение. — Это деловой ход, Чуя, — говорит Мори, снова переводя на него взгляд. Он выглядит извиняющимся, но это не кажется искренним. — Когда у музыкантов есть дебютный альбом, такой же успешный, как у вас двоих, последующие почти никогда не идут так же хорошо. — Вы сказали «почти никогда», — Чуя цепляется за эти слова, как за спасательный круг. Он хочет пнуть Дазая за то, что тот ничего не сказал. Неужели ему на самом деле все равно? Неужели он всерьез позволит этому случиться? — Мы могли бы стать исключением. — Это маловероятно, — наконец подает голос Дазай. Эти слова показались ударом в живот. Чуя не может скрыть преданного выражения на своем лице. Дазай продолжает, не реагируя на него, его голос убийственно нейтрален, — и даже если это делали, обычно между первым и вторым альбомом был большой перерыв, чтобы вызвать ажиотаж перед следующим. — Именно, Дазай, — говорит Мори. То есть единственный раз, когда они соглашаются, — вот этот вот. — Я не говорю, что мы должны навсегда забыть о Двойном Черном. Конечно, нет. Но нам нужно дать вам обоим немного передышки, чтобы вы выросли самостоятельно. Но когда придет время, мы снова соединим вас. Тут Чуя понимает, о чем на самом деле идет речь. Он чувствует себя дураком из-за того, что не заметил раньше. — А какие у тебя были планы насчет нас на это время? — Для тебя, Чуя, есть новая группа. Я думаю, ты идеально подойдешь им в качестве соло-гитариста, — Мори плавно меняет тему, как будто так легко закрыть это дело. — Больше рока по сравнению с тем, что ты делаешь сейчас. Мотоджиро Каджи поет, а твой друг Тачихара будет барабанщиком. Я назначаю Хироцу ответственным за этот проект. Мы все еще ищем басиста. Группа называется «Черные ящерицы». Слишком много, чтобы принять это сразу. Чуя больше не будет петь? Не то чтобы он возражал против того, чтобы находиться вне внимания, в Овцах с этим все было в порядке. Это скорее шок (в том числе и от того, что он будет без Дазая). Чуя не знает, что сказать, но Мори, похоже, не ждет ответа. — Что касается Дазая, — продолжает Мори, улыбаясь тому слишком широко, — то ты займешь недавно освободившуюся должность Такубоку Ишикавы в качестве нового исполнителя Port Mafia Records. Чуе приходится скрыть резкий вздох. Он ничего не слышал об уходе Ишикавы, даже от Коё. Часть его хочет возразить, что Дазаю всего семнадцать, но он помнит, что Коё получила эту должность, когда была лишь на пару лет старше. Чуя помнит фразу Мори о том, что он всегда больше заботился о результатах, чем о возрасте. Ему от этого не легче. Дазай теперь технически его начальник. — Какой кайф, — Дазай слегка ухмыляется, и Чуя с ужасом видит, что не все из этого фальшь. — Я взволнован перед всеми этими вещами, которые принесет мне моя новая должность. — Твой новый кабинет уже расчищен. Ты можешь перенести вещи из своего старого на досуге, — Мори передает Дазаю ключ-карту в служебный номер здания, в котором Чуя никогда не был. Он сидит в своем кресле, почти оцепенев от происходящего, все еще пытаясь осмыслить это. Он поднимает глаза, когда Мори снова произносит его имя. — Ты можешь взять пару дней, чтобы освоиться, прежде чем начнешь работать с «Черными Ящерицами», — говорит Мори, что обычно Чуя оценил бы как исключительно любезное предложение, но он не думает, что он бы освоился с этими новыми изменениями, даже если бы у него были месяцы. — Элиза тоже в восторге от твоего возвращения. Она все твердит и твердит о том, чтобы показать тебе, насколько лучше она стала играть на пианино. — Я скоро приду к ней, — обещает Чуя, вставая вместо того, чтобы подождать, когда его отпустят, как он обычно делал. — Тогда я больше не буду отнимать у вас время. — С возвращением, Чуя, — Мори снова улыбается ему. Чуя умудряется вернуть улыбку, прежде чем повернуться и выйти из офиса строго контролируемыми шагами. Он вообще не смотрит на Дазая, когда идет. Чуя посчитал, что оставил его позади, но Дазай останавливает лифт как раз в тот момент, когда тот закрывается. Он, кажется, немного запыхался, глядя на Чую со своим классическим пустым выражением на лице. Чуя отворачивается и смотрит в стену, скрестив руки на груди. Дазай нажимает на кнопку этажа своего офиса (или старого офиса, мрачно поправляет Чуя), и кажется удивленным, когда Чуя нажимает на кнопку нижнего этажа. Но он ничего не говорит. Чуя думает, что тот отпускает его, но когда Дазай выходит, он хватает Чую за запястье и тащит за собой, не обращая внимания на протесты. Чуя вырывается из чужой хватки, но сдается и направляется вместе с Дазаем к его кабинету, чувствуя себя живым раскаленным проводом, который заставит взорваться одно прикосновение или слово. Дазай входит в кабинет, и Чуя следует за ним, с силой захлопывая дверь. Заперев ее за собой, он поворачивается лицом к Дазаю. Тот сидит на столе, скрестив руки на груди, и выжидающе смотрит на Чую. Знакомый гобелен, висящий позади него, и контейнер на столе еще больше разжигают ярость Чуи — как будто они являются символами всего, чего их только что лишили. Чуя злился на Дазая много раз за те пару лет, что они знали друг друга, но он никогда не был так возмущен. — Что, черт возьми, там было? — требует он, практически выплевывая слова. — Мое повышение? — спрашивает Дазай таким непринужденным голосом, что Чуя хочет что-нибудь разбить. — Я не просил об этом, Чиби. — Я имел в виду, что ты даже ни слова не сказал о том, что он нас разлучил, — сердито произносит Чуя, шагая вперед, чтобы встать перед Дазаем и заглянуть ему в глаза. — Мори уже принял решение, — тот пожимает плечами. — Не имело смысла спорить. — Значит, ты действительно не против? — переспрашивает Чуя. Он думал, что уже итак в ярости, но с каждым спокойным и сдержанным словом Дазая становилось только хуже. — Он сказал, что это временный перерыв, а не конец, — Дазай наклоняется вперед, чтобы оказаться на одном уровне с Чуей. — Не надо так драматизировать. — Ты можешь просто быть чертовски честным со мной хоть раз в нашей гребаной жизни? — Чуя кричит, теряя все попытки держать свои эмоции под контролем. Он смеется, горько и немного маниакально. — Я идиот. Тебе, очевидно, на это наплевать. Коё была права, — он думает о том, что Дазай никогда не прекращал работать над другими проектами на протяжении всего турне, о его довольном выражении лица, когда его назначили исполнителем, и обвиняюще тычет в него пальцем. — Ты свалишь и будешь записывать музыку с кем-то другим, это была просто ступенька в твоей карьерной лестнице. Эти слова, кажется, окончательно лишают Дазая его напускного безразличия. Он спрыгивает со стола, с силой отталкивая руку Чуи и хватая его за воротник рубашки, используя тот, чтобы притянуть Чую вперед так, чтобы их лица находились всего в нескольких дюймах друг от друга. — Я не собираюсь записывать музыку с кем-то еще, — яростно говорит Дазай, голосом более сильным и напряженным, чем когда-либо слышал у него Чуя. — Как будто у тебя будет выбор, — тон Чуи слегка надломлен. Вспышка Дазая прорвалась сквозь его гнев, сменившийся горькой и ноющей пустотой. — Мори не может заставить меня что-то сделать, — серьезно отвечает Дазай. Его темные глаза полны убежденности, как будто Чую это заставит поверить. — Я не собираюсь записывать музыку без тебя. Этого не будет. Чуя не отвечает, только слегка качает головой, глядя в пол, а не на Дазая. — Ничего не изменится, — шепчет тот. Чуя ему не верит. Все изменится. Дазай стал такой неотъемлемой частью его жизни, а теперь ее вырвали. Все будет так же, как в прошлом году, как с Овцами. Почему он не может оставаться с людьми, которые ему дороги больше всего на свете (ничто не ускользнет от тебя, и на этот раз это гораздо громче, чем шепот)? Он ничего не может выдавить из себя, просто пытаясь извлечь максимум из их последнего момента вместе. Он не может допустить этого снова, не с Дазаем. Хотя в другие разы ему не удавалось. Но сейчас все будет по-другому. На этот раз он не позволит себе остаться позади.