Я прокричал твое имя по радио

Чуя поправляет позу, пытаясь устроиться поудобнее на своем стуле. Ему никогда не нравились интервью: на них, как правило, не задавали интересных вопросов. Он встретил не так много журналистов, с которыми ему действительно нравилось работать на протяжении многих лет, но Чуя сомневается, что в таком небольшом журнале найдется кто-нибудь, попадающий под эту категорию. Однако он сохраняет улыбку на лице. «Ты всегда выступаешь,» — говорит Граф у него в мыслях. Сейчас Чуя предпочитает свои собственные мысли другим. — Чуя Накахара, — произносит интервьюер, девушка, имя которой он ранее не слышал. Как бы то ни было, это не имело значения. — Спасибо большое, что вы сегодня здесь. — Это удовольствие для меня, — легко лжет Чуя. Вот почему он ненавидит эти вещи. Он без происшествий отвечает на первые несколько вопросов, предоставляя приличные аудиоклипы, которые поддерживают хорошую репутацию его и PMR. Чуя надеется, что они смогут покончить с этим дерьмом, и он сможет вскоре вернуться к своей настоящей работе. С тех пор, как он вернулся, на работе дела шли довольно хорошо. Фрэнсис оказался удивительно полезным дополнением к PMR. Если он и затаил обиду, то хорошо ее скрывал. Чуя, возможно, не присутствовал там, когда Мори сказал Эйсу, что Фрэнсис станет руководителем, но ему удалось присутствовать на первой встрече руководителей с ними обоими. Фрэнсис все это время тонко оскорблял Эйса, и Чуя почти забыл, что Фрэнсис однажды назвал его уличным мальчишкой. Он по-прежнему считает Фрэнсиса претенциозным придурком, но, по крайней мере, тот веселый и хорошо справляется со своей работой. Дела с Гильдией шли почти гладко, поскольку Фрэнсис взял на себя большую часть переходных вопросов. Чуя провел немного времени с большинством из их музыкантов, хотя у него было несколько хороших бесед с Лавкрафтом. Его музыка очень мрачная, Чуя с нетерпением ждет возможности поработать с ним. Большая часть проблем вызвана Люси Мод Монтгомери. В отличие от остальных, приезд Фрэнсиса не развеял ее опасения. — О, эта девушка — настоящий кошмар, — сказал Фрэнсис, когда Мори впервые спросил о ней. — Она ненавидит меня — ненавидит всех на самом деле. Я не могу вам помочь. Чуя был удивлен, когда Коё вызвалась взять ее под свое крыло. Он думал, что Кёка была исключением, потому что она была молода. Люси уже девятнадцать, и она уже не ребенок, который рискует быть использованным. Чуя решил спросить об этом Коё, и ее доводы в пользу желания работать с ней оказались не такими, как он ожидал. — Ты видел, что с ней сделали эти дураки из Гильдии? — резко поинтересовалась Коё — Подтяжки, косички, школьные платья, — Коё скрестила руки на груди и пристально посмотрела на него. — Это подростково и унизительно для молодой женщины. Девушка заслуживает того, чтобы работать с теми, кто даст ей карьеру, а не выжмет из нее все, чего она стоит, пока она по-прежнему выглядит соответствующе. — Ты встречалась с ней? — деликатно спросил Чуя. — Я слышал, с ней нелегко работать. — Как ты думаешь, с тобой было легко работать, когда я тебя встретила? — Коё подняла бровь. — Ты был панком с пристрастием к кожаным курткам и проблемами с гневом, — Коё улыбнулась и покачала головой. — Я могу справиться сама. Тем не менее, у Коё полно дел. Чуя не помнит, когда в последний раз видел ее такой увлеченной развитием певицы. С Кёкой она больше заботилась о ней как о личности и медлила с музыкальным аспектом. Однако, Коё, кажется, полна решимости сделать Люси настоящей звездой. В хорошем смысле было странно видеть, как Коё снова больше увлекается музыкой, без того напряжения, которое было с Кёкой. Если оставить в стороне личность, Чуя не сомневается, что у Люси есть талант сделать достойный альбом. Голос девушки — это то, что не так уж часто слышишь: своего рода своеобразный звук, от которого тебе почти некомфортно, но ты хочешь слышать его больше. Плюс, судя по «Энн из Бездны», она явно умеет писать хорошую музыку. К сожалению, в музыкальной индустрии отстранение от характера на самом деле не вариант. Люси и впрямь немного напоминает ему Акутагаву, когда тот впервые подписал контракт (сравнение, которое Акутагава не оценил, когда Чуя упомянул ему об этом). Девушка сопротивлялась каждому изменению, которое Коё пыталась внести. Коё всегда в конечном итоге побеждает, но Чуя видит, что под ее спокойным фасадом она измотана. Чуя ломал голову над тем, что сделать, чтобы помочь девочке. Понятно, что Люси через многое прошла. Чуя видел ее дело, ее жизнь была непростой. Он сочувствует ей, правда. Но она такая соплячка, что трудно вспомнить об этом, когда она насмехается над тобой. Чуя сомневается, что то, что сработало с Кёкой, как-то повлияет на Люси. Девушки не могли быть еще менее похожи характерами. Ему пришлось приложить все усилия, чтобы заставить Кёку высказаться. У Люси нет проблем с тем, чтобы поделиться своим очень негативным мнением. Его беспокоило, что он не знает, что делать. Чуя должен хорошо разбираться в этом дерьме, быть руководителем. Если он даже этого не может сделать правильно, то какой, черт возьми, смысл? Это еще одна причина, по которой это интервью настолько бессмысленно. Чуя не просто считает это пустой тратой времени — он очень хочет убраться отсюда поскорее. Он сомневается, что многие люди вообще будут это смотреть. Он даже никогда не слышал об этом журнале до того, как Мори рассказал ему о нем. Затем интервьюер (черт, он до сих пор не вспомнил ее имя) задает ему следующий вопрос: — Через четыре месяца исполнится семь лет с тех пор, как вы с Дазаем Осаму выпустили свой чрезвычайно успешный, первый и единственный альбом «Двойной черный» и его бриллиантовый сингл «Порчу». После выступления с Дазаем в начале этого года, планируете ли вы что-нибудь особенное, чтобы отпраздновать? Чуя знает ответ. Ответ был вбит в него с восемнадцати лет. Мне не разрешено комментировать продолжающиеся юридические споры с Port Mafia Records. Он говорил это тысячу раз. Это у него на кончике языка. (— Ты музыкант, который боится музыки, — мысленно говорит Дазай голосом, полным насмешки.) Вместо этого получается следующее: — «Порча» безумно переоценивается, а я бы предпочел не слышать голос Дазая до конца своей гребаной жизни. Челюсть интервьюера отвисает от шока. Ох, черт, думает Чуя, осознавая, что он только что сделал. Телефон Чуи уже взрывается, когда он выходит из здания, где давал интервью. Он вздыхает, читая некоторые сообщения. (Он знает, что ему, вероятно, следует пожалеть о том, что он сказал. Чуя не может себя заставить.) [Лимонный Ублюдок, 12:20]: Я БУКВАЛЬНО НЕ ПЕРЕСТАВАЛ смеяться с тех пор, как увидел это. [Лимонный Ублюдок, 12:20]: Черт возьми! [Лимонный Ублюдок, 12:20]: ТЫ МОЙ ГЕРОЙ [Лимонный Ублюдок, 12:21]: МОЙ ГЕРОЙ, МАЛЫШКА РЭД Чуя закатывает глаза, даже не удосужившись ответить. Есть также сообщения от Тачихары и Гин, смесь поддержки и беспокойства. Одно сообщение особенно привлекает его внимание. [Рюноске Акутагава, 12:34]: Удачи. Это немного похоже на карму после того, как он прочитал лекцию Акутагаве после его вспышки гнева по поводу Ацуши много месяцев назад. Чуя делает глубокий вдох. Затем, впервые после многих месяцев чрезвычайно хорошего поведения, он разбивает свой телефон о тротуар. — Я не планировал этого делать, — первое, что говорит Чуя, когда входит в кабинет Мори. Он слышит панику в собственном голосе. — Просто вырвалось. — Присаживайся, Чуя, — произносит Мори с веселой улыбкой. Однако выражение его лица не дает Чуе никакого представления о реальном настроении Мори. Черт, он даже не может вспомнить, когда в последний раз искренне нервничал перед разговором с Мори. За последние пару лет они стали почти равными, Чуя упорно трудился, чтобы заслужить доверие босса. Если бы он все же облажался из-за Дазая, то даже не знал бы, что ему делать. Однако Чуя старается держать лицо как можно более нейтральным, садясь напротив Мори и скрещивая руки на груди, чтобы скрыть легкое дрожание кистей. Он настолько в раздрае, что его может стошнить. — Успокойся, Чуя, — легкомысленно говорит Мори, явно действуя ему на нервы. — Я не злюсь, — его улыбка становится немного более искренней. — Честно говоря, я всегда подозревал, что это когда-нибудь произойдет. Я удивлен, что это заняло так много времени. — Что мы делаем дальше? — спрашивает Чуя, чувствуя, как его охватывает облегчение. Хотя ему не нравится намек на то, что Мори ждал, пока он облажается. — Я сомневаюсь, что нам действительно нужно что-то делать, — тянет Мори, выглядя сейчас скорее расчетливым, чем веселым. — Бурный характер ваших отношений с Дазаем никогда не был секретом. Вероятно, мне следовало ожидать этого после того, как я заставил вас вместе выступать на том сборе средств, — он пожимает плечами. — Возможно, все закончится в нашу пользу. Люди любят хороший скандал. — При этом было бы лучше, если бы больше не было ошибок, — продолжает Мори, холодно глядя на Чую. — Или у нас будет совсем другой разговор. — Это больше не повторится, — тут же обещает Чуя. — Клянусь. — Я надеюсь, что этого не произойдет, — Мори возвращается к своему легкому и веселому тону. — Я не думаю, что Дазай и ADA сделают что-нибудь, чтобы разжечь огонь теперь, когда мы решили не мешать друг другу. Скоро все должно закончиться. Чуе приходится впиться ногтями в ладони, чтобы ничего не сказать о том, что Дазаю нет нужды реагировать (потому что тот может сдержаться? Потому что ему все равно? Любая причина кажется одинаково дерьмовой.) Но Чуя сохраняет улыбку на своем лице: — Я уверен, что так и будет. Начало октября, три месяца и три недели до релиза «Арахабаки» Первой реакцией Дазая, когда он услышал интервью, было по большей части удивление. Он думал, что Чуя — прекрасно дрессированная собака PMR. Выражение удивления на лице интервьюера тоже было забавным. Дазай задавался вопросом, какой будет реакция Мори, а затем решил, что то, что происходит в PMR, действительно его не касается, или, скорее, он не хотел этого знать. Кроме того, Дазай действительно не позволял себе думать об этом. Куникида потребовал, чтобы он не отвечал, и он согласился не делать этого. Они с Танидзаки закончили окончательную обработку «Яркого снега», и теперь тот находился в процессе ее записи. Дазай надеялся, что удовлетворение от правильного исполнения музыки сохранится, но оно рассеялось почти мгновенно. Итак, теперь он снова помогает Ацуши с его альбомом. Это совершенно отличается от работы с Танидзаки. То, что он сказал Танидзаки, было правдой, — Ацуши стремительно прогрессировал в плане обретения уверенности с тех пор, как Дазай встретил его. Но от подобных сомнений не так-то легко избавиться. Ацуши до сих пор не полностью доверяет себе, когда дело касается музыки. Он по-прежнему ищет одобрения у Дазая и все еще колеблется, когда их мнения расходятся. Музыка Ацуши также сильно отличается от музыки Танидзаки. Переходить от одного к другому почти неприятно. Ацуши все еще ищет свой звук, а Танидзаки укрепляет свой. Дазай также на самом деле не хочет вмешиваться в этот процесс для Ацуши. Он уже немного обеспокоен тем, какое влияние он оказывает на его музыку. Дазай не хочет, чтобы Ацуши когда-либо страдал от сомнений, с которыми он столкнулся в последние полтора месяца. Он задается вопросом, какой бы получилась его собственная музыка, если бы не Чуя, или Одасаку, или Куникида. С другой стороны, Дазай также задается вопросом, попытался бы он когда-нибудь написать что-то для себя, если бы не хотел положить конец музыкальным страданиям своего бывшего партнера. Возможно, нет. В любом случае, интервью — это всего лишь еще один поворот ножа в ране, с которой Дазай имел дело с восемнадцати лет. Чуя уже совершенно ясно дал понять, как мало он ценит их партнерство, теперь он просто был честен по этому поводу публично. Это не должно иметь значения, не должно жалить (оно все равно жалило). Куникида поднял эту тему только один раз, а затем бросил. Ранпо просто кинул на него взгляд, от которого Дазаю стало очень, очень неловко, но он решил его проигнорировать. Танидзаки сделал комментарий о том, что Чуя был тем, кого переоценили, от чего Дазай отмахнулся так любезно, как только мог (а затем ему пришлось очень усердно работать, чтобы не плюнуть в напиток Танидзаки после того, как они пришли к своего рода взаимопониманию в совместной работе над «Ярким снегом»). Ацуши спросил его об этом в тот же день, когда это произошло, но достаточно легко принял оправдания Дазая, чтобы вернуться к работе над альбомом. Дазай сохраняет улыбку на протяжении всего дня, и она ничуть не ускользает, когда он идет на одно из интервью Ацуши. Он по-прежнему пользуется большим спросом после своего выступления на мероприятии по сбору средств. ADA не хочет, чтобы Ацуши исчез из центра внимания, поэтому они стараются время от времени держать его на виду. После интервью, когда возле студии их остановила пара представителей прессы, улыбка Дазая становится чуть более искренней. Он позволяет им задавать Ацуши вопросы о его грядущем альбоме. У него никогда не было проблем с терпением. Тут один из репортеров наконец набирается смелости и поворачивается к нему. — Дазай, недавно Чуя Накахара заявил, что ваш совместный сингл «Порча» переоценен и что он больше никогда не хочет с вами сотрудничать. У вас есть ответ на это? — возникает вопрос. Дазай, возможно, догадался, что это произойдет, когда предложил пойти вместе с Ацуши. Возможно, он также эффектно солгал, когда сказал Куникиде, что оставит комментарии Чуи без ответа. Он ни разу не отступал в конфликте с Чуей с тех пор, как ему исполнилось пятнадцать, и это было еще одной вещью, которая вряд ли изменится. У Дазая есть несколько вариантов ответа, который он может дать. Безразличие всегда было эффективным способом насмехаться над Чуей. Он также мог превратить это в шутку, выставить все это ерундой. Он знает, что это разозлит Чую. — Музыка, которую ты пишешь, на самом деле ничего не стоит, — говорит Чуя с жестоким смехом. Когда дело доходит до этого, выбор Дазая диктуется не логикой. Его ответ приходит автоматически. — Я знаю, как много «Порча» значит для многих людей, — драматично произносит Дазай, кладя руку на сердце. — Я был потрясен, услышав, как Чуя пытается таким образом принизить это. Он просто ожесточен, потому что любая новая музыка, которую он выпускает, всегда меркнет по сравнению с «Порчей». Чуя Накахара достиг своего пика, и это заставляет его набрасываться. Он больше не знает, как писать настоящую музыку. — На самом деле я имел в виду другую стратегию, — говорит Чуя, стоя перед столом Мори после прослушивания интервью Дазая. Он все еще практически дрожит от адреналина и ярости, которые почувствовал после этих слов. Чуя пришел прямо сюда, слишком взволнованный, чтобы ждать, когда решение дойдет до него (а также немного напуганный тем, что, если он даст себе слишком много времени на размышления, то передумает). — Да? — Мори поднимает бровь. — Что у тебя на уме? — Две вещи, — начинает Чуя. Затем он широко улыбается, чувствуя, как его чувство предвкушения растет. — Однако в первом случае мне понадобится твоя помощь. — Давай послушаем, — Мори тоже улыбается. — Во-первых, мне нужно, чтобы ты заключил сделку с ADA, чтобы исправить всю эту пиар-ерунду, — Чуя пренебрежительно машет рукой. — Что бы ты ни придумал, это хорошо, — он делает небольшую паузу перед следующим предложением, чувствуя его тяжесть. — Во-вторых, я хотел бы попросить начать работу над сольным альбомом. Одно дело для Дазая обвинить его в неудаче наедине (разрушительная, мучительная вещь), но совсем другое — сделать это публично. Чуя никогда в жизни не был так зол. У него возникло искушение разрушить всю свою квартиру, потому что поломка телефона не удовлетворила бы всю его потребность в крушении. Но это также укрепило все, о чем Чуя думал про себя с тех пор, как слова вылетели из уст Дазая после того гребаного сбора средств. Чуя не хочет, чтобы Дазай был прав. Он хочет доказать, что тот неправ, доказать, что он чертов музыкант и всегда им был. Вместо оскорбления (или просто колкости) это было похоже на вызов, и Чуя еще ни разу не отступил от вызова Дазая. Несмотря на многочисленные изменения в их отношениях за эти годы, этому инстинкту невозможно сопротивляться. Ухмылка Мори практически ослепляет. — Конечно. Я перенесу другие твои проекты. Все должно быть хорошо, особенно сейчас, когда на борту находится Фрэнсис. Я заставлю это работать. Ты просто будешь беспокоиться о музыке, — лицо Мори становится задумчивым. — Нам придется решить, как подойти к этому с маркетинговой точки зрения. Мы могли бы вызвать большой интерес, ведущий к этому. Люди уже много лет требуют, чтобы ты выпустил сольный альбом. — Я думал о дате релиза 25 января, — говорит Чуя, сохраняя свой голос непринужденным, как будто это не так важно (хотя Мори, вероятно, легко это понимает). — «Альбом-сюрприз». — Неужели? — интересуется Мори, приподняв брови. — Это довольно ускоренный график. — У меня уже написано практически все, — уверенно произносит Чуя. На самом деле его беспокоит только одна песня, но сейчас он выбрасывает ее из головы. По одной вещи за раз. — Это не будет проблемой. Сможешь ли ты это осуществить? — Если это то, что тебе нужно, — говорит Мори с чуть меньшим энтузиазмом, чем раньше. Затем его лицо снова становится самодовольным. — Турне? — Конечно, — легко соглашается Чуя. Если он собирается это сделать, то он сделает это по полной. Он уже взволнован, представляя себя снова на сцене без всякой ерунды, с которой он столкнулся во время своего последнего выступления. — Я начну готовиться, — говорит Мори, сверкая глазами и мысленно сверяясь с вычислениями. — Это все? Тебе нужен продюсер? Коё? Хироцу? — Я думал о тебе, — Чуя пытается сделать свой тон нейтральным. Он знает, что это странная просьба. Но когда он подумал об этом, оказалось, что ему больше не нужен никто другой. Чуя не уверен, что он когда-либо удивлял Мори столько раз за одну встречу. Тот смотрит на него пустым взглядом. — Ты думал обо мне? — Мори поднимает бровь. — Я больше не занимаюсь созданием музыки. — Я знаю, — говорит Чуя, слегка пожимая плечами. — Мне действительно не нужна помощь в музыкальном плане. Но некоторые вещи, о которых я хочу написать, ну… мне трудно обсуждать с другими людьми, — он смотрит Мори в глаза. — Ты уже в курсе всех этих деталей, я знаю, что ты бы сосредоточился на музыке, а не на чем-то из этого. — Личные данные о твоей семье? — спрашивает Мори, автоматически понимая, что Чуя имеет в виду. Это не та тема, которую они часто затрагивали с тех пор, как Мори много лет назад позаботился о родителях его матери. Чуя всегда был за это благодарен, но он не смог бы написать сольный альбом, если бы продолжал избегать чего-то. — Это и все, что с этим связано, — вздыхает Чуя. — Меня не волнует, что ты знаешь, — говорит он прямо. — Никогда не волновало. Ты ни разу не относился ко мне по-другому из-за чего-либо. Но я верю, что ты единственный, кто будет объективен и скажет мне, хороша ли музыка или нет, потому что ты можешь смотреть дальше любых личных чувств. — Страдания людей, которые мне небезразличны, для меня не бессмысленны, — категорически заявляет Мори. Кажется, он чуть ли не рассердился на эту инсинуацию. — Я знаю это, — серьезно подтверждает Чуя. — Я знаю тебя. Но я также знаю, что ты никогда не поставишь это выше того, что лучше для Port Mafia Records. — Я не собираюсь этого отрицать, — Мори задумчиво кивает. Затем он одаривает Чую легкой улыбкой, одновременно позабавленной и почти нежной. — Но если ты хочешь уложиться в этот срок, я предлагаю тебе приступить к работе. — Конечно, Босс, — говорит Чуя, ухмыляясь и вставая, чтобы уйти. — Спасибо за все. — Я с нетерпением жду новостей о твоих успехах, — легкомысленно произносит Мори тоном, полным ожидания. — Какую часть из «ты не должен мстить», ты не понял?» — спрашивает Куникида, как только входит в дверь офиса ADA, и его голос звучит почти как визг. Дазай делает глубокий вдох. Он был готов к такой реакции, но от этого иметь дело с ней не становилось приятнее. — На самом деле это не так уж и важно. Куникида недоверчиво смотрит на него. — Не так уж и важно? — яростно переспрашивает он, сердито жестикулируя руками. — Телефоны звонят без перерыва, это все, о чем говорят в социальных сетях. Как это не важно? — Двойной Черный никогда не отличался особой дружелюбностью, — пренебрежительно бросает Дазай. — На самом деле это может способствовать пиару, люди любят хороший скандал. Выражение лица Куникиды скорее мрачнеет, чем выглядит облегченным. — Меня это не беспокоит, — Куникида явно старается не кричать. — Что беспокоит, так это твое вопиющее пренебрежение тем, о чем мы договорились, из-за нелепой вражды! — его попытки не кричать не увенчались успехом. — Нелепой? — повторяет Дазай, его собственный тон становится резким. Его взгляд, когда он смотрит на Куникиду, холоден. — Не следует говорить о вещах, о которых ты ничего не знаешь. — Прекратите, — резко прерывает Ацуши, шокируя их обоих. Он молчал, когда вошел прямо за Дазаем. Но теперь он пристально смотрит на них обоих. — Это ничему не поможет. Мы должны работать вместе, а не нападать друг на друга. Куникида выглядит сурово наказанным и весьма виноватым: — Прости, Ацуши. Ты прав. — Я не тот, перед кем ты должен извиняться, — продолжает Ацуши, не смягчаясь. — Прошу прощения, Дазай, — немного натянуто произносит Куникида. Однако он заставляет себя посмотреть Дазаю в глаза. — Это явно более деликатная ситуация, чем я предполагал, и мне следовало быть более осведомленным об этом. — В этом нет необходимости, — говорит Дазай, его гнев полностью угасает, уступая место его собственной вине и, казалось бы, нескончаемому разочарованию. Он не хотел ничего портить Куникиде. — Это было эгоистично. Ты не ошибаешься. — Все в порядке, — Куникида качает головой. — Мы оба были виноваты. Президент не злится, и его мнение имеет решающее значение, — он вздыхает. — Я собираюсь проверить Танидзаки. — Куникида, не оглядываясь назад, уходит. Дазай смотрит ему вслед с легкой болью в животе. Он поворачивается к Ацуши и улыбается: — Также с моей стороны было эгоистично взять под свой контроль твою прессу. — Меня это не волнует, — Ацуши мотает головой. Он бросает на Дазая явно обеспокоенный взгляд. — Я просто хочу знать, как у тебя дела. Это не похоже на тебя — быть враждебным по отношению к PMR в прессе. Слова «я в порядке» уже крутятся у него на языке, но выражение лица Ацуши не позволяет им вырваться наружу. Дазай не хочет лгать Ацуши после того, как тот заступился за него. Боль в животе нарастает. — Я бы предпочел не говорить об этом, — честно говорит Дазай, безрадостно улыбаясь. — Если ты не возражаешь. — Все в порядке, — соглашается Ацуши, хотя и не скрывает полностью своего разочарования. — Хотя мы могли бы, если бы ты захотел. — Я бы предпочел, чтобы мы работали над музыкой, — улыбка Дазая становится чуть более искренней. Возможно, это не избавит его от всего, что он чувствует, но это лучший вариант. — Конечно, — кивает Ацуши, улыбаясь в ответ. — Я возьму песню, над которой мы работали. Чуя сидит за пианино в гостиной своей квартиры, разбирая стопки нот, которые он накопил за эти годы, когда входит Коё. Возможно, его организационная система была не очень хороша. Он знает, что в стопке есть что-то стоящее, но не знает, где оно. — Значит, это правда, — говорит Коё старательно нейтральным голосом. — Ты собираешься выпустить сольный альбом. — Значит, Мори тебе сказал, — произносит Чуя, разворачиваясь на скамейке лицом к ней. Он ожидал от нее этого ответа, она одна из немногих людей, которым он когда-либо признавался в своих сомнениях по поводу записи альбома. — Чуя, — выражение лица Коё трудно прочитать. — Месть — не веская причина выпускать музыку. Чуя мог бы указать, что «Золотой Демон» и весь альбом наполнены злобой, но он этого не делает. Он не собирается начинать ссору, но и не собирается отступать от своего решения. Он никогда ни в чем не был так уверен. — Он сказал, что я достиг пика, Коё, — говорит Чуя, демонстрируя свою ярость по поводу обвинений. То, что он нашел в этом мотивацию, не означало, что он справился с тем, насколько зол. — И с каких это пор ты позволяешь ему вот так залезть себе под кожу? — спрашивает Коё, неодобрительно хмурясь. Она скрещивает руки. — Потому что он был чертовски прав, Коё, — Чуя качает головой. — Не о том, что я достиг пика, это чушь собачья, — он закатывает глаза, а затем продолжает более серьезно. — Но то, что он сказал обо мне на сборе средств, он был прав, — Чуя смотрит Коё прямо в глаза. — Не было ничего из того, что он сказал, о чем бы я не подумал в глубине души тысячу раз. Я был трусом, и это жалко, — он поднимает руку, прежде чем она успевает защитить его. — И неважно, считаешь ли ты меня неудачником, важно, что я так считаю. — И мне это чертовски надоело, — продолжает Чуя, в отчаянии вскидывая руки. — Мне надоело бегать. Мне надоело лгать и поддерживать видимость. Я хочу создавать музыку, настоящую музыку, для себя, а не для кого-то другого. Я делаю это для себя, а не для него. Теперь я готов. Я собираюсь написать лучший альбом, который кто-либо когда-либо слышал, и он на милю превзойдет по продажам чертовы Двойной Черный и «Порчу». Коё долго смотрит на него. Затем она кивает и подходит к пианино, чтобы присоединиться к нему в просмотре нот. — Ну тогда ладно. Покажи мне, что у тебя уже есть, — она слегка улыбается ему. Улыбка Чуи, когда он смотрит на нее, огромна. — Хорошо тогда, — взволнованно говорит он. — Я не стремлюсь к определенному жанру или чему-то еще. Но у меня есть тема для альбома: честность. Позже той же ночью Чуя ковыряет песок пальцами под звуки волн, мягко разбивающихся о берег вокруг него. Ночь ясная, луна делает воду видимой даже в час ночи. Чуя сидит на тихом участке пляжа, больше никого не видно, и даже городской шум Лос-Анджелеса кажется далеким. Запах соли в воздухе успокаивает. В старой песне Исака Динесена есть строчка, которую он считает подходящей: лекарство от всего — соленая вода: пот, слезы или море. Чуя знал, что окажется здесь, еще до того, как поговорил с Мори, это было неизбежно. Он отодвинул это на задворки своего сознания, чтобы достичь своих целей, но время для побега подошло к концу. Потому что он знает, что если он собирается написать альбом, то сначала ему нужно заняться определенной песней, песней, которая прямо или косвенно преследовала его с шестнадцати лет. Чуя не сможет далеко продвинуться, если не будет противостоять этому, если будет позволять этому медленно отравлять себя год за годом. Пришло время ему покончить с «Арахабаки». Это звучит так просто: все, что ему нужно сделать, это написать одну песню. Чуя раньше помогал писать бесчисленное количество песен. Эта уже даже частично написана. Это не должно быть так устрашающе, не должно заставлять его замирать от страха каждый раз, когда он думает о мелодии. — Ты музыкант, который боится музыки, — шепчет в голове Дазай. Это ранило так сильно, потому что было правдой. Не всей музыки, а одной песни. Чуе кажется, что страх перед ней медленно гложет его с тех пор, как он написал первые ноты. Чуя больше не хочет этого допускать. Но он не заинтересован в написании очередной «Порчи». Он не собирается снова мучить себя так ночь за ночью. Он не будет. Это не вариант. Но песня продолжает существовать, как паразит, питаясь им, а Чуя не может найти лекарство. Несмотря на то, что Дазай всегда заставлял его чувствовать себя человеком в прошлом, Чуя знает, что это не так. Чуя никогда не преуменьшит, как много это для него значило, никогда не перестанет быть благодарным (даже если Дазай сказал, что он достиг своего пика). Но, в конце концов, мнение Дазая о том, человек он или нет, не имеет значения. На самом деле речь идет не о Дазае, или Артуре, и даже не о его маме. Речь идет о нем. Если Чуя хочет написать честный альбом, он должен начать быть честным с самим собой. Он должен быть честен в том, почему он продолжает верить, что он не человек, почему он не достоин быть им. Многие годы Чуя прятался за оправданием, что не имеет значения, считает ли он себя человеком или нет. Он утверждал, что это не важно, пока у него есть семья и музыка. Но хотя это было удобнее, это не было правдой, это имело значение. В глубине души Чуя всегда надеялся, что наступит момент, произойдет что-то, что изменит ситуацию. Всю свою жизнь он прожил в ожидании того дня, когда начнет чувствовать себя человечнее, отпустит все это. Он хотел этого так сильно, больше всего на свете. Чуя отказался бы от чего угодно, даже от музыки, лишь бы хотя бы на одну чертову секунду больше не нести на себе это бремя. Однако момент так и не наступил. Даже с Дазаем или Артуром, которые заставляли его чувствовать себя человеком, заставляли его так сильно желать им быть, этого никогда не было достаточно. Ничто из того, что Чуя получил, никогда не изменило бы этого. Ни музыка, ни дружба, ни семья, ни любовь. Его жизнь настолько наполнена, а он до сих пор не избавился от этой пустоты. Чуя смотрит на океан, желая, чтобы тот дал ему ответ. Он подтягивает колени и кладет на них голову, наблюдая, как одна волна рушится, отступает, а затем сменяется другой. Даже его привязанность к океану определяется отсутствием у него человечности. Такое ощущение, что в его жизни почти нет ничего, что бы не было испорчено. Чуя ожидал, что море будет единственным, что ему понадобится из песни Динесена, но его глаза начали слезиться вне его контроля. Он даже не помнит, когда последний раз плакал. Он почти полностью избавился от этой привычки, когда оказался в приемной семье, — другие дети не были добры к такому проявлению эмоций. Чуя всхлипывает и вытирает лицо рукавом толстовки, чувствуя себя до смешного жалким. Он был чертовски уверен в себе, когда вошел в офис Мори и сказал ему, что готов записать сольный альбом. Он даже не может себе представить, как будет стыдно говорить боссу, что он был неправ. — Ты человек, — настаивает Артур в его голове. — Музыка, которую ты пишешь, — самая болезненно человечная вещь, которую я когда-либо слышал, — вторит Дазай. Это больше ранит, чем помогает. Почему они были так убеждены? Что они на самом деле знают о Чуе? Они не знают, насколько он пуст на самом деле. Он стал настолько искусным в притворстве человеком, что они, вероятно, просто купились на этот трюк. — Хочешь знать, почему мы с тобой такие несчастные? — спрашивает Чую мама, соглашаясь с ним. — Потому что ты застрял со мной, а я хотела родить человеческого ребенка. Иногда Чуя скучает по ней. Это такой пиздец. Она буквально пыталась убить его. Но время от времени он думает о том, как сидел рядом с ней за пианино или о том, как его тащили с ней в какой-нибудь странный ресторан, и ему хочется, чтобы все могло быть по-другому. Чуя грубо сглатывает. Он знает одно наверняка: он не хочет закончить, как его мама. Он не хочет, чтобы самые темные части его разума поглотили его, пока от него ничего не останется. Он не будет, он не сможет. Его мысли начинают меняться. Возможно, ошибка Чуи заключалась в том, что он ждал чего-то, что заставило бы его почувствовать себя человеком. Если люди, которых он любит больше всего в этом мире, ничего не исправили, почему какое-то абстрактное событие должно что-то изменить? Если музыка, — то, что он любит больше всего на свете, — не исправила ситуацию, то почему должно помочь что-то еще? — Может быть, дело не в том, чтобы ждать, чтобы почувствовать себя человеком, — думает Чуя про себя, вставая и идя к воде. Возможно, речь идет о принятии решения… «Арахабаки» — его песня, и именно он решает, что она означает. Это не обязательно должна быть песня о том, что он не человек. Он может превратить это в песню о том, какой он есть. — Меня зовут Накахара Чуя, — говорит Чуя, его голос кажется хриплым и дрожащим после плача и долгого молчания. — И я человек, — выходит неуверенно. Чуя откашливается, указывая пальцем на океан. — Слушай, Вселенная, ты, чертова куча дерьма, — произносит он с еще большим огнем, — Я, блять, являюсь человеком. — Я не являюсь и никогда не был силой разрушения, — громко продолжает Чуя. — Арахабаки — это история, а я — реальный человек. Он смеется, хотя по его лицу течет новая порция слез. Конечно, дело не в том, что он полностью отпускает все свои сомнения и неуверенность, а в том, что пустота внутри него исчезает. Это было бы чертовски просто. Но Чуя делает выбор, заявляет, что вместо того, чтобы позволить прошлому сдерживать его, он будет активно пытаться поверить в свою человечность. Он больше не будет ждать чего-то, что заставит его почувствовать себя человеком, он будет проживать свою жизнь так, как если бы он был человеком. Это немного пугает в другом смысле, но Чуя больше не позволяет трусости управлять собой. — Я не уверен, хорошо ли у меня это получается или нет, — продолжает Чуя, пожимая плечами, с легкой улыбкой на лице. — Но я, черт возьми, человек. Океанские волны продолжают разбиваться о берег, не меняясь ни с его словами, ни с изменением всего его мировоззрения. Улыбка Чуи растет при звуках приливов и отливов воды, напоминая песню, которую он начал, кажется, много лет назад. Улыбка Чуи сохраняется, когда он начинает тащиться по песку обратно к своему байку. Ему еще предстоит написать альбом. Чуя заходит в кабинет Коё с нотами в руке, но рыжеволосая девушка, поднявшая взгляд, когда он входит, не та, кого он ожидал. — Ой, — говорит Люси, не скрывая своего недовольства. Она бросает на него кислый взгляд со своего места, лежа на диване. — Это ты. Она выглядит совершенно другим человеком в сравнении с тем моментом, когда он впервые увидел ее выступление с Гильдией. Коё заставила ее пойти к ортодонту, чтобы поставить брекеты, почти сразу после того, как она приехала в Лос-Анджелес, и запретила ей заплетать волосы в косички в обозримом будущем. Коё также заставила ее выбросить большую часть старой одежды и отвезла ее купить новую (что, судя по описанию Коё, походило на адский поход по магазинам). Хотя внешний вид Люси изменился, ее (дерьмовое) отношение осталось почти таким же. Коё все еще не в себе и ищет, что сделать, чтобы пробиться к ней, хотя Чуя был слишком отвлечен своим собственным альбомом, чтобы уделять этому столько внимания, сколько раньше. Он писал, как сумасшедший. Завершить «Арахабаки» было похоже на первый глоток воздуха после того, как он оказался в ловушке огня. Но, несмотря на то, что у него есть отрывки и фрагменты других песен, ему еще предстоит пройти долгий путь, если он действительно хочет выпустить свой еще не названный альбом к 25-му января. Чуя пришел в офис впервые за полторы недели, чтобы узнать мнение Коё о песне, которую он сейчас пишет. У него проблемы с опенингом, песня звучит скучно. Чуя не собирается выпускать свой первый сольный альбом с музыкой, которую можно было бы назвать скучной. — Ты видела Коё? — спрашивает Чуя, едва удерживаясь от закатывания глаз на ее выходки. Был ли он таким раздражающим, когда был подростком? — Нет, — говорит Люси, противно растягивая буквы. — Мы должны были встретиться, но она отменила встречу. На этот раз Чуя не удерживается от закатывания глаз. — Тогда что ты здесь делаешь? — На самом деле мне больше негде быть, — произносит Люси, слегка пожимая плечами. — Не думала, что меня кто-нибудь побеспокоит, если я буду в представительском номере, — она бросает на Чую взгляд, показывающий, что он все ей портит. Чуя фыркает. По крайней мере, она смешнее, чем Акутагава в своей угрюмости. Выражение лица Люси не меняется, она явно ждет, пока он уйдет. Блин, но она также чем-то напоминает Чуе себя. Не он сейчас, а он сам в тринадцать лет, до того, как встретил «Овец». Гнев, отношение, отказ кого-либо впустить, даже если они пытались помочь. Черт, Коё права, он, наверное, был кошмаром, когда она впервые встретила его. Если бы он не был так напуган Коё, он, вероятно, был бы таким же, как Люси. Но Люси явно не боится Коё, как он. Чуя не знает, впечатляет это или просто глупо. — Коё сказала, куда она направляется? — спрашивает Чуя, пытаясь скрыть нетерпение в своем тоне. Его также немного раздражает то, что он не может решить эту проблему сам. Он старается не думать о том, как раньше работал с кем-то, кто был совершенен в написании песен. — Не спрашивала, — говорит Люси, отворачиваясь от Чуи и доставая телефон. — Мне все равно. Чуя прищуривается на нее и слегка хмурится. Он подходит к пианино, кладет на него ноты, после чего запрыгивает на него. Он скрещивает руки на груди и смотрит на Люси, которая хмурится в ответ, когда замечает, что он не уходит. Она фыркает и откладывает телефон, немного приподнимаясь, чтобы как следует окинуть его взглядом. — Могу я дать тебе совет? — интересуется Чуя, не смущенный ее взглядом. — Если я скажу «нет», ты не откажешься? — прямо спрашивает Люси, поднимая бровь. — Нет, я все равно дам его, — Чуя сдерживает очередной смех. — Ты… неприятная, — прямо говорит он, морща нос. — Тебе следует поработать над этим. Отчужденное поведение Люси сменяется настоящим гневом. — Ты ничего обо мне не знаешь, — рявкает она, ее голос становится все ниже и громче. — С пятнадцати лет тебе буквально все подавали на золотом блюде, — она насмехается над ним. — Какое право ты имеешь смотреть на меня свысока? — Мой отец умер еще до того, как я его встретил, — небрежно отвечает Чуя. — Моя мать покончила жизнь самоубийством, когда мне было семь лет. Я был там. Глаза Люси расширяются, и ее усмешка сменяется шоком. Она выглядит растерянной, не зная, что сказать. Чуя сам немного удивлен тем, как легко пришли слова: он не помнит, чтобы когда-нибудь сразу переходил к теме, не обдумывая детали. Но часть человеческого бытия — не скрываться от того, кем он является или через что ему пришлось пройти, особенно если он сможет каким-то образом использовать это, чтобы помочь этой девушке, которая ему все еще нравится, несмотря на множество причин, которые она дала, чтобы он не делал этого. — Я не пытаюсь играть с тобой в игру «у кого хуже детство», — говорит Чуя, полуулыбаясь и качая головой. — Я просто пытаюсь сказать, что понимаю больше, чем ты, вероятно, думаешь. Я также злился и ожесточался, — он хмурится. — Черт, я все еще зол и ожесточен. Я не думаю, что это когда-нибудь действительно исчезнет, — Чуя смотрит Люси в глаза, смягчая выражение лица. — Только не срывай это на других. Это никогда не делает ничего лучше. — Тогда что ты с ним сделал? — спрашивает Люси так тихо, что ему приходится напрягаться, чтобы услышать ее, она смотрит на свои руки, а не на него. — Весь этот гнев? — Частично я вложил это в музыку, — отвечает Чуя, проводя рукой по волосам. — Некоторое я оттолкнул, — он поднимает ноги и скрещивает их. — Что мне больше всего помогло, так это найти вещи, которые заставляли меня чувствовать что-то, кроме гнева, — он дарит Люси еще одну улыбку. — Дерьмовое детство не обрекает тебя на дерьмовую жизнь. — Не у всех из нас есть такие вещи, — говорит Люси, возвращаясь к гневу. Хотя получается более горько, чем кусающе. — Ну, они не падают тебе на колени просто так, — сардонически произносит Чуя, закатывая глаза. — Нужно постараться их получить. Впускай людей. Не будь такой соплячкой, когда люди пытаются тебе помочь. Люси усмехается и смотрит в сторону. — Какие люди? Люди хотят, чтобы я была рядом только потому, что я умею петь. Никто не заботится обо мне. — Ты, черт возьми, шутишь? — спрашивает Чуя, недоверчиво глядя на нее. — Коё изо всех сил старалась помочь тебе. Она не пытается тобой воспользоваться, — пренебрежительно бросает Чуя. — Она никогда бы не стала тратить свое время на что-то подобное. Она действительно верит в тебя. Люси снова смотрит на него широко раскрытыми глазами, затем быстро отводит взгляд. — Я даже не думала, что я ей нравлюсь, — говорит она, все еще не глядя на него. Она щипает кончики волос. — Она всегда говорит мне, что все, что я делаю, неправильно. — Я никогда не видел, чтобы она так старалась сделать кого-то успешным, — искренне делится Чуя. — Ни со мной, ни с Кёкой, ни даже с ней самой, — Люси оглядывается на него, и он встречается с ней взглядом. — Она так упорно борется за тебя, а не против. Коё не из тех, кто делится своими чувствами, но я знаю, что она действительно заботится о тебе. Люси, кажется, не знает, что на это сказать, она снова смотрит вниз и скрещивает руки на груди. — И я уверен, что она не единственная, — легкомысленно продолжает Чуя, тепло улыбаясь, хотя она и не смотрит. — Послушай, я тоже всегда плохо позволял людям помогать мне. Я пытаюсь стать лучше в этом. Люси не отвечает, поэтому Чуя полагает, что они закончили эту тему. Он снова смотрит на свои ноты, хмурясь от созерцания. — Эй, хочешь помочь мне с этим? — С чем? — нерешительно переспрашивает Люси. Однако это звучит как искренний вопрос, а не как гневный, как раньше. — Я пишу песню, — говорит Чуя. Он спрыгивает с пианино, хватает ноты, подходит к дивану и садится на подлокотник с той стороны, на которой сидит Люси. Он снимает туфли и закидывает ноги на диван (никто не ставил обувь на диван Коё). — Хочешь, чтобы я помогла тебе с написанием песен? — интересуется Люси, выглядя несколько озадаченной. — Ты не выглядишь занятой, — он поднимает бровь. Ее глаза сужаются. — Раньше я написала только одну песню. — Да, «Энн из Бездны», — Чуя слегка ухмыляется. — Знаешь, «Зверь лунного света» и «Снежный демон» были более сложными в музыкальном плане, но если бы мне пришлось выбрать любимую, то это была бы твоя песня, — он угрожающе указывает на нее пальцем. — Но никогда не говори об этом Кёке. — Я думала, она здесь больше не работает, — Люси явно смущена. — Ага, — просто говорит Чуя. — Но мы ходим за мороженым. Тебе стоит прийти как-нибудь. Замешательство Люси скорее растет, чем уменьшается. Но она качает головой и смотрит на ноты, которые он держит. — Для кого ты пишешь песню? Чуя ей широко улыбается. — Для себя, — легко произносит он. — Я делаю сольный альбом. — Ты? — спрашивает Люси громким из-за их близости голосом. Ее лицо краснеет. — Да, — соглашается Чуя, его ухмылка становится ещё шире. — Хотя это секрет. Держи рот на замке. — Почему ты мне рассказываешь? — спрашивает Люси, все еще выглядя немного взволнованной. — Ты мне нравишься, хотя ты и неприятна, — говорит он со смехом. — Ты не скучная, это точно. Твое отношение не лишено юмора, как и у Рю. Люси хмурится, теряя смущение. — Мы встречались, — коротко произносит она. Затем она снова смотрит на ноты. Ее глаза поднимаются вверх и выжидающе уставляются на него. — Ну, так о чем эта песня? Ее высокомерие снова заставляет его смеяться. — Это песня о человеке, которого я знал, — рассказывает Чуя. — Его звали Артур Рембо.