Дзынь!
Лифт открылся. Не чувствуя собственных ног, Мора рывком бросилась в кабину. Лапы медведицы уже скреблись по бетонной стене. Вжала на кнопку первого этажа. Пока дверцы медленно закрывались, девушка увидела, как 54-ая вырвала створку дверей вместе с укрепленным опорами. Двухметровая гора мышц влетела следом, но тут лифт тронулся. Ядозуб отскочила в стенку, когда из-за металлического щита вырвался гневный, кровожадный рык, отдавая вибрацией по железному ящику и внутренних органах рептилии. Приглушенный звон сирены не стихал ни на секунду. Мора тяжело дышала, смотря в потолок — над головой ядозубки взорвался раскат ударов, летя по шахте лифта оглушительным, металлическим громом. Медведица даже не собиралась отставать. Чувствуя давящие стены лифта, девушка схватилась за поручень, чувствуя стук тысячи кулаков в груди. По мере снижения лифта, шум удалялся, как вдруг кабинку встряхнуло, а потолок выгнуло четырьмя огромными буграми. Свет погас. Свалившись на пол, Мора видела только блеклые красные огни и слабо, еле различимые кнопки лифта. Когда лампы зажглись вновь и ящерица смогла видеть, она обнаружила себя в покореженном ящике, поверх которого, судя по звукам, вытанцовывал сам дьявол. — Выыыыррррвв... Рррррраррыввв!!! Когда Мора поняла, что произошло на самом деле, ее морда побелела настолько, что впору поинтересоваться, а не водились ли в родословной девушки хамелеоны. Что до самой ядозубки, ужас выжал из нее все силы. Все, что она могла, это беспомощно ждать, когда медведица вскроет банку, будто консерву, и слопает ее без остатка. Внезапно, лифт остановился.Дзынь!
Еле двигаясь в разъеме, дверцы заглохли на полпути, как раз по размеру туловища Моры. Не отпуская связку ключей, и не зная, куда ей бежать, девушка осторожно вылезла из западни, очутившись в цокольном этаже, весь окруженный витринами и решетками. Выжатая и уставшая, Мора больше не чувствовала ни радости, ни страха — ей хотелось, чтобы этот кошмар прекратился. Но рев и звон за спиной гнали ее вперед. Главный ход был закрыт. Чувствуя тяжелое дыхание из кабины, Мора резко ушла с проходной, завернув за угол. Лишь сейчас она заметила, как этаж напоминал по форме увешанную картинами арену. Если раньше Мора и остальные хищницы находили местную живопись странной, теперь же, в ночных потемках ядозуб наконец увидела в линиях кляксах их истинную суть: ясные, сочащиеся соком мясные нарезки и блюда, взятые из фантазии какого-то психа. Картины дрогнули. За перегородкой раздалось томное рычание и скрежет. Фырканье мокрых, огромных ноздрей. Вновь закрыв пасть и нос руками, девушка затаила дыхание, слушая шаги тяжелых, мощных лап. Шаркая когтями по бурой плитке, пошла вокруг арены, пока Мора кралась в противоположной стороне застенок. Жуткая карусель набирала ход, внезапно меняя направление, сужая кольцо, когда медведица начала подозревать что-то неладное. Круг то ускорялся, то замедлялся: Мора осторожно кралась, понимая, что в любой миг ее раскроют. Она не хотела умирать, только не так. Только не здесь. Карусель вновь замедлился. Судя по дыханию 54-ой, можно было подумать, что белая хищница выдохлась. Разумеется, такого не могло быть. Набравшись смелости, Мора высунулась из-за угла, и увидела: замерев на месте, полярная медведица обратила широкую морду в сторону главного выхода. Принюхивалась. Похожий на губку, гигантский нос хищницы вбирал запахи, а из выпачканной пасти громадины стекали вязкие слюни. В глубоких, черных глаза хищницы застыли огоньки уличных фонарей. Вернувшись назад в укрытие, Мора высунула лиловый, раздвоенный язык, пытаясь понять, что так привлекло медведицу. Пыль, сырость. Высохшая кровь на шерсти. Аромат специй и кисло-сладкого соуса. И чего-то еще... 54-ая приблизилась к закрытым дверям. Громко дыхнула на стекло, оставив запотевшее пятно — еще одна преграда на пути голодной громадины. Похоже, приноровившись к выламыванию замков, белая медвежатница встала на задние лапы. Несравненно легче и ничтожно укрепленные, витражные двери разлетелись с двух толчков, с треском стукнув грубыми решетками. Звук сирены вылился на улицу, а вместе с ним, в свете придорожных забегаловок явилась двухметровая, окровавленная фигура. Раздался сигнал клаксонов, медведица оглянулась. По дороге проехал фургон, затем мотоцикл, заставив хищницу отступить назад. Не понимая, где она очутилась, хищница растерянно смотрела на быстро едущих гигантов, ослепляя великаншу яркими лучами солнца. Растерянная и напуганная, медведица с ревом побежала вдоль дороги, оставляя на тротуаре красные, полузапекшиеся отпечатки. Рычание и звон сирены взлетали над домами и кафешками, чтобы вновь стихнуть в гуще безмятежно спящего города. Наблюдая за этим стороны, Мора прошмыгнула к проломленному входу, с опаской глядя в сторону толстозадой беглянки. Убедившись, что 54-ая скрылась с горизонта, ядозуб выскочила к дороге, глянула по сторонам и со всех ног побежала вперед, к теплым, приветливым огням аллеи. Оказавшись на бульваре, хватая воздух, она видела беспечных зевак, не обращавших на нее внимание. Лишь некоторые хищники, пес в фартуке и кот с повязкой на глазу, сидели у прилавков и сверлили Мору подозрительным, хмурым взглядом. Ядозуб чувствовала как ароматы усилились: все те же специи, все тот же кисло-сладкого соус. А еще сочный, сладкий запах жаренного мяса. Отойдя в сторону, она попыталась стянуть шокер с руки, но безрезультатно. Тогда черно-оранжевая ящерка бросила последний взгляд на звенящую, треклятую клинику Гоухина. Не теряя времени, она нырнула в гущу толпы, бесследно испарившись в объятьях Темной аллеи. И была такова.***
Бумажный фонарь со шнурочком освещал комнату в теплых тонах. На журнальном столе лежал срезанный ремень шокера. Чувствуя нарастающую неловкость, Суджи потирал пожелтевшие локти. От долгого сидения на стуле, парню казалось, будто его спину выгнуло в три погибели, хотя он сидел максимально ровно. Возможно, все дело было и в бдительном, тяжелом взоре черно-белого медведя, смотрящего на белую птицу смесью шока и возмущения. — ...то есть, — фыркнув ноздрями, произнес сидящий в кресле Гоухин. — Мало того, что ты раздраконил ногу примату и утащил с собой ни в чем невинную девочку, так еще и вызволил одичавшего полярного медведя? Хах, ей-богу, щегол! Даже не знаю, придушить тебя или по горбу дать. Не чувствуя радости от такого выбора, сипуха поднял поникший взгляд на доктора. — Да, я облажался, клянусь, мне искренне жаль. Но я видел там чью-то руку... По-настоящему, она была оторвана. Пострадавших больше, намного больше, чем сказали по телевизору. — Если бы беда была только в этом, — задумчивым голосом сказал сонный панда. Не спеша, он достал курительную трубку из подлокотника и принялся набивать из мешочка горсткой сушенных листьев. — По ящику пусть болтают что угодно, это ничего не меняет... Если ты говоришь правду, конкретно твой промах уже стоил кому-то жизни. А если эта детина выбралась на улицу и ее не засечет патруль, то жертв не избежать. Хоть это ты понимаешь? — Понимаю, — печально ответил Суджи. — Более чем. — Хм-хм, — прикусив мундштук, Гоухин зажег трубку, — это мы пошмотрим. Пыхая в воздух дымными кольцами, медведь с минуту смотрел на белую, уставшую птицу, которая стыдливо опустила клюв, явно удрученная таким положением дел. Чуть подумав, мужчина отвел строгий взгляд на запястные часы, стрелки которых показывали два часа ночи. — Ох, чую, я с тобой намучаюсь, — буркнул мускулист. — Еще шмотки по размеру подобрать. Короче, иди-ка подмойся и отоспись, а то на тебя без слез смотреть невозможно. С этими словами, доктор Гоухин показал пальцем на застекленную дверь в углу. Встав на ноги, Суджи неуклюже поплелся вперед, но вдруг остановился. — Где мне... взять, это...— шепотом выдохнул сипуха. — Что ты мямлишь? — медведь сердито сверкнул клыками. — Говори громче, самец ты или кто? — Я спросил, где мне найти, ну, полотенце. — Ступай в ванную. Там все найдешь, чай, не маленький, — провожая паренька взглядом, покладистый здоровяк задумчиво смотрел на его телосложение. — Да, и еще, Суджи? Сохраняя положение туловища, сова повернул к панде лицо: — Слушаю. — Не вешай клюв, — ободряюще улыбнулся панда. — В обычной ситуации, за все, что ты отчебучил, я всыпал бы тебе леща, а может и несколько. Горевать будешь потом — когда окрепнешь! Бха-ха-ха-ха!