Я прокричал твое имя по радио

25 января, семь лет с момента релиза «Порчи» В офисе витает странная энергия, которую Дазай не может разобрать. У него был крайне неприятный день, но это его личные страдания. Никто больше не обязан продвигать песню, которую они предпочли бы никогда больше не слышать. Дазай замечает это сразу, как только входит в главный офис из студии звукозаписи. Он и Ацуши делают перерыв после пары часов вокала. Они уже близки к завершению дебютного альбома Ацуши. ADA проделали большую работу, чтобы выпустить «Зверь лунного света» после подписания контракта с Ацуши в той неразберихе с PMR и Гильдией, но на создание полноценного альбома у них уходит гораздо больше времени. Дазай наблюдает, как его коллеги разговаривают друг с другом приглушенными голосами, глядя в свои телефоны. Это очень необычно. Обычно в этом кабинете не было места приглушенным голосам. Он поворачивается к Ацуши, который тоже просматривает свой телефон со встревоженным выражением лица. –  Что– то не так? – он вопросительно поднимает бровь. Его собственный телефон по– прежнему молчит, и он хотел бы, чтобы так оно и оставалось. –  Эм, –  заикается Ацуши. –  Накахара выпустил неожиданный сольный альбом. Что ж, это... Сюрприз. На самом деле Дазай не хочет показывать все эмоции, которые он испытывает по этому поводу в данный момент. Но хотя это может быть причиной беспокойства для самого Дазая, это не объясняет, почему все остальные ведут себя так беспорядочно.  –  Почему это должно повлиять на ADA? Ацуши выглядит еще более взволнованным, слегка бледнея.  –  Хм, ну, одна из песен вроде как о тебе, Дазай. Дазай моргает на него в ответ. Но прежде чем он может что– то сказать, он слышит песню, которая играет на заднем плане. Он слышал ее всего один раз, но сразу узнает.  «Все, к чему ты прикасаешься, ты разрушаешь. Арахабаки, Арахабаки Арахабаки», поет голос Чуи по радио, песня сейчас такая же навязчиво красивая, как и семь лет назад. Единственное отличие в том, что голос Чуи стал еще богаче с возрастом и опытом. Дазай направляется к двери, прежде чем хотя бы осознает это.  –  Я должен идти, –  каким– то образом умудряется выдавить он, преодолевая огромный ком в горле. Он игнорирует протесты Ацуши и выбегает из офиса.   Февраль, почти два года и один месяц с момента релиза «Порчи» Чуя точно не с нетерпением ждал своей первой встречи с руководством. На самом деле, он боялся ее. Застрять в комнате с Дазаем, Коё, Мори и Эйсом (с которым Чуя встречался всего несколько раз, но тот каким– то образом уже заслужил место в пятерке самых раздражающих людей, которых Чуя только знает, что является гребаным подвигом для человека, с которым он общается) звучало как его личный ад.  Чуя никогда не предполагал, что его первая встреча будет проходить через видеоконференцию в 17:30 вечера, обсуждая при этом то, что делать с внезапной отставкой коллеги– руководителя. Прошла неделя с тех пор, как Дазай съебал в неизвестном направлении, оставив после себя кучу дерьма. Прошло четыре дня с тех пор, как Чуе сообщили новости. Он провел эти дни, мечась между мыслью «Я не могу поверить, что он, блять, сделал это» и «Конечно, он, блять, сделал это». В течение дня с ним все было в порядке, работа держит его слишком занятым, чтобы тратить время на размышления. Именно ночью он становится слабее. Он сидит на балконе своего огромного арендованного дома в Марселе и смотрит на Средиземное море вместо того, чтобы спать.  Чуя наблюдает за волнами и пытается понять, как все изменилось с того, что было год назад, до настоящего времени. Он продолжает прокручивать все в голове снова и снова, как будто может точно определить момент, когда самый важный человек в его жизни решил, что он даже не стоит объяснений, прощания, чего угодно. Он пытается понять, как Дазай перешел от шепота «Я не хочу расставаться с тобой больше, чем на шесть месяцев» к отъезду на неопределенный срок, совершенно не заботясь о том, чтобы сообщить ему. Эмоции Чуи –  абсолютная чушь собачья. У него нет ни единого слова, которое хоть как– то отразило бы то, насколько он зол. Он вроде как хотел бы иметь дело только с гневом. Но есть также почти непреодолимые чувства печали и несчастья. Иногда он просто чувствует оцепенение, как будто кто– то другой контролирует его тело и делает вид, что оно функционирует.  Если бы ему пришлось выразить это одним словом, Чуя сказал бы, что чувствует себя одиноким. Честно говоря, он должен быть лучше в этом сейчас. И все же он снова тот тупица, который все еще держится за тросс, не понимая, что человек на другом конце давно отпустил его. Но, видимо, это действительно невозможно –  научить старую собаку новым трюкам, и невероятно глупо.  Но Чуя не собирается демонстрировать что– либо из этого абсолютно жалкого поведения во время встречи с руководством. Итак, он здесь, с тщательно контролируемым выражением лица, слушает, как Мори начинает встречу, через монитор своего нового компьютера. Камера установлена так, чтобы он мог видеть весь конференц– зал (в котором он до сих пор ни разу не был лично), хотя пустые стулья в комнате выделяются больше, чем занятые. –  Я ценю, что все расчистили свои графики, чтобы справиться с этим довольно неожиданным развитием событий, –  говорит Мори. Выражение его лица трудно понять. Его лицо нейтрально, но в глазах мелькает искорка веселья. –  Как вы все знаете, Осаму Дазай прекратил свою работу в Port Mafia Records. После недели без контакта с ним, можно с уверенностью предположить, что его действия были намеренными, и он не собирается возвращаться. Чуя сохраняет пустое выражение лица, но его руки сжаты в кулаки под столом, чтобы никто другой не увидел. Услышать то, как Мори сказал это таким спокойным тоном, делает вещи намного хуже. –  Итак, высокомерный маленький сопляк наконец сломался под давлением, –  произносит Эйс где– то между ухмылкой и насмешкой. –  Не могу сказать, что буду скучать по нему. Чуя собирается поделиться с Эйсом, куда именно он мог бы засунуть свое мнение, но Коё заговаривает первой.  –  Он был одним из основных активов в PMR, даже когда ему было всего четырнадцать лет, –  Коё не улыбается, и взгляд, которым она одаривает Эйса, едва скрывает ее презрение к нему. –  Его будет нелегко заменить. –  Какой будет наша стратегия в связи с его уходом? –  спрашивает Чуя, адресуя свой вопрос Мори. Его голос звучит немного резко, слова –  громче и холоднее, чем он хотел. Он не отводит взгляд, чтобы увидеть реакцию Koё или Эйса на них, продолжая пристально смотреть на Мори. Искорка веселья становится еще более заметной в глазах босса.  –  Отличный вопрос, Чуя. Мы находимся в небольшом затруднительном положении. Port Mafia Records никогда раньше не теряла руководителя, не подписав при этом соглашение перед его уходом. –  Разве мы не можем просто преследовать его по закону? –  интересуется Эйс. Он выглядит почти скучающим. –  У нас более чем достаточно ресурсов, чтобы уничтожить его. –  Это не так просто, –  отвечает Коё. Выражение ее лица стало более серьезным. –  Как исполнительный директор, Дазай имел привилегии к большому количеству информации, которая могла бы нанести ущерб PMR, если бы она когда– либо стала достоянием общественности. Мы не можем позволить, чтобы он рассказал что– либо не тем людям. –  Он подписал четырехлетний контракт на запись чуть более двух с половиной лет назад, –  на этот раз голос Чуи звучит более нормально. Тем не менее, в нем все еще присутствует небольшая острота. –  Независимо от того, каковы его планы, он не может его нарушить. –  Да, он не настолько глуп, чтобы пытаться выпускать музыку под другим лейблом, –  Мори опирается локтями в стол и кладет подбородок на сцепленные руки, его глаза сосредоточены на его покрытии. Это босс в своем самом расчетливом состоянии, отбросив всю фальшивую жизнерадостность. На мгновение все замолкают. Чуя наблюдает за Мори, и ему кажется, что он почти видит, как бешено крутятся шестеренки в его голове. –  Верно, –  Мори снова улыбается. Он полностью выпрямляется. –  Я предлагаю ничего не делать. –  Ничего? –  повторяет Эйс, бросая на Мори озадаченный взгляд. –  Верно, –  улыбка Мори становится еще шире. –  Пусть Дазай устроит свою ошибочную истерику. Мы не должны тратить на это свое время. У нас есть более важные вещи, на которых нужно сосредоточиться. –  Люди будут задавать вопросы о его отсутствии, –  говорит Коё. Ее замешательство более тонкое, чем у Эйса, но она явно удивлена. –  Конечно, они будут, –  легко соглашается Мори. –  И мы будем избегать их. Как однажды сказал Дазай, люди любят хороший скандал. Во всяком случае, это может немного увеличить продажи. –  Так ему просто сойдет это с рук? – Чую даже не волнует, что он сейчас открыто бросает вызов Мори. Он пребывает где– то между шоком и яростью. –  Это не то, что я сказал, –  Мори смеряет Чую холодным взглядом. –  Дазай заплатит за этот проступок когда– нибудь в будущем, не сомневайся. Но сейчас не время для того, чтобы личные чувства вмешивались в то, что лучше для Port Mafia Records. Чуя делает глубокий вдох, граничащий с руганью, который заставляет его чувствовать себя немного униженным, но более спокойным: –  Конечно, босс. Я приношу свои извинения. –  В этом нет необходимости, –  лжет Мори, принимая извинения кивком. –  Большая часть этого бремени ляжет на тебя, Чуя. Тебе придется быть тем, кто продаст эту историю. Лучше всего избавиться от любых опасений по этому поводу прямо сейчас. –  Я справлюсь с этим, –  говорит Чуя, встречаясь взглядом с Мори. В его словах больше нет гнева, но есть обещание. Он не подведет PMR, не сейчас. –  Я уверен, что ты сможешь, –  Мори одаривает Чую более искренней улыбкой, чем он обычно позволяет себе. –  Если кто– то будет настойчив, сообщи им, что это юридический вопрос Port Mafia Records, который ты не в праве обсуждать. –  Понял, –  соглашается Чуя. Мысль о лжи, и в частности о лжи об этом, трудно проглотить. Но он имел в виду то, что сказал. Ради PMR, ради своей семьи он не дрогнет. Как бы сильно это ни жгло. –  Это разумный подход к проблеме, –  Коё все еще кажется немного встревоженной, хотя Чуя, вероятно, единственный, кто может это сказать. –  Но что мы будем делать с его заменой? –  Ах, да, я тоже об этом думал, –  Мори откидывается на спинку стула. –  Я решил, что пока оставлю его позицию открытой. –  И какова была бы логика, стоящая за этим? –  спрашивает Коё со впечатляюще пустым лицом и голосом. –  Я не уверен, что Дазай не вернется, как только успокоится, –  Мори пожимает плечами. –  Он не из тех, кто подвержен эмоциональным вспышкам. Кроме того, нет никого, кто, по моему мнению, подошел бы для того, чтобы взять на себя работу, за которую он отвечал, –  по крайней мере, в настоящее время. –  Это довольно большой пробел, который мы оставляем пустовать, –  Коё скрещивает руки на груди. –  Я считаю, что мы вчетвером сможем заполнить его, –  говорит Мори, возвращаясь к радостному тону и улыбке. –  Мы распределим его незавершенные проекты между собой. –  Вы хотите, чтобы мы все помогали руководить отделом маркетинга? –  спрашивает Чуя, не скрывая своего отвращения к этой задаче. Он готов лгать, но он точно знает, что он был бы ужасен в создании рекламных материалов. У него никогда не было склонности к манипуляциям, необходимой для того, чтобы быть хорошим в этом. –  Нет, –  улыбка Мори теперь настолько близка к настоящему смеху, насколько это возможно. –  Мы будем распределять задачи на основе наших соответствующих навыков. Маркетинг ляжет в основном на меня. Я думаю, что тебе больше подойдет взять на себя функции, связанные с редактированием и музыкой, которые он курировал, Чуя. –  С нетерпением жду этого, –  Чуя улыбается ему в ответ. На самом деле это в основном искренне. Его отказ от музыки в последние месяцы не был обдуманным решением. После смерти Артура он перестал слушать ее почти рефлекторно. Каждая песня заставляла его думать о нем, и он не хотел сталкиваться с этими мыслями. Ему просто нужно было отдохнуть от всего этого, чтобы он мог преодолеть горе в своем собственном темпе. Тишина была по– своему успокаивающей. Это не значит, что Чуя хочет навсегда перестать писать и играть музыку. Несмотря на его успехи в административной работе, он не находит в ней особого удовлетворения. Он не такой, как Koё, он никогда не сможет отказаться от музыки навсегда.  Выбор «Арахабаки» в качестве первой песни, над которой он работал, был гребаной ошибкой. Чуя думал, что все негативные мысли, которые она принесла с собой, будут стоить того, что он получит в итоге. Но, в конце концов, он просто прошел через все это дерьмо впустую. Единственное, что Чуя получил, –  это более испорченный график сна, чем раньше. Однако Чуя больше не собирается позволять этому провалу сдерживать его. В отличие от потери Артура, исчезновение Дазая заставило его по– другому относиться к музыке. Он хочет снова потеряться в нотах и аккордах. Он любил музыку еще до того, как встретил Дазая, и Дазай не собирается разрушать это для него. Чуя ему этого не позволит.  Все еще есть крошечная часть его, которая немного опасается возвращаться к музыке, но Чуя не собирается заострять на ней внимание. Он слишком скучает по игре, чтобы позволить своей трусости управлять им. Даже если это причинит боль, даже если он почувствует, что кого–то не хватает, он встретится с этими чувствами лицом к лицу. Чуя предпочел бы чувствовать боль, чем то ничто, которое он использовал в качестве щита с октября. –  Все ли полностью решилось с проектом Mimic? – интересуется Эйс, выводя Чую из задумчивости. –  У меня куча оставшихся от них товаров, от которых я хотел бы избавиться. –  Ты можешь это сделать, –  кивает Мори. –  У полиции есть все, что им нужно. Наша роль в этом деле закончена. Чуя должен приложить усилия, чтобы не реагировать на это. Он не уверен, хочет ли он нахмуриться или закатить глаза еще больше. Закулисная сделка PMR с Mimic Industries –  это не то, что он обязан одобрить. Все, кроме музыки, которую делает PMR, его мало интересует, но Чуя никогда не наслаждался этими более сомнительными элементами музыкальной индустрии. Ему удавалось избегать всего, что имело отношение к теневым сторонам сделок PMR, пока он не стал руководителем, и у него отпал выбор в этом вопросе. Чуя все еще не вовлечен по– настоящему. Он знает, что Мори знает, как он к этому относится, и до сих пор Мори не возражал против его уклончивости. Босса, похоже, не волнует очевидное презрение Чуи, пока это не влияет на его работу. Чуя хотел бы, чтобы компания придерживалась только музыки, но он понимает, что это наивное и невозможное чувство. Это Лос– Анджелес, и тут, безусловно, есть преступники похуже, чем в PMR. Неизбежно, что в его работе будут элементы, которые не согласуются с его личными взглядами. Тем не менее, у Чуи может быть много смешанных чувств к Сакуносуке Оде, и он на самом деле его не знает, но у него нет сомнений, что он не заслужил того, что с ним случилось. Чуя пытается напомнить себе, что в конце концов они устранили главного конкурента и устранили одного из основных продавцов наркотиков из музыкального бизнеса. Они также не навязывали Оде героин, он сам сделал этот выбор.  Это трудно переварить, несмотря ни на что. Чуя знает, что это принесет огромную пользу PMR в долгосрочной перспективе, но есть часть его, которая не может принять это как правильный шаг. Но Чуя не главный, поэтому он держит рот на замке. Сегодня он уже однажды рискнул бросить вызов Мори. К тому же, сейчас не самое подходящее время, чтобы начинать задаваться вопросом о его лояльности. –  Есть ли что– нибудь еще, что нам нужно было обсудить? –  спрашивает Коё. По ее голосу Чуя понимает, что она наблюдала за ним с обеспокоенным выражением лица. Он быстро приспосабливается и снова смотрит на Мори. –  Я думаю, что мы решили самые большие проблемы на данный момент, –  произносит Мори. – Но останься пока на связи, Чуя. Я бы хотел обсудить с тобой кое– что наедине. Эйс, похоже, не возражает против увольнения. Он кивает и встает, чтобы уйти, вызывающе тряхнув своими светлыми волосами, когда выходит из комнаты. Коё еще немного колеблется. Она посылает Чуе последний взгляд, но Чуя не возвращает его. Коё воспринимает это, как ответ, и выходит из комнаты с немного более напряженной осанкой, чем обычно.  –  Как у тебя дела? –  спрашивает Мори, когда они остаются одни. Его голос легок, но вопрос –  совсем нет. Чуя узнает проверку, когда слышит ее. –  Дела в Марселе идут хорошо, –  как ни в чем не бывало отвечает Чуя. –  Единственная звукозаписывающая компания, которая была настроена прямо враждебно, –  это The Order of the Clocktower, и хотя они популярны в Европе, они не имеют большого международного охвата. Я бы не стал беспокоиться о них. В остальном налаживание связей прошло гладко. У «Mimic Industries» было не так уж много друзей, и никто не пожалел, что они ушли. –  Я в восторге от этого, –  Мори широко улыбается Чуе. –  Но я имел в виду, как дела у тебя лично. Они оба знают, что Чуя точно знает, что он имел в виду. Чуя улыбается в ответ.  –  Лучше не бывает, –  легко произносит он. –  Я предполагаю, что у тебя больше нет никакого интереса к записи альбома теперь, когда он не будет альбомом Двойного Черного, –  лицо Мори бесстрастно. –  Ваши предположения почти никогда не бывают ошибочными, босс, –  Чуя немного пожимает плечами. – Плюс, со всей дополнительной работой от нашего бывшего руководителя, у меня все равно будут заняты руки. Идея попытаться записать альбом прямо сейчас звучит так же весело, как окунуть все свое тело в кислоту. Хотя он готов (или настолько готов, насколько он может) слушать и работать над чужими песнями, Чуя не думает, что мог бы написать что– то для себя, что не кричало бы о пустоте и бесчеловечности и о том, как он неизбежно разрушает все, что ему дорого.  Чуя может справиться со многим, но он не думает, что сможет справиться с этим сам. Он не мазохист. Единственная причина, по которой он вообще вытащил «Арахабаки» из выгребной ямы своего разума, которую он пытался запереть, заключалась в том, что он думал, что не будет петь ее в одиночку.  Он готов сделать практически все, чтобы доказать свою преданность Port Mafia Records, но это единственное, из– за чего он отказывается сдвинуться с места. Чуя знает, что Мори, вероятно, будет разочарован, но он не может заставить себя беспокоиться. Как исполнительного директора Мори не может заставить его записывать музыку, как бы сильно тот этого ни хотел. –  Я знал, что это произойдет, –  говорит Мори. Выражение его лица не сильно меняется, но появляется едва заметный намек на хмурость. –  Конечно, решение остается за тобой. –  Тогда я пас, –  Чуя прилагает усилия, чтобы его голос звучал непринужденно. –  Хорошо, дай мне знать, если когда– нибудь передумаешь, –  весело соглашается Мори. –  Предложение останется в силе, когда ты этого захочешь, –  его улыбка становится больше похожей на ухмылку. –  Я все равно всегда думал, что из тебя лучше получится сольный певец.   Март, два года, один месяц и одна неделя с момента релиза «Порчи» Чуя успешно уклоняется от звонков Коё уже более двух недель. Помогает то, что между ними разница во времени составляет девять часов. Он утверждал, что спал вместо того, чтобы смотреть, как звонит его телефон, и клал трубку, когда она звонила ночью.  Они оба знают, что это полная чушь, но теперь Чуе придется строить свою карьеру на лжи. С таким же успехом он мог бы начать с той, которая принесет ему пользу. Однако он не может не восхититься ее настойчивостью. Количество звонков остается стабильным. Коё Озаки не терпит, когда ее игнорируют. Чуя думал, что он будет в безопасности, пока он в офисе. Прямо сейчас он занимается новой песней Черных Ящериц. Звук заметно изменился с изменениями в коллективе, но различия не так уж плохи. Голос Рюноске хорошо подходит, как он и предполагал. Несмотря на его оговорки, работа над музыкой была похожа на возвращение домой после долгого отсутствия. Были моменты, когда Чуя срывался и хотел спросить мнение Дазая о чем– то, но по большей части это было хорошо. Он ловит себя на том, что проигрывает песни в голове даже после того, как уходит с работы на целый день. Чуя больше не чувствует, что ему нужно использовать тишину в качестве якоря. Песня, над которой он работает, называется «О рассвете, о сумерках» и имеет довольно впечатляющий барабанный бой. Он должен написать Тачихаре об этом, когда в Лос– Анджелесе не будет двух часов ночи. Они с Тачихарой пытались поддерживать связь, хотя они больше не в одной группе.  Мич не казался расстроенным по поводу того, что он оставил Черных Ящериц. Он был больше обеспокоен тем, как Чуя пытался выпить весь бар у него на глазах в последний раз, когда они виделись лично. Чуя пытался извиниться, но Тачихара сказал ему, что в этом нет необходимости. Он отступил и дал Чуе пространство, которого тот явно хотел в то время. Тачихара пишет ему больше с тех пор, как ушел Дазай. Хотя, к счастью, тема сообщений не затрагивает его. Они все жалуются на Рюноске Акутагаву. Тачихара не был его большим поклонником с самого начала, но, видимо, с тех пор, как Дазай ушел от Акутагавы, тот стал еще более безнадежным.  «Я собираюсь убить его», –  написал ему Тачихара ранее на этой неделе. «Мне все равно, если Гин убьет меня в ответ. Каджи был лучше. Он был бешеным сумасшедшим, но, по крайней мере, он не был заносчивым придурком.» Чуя пытается послать ему свою виртуальную поддержку. Он также сочувствует Хироцу, –  старик, похоже, никак не может взять паузу. Даже с разными людьми группа все равно всегда находится на грани массовой драки. Какая– то его часть испытывает жалость к Рюноске. Несмотря на то, что он вообще не участвовал, он знает, что Дазай был его наставником. Чуя был бы опустошен, если бы Коё сбежала, когда он работал с ней. Но он бы сочувствовал намного больше, если бы Рюноске не вымещал эти чувства на Миче и своей сестре (и, по общему признанию, он не может не злиться на Акутагаву за то, что он такой придурок, когда Чуя делает все возможное, чтобы это не повлияло на него.) Он пишет электронное письмо со своими заметками о песне, предлагая некоторые изменения, когда Симон стучит в его дверь. Она всегда стучала одним и тем же способом –  быстрым ударом кулака три раза.  Чуя не знал, что и думать о женщине, которая работала на стойке регистрации, когда он впервые встретил ее. Однако она довольно быстро завоевала его расположение. Симон ни от кого не терпела дерьма, даже от него, несмотря на то, насколько выше он был ее по званию. Но она также была доброй, –  она начала довольно часто приносить ему чай после того, как заметила, как много он его пьет. –  Войдите, –  зовет Чуя. Он заканчивает предложение, которое печатает, и поднимает взгляд. –  Мистер Накахара? – Симон открывает дверь. –  Вас к телефону Коё Озаки. Чуя глубоко вздыхает. Черт возьми, он слишком сильно любит Симон, чтобы подвергать ее такой травме в попытке солгать Коё. Вероятно, это и был ее план. На самом деле он не думал, что сможет откладывать разговор с ней вечно, но он думал, что сможет оттянуть его еще немного. Он также чувствует себя немного виноватым из– за того, что не поговорил с Коё. Это было скорее из чувства самосохранения, чем из чего– либо еще. Чуя знает, что никто больше не заставит его говорить о Дазае. Но Коё не собирается позволять ему отделываться ложной бравадой, как другим. Она собирается заставить его продемонстрировать, какой он презренный и ущербный. Он знал, это было неизбежно, но от этого не легче. –  Соедини, –  просит Чуя, потирая глаза одной рукой.  –  Вы уверены? –  спрашивает Симон, наблюдая за ним с приподнятой бровью. –  Нет, –  Чуя фыркает. –  Но все равно сделай это. Симон кивает и снова закрывает дверь. Она также не очень разговорчива, –  еще одна из причин, по которой она нравится Чуе. Он берет свой офисный телефон, с ужасом поднося его к уху. –  Koё, –  ярко приветствует Чуя. –  Я собирался вернуться к разговору с тобой. Но ты застала меня прямо в центре событий. Так что мне придется... –  Чуя Накахара, –  перебивает его Коё твердым, как сталь, голосом. –  Так помоги мне, потому что если ты повесишь трубку, я полечу следующим же рейсом в Марсель и привяжу тебя к стулу, пока ты не заговоришь со мной. Чуя едва сдерживает стон. Он действительно не думал, что это сработает, но он должен был попытаться.  –  О чем? –  интересуется он покорно. –  Не спрашивай меня, –  надменно произносит Коё. Потом она вздыхает, ее голос превращается во что– то гораздо менее жесткое. –  Как у тебя дела? –  Потрясающе, –  категорично заявляет Чуя. –  Теперь, если это все, ради чего ты позвонила… –  Чуя. – Коё снова прерывает его, без намека на прежнюю мягкость. –  Не делай этого. Это всего лишь я. Ты можешь быть честным. В этом– то и проблема.  –  Я ужасно, –  тон Чуи резок. –  Теперь довольна? –  Почему это должно обрадовать меня? –  переспрашивает Коё, снова более мягким голосом. –  Ты та, кто предупредила меня, что он, вероятно, просто использует меня для одной из своих схем, –  напоминает Чуя. Слова наполнены горечью. –  Ты была права, как обычно. –  Я не знаю, что произошло между вами двумя, –  начинает Коё осторожно, –  но я видела его после того, как ты уехал в Японию. Он бы не выглядел таким расстроенным из– за того, что просто какая– то схема пошла не так. –  Это больше не имеет значения, –  Чуя старается подавить боль, которую приносят слова Коё. –  Он ушел, Коё. Когда дело дошло до этого, он решил, что я не стою даже одного гребаного слова, прежде чем он съебал в закат. Я ненавижу его. У Коё, кажется, нет на это ответа. На другом конце на мгновение воцаряется тишина. –  Я знаю обо всем, что произошло с Мимиком, –  тихо говорит Чуя. –  И я бы сделал все, что угодно. Я бы без вопросов покинул Францию. Я бы пошел куда угодно и сделал все, что потребовалось бы, чтобы помочь ему. Все, что ему нужно было сделать, это попросить, –  Чуе приходится сделать паузу, чтобы прочистить горло. Он заставляет себя продолжить. –  Но он этого не сделал. Ему явно насрать на меня. –  Чуя, я знаю, что он тебе небезразличен... – вновь начинает Коё. Чуя резко смеется, обрывая ее: –  Мы с тобой оба знаем, что он мне не просто небезразличен. Он не думает, что Коё когда– либо раньше теряла дар речи дважды за их разговор, но она снова молчит. –  Пожалуйста, –  тихо просит Чуя, его голос немного дрожит, несмотря на то, что он пытается сохранить его ровным. –  Я не могу говорить об этом, –  он ненавидит такие просьбы, они заставляют его чувствовать себя слабым и ребяческим. Но они предпочтительнее, чем продолжать обсуждать это. Это все равно что колоть себя снова и снова. –  Если это то, чего ты хочешь, –  голос Коё тоже становится тише. Чуе приходится подавить очередной смешок. Когда в последний раз он действительно получал то, что хотел? –  Я могла бы приехать, –  предлагает Koё снова нормальным тоном. –  Коё, ты знаешь, как это будет выглядеть? – интересуется Чуя. Даже если он хотел бы увидеть ее, он не может позволить себе выглядеть хрупким прямо сейчас. Он может представить себе реакцию Мори на то, что ему нужна помощь с этим, и этого достаточно, чтобы дать ему знать, что это плохая идея. –  Раньше тебя подобные вещи не волновали, –  Коё не звучит разочарованной, просто грустной. – Я не собираюсь разваливаться на части из-за этого, – заявляет Чуя, его голос звучит более уверенно, чем за весь этот разговор (с тех пор, как он узнал новости, на самом деле). Он дает обещание самому себе точно так же, как и Коё. – Я собираюсь работать изо всех сил. Я собираюсь сделать PMR лучше, чем когда– либо прежде. Я буду настолько чертовски успешным, что единственным, что будет связывать мое имя с Осаму Дазаем, – это тот факт, что он был парнем, с которым я играл музыку в детстве. – Это больше похоже на того Чую, которого я знаю, – явно одобряет Коё. – Хотя я могла бы обойтись без ругательств. Чуя немного смеется, на этот раз более искренне, а не горько, как раньше: – Это всего лишь временная неудача. Тебе не нужно беспокоиться обо мне. – Я всегда буду беспокоиться за тебя, – сообщает Коё, как ни в чем не бывало. – Неважно, сколько тебе лет, моя работа по–прежнему будет заключаться в том, чтобы присматривать за тобой. Это никогда не изменится. Чуя слегка улыбается, хотя ее поддержка причиняет столько же боли, сколько и помогает. Он думал то же самое обо всех, кто в конце концов отказался от него. Он хочет верить, что Коё другая, но он не может остановить небольшую неуверенность, которая проявляется. (Это вопрос, который всегда скрывается в глубине его сознания, –  является ли причиной, по которой все в конечном итоге уходят, то, что он недостаточно человечен?) Однако он отталкивает это. Чуя не разрешает себе сомневаться в своей жизни. Артур был тем, кто научил его этому. Чуя упустил это из виду, когда он умер, но сейчас больше, чем когда– либо, он пытается следовать его совету. Даже если он, блять, не человек, он не собирается отказываться от людей, которые ему небезразличны. Жизнь без других, без музыки –  это пустота. Он не будет так жить. Но как бы Коё ни пыталась заставить его чувствовать себя лучше, есть определенные вещи, которых она о нем не знает. Есть причины, по которым уход Дазая ранил глубже, чем любые другие, о которых она не знает. Они всегда обходили стороной обсуждение жизни Чуи до прихода в PMR. Коё знает, что он жил со своей мамой до ее смерти и что он никогда не встречался со своим отцом, но она мало что знает, кроме основных деталей. Не то чтобы Чуя не доверял ей. Он знает, он знает, что она сожжет весь мир, чтобы защитить его. Но защита –  это не то же самое, что понимание. Коё сама сказала, что она всегда будет беспокоиться о Чуе. Если он расскажет ей о своем прошлом, она воспримет это как еще одну вещь, о которой ей следует беспокоиться, как слабость.  Чуя не хочет сочувствия, он никогда не хотел. Что он действительно хочет, так это кого– то, с кем он может быть полностью самим собой. Он хочет, чтобы кто– то слушал музыку, которую он пишет, и понимал все, что она значит для него, чтобы кто– то действительно слышал его. Чуя думал, что Дазай был этим человеком. На самом деле, то, что Дазай безоговорочно принял все, что Чуя когда– либо говорил ему, заставило его почувствовать себя более человечным, чем когда– либо прежде. (Вот почему, несмотря на то, насколько он искренне ненавидит его и абсолютно зол на него, он не может отрицать, что он также беспокоится о том, все ли в порядке с Дазаем или нет, куда бы он ни убежал.) Чуя, возможно, и не может рассказать Коё всю правду, но, по крайней мере, он может успокоить ее. Он не хочет, чтобы она тратила свое время на беспокойство об этом. Он не будет для нее обузой. –  Тебе следует больше беспокоиться о том, как я собираюсь вышибить тебя с твоего поста топ– менеджера Port Mafia Records, –  тон Чуи нарочито дерзок и раздражающ. –  Я не знаю, слышала ли ты, но офис в Европе процветает под моим твердым руководством. –  Тебе предстоит пройти долгий путь, прежде чем ты догонишь меня, –  произносит Коё. Он может различить едва уловимое веселье в ее голосе. –  Но я могу объяснить тебе, насколько ты не в моей лиге, в другой раз. Здесь уже становится немного поздно.  –  Да, я скоро с тобой поговорю, –  на этот раз его улыбка выходит легче. –  Спасибо, Коё. –  В этом нет необходимости, –  резко отбривает Коё. –  Но если ты когда– нибудь снова будешь игнорировать мои звонки так долго, тебя будут ждать последствия. Эти слова действительно заставляют Чую рассмеяться по– настоящему: –  Сообщение получено.   Когда Дазай впервые покинул Port Mafia Records, он был несколько взволнован, несмотря на все ужасные вещи, которые происходили. В каком– то смысле это было захватывающе –  нанести удар самому и показать Мори средний палец. Теперь, когда прошло уже больше месяца, ему по большей части просто скучно. Дазай не мог никуда отправиться и ничего сделать, потому что это привлечет слишком много внимания к нему. Он был вне внимания по большей части с тех пор, как турне Двойного Черного закончилось, но он все еще слишком хорошо известен, чтобы иметь возможность свободно разгуливать. Каждый раз, когда он выходит на улицу, ему приходится кутаться в одежду, и Танеда начинает нервничать из– за этого. Жить с Сантокой Танедой было интересно. Танеда –  один из тех копов, которые почти все свое время проводят на работе. Даже когда он дома, он просматривает материалы дела или работает на своем ноутбуке. Его не очень волнует, что делает Дазай, пока он не беспокоит его напрямую и не подвергает себя опасности (хотя он запретил Дазаю употреблять алкоголь, потому что он слишком молод, что довольно забавно).  Большинство их взаимодействий происходит за обеденным столом. Танеда настаивает на том, чтобы они ели вместе каждый вечер. Это сбивает Дазая с толку. Большая часть его трапез за последние пару лет была в дороге или связана с работой. Он не может вспомнить, когда в последний раз ел домашнюю еду до того, как переехал к Танеде. Самое близкое, что он может придумать, это есть замороженную пиццу в общежитии Чуи, когда они писали альбом.  Но каждый день, как по маслу, Танеда будет стучать в его дверь и громким голосом объявлять, что ужин готов. Первые пару раз Дазай чувствовал, что отказываться было бы невежливо. Сейчас он в долгу перед Танедой, и если бы тот захотел поужинать с ним, он мог бы это сделать. Теперь это стало частью его повседневной жизни. Он автоматически встает со своей кровати, когда Танеда зовет, и садится с другим мужчиной в главной комнате. Дом Танеды не такой роскошный, как те помещения, к которым Дазай привык в Port Mafia Records, но он и не убогий. Танеда явно зарабатывает приличные деньги, чтобы иметь такое прекрасное место в Лос– Анджелесе. Он является капитаном в группе детективных служб для LAPD, в частности, в Специальной следственной секции. Это было подразделение Анго (этого лживого кретина) до перехода в отдел Банд и борьбы с наркотиками. (Дазай запретил все дальнейшие разговоры об Анго очень быстро после переезда.) Дом находится дальше от океана, к чему Дазай не привык за последние пару лет. Он ближе к полицейскому участку в центре Лос– Анджелеса, хотя и достаточно далеко, чтобы не быть возмутительно дорогим. Немного странно, что в воздухе не так сильно пахнет солью, когда Дазай выходит на улицу. Но это также приятно, –  пляж хранит слишком много воспоминаний, на которых он предпочел бы не зацикливаться. Дом двухэтажный, с тремя спальнями и двумя ванными комнатами. Они приличного размера, –  спальня Дазая примерно такая же, как и в его старой квартире. Комната Танеды находится на втором этаже, и Дазай не часто туда поднимается. Он держится в основном на первом этаже. Сначала он чувствовал себя незваным гостем, проводя время только в главной комнате, но скука довольно быстро взяла верх над благопристойностью. Одним из единственных источников развлечения Дазая было шныряние по дому. Танеда, ну, странный. У него почти нет украшений, а декор, который у него есть, не сочетается и необычен. Кроме того, в доме не так уж много фотографий. Трудно оценить человека, живущего здесь, просто глядя вокруг. Вероятно, самым большим сюрпризом в его новой жизненной ситуации является то, что между ним с Танедой не было ничего неловкого. Дазай пришел к выводу, что это временное соглашение, а Танеда был всего лишь средством для достижения цели. Но Танеда каким– то образом покорил его своим странным характером. Дазай почему– то ожидал, что он будет таким же, как Анго, напряженным и серьезным. Вместо этого Танеда почти всегда улыбается. Он постоянно шутит, даже если он единственный, кто смеется над этими шутками. Они с Дазаем никогда не говорят ни о чем очень серьезном. Но энергии Танеды трудно сопротивляться. Дазай обычно покидает обеденный стол в лучшем настроении, чем когда он садился, несмотря на то, что еда всегда очень средняя. Кулинария Танеды довольно проста. В основном она состоит из макарон и различных видов мяса. Странно, что они почти никогда не говорят о музыке. Дазай привык постоянно обсуждать музыку или вещи, связанные с музыкой. У Танеды дома даже не так много альбомов (а Дазай провел тщательный обыск). Кажется, он предпочитает книги. Третья спальня дома используется Танедой под домашний кабинет (хотя обычно он работает за обеденным столом или на диване), а стены там заставлены книжными полками, полностью забитыми книгами. Сосредоточенность Дазая на музыке не оставляла ему много времени на чтение в прошлом, но теперь он прокладывает себе путь через личную библиотеку Танеды. Tанеда всегда прерывает свою работу, чтобы спросить его, что он читает и пытается заставить его прочитать свои любимые романы. Иногда Дазай просыпается и удивляется, как это вообще стало его жизнью –  жизнь с полицейским и обсуждение литературы за ужином.  Книги особенно удобны с точки зрения того, что они помогают ему занять свой ум. Именно тогда, когда ему нечем заняться, его мысли начинают блуждать по опасной территории. Первое, что Дазай делает в своем мысленном турне ужасов, –  обычно думает об Одасаку. Он пытается придумать способы, которыми он мог бы помешать тому оказаться в лечебном центре, в котором он сейчас находится, без каких– либо контактов с внешним миром. Мысли об Оде приводят к размышлениям о Косуке, Кацуми, Юу, Синдзи и Сакуре, –  детях, которых Ода, вероятно, никогда больше не увидит. Те тоже могут никогда больше не увидеть друг друга, поскольку, скорее всего, окажутся в разных домах. Дазай даже никогда не видел этих детей, но он не может перестать думать о том, как их лишили родителя, который действительно любил их, а Дазай позволил этому случиться. Когда он заканчивает ругать себя за Одасаку, он начинает ругать себя за то, что проигнорировал все предупреждающие знаки об обмане Анго. Если бы Дазай действительно был внимателен, он мог бы собрать воедино несоответствия в рассказах и действиях Анго. Но Дазаю слишком нравилось всем вместе проводить время в «Люпине», чтобы заметить предупреждающие знаки. Иногда он играет в игру, в которой он решает, кого бы ударил по лицу, если бы находился в комнате с Мори и Анго и ему нужно было бы выбрать кого– то одного (Мори выигрывает, но это становится сложным выбором). В конце концов, Дазай всегда приходит к худшей части своих мыслей, –  к Чуе Накахаре. Он до сих пор не избавился от гнева, который он испытывает по отношению к Чуе за то, что тот оборвал с ним все связи после того, как уехал в Японию. И Дазай в равной степени зол из– за того, что в январе Чуя устроил какой– то извращенный тест на лояльность, который Дазай провалил, потому что даже не знал о нем. Появилось также новое чувство раздражения в связи с готовностью Чуи без вопросов быть пешкой для Port Mafia Records. Чуя решил довериться Огаю Мори, и это очень красноречиво говорит о его ужасном суждении о людях.  Но гораздо хуже, чем его ярость по отношению к Чуе, это то, насколько больно от того, что они закончили подобным образом, –  как они превратились из партнеров в ничто. Из всех его многочисленных сожалений, его самое большое –   это то, что он должен был, черт возьми, сесть на тот самолет в Японию. Когда Дазай на пределе сил (что, к счастью, случается не очень часто), он достает слегка помятую зубную щетку, одну из единственных вещей, которые он сохранил, когда убирал свою квартиру. Он смотрит на эту глупую пластиковую штуковину, и задается вопросом, как звучание чьего– то голоса может быть одновременно таким утешающим и ужасающим. Качество звука через динамик отвратительное, но Дазай вряд ли когда– нибудь снова услышит его на самом деле. Так что отвлечение самого себя стало необходимым. Он просто должен делать это до следующего августа, прежде чем вступит в ADA. Танеда не поделился многими подробностями о Юкичи Фукудзаве, кроме того, что они друзья, и тот, предположительно, хороший человек. Концепция работы на хорошего человека заинтриговала Дазая. Однако до этого момента еще год и четыре месяца. Вот почему Дазай купил инструмент, который сейчас держит в руках. Дазай никогда особо ни на чем не играл, кроме как на гитаре и время от времени на пианино. Но у него нет ничего, кроме времени, чтобы научиться. Дазай подносит мундштук саксофона к своему рту, издавая экспериментальный звук. Он звучит неприятно. Дазай улыбается посредственному звуку, –  он всегда любил хороший вызов. Он добился того, что стал звучать немного менее похоже на умирающее животное, когда Танеда без стука ворвался в его комнату. –  Что, черт возьми, ты здесь делаешь? –  спрашивает Танеда. Его интонации скорее смущенные, чем сердитые (не то, чтобы Дазай когда– либо видел его злым). Он все еще одет в ту одежду, в которой спал, хотя сейчас позднее утро субботы. –  Играю на саксофоне, –  просто отвечает Дазай, жестикулируя инструментом в качестве доказательства. –  Почему? – интересуется Танеда, протирая глаза за очками. –  Я расширяю свои музыкальные горизонты, –  Дазай широко улыбается. –  Послушай, я знаю, что тебе скучно, –  Танеда проходит дальше в комнату. –  Но есть другие вещи, которыми ты можешь заняться, помимо того, чтобы насиловать духовой инструмент. Или, по крайней мере, ты мог бы заниматься этим, когда я на работе. –  А что еще я должен делать? –  спрашивает Дазай, слегка надувшись. –  Я не могу устроиться на работу. Мои навыки распространяются только на музыку. И ни о какой работе в музыкальной индустрии не может быть и речи, пока не закончится мой контракт с PMR. Я застрял в ожидании. Танеда вздыхает: –  Дазай, ты никогда не слышал о призрачном написании? Дазай делает паузу, потому что он действительно не рассматривал эту идею. Прошло много времени с тех пор, как он пытался написать полноценную песню. Он раздавал советы направо и налево, но он не думает, что написал что– то существенное с тех пор, как стал руководителем. Они с Акутагавой работали над песней вместе, но это оказалось совсем не похоже на все остальное с ним. Эта идея немного пугает. Дазай не сомневается в своих навыках, музыка никогда не была для него особенно сложной. Его пугает мысль о том, чтобы быть полностью ответственным, без Мори за плечом и ожидания его одобрения. Рядом с ним нет крикливого и самоуверенного рыжеволосого, который заставлял бы его создавать музыку, «заставляющую людей что– то чувствовать». Испуг делает идею еще более привлекательной. Это было бы еще большим испытанием, чем саксофон (которым Дазай все еще может баловаться, когда Танеды здесь нет, чтобы жаловаться). Дазай кладет саксофон на кровать и широко улыбается Танеде: –  Может ли мое писательское имя быть Обама Дузи? Танеда фыркает, но затем устремляет на Дазая более серьезный взгляд.  –  Это не шутка. У тебя могут быть большие неприятности, если Port Mafia Records узнает и попытается выдать это за нарушение контракта. –  Я пошутил, Танеда, –  Дазай закатывает глаза. –  Расслабься. Я знаю, как выбрать фальшивое имя. Осаму Дазай –  это не мое имя при рождении. Танеда поднимает брови от этой информации, и глаза Дазая расширяются. Он не собирался говорить это. Это просто вырвалось. Он никогда никому раньше этого не говорил. Единственным, кто знал об этом, был Мори. Он даже не сказал Чуе, когда Чуя поделился, что его собственная фамилия – фальшивая. Проклятый Танеда и его абсурдный характер, из– за которого ему хочется доверять. Дазай чувствует себя так, словно его обманули, заставив выдать свои секреты. Так вот почему Танеда такой хороший полицейский? –  Тогда ты, конечно, можешь придумать что– то получше, –  говорит Танеда позабавленным голосом. Его улыбка добрая. Затем он, к счастью, меняет тему разговора. –  Где ты вообще взял этот саксофон? –  Я купил его в ломбарде вниз по улице, –  Дазай ухмыляется. –  Я заключил довольно выгодную сделку по этому поводу. –  Мне нужно больше кофе, –  Танеда качает головой и идет к двери. –  Хочешь немного, ребенок? Дазай не может вспомнить, когда в последний раз кто– то называл его ребенком (если только они не использовали это как оскорбление). Удивительно, но его это не беспокоит.  –  Конечно, –  он встает и следует за Танедой на кухню.   29 апреля, два года и три месяца с момента релиза «Порчи» Возможно, одна из лучших сторон пребывания во Франции –  это то, что никого здесь не волнует, что у него день рождения.  Хотя Двойной Черный был все так же популярен в Европе, прошло более двух лет с тех пор, как их альбом вышел, и некоторые фанфары здесь утихли. «Падающая Камелия» хорошо зарекомендовала себя внутри страны, но не была так хорошо известна за рубежом. Итак, Чую все еще узнают довольно часто, но это ничто по сравнению с тем, когда он был в Лос– Анджелесе. Чуя все равно не против встречаться с фанатами, никогда не возражал. Ему бы понравилось немного больше, если бы чьей– то любимой песней хотя бы, блять, однажды не была «Порча», но это маловероятно.  В основном он околачивается в офисе и в своем арендованном доме. Чуя, наконец, немного улучшился во французском, но он все еще не так часто выходит. Он не так уж много знает людей вне работы. К тому же, он обычно слишком занят, чтобы много исследовать. Была причина, по которой раньше было пять руководителей, не то, чтобы Чуя собирался указывать на это. Единственный человек, который сегодня сказал ему что– то по поводу его дня рождения, –  это Симон, и все, что она подарила ему, это его обычную кружку чая и круассан. Чуя должен серьезно повысить ей зарплату. Он, вероятно, услышит поздравления от своих друзей позже, когда в Лос– Анджелесе наступит его день рождения. Он пытался сказать всем, чтобы они не поднимали шума. Но он делает это каждый год, и это все еще не сработало. В прошлом году Коё купила ему гребаную лодку из всех возможных подарков. Она находится на складе дома (потому что он понятия не имеет, как управлять лодкой, и у него нет времени учиться). Чуя полон решимости не допустить, чтобы сегодняшний день был таким, как в прошлом году. Он решил, что не будет думать о человеке, с которым он раньше праздновал (и как, черт возьми, его день рождения превратился в день другого гребаного человека?) Утром Чуя сидит за столом и пьет чай, читая свое письмо, когда дверь его кабинета распахивается, ударившись о противоположную стену с сильным грохотом. Он очень застигнут врасплох. Никто никогда раньше здесь не врывался в его кабинет.  –  С днем рождения тебя, –  поет гребаный Мотоджиро Каджи, входя внутрь. Он указывает на Чую, когда заходит в комнату с широкой улыбкой на лице. –  С днем рождения тебя, –  поет Гин, появляясь следующей. Ее голос не такой отточенный, как у Каджи, но удивительно девичий и милый. Ее улыбка становится нехарактерно большой, когда она врывается в комнату. –  С днем рождения, Чууууууя, –  напевает Тачихара, проскальзывая в комнату на коленях. Его голос, с другой стороны, очень грубый, но он произносит слова громко и со смаком.  –  Я не буду этого делать, –  отказывается Рюноске Акутагава, стоя в дверях и скрестив руки на груди. Он сердито смотрит на других людей в комнате. Каджи громко стонет и опускает голову на руки.  –  Ты –  воплощение кайфолома, Маленький Геккон, –  скулит Каджи, поднимая голову и свирепо глядя на Акутагаву.  –  Я же сказал тебе перестать называть меня так, –  сердито произносит Акутагава.  На этих словах Чуя уже больше не может сдерживать смех. Он встает и обходит стол, помогая Тачихаре подняться на ноги, а затем заключает его в объятия.  –  Какого хрена вы, ребята, здесь делаете? –  интересуется он, отталкивая Тачихару, чтобы обнять Гин следующей. –  Девятнадцатилетие мужчины –  очень важный обряд посвящения, –  наставительно говорит Каджи. Они с Чуей стукаются кулаками в знак приветствия. Чуя закатывает глаза. Он даже не пытается поприветствовать Акутагаву. Тот все еще дуется в дверях. –  Мы не хотели, чтобы ты был один, –  сообщает Гин. Если бы это сказал кто– нибудь другой, это могло бы прозвучать как жалость. Но Гин произносит это, просто как факт. –  Плюс, –  начинает Тачихара с ухмылкой, –  каникулы во Франции, детка. –  И Хироцу заставил нас взять нашего маленького ученика, –  Каджи указывает на Акутагаву. Хмурый взгляд того только усиливается. –  Он, вероятно, не хотел застрять наедине с Князем Тьмы. –  Я не ваш ученик, –  говорит Акутагава тоном человека, который произносил эти слова уже много раз. Он вздыхает, и его хмурый взгляд незначительно уменьшается, когда он смотрит на Чую. –  С днем рождения, исполнительный директор Накахара. –  Не могу поверить, что раньше я считал, что это Гин напрягает, –  бормочет Тачихара Чуе. Гин явно слышит его и бьет его по руке. Чуя улыбается и качает головой: –  Спасибо, Акутагава. Я все еще не могу поверить, что вы, ребята, здесь. Разве вы не должны работать над своими альбомами? –  Чтобы писать, нужен жизненный опыт, –  беззаботно отвечает Каджи. –  Слишком долгое пребывание на одном месте подавляет творчество. –  Заткнись нахуй, –  говорит Чуя, при этом смеясь.  –  Извините, мистер Накахара, –  Симон появляется позади Акутагавы. –  Я пыталась остановить их от вторжения, но не получилось. Они все начинают смеяться, кроме Акутагавы.  –  Не волнуйся об этом, Симон, –  Чуя пытается сдержать хихиканье. –  Эти идиоты не стали бы тебя слушать. Мне придется провести остаток дня, разбираясь с нашими нежданными гостями. Увидимся завтра. –  Хорошо, сэр, –  Симон уходит с намеком на улыбку на лице. –  Итак, –  начинает Тачихара. –  Куда едем? Пару часов спустя они все оказываются на пляже перед домом Чуи. Этот район является частной собственностью, и в любом случае в апреле на пляже не так уж много людей. Но никого из них это не волнует, они согреваются, двигаясь и выпивая. Гин, Тачихара и Акутагава бросают фрисби. Или, скорее, Гин и Тачихара бросают фрисби друг в друга самым сложным способом, на который они только способны, так что другой должен подпрыгивать и нырять, чтобы поймать его, а затем Гин время от времени бросает его своему брату. Чуя сидит в одном из шезлонгов с Каджи, наблюдая за ними с бокалом вина в руке. Он смеется, когда Мич сметает песок после того, как Гин бросает фрисби через голову. Каджи тоже немного фыркает, потягивая пиво. Он растянулся в кресле, зарывшись пальцами ног в песок. Он задает вопрос, которого Чуя ждал, небрежным голосом, но при этом делает это тихо, чтобы никто больше не мог их услышать.  –  Так ты действительно ничего не слышал об этом забинтованном чудаке с тех пор, как он ушел? Чуя должен восхититься смелостью Каджи за то, что он, по крайней мере, спросил его.  –  Нет, –  легко отвечает он, делая большой глоток вина. –  И скатертью дорога. –  Раньше вы двое были, типа, одержимы друг другом, –  Каджи морщит нос. –  Это было довольно отвратительно. –  Отвали, –  говорит Чуя, но все равно смеется. Если бы это сказал кто– то другой, кроме Каджи, он был бы в ярости (или бесконечно более ужасный вариант –  мрачным и меланхоличным). Но нет, ни капли жалости в тоне Каджи. Ему просто искренне любопытно. –  Как продвигается твой альбом? –  интересуется Чуя, меняя тему, пока его веселье не испортилось. –  Твой новый, экспериментальный звук. –  Я слышу насмешку в твоем голосе, кроха, –  Каджи указывает на него пивом, что должно означать угрозу. –  Не думай, что только потому, что это твой день рождения, я не втащу тебе. –  Пожалуйста, –  Чуя ухмыляется. –  Мы оба знаем, что я могу ударить сильнее, чем ты. –  Мой альбом продвигается превосходно, –  надменно произносит Каджи. –  Я должен поблагодарить того, чья идея заключалась в том, чтобы я стал одиночкой и расправил свои гениальные крылья. –  Им, вероятно, не нужна благодарность, –  Чуя допивает свое вино и слегка зарывает бокал в песок, чтобы тот стоял вертикально. –  Они, вероятно, просто пожалели Тачихару и Гин за то, что им пришлось иметь с тобой дело, и хотели избавить их от головной боли. –  У тебя здесь довольно миленько, –  говорит Каджи, указывая вокруг себя. –  Еда, выпивка, горячие французы. Сначала я подумал, что ты сошел с ума, когда услышал, что ты выбрал это место вместо Парижа. –  Здесь есть свои плюсы, –  Чуя слегка пожимает плечами. Этот момент –  определенно один из них. –  Я думаю, я мог бы остаться, –  небрежно бросает Каджи, как будто эта мысль только что пришла ему в голову. –  В конце концов, единственное, что мне действительно нужно, чтобы писать музыку, –  это мой блестящий ум. Лос– Анджелес слишком душный для меня. –  Ты останешься? –  переспрашивает Чуя, не в силах скрыть волнение в своем голосе. –  Как долго? –  Ну, ты здесь до конца лета, верно? – Каджи ухмыляется Чуе. –  Я просто поеду с тобой, когда ты будешь возвращаться. –  Ты имеешь в виду, что я застрял с тобой до августа? – Чуя пытается казаться раздраженным по этому поводу. –  О, мы собираемся поставить этот город на уши, Малышка Рэд, –  заявляет Каджи, ухмыляясь при этом почти все зубы. –  С нетерпением жду этого, Лимонный Ублюдок, –  Чуя улыбается ему в ответ. Каджи хихикает и допивает остатки своего пива, когда остальные возвращаются, чтобы присоединиться к ним. Тачихара слегка запыхался, ложась на песок перед ними. Гин совсем не выглядит так, будто она закончила, когда садится на свое полотенце. Акутагава опускается рядом с ней, выглядя менее раздраженным, чем когда они только приехали. –  Прошло слишком много времени с тех пор, как мы вчетвером проводили время вместе, –  говорит Каджи, его тон колеблется где– то между насмешкой и искренностью. –  Мы должны как– то отметить это событие. –  Я знаю, что мы можем сделать, –  немедленно подает голос Тачихара, ухмыляясь и поднимая брови. –  Только не это снова, –  Гин закатывает глаза. –  Почему я единственный оставшийся настоящий Черный Ящер? – драматично вопрошает Тачихара. Он вскрикивает от боли, когда Гин пинает его. –  Какая у тебя грандиозная идея, Мич? – интересуется Чуя. Такое ощущение, что они снова вернулись в турне и тусуются сейчас вместе после концерта. Чуя не чувствовал этого целую вечность. –  Тачихара, –  говорит Гин, и никому никогда не удается произнести его имя с такой насмешкой, как ей, –  продолжает пытаться заставить меня сделать одинаковые татуировки в виде ящерицы вместе с ним. –  Черной ящерицы, –  поправляет Тачихара, ухмыляясь ей. Она снова закатывает глаза. –  Все татуировки черные, если ты не попросишь в цвете, –  категорично обрубает Гин. Очевидно, что они обсуждают это уже не в первый раз. –  Ты ожидаешь, что я испорчу свое прекрасное тело рептилией? – Каджи обиженно прижимает руку к груди. –  Я в деле, –  объявляет Чуя уверенно. Все перестают делать то, что они делали, и удивленно смотрят на него. –  Здесь есть куча тату– салонов, в которые мы можем сходить. Лицо Тачихары светлеет: –  Слово именинника –  закон! –  Я этого не сделаю, –  вмешивается Акутагава, выглядя еще более несчастным, чем когда он впервые появился в кабинете Чуи.  Остальные разразились смехом, Чуя чуть не свалился с шезлонга от такой силы. Даже Гин не может не хихикать над своим братом, вынужденная прислониться к Тачихаре, чтобы удержаться на ногах. Каджи смеется, наверное, сильнее всех. Все это заставляет Чую улыбаться так сильно, что почти больно. Это гораздо лучше, чем если бы он заперся в своем кабинете. Он никогда особо не заботился о подарках, но этот –  далеко за пределами того, о чем он мог бы просить. Это не самый лучший его день рождения (лучшим было его семнадцатилетие, о котором он отказывается думать сегодня), но это очень, очень близкий номер два.   Дазай проводит 29 апреля, взяв выходной от написания песен, свернувшись калачиком на диване Танеды с книгой и чашкой чая в руках (хотя он по– прежнему не любит этот напиток). И если позже той ночью он пересматривает старые видео с определенным дуэтом вместо того, чтобы спать, –  ну, никто не должен об этом знать. Конец мая, два года и четыре месяца с момента релиза «Порчи» Пребывание в Марселе резко изменилось с тех пор, как Каджи остался. Если раньше Чуя почти не проводил время в городе, то теперь Каджи вытаскивает его почти каждую ночь. Чуя ел вне дома и пил французское вино, когда был один, но теперь он хорошо знаком со всеми клубами и барами Марселя. В течение дня Чуя выполняет свою работу. Он в основном держит все на плаву. Работа, связанная с музыкой, на самом деле сейчас для него самая легкая. То, что отнимает больше всего времени, –  это административные вопросы. Коё гораздо лучше разбирается в этом деле с целованием задниц, чем он, но он единственный, кто находится в Европе. Чуя должен посетить другие звукозаписывающие компании здесь, чтобы попытаться установить связи для PMR. Обычно это всего лишь однодневная поездка туда или сюда. Каджи все еще ноет и обвиняет его в том, что он бросает его, когда Чуя уходит. Чуе нравится думать, что Каджи работает над своим альбомом днем, но на самом деле он не хочет спрашивать его об этом. Чуя отказался позволить ему остаться с ним, заявив, что убьет Каджи, если ему придется проводить с ним так много времени. Итак, у Каджи есть своя квартира, которую он выбрал, чтобы жить ближе к центру города, чем к пляжу. Каджи все еще постоянно раздражает его, но он не может отрицать, что ему стало намного веселее. Сначала Чуя не знал, что и думать о ночной жизни Франции, но теперь он действительно отлично проводит время. Музыка чаще всего просто громкая и насыщенная басами, но Чуя старается не быть снобом по этому поводу. Едва ли кто– то когда– либо заботится о том, кто они, когда они на улице или посреди танцпола с напитками в руках. В отличие от Чуи, Каджи отказывается учить французский и полон решимости обойтись своим «остроумием и харизмой». У Чуи заболела голова от того, как сильно он смеялся, когда Каджи сказал ему это. Это работает на удивление хорошо для него. Он заставляет Чую делать заказ за него, когда они получают еду или напитки, а затем ему каким– то образом удается убедить нескончаемый поток людей пойти с ним домой. Он почти никогда не возвращается в свою квартиру один. Чуя по большей части был в хорошем настроении в течение нескольких недель, только мысли о Дазае иногда угрожали подкрасться. Но Чуя держал их в страхе своим новым образом жизни, постоянно находясь в движении. Или это происходило до сих пор. Интересно (в каком– то ебанутом смысле), что в прошлом году он почти не отреагировал на годовщину. Он имел это в виду, когда Дазай спросил, стоит ли ему приехать, и Чуя отказался, сказав, что все в порядке. С ним было все в порядке. Он не чувствовал себя супер весело, но он справился с этим довольно легко. В этом году дела идут не так хорошо. Как будто его воспоминания крутятся на бесконечном повторе у него в голове. Чуя почти не спал последние пару дней. У него начинают появляться темные круги под глазами. Он потерял обоих людей, с которыми мог бы поговорить об этом. Чуя, конечно, не собирается обсуждать с гребаным Каджи это дерьмо. Поэтому он делает все возможное, чтобы подавить эти мысли. Он пошел с Каджи в его любимый клуб сегодня вечером, несмотря на то, что был немного измотан. Все лучше, чем оставаться наедине со своей головой. Прямо сейчас Чуя танцует с парой блондинок, пьет пиво и покачивает бедрами в такт (к сожалению, вино слишком легко разливается, и Каджи заставил его переключиться на пиво после того, как он слишком много раз облил его красным вином). Чуя стал очень хорош в том, чтобы быстро заводить друзей, пока Каджи не рядом и флиртует с другими людьми. Не то чтобы Чуя возражал, он, вероятно, убил бы Каджи, если бы ему пришлось слушать его подкаты вблизи. Или заткнул рот. Большая часть музыки, которая здесь играет, на французском, и Чуя счастлив, когда может чему– то из нее подпеть. В любом случае, многое из этого –  ремиксы, но темпы изменились и стали более оптимистичными. Он чуть не рассмеялся, когда в первый раз услышал «Тошноту» Жан– Поля Сартра, пока тусовался, –  слова об экзистенциализме, которые гремели, пока люди прыгали вверх и вниз. Чуя сейчас еще больше забавляется, танцуя под музыку Джейн Остин «Чувство и чувствительность». Ему придется написать Джейн об этом. Ей бы это понравилось. Ему интересно, как поживает она и остальная старая команда Тачихары, –  прошло действительно много времени с тех пор, как он их видел. Воздух в комнате резко меняется, когда начинает играть следующая песня. Вступительные строки не сопровождаются музыкой. Чуя стоит замерев, когда слышит собственный голос через динамики. –  О, дарители темной немилости, –  звучит рев. В комнате раздаются радостные крики, и почти все вокруг него присоединяются ко второй строчке, делая шум практически оглушительным. –  Не будите меня вновь. Затем ритм падает, и Чуя даже не может уловить, как люди прыгают и кричат в такт песне. Его зрение становится нечетким, и он смутно осознает, что он двигается. Он снова не чувствует себя полностью вменяемым, пока не пробирается в туалет, не становится на колени в одной из кабинок перед унитазом и не опорожняет желудок. Ему хотелось бы верить, что слезы, которые текут из его глаз, просто вызваны рвотой, когда он вытирает их. Чуя все еще прекрасно слышит песню сквозь тонкие стены этого места. Он кашляет, но больше не рвет, когда раздается голос Дазая, и поверхностно дышит, становясь на колени на грязный пол в туалете. Чуя прижимает руки к глазам, пытаясь унять легкую дрожь своего тела. Он испытывает отвращение к самому себе и своей беспомощности из– за одной гребаной песни, песни, которую он слышал уже миллион чертовых раз. Примерно на середине следующей песни Чуя достаточно собрался с духом, чтобы выйти из кабинки, со стыдом смывая блевотину в унитаз. Там еще один парень моет руки у раковины, и он смотрит на Чую, когда тот подходит, остекленевшим жестким взглядом. –  Вы Чуя Накахара? –  спрашивает он слегка невнятно. –  Нет, –  резко отрицает Чуя и быстро моет руки, чтобы убраться отсюда к чертовой матери.  Дверь в туалет открывается, прежде чем он успевает уйти, и входит Каджи. Его глаза находят Чую, и он вздыхает себе под нос. –  Вот ты где, –  улыбка Каджи откровенно фальшивая. –  Давай свалим, Малышка Рэд. Музыка здесь сегодня просто дрянь. В любую другую ночь Чуя поспорил бы с ним. Он бы попытался сделать вид, будто это не имеет значения. Он бы не принял жалость и ложь. Но он просто не может прямо сейчас.  –  Конечно, –  отвечает Чуя немного хриплым голосом. –  Вы Мотоджиро Каджи? –  спрашивает незнакомый мужчина, который все еще стоит в туалете, теперь прислонившись к стойке. Он смотрит на Каджи, подняв брови. –  Шел бы ты домой, приятель, –  пренебрежительно бросает Каджи, хватая Чую за руку и начиная тащить его из клуба. Чуя позволяет ему, они шныряют вокруг других людей, чтобы пробраться к выходу. Чуя, наконец, стряхивает хватку Каджи, когда они выходят на улицу, отчего в ушах слегка звенит после долгого пребывания в шумном клубе. Чуя пытается сделать, как он надеется, незаметный глубокий вдох. Вкус желчи у него во рту мешает расслабиться. Раздражает, что они находятся слишком далеко от моря, чтобы услышать его или почувствовать запах соли. –  Ты можешь переночевать у меня, если хочешь, –  предлагает Каджи все еще бесстрастным тоном. Он настолько не в своей тарелке, что это почти смешно. –  Мы всего в квартале от моего места. Чуя хочет сказать ему "нет". Вместо этого он говорит: –  Хорошо. Они вообще не разговаривают, когда идут в квартиру Каджи. Каджи укладывает его с одеялом и подушкой на диван, и Чуя благодарит его, стараясь казаться нормальным. Ни один из них не чувствует себя спокойно, когда Каджи оставляет его, чтобы уйти в спальню. Чуя провел здесь не так много времени, но, к счастью, он довольно быстро засыпает, из– за сочетания алкоголя и того, как мало он спал в последнее время. Чуя глубоко сожалеет о своем решении не идти домой, когда он просыпается от того, что Каджи трясет его с выражением лица, колеблющимся где– то между недоумением и беспокойством. Чуя отталкивает его, как только полностью просыпается, одновременно крайне смущенный и взвинченный. Он подтягивает одеяло ближе к себе, пристально глядя на Каджи. –  Ты типа пиздец, как метался, –  говорит Каджи с до сих пор протянутыми руками. –  Да, это называется кошмар, –  отвечает Чуя резким голосом. Он встает и подходит к двери на балкон, открывая ее и выходя наружу, захлопнув за собой. Он прислоняется к перилам, разглядывая город вокруг. Это что– то среднее между ночью и днем, небо цвета смеси черного с розовым, начинающим наползать. Чуя не знает, что, черт возьми, сказать Каджи. В первую очередь он зол на себя за то, что остался здесь. О чем он только думал? Чуя не знает, сколько времени прошло, прежде чем он услышал, как дверь на балкон открывается, а затем снова закрывается. Каджи подходит к нему и предлагает тарелку. –  Хочешь яичницу– болтунью? – интересуется тот осторожным тоном. –  Какого хрена? – Чуя слишком застан врасплох, чтобы поддержать свой гнев, стыд или еще что– то. Он недоверчиво смотрит на тарелку с яичницей. –  Ты явно чертовски расстроен, –  теперь уже Каджи звучит слегка сердито. –  А некоторые люди любят поесть, когда они расстроены. И у меня здесь больше ничего нет! Каджи кричит на него и предлагает ему яичницу– болтунью –  это уже слишком. Чуя хватает предложенную тарелку, фыркая от нелепости. Он съедает всю порцию, пока Каджи наблюдает и остается необычно тихим. Он остается таким даже после того, как Чуя заканчивает и ставит тарелку на столик. –  Чем ты занимался до того, как работал в Port Mafia Records? –  спрашивает Чуя, чтобы нарушить молчание. Он продолжает смотреть на город вместо того, чтобы смотреть на Каджи. –  Ничем, –  отвечает Каджи, не кажущийся удивленным неожиданным вопросом или темой. –  Я только– только закончил среднюю школу, когда со мной подписали контракт. Мои родители были просто счастливы, что я съезжаю. –  Я никогда не знал своего отца, но моя мама мертва, –  сообщает Чуя бесстрастным голосом. Он по– прежнему не смотрит на Каджи. –  Она не умерла спокойно. Это то, о чем у меня был кошмар. –  Пиздец, –  произносит Каджи через мгновение. –  Почему ты мне это рассказываешь? Он кажется более растерянным, чем когда– либо. –  Потому что я не хочу когда– то снова заводить этот разговор, –  Чуя поворачивается к нему с серьезным выражением лица. –  Не буди меня в следующий раз. –  Если ты этого хочешь, –  Каджи пожимает плечами, и, похоже, просьба его не беспокоит. –  Я не помню, чтобы у тебя были такие проблемы в турне.  –  Так бывает не всегда, –  теперь голос Чуи полон разочарования. –  Это гребаное время года. Если бы я мог каким– то образом перенести жизнь в июнь, я бы, блять, так и сделал. –  Так почему бы тебе этого не сделать? – Каджи выгибает бровь. –  Что ты имеешь в виду? –  Чуя прислоняется к перилам, но на этот раз лицом к Каджи. –  Ты, черт возьми, один из руководителей Port Mafia Records, –  Каджи закатывает глаза, как будто ответ очевиден. –  Если ты хочешь взять отгул, возьми отгул. Не придумывай никаких оправданий. Просто, сука, сделай это. –  Ха, –  выдыхает Чуя, скрещивая руки на груди. Он на секунду задумывается над этим. –  Тогда увидимся в июне. Спасибо за яичницу.  Он направляется к балконной двери, бросая на Каджи последний взгляд. –  Увидимся позже, –  Каджи возвращается к своей более нормальной версии, полной высокомерия и самодовольства.  Чуя закатывает глаза и больше ничего не говорит, закрывая за собой дверь и оставляя Каджи одного. Он выходит из квартиры и направляется обратно к своему дому. Но он не заходит внутрь, когда добирается дотуда. Вместо этого он идет на пляж и садится прямо рядом с волнами. На самом деле, он знает, что не может отличить Средиземное море от Тихого океана, но что– то в этом не совсем то же самое. На одну секунду он жалеет, что разбил Петрюс, который его немного заземлял. Он быстро отметает это желание, у него и так достаточно забот прямо сейчас, не нужно добавлять лишнее. Чуя достает телефон и набирает номер, на который он не звонил, начиная с октября. Он ждет, когда пройдут гудки, зная, что не получит ответа. Звук голоса на автоответчике усиливает его хватку на мобильнике. –  Вы позвонили Артуру Рембо, –  раздается низкий голос в трубке. –  Я не могу ответить на ваш звонок прямо сейчас. Оставьте свое имя и номер, и я вскоре перезвоню. Чуя принял импульсивное решение перевести мобильный телефон Артура на свои личные расходы вместо того, чтобы отменить его, когда был в Японии. Он почти не задумывался об этом с тех пор, но прямо сейчас ему чертовски нужно с кем– то поговорить. –  Привет, Артур, –  произносит Чуя в телефон, улыбаясь всей глупости происходящего, но не способный отрицать, насколько это помогает. – Прошло много времени с нашего последнего разговора. Мне нужно во многом тебя просветить. Марсель так же прекрасен, как ты и говорил.   –  В чем твоя проблема? –  спрашивает Танеда. Его обычная улыбка исчезла, теперь на ее месте серьезное выражение. Его глаза суровы, когда он смотрит на Дазая. –  У меня нет проблем, –  весело отвечает тот, одаривая Танеду огромной улыбкой. Это ни на йоту не искренне. –  Прекрати притворяться, –  хладнокровно командует Танеда. –  Ты вел себя, как ребенок, в течение нескольких дней, и я пытался игнорировать это. Но, похоже, ты не планируешь останавливаться. Так в чем же проблема? Дазай хмурится, скрещивает руки на груди и смотрит в потолок своей комнаты. Он пристально разглядывает его со своего места на кровати, в то время как Танеда противостоит ему с порога. Дазай не ожидал такого, хотя в последнее время он вел себя, как мальчишка. –  Твои детективные инстинкты подсказали тебе, что что– то не так? –  с усмешкой спрашивает Дазай, снова садясь. – Мало того, что я застрял здесь, теперь ты хочешь, чтобы я вел себя так, будто рад этому. –  Я не хочу, чтобы ты как– то по– другому вел себя, Дазай, –  говорит Танеда, не реагируя на попытки Дазая подразнить. Он вздыхает и смотрит в пол. –  Я не твой тюремщик. На самом деле, я вообще никто для тебя. Я предложил тебе остановиться здесь, потому что думал, что тебе не помешает вырваться из– под каблука PMR, –  он снова поднимает взгляд на Дазая, слегка нахмурившись. –  Но ты можешь уйти в любое время. Я могу помочь тебе найти другое место для ночлега, если ты этого хочешь. Дазай чувствует, что борьба покидает его после этого предложения. Это не то, чего он хочет, это даже близко не так. Чего он действительно хочет, так это чтобы кто– нибудь вернулся в прошлое и вырвал Чую из рук его матери, прежде чем она сможет вонзить в него свои когти и отравить ложью. Но Дазай не может рассказать об этом Танеде. Это не его история, чтобы рассказывать. Чуя, возможно, и разорвал их партнерство, но Дазай никогда бы так не предал его доверие. Не по поводу этого. Он никогда не рассказал бы об этом ни одной живой душе. Дазаю просто придется молча смириться с ужасным гневом, который пробуждает в нем это время года. Он не ожидал, что это ударит по нему так сильно в этом году, когда отношения между ним и Чуей разладились. Но от этого почему– то стало еще хуже. Несправедливо, что он должен сидеть здесь и практически наживать себе язву из– за того, кто его ненавидит.  Но он не может перестать представлять Чую на том пляже в Чикаго; то, как он сказал, я все еще не могу перестать верить, что я тот, кем она меня назвала, после того, как он часами смотрел на море в одиночестве. Дазай не может перестать думать о том, как ночь за ночью ему приходилось будить Чую после проигрывания «Порчи» , как он прижимал его к себе и хотел, чтобы сны были у него, хотя бы на одну ночь, чтобы дать Чуе передышку. Дазай никогда не мог сделать ничего существенного, чтобы избавить Чую от этой боли, а теперь он вообще ничего не может сделать. Его бесполезность заставила его напрячься, и именно поэтому он набросился на Танеду. Все эти негативные мысли вывели его из равновесия, и ему некуда было деть свое смятение. Но есть кое– кто более достойный его ярости, чем Танеда, кого Дазай, возможно, ненавидит даже больше, чем Мори. К нему приходит идея. –  Это не то, чего я хочу, –  говорит Дазай. Он бросает на Танеду испытующий взгляд. –  Танеда, ты полицейский. Я знаю, что осквернение могил является преступлением, но насколько строго это соблюдается? Могу я немного повредить чью– то могилу? Танеда выглядит озадаченным такой сменой темы: –  Это очень строго соблюдается. Вообще любой ущерб преследуется по закону. –  Я понял, –  Дазай подпирает подбородок рукой. –  Считается ли словесное оскорбление осквернением? –  Нет, –  Танеда все еще выглядит очень смущенным и теперь слегка обеспокоенным. –  Тебя не могут арестовать за словесное оскорбление могилы. –  Ясно, –  Дазай встает и начинает облачаться в свою выходную маскировку. –  Мне нужно кое– куда сходить. Я буду менее своевольным, когда вернусь. –  Тебя подвезти? –  интересуется Танеда. Его брови нахмурены, когда он смотрит на Дазая, но он не задает ему дальнейших вопросов. –  Со мной все будет в порядке, –  Дазай пренебрежительно машет рукой. Он быстро заканчивает собираться и отправляется на кладбище на другом конце города. Он использует прогулку, чтобы подготовить то, что он хочет сказать. Наконец он добирается до указанной могилы и задается вопросом, сколько времени прошло с тех пор, как кто– то еще посещал ее, когда он смотрит на имя: Фуку Кашимура. Он сильно сомневается, что Чуя когда– нибудь придет сюда. И Чуя сказал ему, что его мать не общалась ни с кем другим из их семьи.  –  Здравствуйте, мисс Кашимура, –  официально приветствует Дазай. –  Я здесь, чтобы сообщить вам, что вы –  кусок мусора. На самом деле, я считаю, что мусор –  слишком хорошее описание для вас. Вы хуже, чем мусор. Мне не жаль, что вы мертвы. Вы были грязью на этой земле. –  Он заслуживал лучшего, чем вы, –  продолжает Дазай. На этот раз он не пытается скрыть свои эмоции, он позволяет своему гневу и опустошению проявиться в полную силу. –  Вы были его родителем. Вы должны были защищать его, а не превращать в оружие против самого себя. Как вы могли не видеть, насколько он был человечным? –  Вы не сломали его, –  глаза Дазая слегка слезятся. –  Он вырос и стал феноменальным певцом, лучшим голосом, который я когда– либо слышал. Музыка, которую он пишет, захватывает дух, и слушать ее –  настоящий подарок. Каждая публика, для которой он играет, мгновенно влюбляется в него. –  И он добрый, –  тихо произносит Дазай, чтобы его голос не дрогнул. –  Он добрый, заботливый и храбрый. Он не боится быть честным, даже когда это трудно. Он слишком лоялен и продолжает по глупости доверять самым худшим людям, но это не совсем его вина . –  Спасибо за внимание, –   заканчивает Дазай холодно. –  Наслаждайтесь адом. Поздравляю с тем, что вы заслужили мою вечную ненависть, хотя мы даже никогда не встречались. Скорее всего, я приду сюда через год. Дазай уходит, ощущая при этом множество вещей. Но в целом он чувствует себя немного легче. Он решает оставить все это позади. Дазай всегда был довольно хорош в отделении вещей и эмоций друг от друга, это просто подвергнет его умение испытанию. По крайней мере, он будет гораздо добрее к Танеде.   Июнь, два года, четыре месяца и одна неделя с момента релиза «Порчи» Чуя возвращается из своего отпуска с новой целью. Вместо того,  чтобы пойти в офис в первый день июня, он направляется в квартиру Каджи. Добравшись, он быстро и настойчиво стучит в дверь, слегка нетерпеливый. Он обдумывал эту идею уже несколько дней. –  Черт возьми, –  ругается Каджи, открывая дверь. Он пристально смотрит на Чую. –  Чего ты хочешь? –  Позволь мне спродюсировать твой альбом, –  говорит Чуя, протискиваясь мимо него, чтобы войти в квартиру. Он не формулирует это как вопрос. –  Ты слишком сильно перепил, пока отсутствовал? –  спрашивает Каджи, явно не соглашаясь на полу– требование Чуи без убеждения. –  Ты не продюсер. –  Я также не был автором песен, но я выиграл пять Грэмми, когда мне было шестнадцать, –  напоминает Чуя, не колеблясь в своей уверенности. –  Позволь мне спродюсировать твой альбом. –  Почему? –  Каджи поднимает руки в явном замешательстве. Чуя думал о том, что изменилось между этим годом и прошлым, что заставило его так сойти с рельсов. Отсутствие Артура и Дазая было фактором, способствующим этому, но это не было основной причиной. Артур и Дазай оба помогли ему почувствовать себя человеком (ну, Дазай больше, чем Артур, но это, блять, сейчас не в центре внимания), но до этого у него было кое– что еще.  Даже когда он играл посредственную поп– музыку с Овцами, музыка заставляла его чувствовать себя более спокойным, более похожим на себя. Или той версией себя, которой он хочет быть. Чуя не любит того, кем он стал с августа прошлого года; этого нетворческого человека, который сидит сложа руки и занимается бумажной работой, в то время как другие находятся в центре внимания. Чуя никогда не занимался музыкой ради славы, он занимался ей ради того, как она заставляла его себя чувствовать. Он все еще не может смириться с написанием альбома для себя о своей собственной жизни, поэтому помочь своему... другу (и, тьфу, нелегко признать, что это то, чем Каджи является для него сейчас) – лучший следующий этап. Чуя получил огромное удовольствие, играя с Черными Ящерицами после того, как они с Каджи пришли к согласию. Когда дело доходит до музыки, они не так сильно отличаются друг от друга, как ему показалось сначала. У них обоих есть дикая жилка, которая немного присуща Тачихаре и Гин, но не до такой же степени. Чуя уверен, что теперь они с Лимонным Ублюдком знают друг друга достаточно хорошо, чтобы вместе создать что– то действительно замечательное, даже если они все время будут бодаться. –  Я хочу снова писать музыку, –  спокойно говорит Чуя и уверенно встречает взгляд Каджи. –  Я знаю, что могу помочь тебе сделать твой альбом выше всяких похвал. –  Так напиши свой собственный гребаный альбом, –  Каджи хмуро смотрит на него. –  Не лезь в мой. –  Ты топчешься на месте, не так ли? – интересуется Чуя, в его голосе слышится легкая насмешка. –  Вот почему ты на самом деле здесь. Ты, блять, застрял и не хочешь этого признавать. –  Следи за языком, Малышка Рэд, –  мрачно предупреждает Каджи, пристально глядя на Чую. Чуя не отступает: –  Я прав, не так ли? Но я могу тебе помочь. Писать для сольного исполнителя иначе, чем для группы. Я знаю, как это работает. И я всегда лучше разбирался в тонкостях музыки, чем ты, и ты это знаешь. Каджи резко смеется.  –  С чего ты взял, что я снова захочу с тобой работать? –  пренебрежительно спрашивает он. –  Мне надоело, что ты пытался приказывать мне в Черных Ящерицах. –  Теперь мы понимаем друг друга, –  Чуя скрещивает руки на груди. –  На этот раз я не собираюсь пытаться приручить тебя. Ты по– прежнему будешь главным. Но я могу помочь тебе использовать чувства и идеи, которые у тебя есть, и превратить их во что– то сложное и утонченное, –  Чуя улыбается Каджи, несмотря на его видимую неохоту. –  Мы можем сделать чертовски экстраординарный альбом, –  произносит Чуя почти самодовольным голосом. –  Я знаю, что это то, чего ты хочешь, –  альбом номер один. –  Хироцу –  мой продюсер, –  нерешительно напоминает Каджи. Судя по выражению его лица, он явно воюет с самим собой. Чуе приходится подавить ухмылку. Он полностью зацепил его.  –  Этот старый чудак любит меня, –  говорит он, пожимая плечами. –  Я могу легко попросить его переложить работу на меня. –  Я главный, –  заявляет Каджи, тыча в него пальцем. –  Не ты. То, что я говорю, –  выполняется. –  В пределах разумного, –  соглашается Чуя, позволяя себе лишь намек на улыбку. –  В пределах разумного? –  повторяет Каджи с драматическим стоном. –  Какого черта я соглашаюсь на это? Я уже ненавижу это. –  Ты хочешь удар по самолюбию или бестселлер? –  переспрашивает Чуя, теперь широко улыбаясь. –  О, да заткнись ты нахуй со своим высокомерным маленьким дерьмом, –  раздраженно бросает Каджи, закатывая глаза. –  Ты уже знаешь, что я собираюсь это сделать. Я буду сожалеть об этом. Я это знаю. –  Давай за работу, Лимонный ублюдок, –  Чуя широко ухмыляется ему. Каджи издает еще один громкий стон, но идет за нотами. Девятнадцатый день рождения Дазая проходит так же, как и большинство других его дней. Он встает и наливает себе чашку кофе из кофейника, который заварил Танеда, когда уходил ни свет ни заря этим утром. Он пьет кофе, работая над своей последней песней. Он читает часть книги, которую начал, сборник стихов под названием «Снова иду один» (не его обычный выбор, но Танеда очень рекомендовал его). Здесь тихо, спокойно. Это гораздо приятнее, чем его день рождения в прошлом году, когда он весь день работал. Конечно, в этом дне было одно небольшое светлое пятно, но, помимо этого, он был довольно паршивым. Один подарок этого не изменил. И в любом случае, Дазай решил, что его привязанность к этому конкретному подарку ошибочна (он все еще не может заставить себя выбросить его, но спрятал в одном из ящиков своей комнаты). После бурного года, который у него был, он не будет насмехаться над спокойным днем рождения без происшествий. Дазай никогда особо не любил отмечать свой праздник. Когда он был моложе, его родители всегда устраивали экстравагантные вечеринки, которые были больше для их друзей, чем для Дазая. Потом, когда он стал старше, они просто дарили ему дорогие подарки, которые его не интересовали. Он вроде как ненавидел свой день рождения до того, как начал получать песни в качестве подарков (о которых он сегодня не думает).  Так что Дазай доволен тем, как он провел день в тот вечер, когда Танеда зовет его на ужин. Он чувствует запах еды еще до того, как входит в кухню, –  жареный сыр и томатный суп из банки (Дазай ест домашнюю еду, но он не совсем уверен, что питается здоровее, чем раньше).  Дазай удивлен, увидев торт на столе. Тот покрыт разноцветной глазурью с воздушными шарами и танцующими животными. Он переводит взгляд с торта на Танеду и поднимает брови. –  Дазай, –  Танеда скрещивает руки на груди и бросает на него очень неодобрительный взгляд (на мгновение у Дазая возникает воспоминание о том, как он получал очень похожий взгляд от Хироцу). –  Почему я должен был узнать о том, что у тебя день рождения, из оповещения Google? Дазай слегка смеется. –  Я никогда не был ярым именинником, –  отвечает он легкомысленно и подходит ближе, чтобы проверить пирог, обмакнув палец в глазурь и слизав ее. Она очень приятна на вкус, что заставляет Дазая широко улыбнуться. –  Я купил его по дороге домой, –  Танеда стреляет хмурым взглядом в Дазая, когда он тем же пальцем делает еще один мазок глазури. –  Это был единственный торт, который у них был. –  Брось, Танеда, –  улыбка Дазая превращается в полуулыбку. –  Этот торт просто кричит о девятнадцатилетии. Танеда шлепает его по руке, когда он тянется за третьей порцией глазури: –  По крайней мере, сделай мне приятное и съешь немного настоящей еды, которую я приготовил. –  Конечно, шеф, –  говорит Дазай торжественно, отсалютовывая рукой, когда занимает свое место за столом. Он откусывает огромный кусок жареного сыра, чтобы довести дело до конца. Танеда фыркает, макая свой бутерброд в суп.  –  Как прошел твой день? Жук– песенник тебя укусил?–  он спрашивает об этом Дазая почти каждый день. –  Я написал прилично, –  отвечает Дазай. Он продал несколько песен с тех пор, как начал заниматься призрачным написанием в марте, но ни одна из них еще не была выпущена. Очень неприятно не участвовать в процессе записи, чтобы иметь возможность ускорить его. Он пытается просто продолжать выдавать песни, чтобы обуздать свое нетерпение.  –  Это хорошо, –  соглашается Танеда. Он никогда не говорит много о своей работе, не то чтобы Дазай спрашивал его об этом. Ему нравится, что ему не нужно многим делиться с Танедой и что тот не ожидает, что он будет проявлять интерес к его карьере. Ужин не сильно отличается от обычного, за исключением гигантского куска торта, который Дазай съедает после того, как доедает сыр на гриле. Танеда берет гораздо меньший кусок. Но Танеда не привлекает больше внимания к его дню рождения, чем это. Дазай испытывает огромное облегчение. Единственная другая необычная вещь, которая случается, –  это то, что Дазай получает сообщение после ужина, когда он возвращается в свою комнату и читает. Его телефон звонил и заваливал его сообщениями после того, как он впервые покинул PMR, но это прекратилось через некоторое время. Теперь он почти никогда не получает сообщений, за исключением нескольких от Танеды, когда тот задерживается на работе допоздна и сообщает, что ужин в этот вечер отменен. Дазай берет свой телефон с немного пересохшим горлом. Это длится всего секунду, но на эту единственную секунду он позволяет себе надеяться, что сообщение от человека, о котором он активно пытался не думать весь день.  Фактический отправитель сообщения является огромным сюрпризом в другом смысле. Дазай не может сдержать широкой улыбки, которая появляется у него, когда он читает SMS– ку. [20:04, Одасаку]: С днем рождения, Дазай! Я надеюсь, что у тебя был отличный день. Я скучаю по тебе, но я увижусь с тобой, как только выберусь отсюда. Я слышал, что ты ушел из PMR , я горжусь тобой. Дазай никогда не сомневался, что принял правильное решение, когда покинул PMR, но одобрение Оды заставляет его чувствовать себя более уверенным, чем когда– либо. Он хочет быть таким человеком, которого Ода, который бесконечно старается делать добро, может уважать. Раньше он не был им, но вещи меняются. Дазай усмехается, печатая свой ответ: Спасибо, Одасаку! :D Он не получает ответа, но ему все равно. И снова его единственные стоящие подарки на день рождения приходят в форме, которую он не ожидал. Но купленный в магазине торт и сообщение для него бесценны. Этот день прошел не на чрезвычайной высоте, как предыдущие несколько дней рождения, но его девятнадцатилетие далеко не паршивое. Девятнадцатого июня Чуя заканчивает свой день с небольшой помпой. Он на самом деле довольно продуктивен. Он отвечает на пару телефонных звонков, записывает несколько предложений по новому альбому Хакушу Китахары и уговаривает Каджи добиться некоторого прогресса в работе над его альбомом.  Прошло уже пару недель, и они с Каджи начинают входить в ритм. Чуя на самом деле был чрезвычайно впечатлен песнями, которые показал ему Каджи. Они были намного глубже, чем он ожидал от Каджи, исходя из его личности. Но текст наполнен умными образами и тонким блеском. Чуя спросил его, действительно ли он был тем, кто написал их, когда впервые прочитал. Каджи, сидя на диване, бросил в него подушкой со своего места. Хорошее настроение Чуи длится до тех пор, пока он не остается один в своем доме, сказав (солгав) Каджи, что у него куча дел сегодня вечером и он не может нянчиться с ним, занимаясь музыкой или тусуясь в баре. Но планы Чуи на ночь не состоят из какой– либо реальной работы. Вместо этого он заваривает себе чашку чая и потягивает его маленькими глотками, лежа на диване в гостиной с открытым ноутбуком перед собой. Прошло уже больше четырех месяцев с тех пор, как Дазай ушел. Прошло более пяти месяцев с тех пор, как Чуя разговаривал с ним лично. Это немалый промежуток времени. Это больше двадцати недель, больше ста пятидесяти дней. Этого времени достаточно, чтобы Чуя почувствовал некоторую дистанцию от него, чтобы он все еще не чувствовал эту постоянную и раздражающую связь между ними. В отличие от него самого, у которого всегда были толпы людей, заставлявших его праздновать свой день рождения, единственным человеком, который когда– либо действительно подталкивал Дазая к его дню рождения, был Чуя. И Чуя не хочет заботиться о том, есть ли у Дазая кто– нибудь, с кем он мог бы отпраздновать сегодня. Ему насрать, в порядке тот или нет. Чуя помнит, как в пятнадцать лет он думал, что потеря Овец будет той, от которой он никогда не оправится. Он думал о своих бывших товарищах по группе, как о своей семье. И если он будет предельно честен с самим собой, он все еще оставляет особое место в своем сердце для этих придурков, –  для детей, которые приняли его и дали ему дом в темных подвалах, которые они заполнили тусклыми песнями.  Чуя ненавидит Дазая гораздо сильнее, чем когда– либо ненавидел кого– то из членов Овец. И все же он здесь, тратит свое время на идиотское времяпрепровождение... На самом деле, он понятия не имеет, как это назвать.  Вместо того, чтобы провести эту ночь, выполняя свою работу, сочиняя музыку или гуляя с Каджи, Чуя проводит ее, слушая Нацумэ Сосеки и Мурасаки Сикибу в одиночестве. Он дает себе передышку от своей ярости и просто слушает музыку, о которой даже самый придирчивый человек, которого он знает, не смог бы сказать плохо. Он не уверен, что это значит. На следующий день Чуя ведет себя так, словно ничего не произошло. Июль, два года и пять с половиной месяцев с момента релиза «Порчи» Чуя даже не обращает внимания, когда песня начинается. Он включает свою любимую радиостанцию из Лос– Анджелеса в качестве фонового шума, когда пытается убрать свой дом. Он позволил себе его слегка запустить с тех пор, как проводил так много времени у Каджи. Альбом действительно продвигается. Чуя уже целую вечность не был так увлечен музыкой. Когда они, наконец, записывают песню «Идеал», Чуя чувствует себя на вершине мира. Это просто немного менее захватывающе, чем выступать на сцене. Он никогда не чувствовал такой заинтересованности в «Падающей Камелии». В отличие от нее, Чуя ощущает связь с нынешней музыкой. Каджи на самом деле не сопротивляется ему так сильно, как он думал. Кажется, он доверяет Чуе больше, чем когда они только начали сотрудничать (хотя это слово кажется не совсем точным, оно недостаточно враждебно настроено). Но теперь он позволяет Чуе пробовать свои идеи, не жалуясь постоянно. Основное внимание Каджи уделяется тому, чтобы они не меняли текст или то, что он называет «атмосферой» песни (он все еще чертовски сумасшедший). Чуя не подталкивает его к изменению чего– либо из этого. Он концентрируется на том, чтобы музыка текла и подчеркивала суть песни, а не отвлекала от нее. Он снова постоянно играет на пианино, клавиши все еще легко чувствуются под его пальцами. Это одна из немногих вещей, данных ему его мамой, которая в некотором роде не испорчена, –  инструмент всегда ощущается хорошо. Но не песня Каджи пугает Чую, когда он очищает свою гостиную от всего беспорядка, который в ней накопился. Это песня, которую он никогда раньше не слышал. Что– то в ней привлекает его внимание, его уши автоматически навостряются. Он не двигается, прослушивая песню целиком. Его чувство тревоги только растет. Как только она заканчивается, Чуя достает свой телефон, быстро вбивает название песни и ищет подробности о ней. Она называется «Беги, Мелос!» от певца по имени Фридрих Шиллер. Чуя знает о нем, ему понравился его альбом «Грабители», выпущенный пару лет назад. Но Чуя продолжает прокручивать страницу, пока не доходит до того, кто указан в списке авторов песни. Особенно выделяется одно имя –  Эрл Маккензи. Ему требуется секунда, чтобы собрать все воедино. Эрл Маккензи, Эрел Мак, Макрель. Это код, который мог бы понять только Чуя. Это было личное прозвище, слишком бессмысленное, чтобы объяснять или использовать его перед кем– то еще. И Чуя узнал бы песни Дазая где угодно, его образцы искусно созданных гармоний и почти идеальных композиций. Несколько мыслей приходят к нему в быстрой последовательности. Первое: слава гребаному дерьму, что Дазай не сдох где– нибудь в канаве. Следующее: он не будет тем, кто сообщит Мори, он скорее оторвет себе пальцы и никогда больше не прикоснется к пианино. И, наконец, и наиболее яростная: этот ублюдок. Чуя в ярости швыряет свой телефон на пол, разбивая его и разбрасывая осколки. В комнате теперь еще больший беспорядок. Ему плевать, –  возможно, сейчас он злее, чем был в первый раз, когда Дазай ушел.   Первая песня Дазая, призрачно написанная, наконец– то выходит после нескольких месяцев ожидания. «Беги, Мелос!» частично основана на старой греческой легенде, которую он прочитал в библиотеке Танеды. Он был приятно удивлен, когда Фридрих Шиллер взял ее в качестве сингла. До сих пор она была хорошо принята критиками и получает достойную ротацию на радио. Это не успех на уровне «Порчи», но, по мнению Дазая, эта песня может сгнить в аду. –  Я думаю, мне это нравится, –  говорит Танеда, для которого Дазай исполняет песню. Хотя он и не придает большого значения его вкусу в музыке, особенно если он такой же своеобразный, как и на книги. – Но я не уверен, что понимаю все. –  Музыка в глазах слушающего, –  Дазай пожимает плечами. Однако он улыбается. –  Или, скорее, в ухе слушающего. Танеда смеется над шуткой (и это вызывает у Дазая довольно ужасное беспокойство, –  что ужасное чувство юмора Танеды передается ему): –  Хорошая работа, ребенок. Приятно знать, что ты годишься для чего– то, кроме того, чтобы бездельничать. –  Очень поддерживающе, Танеда, –  весело говорит Дазай, нажимая на паузу в своем телефоне. Голос Фридриха обрывается. –  Знаешь, ты можешь называть меня Сантока, –  предлагает Танеда, удивляя его. Дазай поднимает на него взгляд и видит, что Танеда ухмыляется ему. Выражение лица совершенно искреннее. –  Только мои детективы на работе называют меня Танеда. –  Мне не нравится, когда меня называют Осаму, –  медленно произносит Дазай. –  Ни от кого. –  Это не то, что я имел в виду, –  говорит Танеда, или... Сантока. Он качает головой, но его глаза все еще добрые, когда они встречаются с глазами Дазая. Этот взгляд заставляет что– то дрогнуть в Дазае. –  Мое имя с рождения –  Осаму Цусима, –  имя, которое он не называл с четырнадцати лет. Дазай не добавляет остальную часть истории о том, что имя Осаму заставляет его думать о своих родителях. Что Дазай –  это имя, которое он выбрал, имя, которое он считает своим собственным.  Дазай никогда не думал о том, чтобы рассказать об этом Одасаку, своему самому верному другу. Или Чуе, его... на самом деле, выбор определения для Чуи –  это не то, что его интересует. И Сантока Танеда ему не друг. Дазай не разговаривает с ним, как с другом. Но Дазай без всяких сомнений знает, что тот оставит эту информацию при себе. Возможно, именно поэтому Дазай чувствовал, что может рассказать ему. –  В любом случае, Дазай подходит тебе больше, –  легко говорит Сантока.  Улыбка, которую Дазай дарит ему в ответ, возможно, одна из самых честных, которые он когда– либо показывал.   Август, два года, шесть месяцев и две недели с момента релиза «Порчи» Чувство, которое испытывает Чуя, выходя из самолета PMR в Лос– Анджелесе, просто потрясающее. Он дома. Такое ощущение, что прошла целая жизнь с тех пор, как он возвращался. Звуки города вокруг для него лучше, чем любая музыка, которую он может придумать прямо сейчас. Чуя не в состоянии сдержать широкую ухмылку на своем лице, когда спускается по ступенькам. –  Почему здесь так светло? –  интересуется Каджи у него за спиной слегка хриплым голосом.  Каджи решил провести свою последнюю ночь в Марселе «на ура». Он назвал Чую неудачником, когда тот остался дома, чтобы собрать все свои вещи. Чуя почувствовал себя очень оправданным за свой выбор, когда Каджи явился на их рейс с ужасным похмельем и все еще был в раздражительном настроении после двенадцати с половиной часов полета на самолете.  Чуя потратил поездку на доработку графика записи альбома Каджи «Литературный город» (название для которого выбрал Каджи, Чуя до сих пор не может их придумывать). Все песни в значительной степени закончены. Осталось внести лишь несколько заключительных изменений, и они в любом случае будут звучать лучше во время записи. Мори очень поддерживал проект все то время с тех пор, как Чуя рассказал ему об этом. Он устроил так, чтобы они получали все студийное время, которое им нужно, немедленно. Он даже облегчил другие рабочие обязанности Чуи, чтобы тот мог уделять записи больше своего времени. Похоже, Мори меньше недоволен Чуей за отказ записать свой собственный альбом, пока этот получается хорошо. Не то чтобы Мори когда– то произносил это вслух. Реакция Хироцу на то, что Чуя взял на себя управление альбомом, была более ошеломляющей. Его точные слова, когда Чуя попросил: “Это розыгрыш?” Он не верил, что Чуя и Каджи добровольно будут работать вместе. Но он отказался от своей роли продюсера без особых споров. Он все еще время от времени проверяет их прогресс, и Чуя рад поделиться с ним идеями. Коё, тем временем, думает, что Чуя тратит свой талант на кого– то, кто этого не заслуживает. Она никогда не скрывала своего презрения к Мотоджиро Каджи. Чуя не винит ее, он привык разделять это презрение. Она все еще бросает отрывистые комментарии о нем, когда Чуя разговаривает с ней. Но она полностью поддерживает возвращение Чуи к непосредственному участию в музыке, она просто думает, что он должен был выбрать другого человека. Может быть, если бы Каджи не оказался рядом с ним в тот момент, когда он практически разрывался от необходимости что– то сделать, он бы не выбрал его. Но Чуя не жалеет о своем решении, он взволнован этой музыкой, как никогда не волновался с Черными Ящерицами. Такое чувство, что он вложил в нее больше себя. Чуя направляется прямо в офис, а не в общежитие, позволяя какому– то случайному сотруднику PMR отнести туда его вещи. Каджи уходит спать, а Чуя издевается над ним и называет его ребенком, когда они расстаются. Ощущение от прохождения по офису Port Mafia Records даже лучше, чем от схождения с трапа самолета. В отличие от его времени во Франции, Чуя практически не встречает человека, который не заговорил бы с ним. Он завален приветствиями и поздравлениями. Ему требуется почти час, прежде чем он добирается до представительского номера. Чуя уверен, что это заняло бы еще больше времени, если бы Черные Ящерицы не застряли на тренировке. Но вместо того, чтобы идти к старому кабинету Киношиты (Чуя не был в нем достаточно долго, чтобы считать его своим), он стучит в другую дверь. Коё немедленно приглашает его войти. Чуя открывает дверь, вероятно, с излишним энтузиазмом, и едва удерживает ее от того, чтобы она не врезалась в стену. Он слишком взволнован. Коё наблюдает за всем этим со своего места за столом, скрестив руки на груди. –  Если бы ты задержался еще немного, наш чай бы остыл, –  это первые ее слова, обращенные к нему после того, как они не виделись семь месяцев. Чуя фыркает и проходит через комнату, чтобы поприветствовать ее должным образом. Они с Коё не очень физически ласковые люди, но Чуя обнимает ее все равно. Она слегка сжимает его в ответ, прежде чем оттолкнуть. Чуя садится за стол напротив нее, беря чашку чая, стоящую перед ним. Кабинет Коё не тот, в котором он проводил так много времени, когда ему было пятнадцать, но планировка практически идентична. Помещение просто немного больше, и из окон открывается лучший вид. До этого момента Чуя не знал, что можно тосковать по кабинету. –  Где твой музыкальный паразит? –  спрашивает Коё, отпивая свой чай. Ее тон колеблется где– то между удивлением и унизительностью. Чуя качает головой, останавливая себя от того, чтобы закатить глаза (ему уже давно не приходилось использовать манеры уровня Коё):  –  Каджи будет завтра. Не каждый может так быстро оправиться от международных поездок. –  Любой, у кого есть надлежащий самоконтроль, может, –  мягко возражает Коё. Но затем она переходит на более нейтральный тон. –  Значит, ты скоро начнешь запись? –  Завтра, на самом деле, –  Чуя рад, что не придется в дальнейшем говорить о Каджи. Он находит колкости Коё забавными по большей части, но он также очень гордится музыкой, которую они создали. Ему не нравится, когда Коё забывает об этом. –  Хорошо, что ты вернулся, –  говорит Коё с едва заметной улыбкой. –  Здесь было слишком тихо. Единственный человек, с которым мне приходилось общаться, который не был идиотом, –  это Мори. Чуя чуть не подавился своим чаем. Коё никогда раньше так не хвалила босса.  –  Ты разговаривала с Мори? – осторожно интересуется он.  –  У меня не было выбора, когда ты уехал, а Дазай исчез, –  отвечает Коё. Чуя настолько удивлен, что это имя едва заставляет его вздрогнуть. –  Я, конечно, не собиралась говорить с Эйсом. –  Значит, ты заключила мир? –  спрашивает Чуя с явным недоверием в голосе. –  С боссом? –  Нет, –  коротко отрицает Коё, ее рот сжат в тонкую линию. –  Мир –  это не то слово, которое я бы использовала. Он все еще слишком хитрый, чтобы я могла чувствовать себя с ним совершенно непринужденно. –  Но, –  через мгновение продолжает Коё со вздохом, –  возможно, мои предыдущие высказывания были сделаны с довольно близорукой точки зрения. Нелегко возглавлять одну из крупнейших звукозаписывающих компаний в мире, а хитрость Мори не имеет себе равных. Мне приходилось довольно тесно работать с ним в последние месяцы, и это был яркий опыт. –  Теперь ты его уважаешь, –  говорит Чуя, все еще шокированный таким поворотом событий. Хмурый взгляд Коё усиливается.  –  Да, –  она произносит это слово практически с отвращением. –  Давай поговорим о чем– нибудь менее обременительном, прежде чем я вышвырну тебя, чтобы выполнить кое– какую работу. Некоторые из нас, руководителей, не получают бесплатного пропуска в Марсель, чтобы валять дурака в течение полугода. –  Я установил длительные отношения со многими людьми в музыкальной индустрии, пока был там, –  протестует Чуя. Он бы скрестил руки на груди, если бы не держал чашку одной рукой. –  Может, я и не так популярна в PMR, как ты, но я тоже кое– что слышу, –  Коё приподнимает брови. –  Я знаю, как ты проводишь вечера. Чуя открыт для обсуждения многих вещей с Коё, но его эскапады в Европе не входят в эти темы. Он допивает остатки чая одним большим глотком.  –  В любом случае, спасибо за чай, Коё, –  быстро благодарит он. –  Рад был тебя увидеть. Я позволю тебе вернуться к работе. Коё на самом деле громко смеется над его попыткой сбежать.  –  Добро пожаловать домой, Чуя, –  тепло говорит она. –  Спасибо, –  Чуя ухмыляется ей, выходя из кабинета. Затем он направляется в свой собственный кабинет. Воздух кажется немного затхлым, когда он открывает дверь. Очевидно, что здесь уже давно никто не бывал. Чуя достает телефон и отправляет сообщение с просьбой, чтобы кто– то почистил это место при первой же возможности. Одно из преимуществ возвращения в Лос– Анджелес в том, что теперь у него снова есть доступ к подобным вещам. Хотя он будет скучать по Симон. Было приятно, когда кто– то пытался поддерживать его расписание в порядке и отвечать на звонки, на которые он не хотел отвечать. Чуя подходит к своему столу, принадлежащем раньше Киношите. Он не пытался ничего изменить с тех пор, как уехал. Он принял свое повышение, не задумываясь обо всех вещах, которые оно принесло. У Чуи раньше даже не было кабинета. Он просто был одним из музыкантов PMR, ему не нужен был кабинет. У Чуи есть идеи для этого места. Он не часто разговаривал с Киношитой, но его интерьер оставляет желать лучшего. Первым делом после того, как Чуя избавится от всей этой пыли, будет доставка сюда пианино каким– то образом. Далее будет меньше старой и жесткой мебели. Рабочее кресло выглядит примерно так же удобно, как сидеть на наждачной бумаге. Чуя обдумывает другие изменения, когда дверь открывается, удивляя его. На этот этаж можно попасть только по служебной карточке– ключу или разрешению. Но у человека, который входит, больше доступа ко всему PMR, чем у любого другого, за исключением только Мори. –  Чуя! –  Элиза практически визжит, подбегая к нему. –  Привет, малышка, –  Чуя широко улыбается, ловя ее, когда она прыгает в его объятия. Он встревожен, узнав, что в свои тринадцать лет она всего на пару дюймов ниже его сейчас. Чуя в значительной степени принял тот факт, что он останется коротышкой, но это не значит, что он ценит людей намного моложе его, буквально смотрящих на него сверху вниз. –  О боже мой, –  восклицает Элиза, когда отпускает его. Она не отодвигается далеко и берет его руки в свои. –  Мне так много нужно тебе рассказать! Я не могу поверить, что тебя так долго не было. Без тебя было так скучно. Никогда больше не уезжай так надолго.  Последняя фраза выходит, почти как команда. Чуя смеется: –  Я еду туда, куда мне говорят. Как насчет того, чтобы пообедать завтра? Только ты и я? –  Звучит заманчиво, –  радостно соглашается Элиза, слишком сильно сжимая его руки. К счастью, потом она их отпускает. Выражение ее лица становится серьезным. –  Я скучала по тебе. –  Да, я тоже скучал по тебе, –  Чуя улыбается ей. Он питал к ней слабость уже много лет. Он знает, что почти никто другой в PMR не относится к ней, как к родному человеку или как к ребенку, которым она является. Он чувствовал себя немного виноватым каждый раз, когда они разговаривали, когда он был в Марселе, и он спрашивал ее, что нового, а ей нечего было ответить. –  Я должна тебе кое– что сказать, –  Элиза понижает голос. –  Но ты не можешь никому рассказать, даже Мори. –  Что это? –  спрашивает Чуя, слегка нервничающий, но в основном заинтригованный. –  Я бросила играть на пианино, –  тихо признается Элиза с обеспокоенным выражением лица. –  Я не очень хороша в этом, и мне это не очень нравится. Чуя пытается не разразиться смехом, потому что она так явно расстроена, но он ничего не может с собой поделать.  –  Ты говоришь это так, словно совершила преступление, –  выдавливает он между приступами хихиканья. Элиза дуется на него, всплескивая руками от досады: –  Вы все такие музыкально талантливые! Это то, что люди здесь уважают. Никто не воспримет меня всерьез, если я не умею играть ни на одном инструменте. –  Элиза, –  Чуя качает головой, сдерживая смех, чтобы быть более искренним. –  Всем насрать, умеешь ты играть или нет. Люди будут уважать тебя, если ты будешь вести себя достойно этого уважения, даже если ты ни на чем не сможешь играть. –  Никто не уважает Эйса, –  говорит Элиза, хотя и выглядит немного менее расстроенной. –  Это потому, что Эйс –  осел, –  пренебрежительно бросает Чуя. Он задается вопросом, должен ли он меньше ругаться перед ней, но он уже матерился гораздо хуже, когда был в ее возрасте. Элиза улыбается, выглядя очень довольной.  –  Спасибо, Чуя, –  искренне благодарит она (и, черт возьми, она взрослеет, если так искренне беспокоится о потере уважения людей из– за музыкальных способностей). –  Я позволю тебе устроиться. Мори сказал мне не беспокоить тебя, но я не могла ждать. –  К черту то, что он говорит, –  говорит Чуя с ухмылкой. –  Беспокой меня в любое время, когда захочешь. Она удивляет его, снова обнимая.  –  Я счастлива, что ты вернулся, –  шепчет Элиза, практически раздавливая его. –  Да, я тоже, –  отвечает Чуя, ероша ее волосы, как раньше, когда она была значительно меньше. Она отталкивает его и хмуро смотрит на него, так что она явно не настолько взрослая.  –  Скоро ты не сможешь даже дотянуться до моих волос, –  говорит Элиза ехидно. Чуя закатывает глаза: –  Что ты говорила о том, чтобы оставить меня устраиваться? Элиза хихикает и идет к двери. Но она оборачивается еще раз, прежде чем уйти.  –  Обед завтра? –  спрашивает она. –  Обед завтра, –  подтверждает Чуя. Элиза дарит ему еще одну огромную улыбку и выходит из офиса. Чуя улыбается про себя, наблюдая, как она уходит. Многое изменилось за последний год, но одно осталось неизменным. Port Mafia Records по– прежнему остается местом, где он чувствует себя своим, несмотря на то, что там больше не было пары человек. Чуя заканчивает осмотр своего кабинета, прежде чем решает вернуться в общежитие, отложив все остальное до завтра. Он тоже немного устал от смены часовых поясов, хотя и высмеивал Каджи по этому поводу. К тому же он предпочел бы разобраться с этим после того, как приедет бригада уборщиков.  Чуя направляется к зданию общежития, расположенному в нескольких дверях от офиса, испытывая странную ностальгию, когда поднимается по лестнице на третий этаж и достигает двери в конце коридора. Он достает ключи и открывает дверь, проходя внутрь. Это все равно что мгновенно перенестись обратно в шестнадцатилетие. Это больше, чем воспоминания. Куда бы он ни посмотрел, это напоминает ему о Дазае, о Двойном Черном, о долгих днях и ночах, проведенных вместе над созданием музыки. Это диван, на котором всегда спал Дазай. Это консоль, на которой он сражался с ним игру за игрой. Это гребаный кофейник, который Дазай оставил здесь, а Чуя так и не вернул его. Черт возьми, он должен переехать. Немедленно.