Помнишь Тьму?

             Homines quo plura habent, eo cupiunt ampliora       

Чем больше люди имеют, тем больше желают иметь

             — Сет — сын-защитник в Древнем Египте. Олицетворение ярости, первостепенного хаоса, великой смерти и войн. Почитавшие его воины говорили: что лучшего, хитрейшего и сильнейшего полководца чем Сет нет на свете.       — Вранье! Есть Дракул!       Тихий смех убаюкивал, остужал молодую прыть. Огонь в камине грел и создавал особенную атмосферу таинства.       — Он тогда еще даже не родился, милая.       — Да? Ну ладно тогда. Но Дракул все равно самый-самый!       — Мне продолжать?       — Ага, продолжай, разрешаю.       — Вы слишком великодушны, миледи. Сет был единственным, кому под силу было сразиться с великим и злым Апофисом — Пожирателем Миров в бескрайнем Мраке. Бога изображали как красивого, но свирепого мужчину со жгучими золотыми, как расплавленное золото, глазами. Враги видели в них бескрайнюю пустыню, а те, кого он защищал — возможность на лучшую жизнь. Сет отправлял бесчисленные толпы в Дуат, чтобы бесчисленное количество людей, могли спокойно продолжать жить наверху, не думая о смерти…       — Я знаю, что такое «Дуат», это был подземный мир у египтян, в годы правлений фараонов!       — Верно, но никто не любит, когда его перебивают.       — Прости…       — Однако со временем, сын утратил веру в Отца и…       — О! Я знаю и кто такой «Отец»! Это ведь солнечный Ра, так? — добрый, но строгий взгляд заставляет быстро прикрыть рот ладонью. — Прости…       — Утратив веру в Отца, Сет перешел на сторону врага, став демоном, лишившись всего божественного в своей сути. Больше он не дрался с Пожирателем Миров, позволив великому змею Хаоса бесчинствовать некоторое время на земле и на небе. Сам же Сет захватил власть, разрубив своего брата на части, и Нил разнес их по свету. Говорят, именно в тот момент, хопе́ш в руках бога раскалился докрасна настолько, что обжег длань падшего бога, ибо был он дарован самим Отцом для борьбы с теми, кем стал Сет.       — Хопеш — это ведь меч в виде длинного и странного серпа?       — Верно, ты очень внимательно слушаешь меня. Тогда Сет пришел к выводу, что нужно закопать это оружие глубоко в песках пустынь. Ведь воспользуйся им его враги, Сета могли лишить сил и жизни. Как это делал сам бог. Он правил до тех пор, пока не сошелся в битве с новым героем Отца — Гором. Их битва длилась восемьдесят лет, выигрывал то один, то другой. Гор с помощью подручных пытался отыскать хопеш Сета, но у того была одна сторонница, что спрятала оба лезвия в своем чреве. Боги больше не могли терпеть разрушающую само мироздание войну и призвали обоих воинов к суду Эннеады. В ходе него победу отдали Гору.       — Он просто удобный! Сет бы не поддался влиянию Эннеады!       — Откуда такие мысли, дракончик?       — Не знаю. Мне просто нравится Сет! Он сильный и умный, ему просто не повезло… его семья просто… не любит вот и все, — грусть отхлынула от теплой и такой родной руки. — Кстати! В одной книги я читала, что у него две радужки и два зрачка в одной глазнице, представляешь?!       — Удобный говоришь? — энтузиазм улетучился из голоса, оставив после себя глухую злость и боль. Рука замерла на макушке, так и не завершив действие. Она все так же дарила тепло и защиту, но будто стала тяжелей в тысячу-тысячу раз! — Иногда, дракончик, даже зная, что ты удобный, просто не можешь избавиться от этой роли или найти в себе силы, чтобы противостоять тем, кто выше.       Голубые глаза потемнели, теперь блики в них были разве что от огня в камине.       — Братик?       Абель вздрагивает, когда я обвиваюсь, как змея вокруг его талии и сжимаю крепко-крепко. Слышу, как он смеется, продолжает гладить меня по голове.       — Обещаю, Лада, я сделаю все, чтобы перестать быть удобным для отца и сделаю еще больше, чтобы твоя семья тебя любила.       — Главное, чтобы ты меня любил, все остальное не важно, — бурчу я. — Ну и чтобы ты приносил мне яблочный пирог! Куда же без него?       Слышу тихий смех, от чего улыбка сама расплывается на лице. Как же я люблю, вот так сидеть ночами возле камина в комнате брата, слушать мифы и есть пирог! Вот бы это время не заканчивалось! Мерное поглаживание убаюкивало, было так приятно.       — Ты улыбаешься — это уже хорошо, — распахнув глаза, первым делом вижу подведенный сурьмой взгляд и теплую улыбку. Этим Лев сейчас очень сильно напомнил мне брата.       «Абель, я скучаю…»       Лишь через пару секунд понимаю, что Лев лежит в моей постели и гладит меня по голове, как это делал брат в воспоминании.       — Что ты делаешь? — голос хриплый после сна и… злой.       — Бр-р, как холодно. Вообще-то я на помощь к тебе пришел, ты кого-то звала, — мужчина подпер лицо ладонью, уперевшись локтем в подушку.       — Брысь отсюда, — выбиваю его руку из-под щеки, которая смешно оттопырилась, и пинаю мужчину в грудь ногой.       — Черт! — единственное, за что он мог уцепиться — моя лодыжка, именно из-за нее я лечу с кровати следом за Львом. Массивное тело спасает от прямого столкновения с каменным полом.       Мои руки по обе стороны от нахального лица, колени — по сторонам от бедер, обтянутых кожей. Его ладонь все еще сжимает мою ногу. Губы изгибаются в дерзкой ухмылке, но мои волосы падают на лицо мужчины, заставляя того прищуриться, и стать похожим на действительно большого кота.       — Знаешь, — мужчина ведет плечами, — на кровати было бы в сто раз удобней, — на секунду стопориться, а затем продолжает, — и теплей.       — Ты что же, мерзнешь?       — Под таким ледяным взглядом кто только не замерзнет. Даже я, у кого горячая душа, знаешь ли.       — Горячий значит? — мои руки ледяные даже летом, плохое кровообращение было одним из тех факторов, что подарили мне уникальную память. Раньше это казалось огромным недостатком — кто захочет, чтобы к нему прикасалась хладнокровное существо? А сейчас я была благодарна за эту особенность.       Белая легкая рубашка была запахнута, открывая достаточно большой участок загорелой кожи от ключиц до кубиков пресса. Странная особенность этого мужчины — он жутко богат, но любит возиться в саду, оформляя из грубого куска белого мрамора точеные рельефы или плавные, грациозные и соблазняющие фигуры. Под пристальным взором мастера, они рождаются и делают первый вдох, после застывают в выбранной только им позе навечно. Этому мужчине чужды официоз и вычурность, если он хочет, то плюет на все и вся — будет работать хоть под палящим солнцем, хоть в бурю, пока не привнесет в этот мир новый виток красоты.       Моя кожа бледна и сера на фоне его ровного бронзового загара. Мы словно противоположности: он олицетворение тепла, веселья и жизни, а я — холода, грусти и смерти. Отдаленно понимаю, что мне симпатична мысль так контрастировать, даже когда мы просто идем по улочкам Флоренции, на нас оглядываются, провожают заинтересованными взглядами и шепотками. Мотылек летит на огонь из-за света, я же привыкла к тьме вокруг, но Дракул прав — все еще самозабвенно тянусь к теплу, которое излучают люди. Этого не вытравить, это не заставить забыть. В особенности меня. Но можно наказать. Приговор вынесен, гильотина уже блестит над моей шеей, жаждущая крови и неотвратимая, как приход ночи. Знаю, что от Дракула не скрыться, он демонстрировал множество раз свою силу и власть над другими людьми, надо мной. Может я и нахожусь за тысячи километров от Темного, но моя гортань все еще находится в его железной хватке. Я все так же ощущаю его дыхание на своем лице, его губы на своих. Этот демон даже сейчас стоит перед моим взором, стоит только закрыть глаза…       Я смертник, но даже им положено последнее желание. Тогда мне ничего не остается, как выбрать то, что будет исполняться очень долго.       — Сш-ш-ш, — мышцы завороженно бугрятся и каменеют под ледяными пальцами. Глаза-хамелеоны — такие же изменчивые, как и их хозяин, — прищуриваются. Мои волосы рассыпаются, стенной становясь между нами двумя и всем остальным миром. Желваки на острых скулах ходят ходуном, когда я растопыриваю пальцы и покрываю еще больше горячей кожи. Внимательно наблюдаю за реакцией мужчины, когда подушечками очерчиваю край рубашки и спускаюсь к низу живота. Лев громко втягивает воздух, когда веду бедрами, удобнее усаживаясь на нем. Длинные пальцы чувственно проходятся по моим ногам, не забывая собирать легкую сорочку волнами. Ладони останавливаются, когда слегка оголяют мои бедра. Но мужчина вдруг ощутимо впивается в них пальцами, словно предупреждает. Однако приговоренного к казни уже ничего не остановит, ощущая едва уловимые касания к позвоночнику, он уже знает, что это та самая Нетленная с косой, и старается вкусить жизнь как можно ярче, с головой бросаясь в порок. Мой порок — похоть, привитая мне если не ее отцом, то ярым последователем.       Ныряю под белую ткань, легонько задеваю сосок, и бронзовая кожа мгновенно покрывается мурашками. Цвет глаз меняется вновь: ядовитая зелень сменяется темной малахитовой глубиной. Вижу это только тогда, когда с силой закусываю щеку, смакуя вкус крови. Мужская хватка становится сильней, но я не обращаю на это внимания, продолжая исследовать чужое тело. Лев не сводит с меня пристального взгляда, он не останавливает, но и не подталкивает к действию. Ждет, затаясь. Ему известно многое, если не все, что связанно с моей судьбой и перемещением. Но он дает мне возможность сыграть с ним с тонкую браваду. Если с королем Карпат я играла, ставя на кон жизнь, то в этой тайной баталии — рисковала знаниями. Он представился моим другом, но его тело слишком радостно отвечает на мои прикосновения.       Наклоняюсь ближе к мужчине, обдавая сначала его горло своим дыханием, а после, специально задев ногтем вставший сосок, прикусываю трахею, слегка перекрывая доступ к кислороду. Лев он, но именно я сейчас использую излюбленный прием львиц — поцелуй смерти. Только вцепилась клыками не в лицо, а сразу в кадык. Длинными ногтями, как когтями провожу по мужской груди, оставляя красные борозды. Спускаюсь вниз по прессу, косым мышцам, попутно распахивая рубашку и ослабляя пояс брюк.       Лев шипит и дергается, его горло ходит ходуном в моей хватке. За это наказываю мужчину — сжимаю клыки сильней. Приподнимаю бедра, чтобы дать волю руке, удивительная стойкость Льва не позволяет ему взять инициативу в свои руки, ему интересно, что я могу предложить и дать. Они противоположны: если князь сам загоняет добычу в засаду, то царь, вольготно откинувшись на кли́не, ждет, когда добыча сама угодит в великолепно расставленную ловушку. Засада одного — действия, ловушка другого — выверенные слова, которые ты хочешь услышать. Ты сам идешь к царю в любом случае, потому что тебе нужна информация. Поэтому беззастенчиво двигаюсь в этом направлении. Ориентиры и векторы давно сбиты, мораль, совесть и благочестие изодраны, запятнаны и затоптаны, забиты камнями, которые сама же кидала раз за разом, отдаваясь олицетворению тьмы. Поводок благоразумия давно сорван, и я чувствую некую свободу.       Язык сменяет зубы, и я провожу дорожку от места укуса до подбородка, немного шершавого от легкой щетины. Прикусываю нижнюю губу разбойника и оттягиваю ее. Вижу, как эта маленькая игра нравится Льву: подглядывает за мной сквозь пушистые ресницы. Кошачьи глаза горят. Он дышит через нос, громко, плотно сжимая губы. Мы молчим, как молчит кукла с зашитым ртом. Запечатанным, будто рассадник всевозможных грехов. И как подобает куклам, которыми играет судьба, мы соприкасаемся замершими губами друг к другу. Этот целомудренный, стерильный поцелуй совершенно не вяжется с моими дальнейшими действиями: не разрывая зрительного контакта, я проникаю рукой в штаны и обхватываю прохладными пальцами член Льва — по обыденности горячий и широкий.       — Сш-ш-ш, — по-кошачьи шипит мужчина, но быстро прикусывает губу, заставляя себя молчать. Горд и красив: темно-вишневые волосы слегка растрепаны, челка падает на глаза, и без того делая их сказочными. Коса ласково обнимает шею хозяина, покоясь на ключице. Губа искусана, а на лице появляется разгоряченный румянец. Грудь бешено вздымается и опадает. Член дергается в моей руке, и лишь оценив красоту мужчины подо мной, я начинаю движение. Прикосновение к головке заставляет Льва зажмуриться и лишь сильней вцепиться в мои бедра, но тут же ослабить хватку. Он беспокоится, чтобы не оставить на моей коже синяков. Милый-милый Лев, знал бы ты, что я пережила в когтях демона. Подушечка пальца пачкается в смазке, и начинаю дразнить мужчину неспешными движениями по кругу. Сейчас я буквально дергаю за усы большого кота, но он смиренно и великодушно позволяет мне делать с ним все, что захочу.       «Дракул бы не позволил…»       Мысль бьет раскаленной пощечиной, сбивая абсолютно весь настрой. Этот раз отличается от прошлого, когда эмоции покинули меня. Здесь я чувствую опустошение и злость. Могу отличать оттенки красного, а все остальные цвета — мелькают, словно помехи на экране телевизора при просмотре нуарного фильма, где яркими пятнами выделены отдельные персонажи или связанные с ними детали — глаза, брызги крови, платья.       Лев изгибает бровь в немом вопросе, когда я отмахиваюсь от мыслей со вкусом пепла. Игра прерывается, будто бы кто-то играл на пианино, но в какой-то момент случайно или нарочито ударил не по той клавише, уродуя всю мелодию до этого. Фыркаю и убираю руки. Лев не удивлен, эта черта «мне все известно до того, как это произойдет» и интересна, и отвратна. От чего хочется скалиться и рычать, но вместо этого — оставляю поцелуй чуть выше пояса брюк, а когда Лев теряет бдительность — кусаю, заставляя под кожей налиться гематому. Оставляю метки по всему торсу: на груди, плечах, ребрах, но таким образом, чтобы все мои отметены были скрыты под белоснежной тканью. Оставляю тайный подарок тому, кто захочет снять со Льва одежду. А в завершении, слизываю с пальцев солоноватую смазку и встаю.       — Жестоко, — хрипит Лев, опираясь на локти. В его штанах видны очертания вставшего члена. Поднимаю ногу и легко провожу по взбугрившейся ткани, но пропускаю это мимо и становлюсь на каменный пресс мужчины, а вторую ногу ставлю на его плечо. Лев не выглядел напряженным, когда я всем весом стояла на нем, даже не отклонился на спину, продолжая удерживать свое тело на локтях. Я чувствовала, настолько натренированным было его тело под моими ступнями. А взгляд из-под бровей и хамская ухмылка брали на слабо. Я слышала в своей голове шепот Льва: осмелишься ли зайти дальше?       Даже не сомневайся. Уже сама приподнимаю сорочку так, чтобы он мог увидеть многое, но делаю шаг, переступая через мужские плечи, буквально позволяя ему разглядеть все, что не удалось секундой ранее.       — Так и было задумано, — лгу я, направляясь к столику, попутно сбрасывая мешавшую мне ткань. Оборачиваюсь ко Льву, совершенно не стесняясь своей наготы. Пусть смотрит, мне не жалко. — К тому же, тебе понравилось.       — Мне и сейчас нравится, — мурлычит мужчина. Мальчишеская улыбка открывает ряд острых, но человеческих зубов.       — Любишь, когда тобой командуют?       — Не слышал, чтобы ты произнесла и слова.       — Ты не рвался руководить.       Лев пожимает плечами, на которых уже синеет порыв моей злости:       — Не всегда нахождение снизу — означает, что ты нижний. Можно руководить и стоя на коленях, — слова проходятся током по позвоночнику. Разбойник спокоен, но почему тогда я слышу издевку в его словах? Нахожу то, чего там нет? То, что задевает меня? В памяти взрываются картинки, где я раболепно стою на коленях перед Темным, а он руководит процессом.       — Как? — мой вопрос слишком резок, что не укрывается ото Льва. Тот будто бы только этого вопроса и ждал. Вновь ухмыляется и грациозно встает с пола. Мужчина крутит пальцем, и я разворачиваюсь к нему спиной, утыкаясь в свое отражение.       — Что ты видишь? — Лев встает сзади меня, ощущаю своей кожей его. Он выше на голову.       — Себя.       Красивое лицо кривится. Он цокает и качает головой.       — Разве я спросил «кого ты видишь»?       — Тело.       — Уже лучше. Что еще?       — Хмурое лицо, шрамы, болезненную бледность и отсутствие жизни во взгляде. Я ничего не упустила?       Сзади раздается тихий смех.       — Еще грубый сарказм, холодную отчужденность и замашки доминатрикс.       — Ах, да, точно, и как я могла упустить свои лучше качества?       — Рассказать, что вижу я?       — Попробуй…       — Перед моим взором предстает мрамор. Уже оформленный, но не завершенный, брошенный на полпути. Знаешь, кто его бросил? — ответ рвется наружу, но я до боли сжимаю зубы. — Нет, Владислава, ты не угадала. Не он. Заключил тебя в эту форму — да, но бросила тебя ты сама. — Прежде чем я что-то успеваю сказать, Лев хватает меня за волосы, запрокидывая мою голову так, что теперь он буквально нависает надо мной. — Черный — это не цвет, это отсутствие цвета, он подложка под нечто яркое и запоминающееся, но только будучи на самом темном фоне. Эти волосы каждый мечтает намотать на кулак. В этих глазах я вижу ту глубину, к которой опасно приближаться, потому что они колдовские — заворожат, и не поймешь, как будешь у ног их хозяйки. Смотря на это лицо: острые скулы, брови, пухлые губы, только и думаешь, как увидеть их вблизи от своего лица, на своем теле или возле ширинки.       Мужчина ослабляет хватку, позволяя мне снова уткнуться в зеркало. Он подает мне свою руку, не знаю почему, но я тут же вкладываю в нее свою. Как марионеткой, Лев обхватывает моей же рукой мое горло.       — Ты даже не представляешь, как много людей хотят вот так обхватить эту шею в порыве обозначить свою власть над тобой или умолять тебя принять на ней их поцелуи, в раболепном поклонении, — моя рука спускается по ключицам и замирает на груди. Мужчина сжимает наши руки. — Ослабив корсет или усилив вырез, ты обретешь важный рычаг давления, к которому захотят прикоснуться, — пальцы пробегаются по шрамам на моем животе и замирают на «V». Почему-то это действие заставляется дернуться. — Ш-ш, это не уродство. Если ты важна человеку — его глаза будут закрыты на этот счет, он не будет видеть его, словно бы этого никогда не существовало. Ну а тот, кто заметит, решит акцентировать чье-то внимание на нем — тот сам спит и видит, чтобы на нем оставили парочку таких же. Или чтобы оставил он. К этому ты уже привыкшая. Сильная, потому что уже сталкивалась с этим. Играй с желаниями других, ведь для некоторых желание — это ты. Используй себя сама, чтобы этого не смогли сделать другие.       Наши руки опускаются еще ниже. Лев явно продумал все с самого начала, потому, что горделиво усмехается, когда оба наших пальца проскальзывают в меня.       — А это, — кошачий наклон головы, — это полностью на твое усмотрение. Но открою тайну знакомую еще гетерам древней Греции — мужчины готовы заплатить любую цену за ночь с женщиной, которую страстно желают. Елена из Трои. Клеопатра из Александрии, царица Савская из Вавилона. Либо получай от этого выгоду, либо наслаждение, хотя никто не запрещает смешивать приятное с полезным, — Лев сгибает пальцы, заставляя меня сильней расставить ноги, но снова замирает. — Эта мысль должна все время находиться в твоей голове, в которой так же есть: рассудительность, великолепная память и целеустремленность. Дракул дал тебе тело, но наполняешь его именно ты. Ты задаешь цели и амбиции, страхи и силу. Убивай головой, но принимай решения об убийстве — сердцем. Пусть оно отвечает лишь за это, а не за боль, — мужчина плавно выходит, подносит пальцы к губам и облизывает точно так же, как это раньше сделала я.       Слова Льва разносятся эхом в моей голове, пока я продолжаю рассматривать зеркального близнеца мужчины. Так вот что он делает — использует всего себя, когда это нужно, в то время как я — переживаю о пересудах людей, чьи мнения не должны меня вообще волновать. Но вмиг такой не стать, с чего начинать? Взгляд цепляется за странность:       — В прошлые разы у тебя волосы были черные.       Мужчина в зеркале наигранно удивляется:       — Ты различаешь цвета?       — Прикусила губу в полете.       — Хм-м, — тянет Лев гипнотизируя меня взглядом. После пожимает плечами и отворачивается. — Мои волосы рыжие, но мне это не нравится. А жизнь слишком коротка, чтобы делать то, что не нравится и любить то, что не по вкусу.       — Красишься в разные цвета?       — М-м, я слышу зависть, Владислава? — ухмылка, как ответ на ухмылку. — В этом времени нет тех красок, что были в нашем. Здесь только натуральный продукт. Поэтому я крашусь либо в черный, либо в красный. Мне нравятся эти цвета, — Лев подмигивает мне, шуточно кланяется, — Было интересно, миледи. Платье на вешалке, Лоренцо сказал, что у вас встреча.       — Новое платье? Ты каждый день покупаешь новое?       Лев крутится на пятках и раскидывает руки в стороны, пятясь:       — Могу себе это позволить, но если тебе что-то не нравится, нужно или ты сама что-то хочешь исправить — обращайся к Иридии. Она любит новые штучки, — мужчина похлопал подушечками пальцев по своему телу, имитируя порхание бабочек. Улыбнулся обворожительной улыбкой и скрылся за дверью.       С моего появления во Флоренции минул месяц. При первой встречи с Лоренцо, негласным монархом города, я даже не узнала его — давно пора понять, что в это время портреты рисовали криворукие. Помню, как тогда покосилась на Льва.       — Здравствуй. Леонардо говорил, что отправился за лекарем, но я и подумать не мог, что она будет носительницей не только богатых знаний, но и такой красоты.       Бросаю короткий взгляд на Льва, тот ухмыляется, прислонившись к одной из колонн. Лекарь?       — Благодарю, — отвечаю на итальянском, — мне лестно слышать такие слова от самого Лоренцо Великолепного, деятеля и защитника искусства.       — Вы точно не из Италии, может мой друг ошибся и привел коренную итальянку? У вас превосходное произношение.       — Я жила какое-то время в Италии.       — И где же, если не секрет?       Хочу вежливо уклониться от ответа, но тут Лев буквально врывается в наш разговор:       — Санта Северина в Калабрии. Чудесное маленькое местечко, тоже был там, особенно мне понравился замок — строгость и холод. Самое то в жаркой Италии.       Лоренцо снисходительно смотрит на меня виноватыми глазами.       — Если во время путешествия он доставлял вам неудобства — прошу прощения, сколько бы я с ним не дружил, он все тот же…       Мужчины скрещивают взгляды, как шпаги. Сейчас они меньше всего были похожи на управленца Флоренции и великого художника-гения. Мальчишки — вот кем они сейчас предстали предо мной.       — Оболтус? — светлые кудри подпрыгивают, когда Лоренцо возвращает ко мне внимание. Мужчина тепло улыбается и кивает.       — Верно, синьорина, все такой же оболтус.       — Я сейчас заберу ее и уйду, а ты и дальше мучайся, — смех Лоренцо заполняет зал.       — А говорят, что на правду не обижаются.       — Не обижаются, но морды бьют, — бурчит Лев.       — Неужели твое самолюбие можно задеть, Лев?       — Будешь и ты умничать — верну туда, где нашел, — разбойник скрещивает руки на груди.       Мы переглядываемся с Лоренцо, и мужчина одними лишь губами шепчет слово «обиделся».       — Лоренцо…       — Я молчал, друг мой.       — Я видел.       — Ладно-ладно, — в примирительном жесте флорентиец поднимает перед собой руки. — Прошу, Владислава, присаживайтесь.       — Благодарю.       Краем глаза замечаю, как мужчина слегка кривится и прихрамывает, но такт и гордость быстро стирают эти несовершенства в образе правителя. Сев за стол с другого края, Лоренцо начал разговор:       — Меня называют Великолепным, но по праву сказать — это не так. Лекарь, которого искал Лео, нужен мне.        — В том, что ему уже ничего не поможет — я убедилась на собственном опыте.       — Как грубо, Владислава, ты ранишь меня в самое сердце, — притворно ахает Лев, на что я удостаиваю лишь коротким колким взглядом.       — Если ты сейчас начнешь биться в предсмертных конвульсиях — могу добить, — пожимаю плечами.       Лоренцо сдерживает усмешку, и улыбка трогает лишь уголки его губ. Он тактично произносит:       — Смотрю, вы ладите.       — Угу, как кошка с собакой.       — Напоминаю, ты сама называешь меня «Львом», — мужчина с нахальной улыбочкой разводит руки в стороны.       — Леонардо! Как ты можешь?       — Ничего, Лоренцо, эта синьорина не терпит нежностей.       — Прошу меня простить за такой вопрос, Лоренцо, но у вас нет кляпа?       Мужчина сначала удивленно смотрит на меня, после ухмыляется и кивает:       — Найдем.       — Эй! — но на разбойника уже никто не обращает внимания.       Флорентиец смеется, но тут же кривится и хватается за колено. Смущенно и сквозь неловкую улыбку произносит:       — Собственно поэтому вы и здесь. Я попросил Леонардо привезти вас. От отца мне досталась одна болезнь, очень неприятная и…       Поднимаю руку, останавливая мужчину, вижу, как ему неловко говорить об этом, но я и так это знаю.       — Лев, выйди.       — Мне известно про болезнь.       — Ты лекарь?       — Нет…       — Травник?       — Нет.       Смотрю на разбойника так, чтобы ему стало все предельно ясно. Громко вздохнув, Лев топает к выходу:       — А я говорил, что она жестокая. Будь аккуратен, Лоренцо.       — Всенепременно, — и уже ко мне, когда за Львом закрывается деверь. — Вам нужно перо, бумага?       — Нет, я все запомню.       — А, тоже феноменальная память?       — «Тоже»?       — За всю свою жизнь мне больше не удалось встретить хотя бы еще одного человека, кто смог бы посоревноваться с Леонардо в запоминании какой-либо информации. Особенно визуально. Как-то мне не посчастливилось поспорить с ним, что он не нарисует город по памяти. Забравшись на самый высокий холм, он пробыл там от силы час, большую часть которого — валялся и пялился в небо. После я проиграл и выкупил это полотно втридорога.       — Оно точно?       — Настолько, что с помощью этого полотна можно бродить по самому городу, абсолютно не зная его. Но как вы и сказали — он не лекарь, но убеждал меня, что ты совершенно другая и можешь если не вылечить, то помочь ослабить недуг.       Я знала, что Леонардо да Винчи современники считали гением не только за его талант в живописи, но и как ученого, знающего множество наук. Но память… Возможно ли, что это связано с перебросом во времени? Нужно будет расспросить Льва.       — Расскажите, что и где чувствуете?       — Болят пальцы рук и ног, иногда кожа краснеет, будто я натер ее чем-то. Боль резкая и сильная.       — Но быстро проходит, верно?       Лоренцо с неким удивлением смотрит на меня и кивает.       — Лекари дают настои, чтобы снять боль, но так ничего толком и не обнаружили: как и где боль может появиться снова. Иногда легче, тогда я забываю лекарство и снова по новой, только сильнее.       — Можно? — мужская ладонь ложится в мои руки, и я аккуратно начинаю осматривать их и ощупывать.       Зная историю Лоренцо Великолепного, можно с уверенностью говорить о подагре. Тем более у его отца была она же, из-за чего тот получил прозвище «Неуклюжий» или же позже «Подагрик».       — Температура? Слабость, потливость?       — Да… только я не относил их к болезни, думал — переутомление, для меня это обыденность.       — Нет, все перечисленное — симптомы болезни вашего отца, здесь вы правы. Можете вспомнить частоту боли?       — Пару раз в год сильная, а так попеременно.       — Значит интервальная. Эта болезнь, скажем так, «нарушение фильтрации» того, что пьет и ест человек. Важным в ее лечении является диета — ограничение себя в еде. Обычно симптомы возникают на следующий день после застолья, когда в пищу употреблялось жирное мясо и алкоголь, были интенсивные нагрузки: танцы, охота, конные прогулки. Полностью ее вылечить нельзя, можно лишь уменьшить выраженность. К сожалению, не вылечат даже тогда, когда человек полетит в небе, как птица.       Хмыканье Лоренцо заставляет замолчать.       — Что-то не так?       — Говоришь, как Леонардо, про полеты. Вы будто не из этого времени.       Я пожимаю плечами:       — Может быть. Чтобы уменьшить боль и снять, то есть убрать симптомы необходимо, — беру перо и начинаю записывать все на пергаменте. — Это нужно передать повару, я же схожу в город к травникам и куплю травы, а потом… — замечаю, что мужчина смотрит на меня, слегка наклонив голову, внимательно, но сдержано. Прикусываю щеку, чтобы рассмотреть его в цвете. Медовый взгляд словно бы пытался проникнуть внутрь, но наткнувшись на холод, так и застрял снаружи. Легкая улыбка странно контрастировали с глазами. Мужчина будто забывается и произносит:       — Теперь мне понятно, почему он искал тебя полжизни.       — Он искал меня полжизни?       — Угу, все высчитывал расположение каких-то координат и время. Однажды у него что-то не вышло, и я застал его в мастерской почти вдрызг пьяного, тогда он проболтался, что из другого времени, что ищет такую же, подобную ему, но она еще не появилась здесь. Я подумал, что не родилась, но нет — не появилась. Ему нужно найти ее, потому что так наказал отец, — Лоренцо поднимает руку, когда я хочу возразить. — Нет. Это не Пьеро. Леонардо — приемный сын Пьеро. Найти тебя наказал настоящий отец Леонардо, — флорентиец откидывается на спинку кресла. — В руке у Лео был рисунок. Странный, пробирающий до дрожи и подпись на другом языке: «Şarpe».       От одного этого слова тени в углах уплотнились, стали вязкими и глубокими. Захотелось тут же оглянуться, удостовериться, что за спиной нет темного силуэта в капюшоне и острыми когтями, занесенными надо мной. Но страх наткнуться на алый звериный взгляд заставил сидеть смиренно, не двигаясь и даже не дыша.       — Но было нечто странное в этой картине, кроме того, что она явно написана не Леонардо. Полотно словно было поделено напополам. Часть в свете, другая во тьме.       — Что там было изображено?       Лоренцо пожимает плечами:       — Я не помню, хотя пьяным был именно Лео. На следующий день я пытался расспросить его об этом, но ничего не вышло, а больше эта картина на глаза мне не попадался.       — Это довольно личная информация, почему вы рассказали мне об этом?       Палец мужчины утыкается в вырез моего платья.       — Эту цепочку я узнаю из тысячи копий, — мужчина тянется к моей шее и касается золотого плетения. Аккуратно поддевает и извлекает кулон с головою оскаленного льва. — Этот кулон мне не давали даже в руках подержать, но сейчас он на тебе, а это значит, что ты гораздо больше для Лео, чем просто лекарь или знакомая. А то, что именно тебя он искал, иногда пропадая на месяцы, и нашел — говорит о многом.       Цепочка создавалась для мужчины, поэтому для меня она была великовата, зато кулон отлично прятался между грудей. Зажав в руках голову льва через ткань рубашки, направляюсь в сторону места, где меня будут избивать, как и каждый день до этого. После слов Лоренцо о картине и поисках Льва в голове очень часто всплывало воспоминание о том приторно ясном утре, когда я заплаканная и затравленная была найдена разбойником. Мужчина баюкал меня в объятиях, а после молча надел свой кулон мне на шею. Позже я много раз порывалась отдать его, но разбойник лишь отмахивался.       — Тебе он нужнее, а если думаешь, что нет — выкинь. Или передари тому, кому будет необходим больше чем тебе.       — Ты сам его сделал?       — Нет, мне подарил его друг.       — И ты мне говоришь «выкинь»?       — Видишь ли, тот, кто подарил мне его, сказал абсолютно те же слова, что и я тебе сейчас.       — Этот кулон помог тебе?       — Да, когда действительно нужно было, он подарил мне… тепло.       Лев прав: за все то время, что я ношу цепочку — металл всегда был теплым.       — Ты опоздала, Владислава, — холодно чеканит Лев.       — Как холодно, — отвечаю мужчине его же утренними словами.       — Холодно будет дважды: первый, когда тебя пырнут мечом, а второй — когда засыпят землей. Смерть не будет ждать, пока ты соблаговолишь взяться за меч, выделив ей время, — сам Лев уже держит в руке свой меч, во второй, на удивление, ничего не было.       — Сегодня будешь избивать меня всего одной рукой? — не прошло и недели от прибытия, как разбойник ворвался ко мне в комнату, проголосив что-то про хандру и древнюю старуху с обвисшей грудью, в которую я превращаюсь, и потащил меня в эту часть сада, заставив уворачиваться от ударов, а не ловить их. Получалось скверно и только второе.       — Давай, Владислава, ты знаешь правила, — Лев плашмя хлопает по бедру лезвием.       — Знаю, — бурчу и выбираю меч с кинжалом.       — Берешь себе пару? Действуешь наверняка?       — Наверняка, чтобы убиться.       Мужчина пожимает плечами и, не дожидаясь меня, наносит атаку. Вместо того чтобы блокировать — уклоняюсь.       — Владислава, смысл меча в руке — наносить удары или блокировать их, а не болтаться плетью, — мужчина наносит новый удар, но я пропускаю мимо его слова и уворачиваюсь снова, отскакивая в сторону. За что меня тут же награждают убийственным взглядом из-под бровей.       Скользящая атака справа — уклоняюсь, но Лев хитер, он перехватывает клинок в другую руку и наносит удар снизу вверх. От такой траектории не уклониться. Если нет возможности отступать — можно попробовать напасть. Ставлю блок мечом, а кинжалом бью в район шеи разбойника. Мою руку перехватывают и выворачивают, выбивают меч и делают подсечку ногой. Лечу красиво и феерично… наверное. Щека отдается тупой болью о стыки плит на полу. Руку сжали сильней, а между лопаток отчетливо ощущается чужое колено.       — Эта бравада еще хуже, чем в первые дни наших тренировок, — шипит мужчина.       — Просто признайся, что ты мстишь мне за утро, Лев.       — Если бы мстил, Владислава, я бы уже давно залез к тебе под юбку.       — В таком случае, как жаль, что сейчас я не в юбке. Ауч! — ухо обжигает жаром, когда Лев кусает раковину, цвета едва ли возвращаются на свои места, но привычки всегда со мной, как ответы на действия людей вокруг меня.       — В следующий раз — откушу за такую паршивую тренировку, — разбойник встает и отходит.       — А как же подать руку даме?       — Какой даме?       — Засранец.       — Зато красивый и фехтовать умею.       — Павлин и певец такой же, — Лев кривится.       — Вставай, Владислава, сегодня я намерен вытереть тобой весь пол на площадке.       — Как заманчиво.       Обычно наша тренировка длится пару часов, от силы три, но сегодня разбойник разошелся. Запыхавшись, падаю на пол, пот стекает с висков.       — Х-хватит, — выжимаю из себя. Но, не смотря на мои стенания, я рада, что Лев гоняет меня. После тренировок с ним, я чувствую боль и усталость — хоть что-то. Разбойник подходит ко мне и присаживается на корточки.       — Нужно обработать рану и наложить повязку.       Качаю головой:       — Не нужно, скоро само все заживет, во мне все еще его кровь.       — Когда-нибудь она выветрится из организма.       — Думаешь, я доживу до этого момента?       Лев ухмыляется:       — Боюсь, я подам тебе плохую идею, — на мой кивок мужчина лишь пожимает плечами, — умрешь — обратишься.       — Хм…       — Никаких «хм», Владислава.       — Жалко что ли?       Лев закатывает глаза, а я поддаюсь мыслям, какие удалось ему всколыхнуть. Действительно, что мне мешает обратиться, пока в моем теле еще есть кровь Дракула? Всего-то и нужно, что утопиться или спрыгнуть с балкона, можно еще повеситься.       « — …от твоего отца сложно что-то скрыть, еще сложнее противостоять, будучи человеком.        — А носферату – вообще невозможно, он контролирует каждого из них…»       Слова Мирчи отдаются звоном в ушах. Нет, тогда я должна буду подчиняться Дракулу, как одна из его рукотворных детей. Он же чувствует каждого, так? Новое воспоминание и новая мысль. Не каждого…       «Морой, рожденный человеческой женщиной…»       По словам Цезариона, его не может почувствовать даже Дракул. Есть ли вероятность, что в таком случае, он не может и приказывать ему? Что если найти и выпить кровь этого мороя? Стану в таком случае свободной? Рана на руке отдает странной пульсацией, словно бы крови Дракула, струящейся по моим венам, это не пришлось по вкусу.       — Владислава, — Лев цокает языком, — опять уходишь в себя? Мне снова выбить из тебя дух?       — Лев, ты знаешь что-нибудь о мороях, рожденных от человеческих женщин?       Мужчина замирает, его лицо становится непробиваемой маской, взгляд колкий и цепкий, глазами разбойник ищет что-то в моем лице.       — Что ты задумала?       — Значит знаешь. Выкладывай.       — Нет, — резкий и холодный ответ. Мужчина резво поднимает мое оружие, отворачиваясь, всячески не позволяя мне видеть своего лица.       — Он далеко, но ты его боишься?       — Нет, Владислава! — резкий разворот. — Он всегда рядом с тобой, как бы далеко от него ты не находилась. Как бы не бежала, он всегда найдет тебя, если не сам, то кто-то для него, — Лев тыкает в меня пальцем. — Даже сейчас он внутри тебя.       — Кровь выветрится, а мне нужны ответы, Лев.       — Я не о крови, Владислава, совершенно не о ней…       Встаю, копируя его поведение. Плевать на усталость, на раны и внешний вид.       — Мне нужны ответы, а ты единственный, кто понимает меня, кто знает больше меня! Ты сам этим тыкал и козырял. Так раскрой пару тайн!       Но он молчал, просто стоял и молчал, уткнувшись в меня взглядом. Снова тот самый, что я видела в замке Батори — нечеловеческий.       — Хочешь узнать что-то, — разбойник бросает мне мой меч, — рань меня. Правила, Владислава, учись жить по ним. Ранишь – отвечу на пару вопросов. Нет — останешься в неведении. Когда придет время, может быть что-то и расскажу.       Знаю, что не смогу даже приблизиться к нему, особенно сейчас. Лишь делает вид, что у меня есть шанс, но это хрень! Лев напряжен, крепко держит в руке меч. Настроен только на победу. Полон сил, не смотря на несколько часов интенсивной тренировки со мной.       Мой голос ледяной и пустой, такой же, какой себя сейчас ощущаю:       — Я сама найду ответы, ты мне не нужен.       — Не был бы так уверен, Владислава. Я знаю это.       Холод. Снова он, но возле груди что-то жжется. Это раздражает? Срываю медальон и бросаю прямо во Льва, тот с легкостью его ловит.       — Иди на хер, Леонардо да Винчи.       Разворачиваюсь и быстро покидаю тренировочную площадку. Гори все огнем! Гори все херовым адским огнем! Скрываюсь ото Льва и сходу бью по колонне кулаком. Что-то хрустит, но ничего не чувствую кроме твердой стены. Мне нужны ответы! И клянусь своей памятью — я найду их сама, если мне никто не собирается помогать. Кровь капает, но не обращаю на это внимания, с грохотом открываю двери в свою комнату. Мне нужны карты. Агата сказала, что они помогут мне? Заговорят со мной? Пришло время задать им вопросы. Когда-то рисунки отливали золотом, но сейчас, как и все вокруг меня — серы. Тасую колоду, пачкая кровью.       — Что там надо? Задать им вопрос? Хорошо.       «Что мне делать, чтобы найти ответы?»       Не смотря, вытаскиваю карту. Роза? Что мне даст рисунок розы? В таро разве вообще есть такая карта? Запихиваю глупую карту обратно и снова тасую колоду. Снова наугад выбираю карту. И снова треклятая роза. Та же самая! Кулаки сжимают колоду, когда карты сменяют друг друга в третий раз.       — Твою мать! — злюсь, но прислушиваюсь к себе — тишина. Даже сама для себя играю роль нормального человека. По привычке. Когда нет эмоций, когда душа — клочья, без зрителей вокруг пытаюсь быть нормальной. Злюсь, но лишь внешне, — внутри ничего. Лишь немой вопрос: почему роза? Что она мне может рассказать? Тогда на помощь приходит отлаженное движение, которое помогало раньше: отшвыриваю колоду в сторону, и она рассыпается картами, на которых нарисована… роза. — Какого?..       Абсолютно все изображения на карточках — розы. Одна и та же. Медленно, словно боясь, крадусь к картам, осторожно касаюсь пары из них. Пытаюсь стереть изображение, но ничего не выходит. Это не обман и не иллюзия, на меня взирает больше полусотни одинаковых роз. И лишь одна отличающаяся: девушка, идущая по извилистой тропе. Путь.       — Куда мне идти? — вопрос остается без ответа.       Розы есть в саду, из которого только что пришла, а в саду… Нет. Не вернусь ко Льву! Вскакиваю, меняю одежду, накидываю плащ и тихо покидаю виллу Лоренцо. Мне нужно побыть одной, какой часто была до попадания сюда. Люди снуют туда-сюда по узким улочкам Флоренции, еще больше их на площадях и у фонтанов. Сейчас конец августа, но все еще жарко, поэтому скопище детей у воды — обычное дело. Не хочу находиться в толпе, не хочу видеть лица или сталкиваться с кем-то, поэтому сворачиваю с первый же переулок, затем в еще один и еще, пока не выдыхаю, оставшись почти одной. Но ненадолго. Краем глаза вижу фигуру, и, выругавшись, иду в никуда опять.       «Роза. Что она может означать? Почему вся колода вдруг стала одной картой? Такое может быть? Агата не предупреждала об этом, тогда как?»       Захожу в тень моста и останавливаюсь — вроде бы никого. Однако стоило только подумать, как чувствую чей-то взгляд на своей спине, так отчетливо и ясно, словно кто-то стоит позади. Мурашки ходят ходуном, заставляя дернуть плечом и резко обернуться — никого. Но уверенность в том, что кто-то следит за мной, жужжит в голове, подталкивая ноги к действию. И вот уже бегу, не разбирая дороги. Право, лево, ныряю в переулки, лечу в толпу, от которой так хотела скрыться.       «Это Дракул? Он нашел меня? Лев был прав? Меня убьют, если схватят?»       — Эй! — налетаю на мужчину, он кричит мне в след. — Аккуратнее! Смотри, куда прешь, засранец!       Натягиваю капюшон сильнее и продолжаю бег, пока сердце не забивает мне гортань, не давая вздохнуть. Отчаянный жест: скрываюсь за аркой, во тьме навеса. Затихаю, но глаза лихорадочно ищут кого-то в толпе. Пытаюсь отдышаться и уже спокойно продолжить путь, но прирастаю к земле, когда почти врезаюсь лбом в вывеску у одной из лавок. Не верю глазам — роза. Та самая, что рассыпалась по полу колодой. Смотрю на темное дерево двери лавочки, а губы произносят шепотом надпись на ней:       — Твой путь окончен…       Не медля ни секунды, открываю дверь и вхожу. Внутри пахнет цветами и свечами. Сотней свечей и цветов, они буквально всюду. Одни сушатся в пучках, другие растут в горшках, а некоторые уже срезаны, лежат на прилавке, словно их только что сюда положили. Приглядываюсь к стеклянным куполам, закрывающим некоторые горшки с растениями. Белый олеандр, клещевина, вороний глаз, желтый лютик — это только те, которые могу разглядеть, но такими куполами сокрыто множество горшков. Даже Венерина мухоловка и бузина имеются. Столько разных ядовитых цветов в одном месте я видела только в саду матери, но как они оказались здесь? Кто их коллекционирует?        За прилавком множество склянок с разными частями сухоцветов и масел. Иногда встречаются и кристаллы с камнями. Взгляд цепляется за ловец снов, сплетенный из ниток и перьев. Есть даже что-то похожее на музыку ветра, и хоть дверь закрыта, а другого источника сквозняка не видно — она шелестит. Смотрю на нее, не мигая, пытаясь понять, действительно ли слышу мелодию, что напевала мне мать. Легкая, она гипнотизирует, и я не замечаю, как подхожу ближе, не веря. Разве такое может быть? Тянусь к металлическим трубочкам.       — Каждый слышит зов по-своему.       Голос доносится сзади, и я буквально отпрыгиваю в сторону, снося корзины и врезаясь в шкаф. Лавочку тут же заполнят звон склянок.       — А ты неуклюжа, — голос разносится по всему пространству, но возле меня никого не было.       — О, простите, я не хотела ничего, черт! — одна из склянок падает с полки, но я ловлю ее, цепляюсь за еще одну корзину и растягиваюсь на дощатом полу. По всей лавочке распространяется тихий смех.       — Ты спасла малютку Белладонну.       Замечаю движение с боку, а когда переворачиваюсь, то утыкаюсь прямо в морду черного пса. Он не скалится, просто смотрит, пристально. Мне не по себе от этого взгляда, совсем, как человеческий.       — Он не укусит, — хозяина голоса веселит вся эта ситуация.       — Простите, я немного заблудилась.       — О, я знаю. Так отчаянно звать — нужно иметь большое желание.       — Я никого не звала, — встаю без резких движений. Пес, вроде бы не показывает агрессии, но его похожесть на Орфа заставляет держать ухо востро.       — Разве? — интонация голоса меняется, становится скучающей и ленивой. — Хм, тогда тебе делать здесь нечего, княжна.       — Что? — в лавке царит полумрак, поэтому отчаянные попытки найти говорящего ничего не приносят. — Откуда вы?       — Знаю? Мне пришлось ждать тебя довольно долго. Но ты додумалась спросить путь у карт. Разве нет?       «Значит это правда? Здесь я найду ответы?»       — Вы меня ждали?       — Внешность скрыта, но ты именно та, кто должна была прийти сюда, сквозь боль и холод или их отсутствие, — наличие холода внутри действительно вело меня вперед. Можно сказать, что именно в поиске хоть крупицы тепла я зашла настолько далеко, но видно не достаточно, потому что меня вновь и вновь тыкают в это.       — Кто вы? — Дракул, Агата, Коссей, а позже и Лев — четверо знают больше, чем говорят. Темные и путешественник во времени. Если первые полностью на стороне Дракула, то второй должен был быть на моей, но недавняя выходка Льва и его страх перед князем Карпат — доказали обратное. Я снова одна. Как бы не хотела, как бы не тянулась к людям, напоминающих мне огонь или Солнце — нужно помнить одно: я всегда буду одна. И могу рассчитывать только на себя.       — Тебя волнует только это?       В эту секунду — да. Кто настолько же осведомлен, как верхушка Темных и тот, кто потратил много времени, изучая тот век, в котором предстоит жить? Она из подданных Дракула или играет за противоположный лагерь? Цезарион обмолвился и о том, что Дети Мрака только сделали вид, что их уничтожили, значит, они нечто большее чем глупые стрыги и упыри.       — Меня волнует каждый, кто знает про меня больше меня самой.       Снова тихий смех. Он разряжает обстановку, хотя я даже не знаю, кому он принадлежит. Внутри борются две крайности: первая — память о матери и брате, о редком времени, что мы проводили в саду, вторая — недоверие. Дракул подарил мне не только извращенную зависимость от боли, но и правило, что тобой попользуются все, кому не лень, и у кого имеется минимум мозгов. Сейчас нужно решить важный вопрос:       — Вы от Дракула?       — Нет, с одним из семи я не знакома, но наслышана. Тебе нравятся цветы? У тебя много разных воспоминаний, связанных с ними, как хороших, так и плохих.       Один из семи. Однажды я уже слышала это, от Агаты:       «… одного из семи…»       Что это значит? Помимо Дракула есть еще кто-то? Коссей сказал, что многие заключали сделку с Тьмой, но лишь валашскому князю удалось заполучить огромный запас энергии. Если это так, то нужно узнать об этом больше и… использовать это против Дракула.       — Что значит один из семи?       — Совершенно не удивительно, что ты этого не знаешь, никто почти об этом не помнит или делает вид, что не помнит.       — Но не вы.       — Я не делаю ничего, что мне неугодно. Как должно делать и тебе.       — Должно, но я не могу.       — Пора бы понять, что только от тебя зависит, как ты будешь себя вести. Пока запрещаешь — будешь загнанной, а разрешишь — не узнаешь свое отражение. Стоит попробовать, говорят, это лучшее, что можно испытать.       — Вы этого не испытывали?       — Нет, мне повезло уже родиться таковой, плюющей на эмоции других.       Хмыкаю, ставя горшок с Белладонной на стойку.       — С тобой что-то не так.       — С чего вы взяли?       — Другие хотят избавиться от эмоций, а ты — вернуть, — отчего-то замираю, обдумывая слова незнакомки. Так ли я хочу эмоции обратно? Снова чувствовать боль? Снова плакать и думать, почему опять брошена всеми? Осматриваю свезенные костяшки. Так ли хочу снова чувствовать боль?       — Нет, я не хочу вернуть эмоции, — тогда что? Я загадала это в башне Дракулу, он преподнес мне их, а затем сам всадил клинок в сердце, когда обвинил во всех смертных грехах. Когда повел себя так, словно мы были чужими друг для друга, врагами. Из этого я уяснила кое-что: боль от потери кого-то — это лишь жалость к самому себе, а если ты ненавидишь, то тебя уже победили. Но что делать, если у тебя в одночасье забирают все эмоции? Дракул каким-то образом умудрился подтолкнуть меня ко всем возможным граням моей личности. И везде я попробовала кислый вкус разочарования и горечь поражения.       — Тогда чего же ты хочешь? — кто-то желает перестать ощущать боль, кто-то страстно хотел бы вновь почувствовать любовь, мы всегда хотим того, чего лишены, того, что есть у других.       — Хочу контролировать свои эмоции. Когда надо — переставать их чувствовать, а когда необходимо — вернуть.       Несколько долгих минут стояла звенящая тишина, но я чувствую интерес к своей персоне. Кто-то с нечеловеческим интересом рассматривает меня под микроскопом, как букашку, что не сдыхает под действием определенного яда. Кто-то решает, сделает ли меня сильней новая порция или еще одна капля и глаза вытекут, а кожа лоскутами будет сползать с мяса и костей. Останусь ли я собой? Прошлая Я точно больше не появится, легче заставить себя уверовать в то, что она утонула в той машине, упавшей с обрыва, а если нет, то есть еще куча моментов, где она могла испустить последний вздох. Что если вместо простой воды, я сама стану ядом? Смогу ли заставить других считаться с собой?       — Интересное желание. Необычное, такого мне еще не загадывали. Однако не все эмоции позволят контролировать их, ты знаешь это? Есть непокоренные, не сгибающиеся, гордые. Они скорее лишат тебя своего присутствия, чем позволят хоть немного помыкать собой.       — Большинство я уже не чувствую.       — Но помнишь их отголоски. А что если забудешь и эту связь?       — Я не могу забыть, — касаюсь одного кристалла — малахита, как красиво буйство разных оттенков зеленого и… что?.. Почему я вижу цвета? Глаза мечутся от одного предмета в комнате к другому: вот ярко-желтые лепестки, вот синева волчьего аконита, а вот алый рубин. Как?! Тихий смех снова разливается по лавке.       — Только заметила?       — Как это возможно?       Позади меня слышатся шаги. Обернувшись, наконец, вижу собеседника.       — Это моя магия, — из тени выходит девушка. Навскидку нельзя назвать ее возраст, взрослая ли она или подросток, но красива. Очень красива. На ней было легкое черное, почти прозрачное, платье. В тон ему на поясе был кожаный корсет, из-за чего полная грудь особенно подчеркивалась вырезом. Рукава и юбка выполнены из кружева. Черные волосы падали на плечи, но у самого лица была пара прядей яркого красного цвета. Прямые брови и… разные глаза. Один был серо-голубой, а другой зеленый. Они завораживали, и отвести от них взгляд было почти невозможно. В жизни я видела достаточно людей в гетерохромией, но почему-то ее глаза вывели эту особенность на новый уровень красоты. Казалось, что они одновременно и теплые и холодные, колкие, но добрые. Полные губы были изогнуты в легкой улыбке. Что-то завозилось, двинулось у женского плеча, и я только сейчас заметила крысу.       — Магия?       — Магия, энергия, кому как легче, но это не меняет той сути, что я ведьма эмоций. И за определенную плату все же могу дать тебе возможность контролировать их. Не все, но большинство, — ведьма элегантно поднимает фарфоровую руку и длинным ноготком чешет подбородок своей крысы.       — Что за плата?       Буквально на секунду обе радужки меняют цвет, заполняясь непроглядным мраком, голос понижается, но слова произносятся мягко, словно разговор идет совершенно не о сделке с темными силами:       — Банальность — твоя память. Точнее — самое счастливое воспоминание. Небольшая плата за возможность править эмоциями, верно? Ведь порой, они так некстати берут над нами верх.       Память в обмен на силу. Стоит ли мне? Воспоминания — единственное, чего у меня никто не может отобрать, то, что всегда со мной, что не предаст и не восстанет против меня, что успокоит. Абель… Мирча…       — О, — ведьма взмахивает руками, точно что-то вспомнив, — ну и парочку ответов на твои вопросы в придачу. Как тебе?       Если она расскажет мне о семи и о морое, расскажет, почему моей судьбой стало перемещение сюда или как мне дальше выжить — нужно действовать. Если Лев не собирается помогать мне, то как и сказала — я сама найду ответы. Ничего не успеваю ответить, потому что дверь резко открывается и в лавочку метеором врывается Лев:       — Мара, Владислава пропала и мне нужна пом…       Разбойник стопориться, как в движении, так и в разговоре, когда видит нас двоих, его удивление неподдельно. И я совру, если скажу, что его выражение лица меня не порадовало. О, нет, этот коктейль эмоций я запомню надолго. Лев не хочет мне что-либо рассказывать, а вот ведьма напротив, пусть и ценой сделки. Неважно кто, но сейчас я приблизилась к ответам на свои вопросы, и меня ничего не остановит.