Помнишь Тьму?

       Hic mortui vivunt, hic muti loquuntur.

Здесь мертвые живы, здесь немые говорят

      — Если продолжишь в том же духе — свалишься на пол до того, как мы попадем на встречу.       Лев стоит, чертовски элегантно оперевшись спиной о стену, вытирая ноги о всевозможные правила этикета. Воротник белой, до рези в глазах, рубашки был неприлично расстёгнут; рукава сжимали наручи, при том, что видимого оружия мужчина не имел, выглядело это пустой угрозой, что и нужно было, ведь мало кто смог бы додуматься о скрытых клинках в этих же наручах.       Уподобляюсь ему и веду себя неприлично для такой светской вечеринке: фыркаю и делаю новый глоток, вновь залипая на одежде засранца.       Высокая посадка черных брюк, вытягивала и без того длинные ноги, а кожаные гетеры, которые он продел в петли пояса брюк и спустил по правой ноге до колена, тихо кричали во все горло о том, что он плевать хотел на мнения окружающих. На вилле был определенный дресс код: что-то античное и дорогое.       Большинство мужчин носили венки на головах, но не Лев. В этот раз его волосы были темными, в помещении так и вовсе казались черными. Глаза ярко блестели, иногда вызывая у меня вопрос: а не капает ли он в них, как Мира, Белладонну? В вороте рубашки отчетливо выделялся кожаный чокер, больше походивший на ошейник. От него отходили мелкие цепочки и закреплялись на плечах. Лев умеет и любит выделяться, с этим не поспоришь и этого не отнять. Все наблюдали за ним, все следили: и мужчины, и женщины.       — Если бы я захотела спросить мнение заносчивого, тщеславного и эгоцентричного разгильдяя с комплексом бога, из-за того, что он создал пару-тройку неоконченных работ, то я бы спросила тебя, а ты — ответил бы, но я молчала, Лев. Все потому, что рот занят вином, — огрызаюсь и залпом допиваю содержимое своего бокала, поворачиваюсь к разбойнику и резво меняю наши с ним бокалы, забирая себе его полный. — Будь я пьяна, то хрен бы смогла такое выговорить.       — Вина? — официант подходит ко Льву, сдерживая улыбку, но очевидно горя на вспыхнувших щеках. Оленьи глазки метаются по сторонам, чтобы случайно не наткнуться на кошачьи глаза своего обожаемого.       — О, нет-нет, — стопорю мальчишку, — ему уже хватит, а то свалится на пол до того, как попадет на встречу. К тому же он тот еще душнила.       Уходя от нахмуренного Льва, усмехаюсь вопросу официанта:       — Вам душно, господин?       «Хм. А какой ориентации Лев?»        В замке Чахтице Кристоф и другие намекали на то, что ему нравятся мужчины, но для мужеложца он слишком хорошо знает… женское тело. Да и возбудился тогда, со мной в спальне. Может быть, он играет за обе команды? Симпатизируют ему явно и те, и другие.       Опрокидываю еще один бокал и ставлю его на поднос, беря другой. Мне нужно что-то держать в руках, чтобы они не тряслись, а в теле должен быть алкоголь, раз уж всеобщий любимец затащил меня на празднование урожая — Элевсинские мистерии. Светские гулянки в честь давно позабытой богини Диметры или Цереры, которые проходят в течение сентября. Если верить Колесу года, то скоро должен настать Мабон – праздник осеннего равноденствия. Темные отмечают его так же, как Литу? Пальцы сильнее сжимают стекло.       «Он выберет себе новую княжну или будет сидеть на троне один?»       — Госпожа, скоро начало, — оборачиваюсь на голос и вижу другого юношу-слугу. Он склоняется в поклоне и отводит руку в сторону. — Прошу, пройдите к сцене.       Не удостоив ответом, оставляю мальчишку за спиной. Идти в толпу не очень-то хочется, к тому же, гости начали усаживаться буквально на пол, который до этого застелили огромной золотой тканью и накидали сотню — если не больше — подушек.       «Не люблю золотой цвет»       Высокопоставленные особы занимали откровенные позы, наплевав на то, что кто-то может увидеть их прелести или, говоря откровенно, ужасающие своим видом недостатки, как например десятки слоев жира, вываливающиеся из-под дорогой ткани и превращающие хозяев в гусениц, или гниющие язвы, от чрезмерного наплевательства на гигиену. Удивляет то, что они даже не скрывают свои лица, видимо решив, что здесь все имеют право быть за определённые поступки, и никто не решится слить имена здешним правоохранительным властям. Как сюда занесло Льва, да еще почти все, кто встречался нам на пути, знают его лично?       Уже вечер, огонь в жаровнях заводит танец ведомый только ему. Ветер колышет длинные занавески, и, проследив за одной из них, вижу ступеньки. Решение принимается быстро, и я ныряю под ткань. За ней лестница, и ведет она на второй этаж, с которого открывается великолепный вид на сцену и все тела, расположившиеся внизу. Здесь не было ни факелов, ни жаровень, тьма приятно скрывала от испытывающих глаз, от чего я достаточно быстро нахожу расслабление.       — Синьоры и синьорины! — на сцену выходит мужчина, весь покрытый золотой краской. В его волосах — зеленый лавровый венок, в руках — лира, а через накаченный торс пролегает тетива лука. Он горяч и тягуч, как расплавленный металл. На его руках красуются золотые наручи, а шею украшает широкая цепь с символом солнца.       «Аполлон? Выглядит неплохо,» — пристально рассматриваю обнаженную кожу мужчины. Атлет находит большой отклик у женской части гостей, но и доля мужской тоже с любопытством рассматривает мужчину.       — Мое имя Аполлон, и сегодня я поведаю вам историю, ставшую мифом… — длинные пальцы проходятся по струнам, заставляя инструмент исторгнуть стон. — Миф о том, как бог Подземного мира украл юную богиню весны Персефону!       Спрыгнув со сцены к зрителям, Аполлон тут же оказался в цепких лапках дам-паучих, некоторым было уже давно за сорок, но огонь в глазах явно намекал на то, что бы они сделали, если бы их мужей не было здесь. Женские руки ласкали актера по груди, прессу, а более смелые — или одинокие — даже умудрялись схватить бедолагу за член или шлепнуть по ягодицам. На все изыскания актер лишь сдержанно улыбался между репликами.       — Все началось с того, что гуляла красавица Персефона со своими подругами глубоко в лесу…       Громко смеясь, и догоняя друг друга, на сцену высыпали голые девушки. У некоторых были корзинки, у других ленты в руках, ну а сама Персефона была украшена золотыми узорами на теле. Видимо золотой — признак божественности. Дергаю головой и отпиваю еще вина, когда перед глазами становится золотая маска Дракула с шипастой короной.       — Не ведала горя дочь верховного бога — Зевса, — пару подруг Персефоны подходят к ней, и начинается жаркий танец сплетения тел. Девушки приникают губами к груди богини, ласкают ее бедра, а актриса сильнее раздвигает ноги, открываясь публике.       Гостям явно нравится такая интерпретация мифа. Это лишь начало, но меньшая часть зрителей уже начинают оказывать внимание друг другу. Некоторые откровенно ласкают тела ближних, а кое-кто уже забрался своими руками под тогу, и активно двигали кулаками.       — Но вот однажды увидел это деяние Аид — бог всего, что так страшит живое, — несколько новых звуков лиры, и на сцену выходит другой мужчина, расписанный все той же краской, но с добавлением черного. Он был явной противоположностью Аполлону с темно-серой короной, наручами и поножами. С ним вышло и еще пару таких же оголенных мужчин.       — Цербер, кто она?       — Вопрошает Аид у своего верного стража.       Отдаю должное, актеров подобрали исключительно красивых и накаченных, что не может не работать, а вот то, что Цербер смог, пусть и с хозяином, но покинуть вход в Аид… Цоканье вырывается само собой.       — Это Персефона, господин.       — Отвечает хозяину трехголовый пес, в человеческом облике, — Аполлон завершает и расставляет роли за актерами.       На то, что юноша — пес, рьяно намекает шипастый ошейник и серебряная цепь, которую держит Аид. Интересно, а туда можно Льва посадить? Или Аид только по псам и волкам?       Цербер вдруг запрокидывает голову и разрождается воем, и в ушах тут же разносится отголосок воя Орфа. Зажмуриваюсь, вновь отбрасывая аллюзию на Аида возле алтаря, в одной золотой маске. Впиваюсь в перила, отчаянно делая судорожный вдох.       «Занятно, что имя Орф взято Дракулом из греческой мифологии. Этим именем нарекли двухголового пса — брата Цербера».       Я стою на месте, но сердце заходится так, будто за мной гонится сам дьявол, хотя… так и есть. Сейчас он отступил, но это ненадолго. В груди снова больно, будто чего-то не хватает, будто что-то утеряно, но я не знаю или не помню что именно. Громкий вдох. Шумный выдох. И лед, расползается глубоко внутри, заполняющий эту пропасть и вырывающийся за приделы рваной раны. Вскоре я вся покрыта им, замершая на вдохе.       — … и вот она сорвала цветок невиданной красоты, и упала наземь, не в силах подняться, — актриса уже лежит на сцене, когда Аид наклоняется к ней, ведет костяшками пальцев по лицу Персефоны, спускается к груди и сжимает одну. Бог оставляет на теле юной богини свои влажные поцелуи, а та лишь затравленно дергает глазами, не в силах что-либо противопоставить мужской силе. Это не было похоже на похищение, скорее извращенец, добравшийся до желанного тела, оскверняет его своими сальными прикосновениями или слюнявыми поцелуями. Но вот Аид поднимает Персефону на руки и переносит их обоих в Подземный мир.       Множество людей, разрисованных под скелеты, взрывают сцену своим танцем, их оголенные тела трясутся, дергаются и вибрируют в понятном только для них такте. Они приветствуют новую владычицу и с радостью втягивают ее в свой хоровод.       — И поддалась дева танцу, и закружила она в одном кругу с гниющими трупами, облезшими костями и их…       «Князем…»       — … повелителем. И не заметила, как протанцевала три дня и три ночи. Захотелось ей пить и есть, и не смогла удержаться юная богиня и отведала несколько зернышек, и воспылала страстью к Аиду, — актриса ведет мужчину к их импровизированной кровати, но останавливается около нее, падает на колени и проводит языком по члену актера, слизывая золотую краску. Зал заходится подбадривающим кличем, гости улюлюкают и выкрикивают советы:       — Глубже! Бери глубже!       — Наконец-то! Давай резче темп!       — Соси, шлюшка, соси!       Девушка будто бы старается выполнить абсолютно все просьбы зрителей, обхватывает губами член и сходу берет быстрый темп. Руками она впивается в ягодицы актера. Аид откидывает голову и кладет руку на затылок Персефоны, начиная яростно двигаться.       Лира и лук уже были откинуты в стороны, и Аполлон резво вбивается в бедра одной пожилой дамы, пока его самого берет матерый мужчина. Три тела двигаются в такт, пока женщину не начинает трясти, и она не падает ничком. Тогда мужчина обхватывает все еще стоящий член актера и скользит по нему рукой, продолжая акт. Внешность обманчива, уверена, что никто бы не подумал, что этот коренастый бугай так ловко целуется с другим мужчиной.       Оставшиеся актеры присоединяются к гостям, предоставляя в пользование свои тела. На сцене Аид и Персефона уже закончили с оральными ласками и перешли к более смелым действиям: бог медленно проводит членом по ягодицам актрисы и приподнимает ногу, выставляя проникновение напоказ. Мужчина берет актрису грубо, на потеху толпе, та стонет, громко и даже чересчур наигранно, но так, чтобы звуки обошли все уголки залы, проникли каждому в уши и нашептали те соблазны, от которых так давно отмахивались находившиеся здесь.       Язык одной женщины довольно резво утопает во влагалище другой, пока одну берут сзади, а голову второй насаживают на член. Мой взгляд цепляется за черную макушку с косичкой. Две девушки расписывают языками мужскую грудь, спускаясь к расстёгнутому поясу брюк. Он уже без рубашки и босой. Цепи гармонично оттеняют бронзу кожи. Мужчина сзади ловко целует в шею, пока руками сжимает его бедра, потихоньку снимая с него брюки. Он откидывает голову, когда две красавицы наперебой вбирают его член, а мужчина играется, сжимая ему соски. На коже все еще видны сходящие засосы, и ликование от этого не затмевает даже его дерзкая ухмылка, и горящий взгляд кошачьих глаз из-под ресниц. Лев — король, и люди возле него — слуги, удовлетворяющие его маленькие прихоти, и подтверждает это, хватая бокал вина с подноса, который проносят мимо. Он находит меня взглядом, когда опрокидывает его, уже полностью голый, один между трех тел, руководит этим парадом, этой страстной пляской; задает ритм движений и стонов, когда вторгается в первую девушку, кусая ее грудь. Он не отводит взгляда, и теперь мне уже мерещатся клыки и оранжевый блеск в глазах.       — Вы часто дышите, — голос сзади заставляет подпрыгнуть и отвернуться от оргии. Мужчина, высокий, мне требуется запрокинуть голову, чтобы заглянуть в его глаза, синие, как небо. — Вам нравится?       Тон, которым он вопрошает, отдает гордостью и величием, что буквально вырывает из меня следующие слова:       — Вы хозяин этого вечера? — в ответ меня удостаивают хитрым взглядом и обманчиво учтивой улыбкой. — Он… красив.       — Недостаточно, раз такая прекрасная особа грустит, — он поднимает руку и цепляет коротким ногтем мой, проглядывающий через ткань платья, сосок, — хоть и крайне возбуждена.       Прислушиваюсь к своему телу, но ничего не чувствую, тогда я разрешаю льду пустить трещину и немного разойтись, и прислушиваюсь к себе вновь. Тело лихорадит, между ног влажно и грудь ноет от жажды прикосновения, поэтому, когда хозяин дома проделывает трюк с ногтем вновь, — дергаюсь.       — Позвольте, я сегодня поухаживаю за вами.       Он — важный человек, раз в его доме столько шишек не только из Флоренции, но и других окрестных городов, а может и из самого Рима, а значит — достаточно влиятельный, чтобы быть полезным. К тому же, новые знакомства всегда к месту. И что греха таить, он чертовски красив. Я с легкостью могу вернуть в воспоминаниях те ощущения, когда Лев проник в меня пальцами, и жаркий шепот возле моей шеи:       «… открою тайну знакомую еще гетерам древней Греции — мужчины готовы заплатить любую цену за ночь с женщиной, которую страстно желают… Ты задаешь цели и амбиции, страхи и силу. Убивай головой, но принимай решения об убийстве — сердцем. Пусть оно отвечает лишь за это, а не за боль…»       — Что ж… покажите мне, как вы готовы ухаживать за мной, — я не успела договорить, как мужчина резво отводит ткань платья в сторону и проходится языком по чувствительному соску, а другой — сжимает, проникнув рукой под ткань. Жар его губ и прохлада гуляющего по зале ветерка, заставляют голову кружиться. Глубокий вырез, почти до пупка, способствует тому, что я быстро лишаюсь верха, и хозяин резво начинает покрывать грудь поцелуями. Похоть разливается с кровью по телу, и я уже в диких красках представляю, как меня придавят к колонне и, не размениваясь на долгие прелюдии, возьмут.       Но незнакомец медлит, уделяя внимание лишь груди и шее, мне хочется большего, и я озвучиваю это:       — Очень надеюсь, что вы припасли для ухаживания нечто стоящее, ибо миф хоть и подан горячо, но правда страдает.       Слова заставляют мужчину оторваться от моей кожи:       — И вы обязательно знаете правду, не так ли, богиня? — мозолистые пальцы заскользили по моему животу, проходясь по множеству шрамов. Я не вижу гримасу отвращения или любопытства — лишь некое… восхищение. Хозяин смыкает наши тела, вдавливая свой стояк в мой живот, но тут же увеличивает дистанцию, наклоняясь, чтобы запечатлеть поцелуи на каждом шраме. — Поведайте мне, — поцелуй. Его яркие глаза завороженно не дают увести внимание, — простому смертному, — новый шрам и новый поцелуй, — в чем же слукавили мои актеры?       Он доходит до края выреза декольте и возвращается к шее. Пальцы ловко орудуют с завязками, все еще сдерживающие ткань на моих бедрах. Хотя, как по мне, легче просто задрать юбки.       В чем неправильность пьесы? Хм… В том, что Цербер ушел со своего поста, или в том, что…       «Приняв решение, Персефона очистила украденный гранат из Подземного мира и съела четверть, тем самым привязав себя к миру мертвых навечно, ведь отведав пищу оттуда, остаешься во владениях Аида до конца мира…»       Память услужливо шепчет подсказку, а губы, чувствующие металлический вкус четко произносят:       — Персефона не жертва.       Хозяин удивленно отодвигается и заглядывает мне в глаза. Жар его тела, красота и, свойственная всем господам, надменность в словах, подталкивают на край обрыва, чрево которого утыкано кольями. Такое ощущение, что если я сейчас не поддамся этому глупому порыву — сломаюсь, став вновь замурованной внутри своих мыслей.       — И кто же она? — это вызов. Мужчина передо мной привык получать то, на что падает его взгляд, и собственно это понятно, учитывая тему… вечеринки, но главный здесь не он. Больше нет. Здесь и сейчас в борьбе сходятся наши желания, и впервые я не поддаюсь, а нападаю.       — Персефона — женщина, знающая, что она хочет и делающая то, что необходимо, чтобы это получить. Она непоколебима в своих поступках и решимости, а так же сильна и воинственна. Не стоит забывать, что вчера — юная богиня, сегодня — княжна Подземного мира.       — Княжна? В Греции, как и в Риме, были другие монархи, — светлые брови хмурятся, и я внутренне цокаю своей оговорке.       — Княжна, королева, царица — не важно, главное то, что я могу сделать так, — крепко и достаточно сильно сжимаю в руке член, топырящийся через ткань брюк. Незнакомец шипит, но я толкаю его в грудь, припечатывая спиной к колоне. — Неважно как вы называете женщину, важно, что именно она решает, будет ли в безопасности ваш член.       Ногтем, через ткань, прохожусь по головке члена, зеркаля то, что делал сам хозяин вечера пару минут назад. Мужчина шипит снова, откидывая голову назад. Он зажмуривается, чтобы через секунду опалить меня синевой и похотью. Губы приоткрывают зубы, когда мужчина скалится в ухмылке:       — Вы любите кричать в стае или предпочитаете выть на луну в одиночку?       Я бросаю последний взгляд вниз, и меня обжигает кошачий взгляд, настолько проникновенный и испытывающий, что на короткую секунду ловлю себя на мысли, что именно их хозяин уводит меня вглубь виллы. И это ощущение сопровождает меня еще долго.       Двери с грохотом распахиваются, когда мы влетаем в отдаленную комнату. Здесь нет других источников света, кроме восходящей луны, ночное светило так ярко, что освещает всю просторную комнату с огромной кроватью. На нее я и толкаю ее же хозяина. Он поддается, смерено ожидая дальнейших действий, лишь немного оперевшись на локти. Справляюсь с завязками куда лучше его, и платье опадает на пол. Под ним нет белья, на мне лишь украшения и шрамы — ничего лишнего. А вот мой партнер все еще одет. Он выказал желание поухаживать за мной, тогда:       — Сядь на пол возле кровати, смертный.       Одна бровь удивленно взлетает вверх, но улыбка лишь становится шире. Он, как послушный мальчишка, спускается на колени у кровати. В глазах плещется интерес и желание. Посмотрим, куда они нас заведут.       Моя нога прекрасно упирается в постель позади хозяина, когда я подхожу и развожу перед мужчиной ноги. Он не отводит взгляда, когда высовывает язык и проводит им от входа во влагалище до пульсирующего клитора. Меня пробивает дрожь, но больший резонанс вызывает мужской стон. Сильные пальцы впиваются в бедро и ягодицы, фиксируя, пока он проникает в меня языком. Помогая себе, отводит мою ногу чуть в сторону, заставляя открыться шире, от чего проникновение стало чуточку глубже. Имитируя член, он двигает языком внутри, иногда заменяя его пальцами, уделяя внимание клитору, но неизменно возвращаясь обратно.       Хозяин оргии явно умелец в этом деле, его движения были выверены и точны, будто он делает это каждый день и по несколько раз. Опорная нога дрожит, но я продолжаю стоять, вздрагивая. Язык не заменит члена внутри тебя, но явно заставит сжимать свою грудь и пощипывать сосок. Наши стоны отличаются хаотичностью, даже в этом продолжалась наша маленькая борьба. Подходя к грани, почти ощущаю оргазм, но понимаю, что еще рано. Я получила эмоции обратно, и наслажусь ими сполна!       Отстраняюсь от мужчины и целую его, ощущая свой собственный кисловатый вкус. Наш поцелуй развязанный, страстный и мокрый. Я буквально слизываю с его губ и подбородка свою смазку, а ему это нравится, он снова ухмыляется:       — Я все еще в одежде, богиня, — его низкий голос упал до невообразимой хрипоты. Незнакомец буквально мурчит или рычит слова, что не могло не отдаться определенной пульсацией между бедер. Богиня… едва сдерживаю усмешку каждый раз, когда это обращение слетает с его губ.       «Сколько имен я сменила в этом мире? Как только меня не называли».       — Я вижу, — шепчу в ответ и аккуратно ставлю стопу на стояк в штанах. Подобно своему владельцу, с каждым круговым движением, член тянется навстречу мне. — И чья это оплошность, смертный. Мне ждать пока ты ее снимешь?       Кончик его языка проходится по нижней губе. Мужчина предвкушает, и медленно расстегивает пуговицы, не сводя с меня взгляда синих глаз.       «Когда я закончу, в них не останется ни капли моря. Лишь чернота, болото, в котором он же и погрязнет».       Края рубашки распахиваются, подобно крыльям, и я опускаю взгляд к широкой груди.       «Как же ты забыл про тень, которую боги бросали на людей? Так сгораешь от страсти, что затмила разум? Раз ты назвал меня богиней, значит дай мне показать тебе, как играются высшие мира сего».       Его ладони попадают в плен. Я прижимаю их по обеим сторонам мужских бедер, не убирая. Наши губы раскрываются и ловят вдохи друг друга. Слишком близко, до невозможности далеко. Как я и хочу. Лунный свет, мой тайный спутник этой ночи, подсвечивает рельеф мышц напротив. Я вижу в этом сговор, что направляет к падению мужчины. Губы оставляют влажные следы на горле. Кадык подрагивает, мужской вздох заползает в уши. Языком я рисовала дорожку. Змею, что тянется к груди, прямиком к чужому сердцу. Я отчетливо слышу его биение, этот звук, что кажется громогласным в тишине комнаты.       Замечаю несколько родинок: одну около левого соска и группу из трех на косых мышцах. Зубы прикусывают сосок, и мужчина вздрагивает, чуть дергает руками, но я подавляю жест непокорства. Змея кружится по участку кожи, где сердце рвется из груди. Хочу вырвать его и забрать себе как трофей.       «Знаешь ли ты, что боль дарует несравненное удовольствие? Хотя, конечно же, нет. Ты лишь обыватель».       Что-то внутри распускается, новая зарождающаяся мысль или уже окрепшая решимость — не знаю, но мне нравится это. До безумия. Я мельком бросаю взгляд в окно, и убеждаюсь, что нет на небе кровавой луны. Эти внезапные красные всполохи чудятся лишь мне. Словно жажда самого Дракула взывает к естеству.       «Таким он видит мир?..»       Теперь моя стопа упирается в крепкую мужскую грудь, а пальцы проходятся между ключиц, и тогда мужчина крепко обвивает пальцами щиколотку. Он ласкает ими кожу, а позже целует мою ногу. Сильный, властный мужчина сидит передо мной на коленях, полностью в моей власти, готовый исполнить все, чтобы я не приказала.       «Это похоже на то, что чувствовал со мной он?»        Нет, пока не достаточно, но что если?..       — У тебя есть игрушки? — вопрос застает мужчину врасплох, и он допускает ошибку: бросает мимолетный взгляд на кровать, но не произносит ни слова. Так дело не пойдет. — Боишься? Или я чувствую чужой страх? — в ответ молчание. Его реакция является маячком к его планам.       «Увидел одинокую девушку и решил поразвлечься, только вот даже представить не мог, что жертва и охотник поменяются местами,» — моя грудь опадает чаще, но не от вожделения — раздражение разъедает мысли, — «Князь не любил ждать, хотел и получал все и сразу! Его нетерпение вырезано шрамами на моей коже».       Пшеничные волосы мягкие на ощупь, я зарываюсь их, как в копну колосьев, если бы была Персефоной. Мне поначалу становится даже жалко их, но во время жатвы жалость — последнее что нужно испытывать. Нетерпение шепчет на ухо: «Сожми их! Дерни!», но я лишь ласково прохожусь ногтями по коже. Мужчина сам подставляется, теперь наши лица близко друг к другу. — Дар тела, божественного и манящего. В моих силах подарить его тебе на время. Дать право слизывать с его поверхности вино, и пьянеть вместе со мной, — рука все же сжимает пряди. — Покажи то, что я хочу.       Другая ладонь опускается на шею, лаская нежную кожу. Чувствую пульс под пальцами и шепчу, горячо, с каким-то утробным звуком, словно заклинаю:       — Дай мне это, смертный.       «Он не повторял свои приказы!»       В синих глазах вспыхивает нечто знакомое, привычное и яростное — возмущение. Узнаю эту эмоцию, потому что сама неоднократно испытывала ее после приказов… Дракула. Эта мятежная мысль, хоть и оплетена плющом вожделения, но может привести к неподчинению. Он всегда подавлял мою волю болью. Резкая вспышка гнева выливается хлесткой пощечиной, которая оглушает даже меня. Быстрое осознание произошедшего спускает лавину жажды, когда на нижней губе появляется кровь. Безусловный рефлекс заставляет попробовать незнакомца. Насколько его вкус разнится с кровью Древнего? Хоть победа уже заведомо отдана князю, мне хотелось сравнить. Мужчина морщится, но глаза искрятся, кажется, он только сейчас понял, что игры у меня совершенно иного рода. Его скула краснеет, вижу даже без света, но это действует, и я слышу подчинение в его словах:       — Они под кроватью, моя богиня.       Отстранившись от мужчины, отхожу, продолжая удерживать зрительный контакт. Он понимает все без слов, торопясь выполнить требование. Лишь теперь я позволяю себе рассмотреть стены, ставшие полотнами под кистями великих художников. Обнаженные тела, сливающиеся воедино, мужчины и женщины — боги, на празднестве, веселящиеся и не знающие стыда или тревог, распивающие вино. Одно лицо сменяется другим, пока я не натыкаюсь на… свое. Богиня с моим лицом восседает на боге, ее руки оплетают его голову и шею, а хищные пальцы зарыты в черноту волос. Поза тел, выражение лица и некое уединение этих двух, говорит о сокральности образов для художника. Девушка была показана, как верховная, в то время, как мужчина, хоть и выглядит больше и сильней своей спутницы — преклоняется перед ней. Руками он обнимает за талию, но ее волосы сковывают его запястья и предплечья подобно кандалам, а лицо невозможно разглядеть: он уткнулся в ее шею, как молящий и просящий, полностью отданный ей.       Вглядываясь во властное лицо, я лишь убеждаюсь в том, что приручить можно любого.       — Богиня? — его голос выдает нетерпение.       Можно ли считать эту картину намеком: суждено ли мне получить такую власть? Нужно узнать имя художника, откуда он знает мою внешность? Кто этот мужчина? Муж? Любовник? А был ли он в реальном времени? Почему-то меня тянет к этим двоим, но морок улетучивается, когда мое собственное горло изрекает:       — Достань их, — в этот раз он исполняет приказ сразу же после его оглашения. Деревянная коробка таит в себе нечто похожее на кошку, стек, пару ошейников и наручников, а вот нижний отсек хранит пробки, зажимы и кляпы. Ничего, чтобы хоть отдаленно напоминало ту плеть. Шрамы на спине тут же отзываются знакомой, но тихой болью. Желание, такое неумолимое в своей искренности, вымаливает вернуть ту боль. Я силой подавляю безумие мыслей и чувств. Следовало немедленно переключиться.       — Желаю кое-что примерить, — не дожидаясь ответа, достаю наручники, больше походившие на реальные кандалы, но обвязанные кожей, и стек. — На колени, лбом упрись в кровать и вытяни руки.       Кончик стека указывает на постель. Он размыто проносится в воздухе, стоит мне заметить, как мужские губы раскрылись.       «Молчать».       — Порой, ради удовольствия стоит уступить, — но делаю короткий шаг к нему. Он возвышается, его глаза крепко держат в мое лицо. Улыбка расцветает на наших устах.       Пальцы опускаются прямо под челюсть. Я чувствую их давление, и низ живота начинает тянуть. Он притягивает меня к себе. Наши губы соприкасаются, начала осторожно, играючи, пока забава не переходит во властвование друг другом. Языки переплетаются, посасываю губы, осторожно кусаю. Наградой мне служит шумные вдохи.       «Дай ему волю, и он захочет сожрать меня раньше».       Но он отпускает. Медленно, не сразу разрывая контакт губ. Мужчина, подобно ласковому зверю, проходится языком по моей нижней губе. Я борюсь с желанием показать остроту своих зубов, это с князем они бесполезны, а здесь прекрасно справятся. Он чуть отстраняется, давление руки ослабевает, но не уходит полностью. Смотрит мне в глаза, что-то ищет, но вскоре переключается на каждый участок лица, до которого мог дотянуться его взгляд.       — Ты прекрасна, — ему не нужно слышать от меня сладких речей. Мой смертный улыбается. Гибкое, мускулистое тело движется, пока не замирает в молебной позе.       От представившейся картины, облизываю губы и закусываю их до тупой боли. Мужчина был прекрасно сложен: мышцы спины перекатывались под кожей, выделялись лопатки и шея, а переход талии в узкие бедра… мне тут же захотелось зарисовать это, а затем кончить лишь от одного вида, хотя можно и наоборот. Красная кожаная пластина стека особо ярко выделялась на бледной аристократической коже. Пальцы нервно сжимают рукоять, кожа трется о кожу. Для меня первый удар такая же неожиданность, как и для моего партнера, мы оба вздрагиваем, но он стонет, а я замираю, заворожено наблюдая за проявляющимся отпечатком моего действия. Алый цвет пожирает бледность, будто просачиваясь через кожу, как чернила пропитывают бумагу.       Сильные плечи опадают, я слышу тяжелое дыхание, и мне хочется стонать, упиваясь увиденным. Ладонь со всей силой сжимает кожаную рукоять. До одури хочется продолжить, зайти дальше, туда, куда нельзя было ранее. Я купаюсь в этом море, жадно вдыхая раскаленный воздух. Красные всполохи становятся насыщеннее.       «Как страшно…найти в себе потребность в причинение боли. И как это может тебя заворожить».       Сила и власть — вижу эти два слова в очертании кончика плетки на мужской спине. Раньше я была жертвой, и мне наносили удары, подкрепляя тем самым мою слабость, но сейчас… С неким ужасом понимаю, что с удовольствием нанесла бы еще кучу ударов, наплевав на чужие желания. И мне хочется идти на поводу у своих темных мыслей и жажды. И я делаю это.       — Сс-сш, — болезненное шипение становится музыкой для моих ушей, а новые отметины — бальзамом на душу.       Незаметно для себя, я стала той девушкой, которая поняла, что чудовище не поджидает в неосвещенных коридорах или подвалах. Оно уже настигло меня. Я делила с ним ложе, и уже сама стала им.       «Так вот что имел в виду отец, когда снова и снова наказывал меня за то, кем я являюсь. Все повторяя: твое рождение — мерзость, жизнь лишь грехопадение, а за душой не придут ни ангелы, ни демоны. Да, я есть кошмар».       Захотелось засмеяться, вцепиться в его сердце через сломанные ребра, и наблюдать в чужих глазах осознание, что его жизнь больше не принадлежит ему. Она — моя. И моя рука, как перст императора Рима либо обречет на казнь, либо дарует возможность… существовать. Ты не можешь жить, когда кто-то полностью контролирует твою жизнь.       Но внезапно, в мыслях воцаряется штиль. Остается лишь тяжелое дыхание. Всеми силами души я беру под контроль то безумие, что вдруг вырывается из ящика, который раньше так пристально держался закрытым. Каждый новый виток боли, испытанной в этих покоях, пьянит меня, поэтому едва заглушаю ругательства, когда нас прерывает открывающаяся дверь.       — Ой, п-прошу прощения, господин, — на пороге жалобно мнется девушка, сжимая в руках фруктовую корзину. Сначала опаляю ее гневным взглядом, от которого девчонка делает робкий шаг назад, но затем завороженно смотрю на нее и не могу отделаться от чувства, будто бы вижу в ней себя. Черные густые волосы собраны в прическу на затылке, милое лицо обрамляли две пряди, темные глаза казались бездонными от игры теней в помещении. Мои сейчас такие же? Хрупкая девушка одновременно производила эффект загнанного зверька: слабая и запуганная, но в ней так же есть что-то незримое, что заставляет меня изучать ее образ, отмечая вереницу совпадений. Глаза тут же находят образ властной богини на стене, и меня подташнивает от контраста.       «Будто я до и после…»       На ней прозрачное платье, поэтому незнакомка пытается прикрыться от меня фруктами. Она смущена той картиной, которую застает, но сложно было не заметить, как она смотрит на своего господина.       Мужчина запоздало поворачивается к гостье, и, в отличие от нее, не испытывает той гаммы чувств, что питают по отношению к его персоне. Синева опаляет холодом, от чего милое личико поддается печали и… боли. Буквально чувствую ее кончиком языка, мелькнувшим между губ.       — Оставь фрукты и уходи, Владлен, — мужская рука отмахивается от всего, что стопорит продолжение вечера. В моей голове слишком быстро проносится целый ворох мыслей, и внутренности опаляет желчью!       «Владлен? Влад… лен. Влад…»       — Да, господи…       — Нет, — если раньше и были сомнения, то сейчас с дикой уверенностью могу сказать, что это сама судьба! На моем лице расцветает улыбка, голос становится лилейным:       — Она останется.       — Она — служанка, ей здесь делать нечего, — запал быстро иссякает, стоит столкнуться нашим глазам. Я не наступаю, не давлю и не требую. Просто смотрю на мужчину, пожирая его. Ласково и нежно пальцы проходятся по страдальной скуле. Он знает, и я знаю, о чем говорит мой жест. Незнакомец принял начальные правила моей игры, и ему придется принять остальные. В противном случае — заставлю его. Ловкость рук и уже кончик кожаной рукояти ласкает сначала нижнюю челюсть, а после играючи порхает к губам хозяина виллы, чтобы после слегка проникнуть в приоткрытый рот.       — Она останется, — тихо, медленно, вкрадчиво. Его кадык дергается, мужчина пытается противопоставить мне свою силу взглядом, но нельзя победить в гляделки того, кому сама тьма приказала не отводить взора. Зрачки расширяются, вижу в них свое отражение, и от него мурашки снуют по позвоночнику. Даже мысли не было, что у меня настолько безумный вид. Поддаваясь ему все больше, растягиваю губы в улыбке.       «Как я и обещала: синего все меньше в твоих глазах».       Партнер хмурится, ему явно не по нраву новый участник, но затем лишь моргает, соглашаясь. Понимаю, сейчас его служанка видит его не в роли господина, раздающего приказы, а в роли раба, который с радостью послушной собачонки, готов выполнить команды. Веселье заражает меня, и я уже улыбаюсь хищно, позволяя клыкам обозначить свое присутствие.       — Молодец, — произношу тихо, но наши лица достаточно близко, чтобы он услышал, а в качестве награды — провожу языком по рукояти стека, соприкасаясь с его языком. Выходит пошло и возбуждающе.       Господин и рабыня. Сколько раз я мечтала перевернуть эти роли? Каждый раз жаждав, увидеть Дракула под собой, не думая о его правилах и запретах — наоборот, диктуя ему свои. Они мне напоминают нас. Затравленная девчонка и мужчина, думающий, что ему все дозволено. Забавно…       — Она будет помогать мне в кое-чем, — шепчу мужчине, но глазами пожираю новую душу. — Развернись.       Видимо она впервые видит его обнаженным, потому что почти не сводит темных глаз, пытаясь запомнить как можно больше оголенных участков кожи. Пухлые губы приоткрываются, она дышит чаще, а ткань топорщится из-за возбужденных сосков. Служанка почти не замечает моего движения, пока не прикасаюсь к ней, от чего дергается, как олененок.       — П-простите, — шумно шепчет, я ей не знакома, но то, что сделала с ее господином, заставляет вернуться на место. От нее вкусно пахнет, поэтому даже не пытаюсь сдержать порыв пройтись носом от ее ключицы — вверх, до уха.       — Ты такая робкая, — ее тело дрожит, когда касаюсь бледного бедра. — Знаешь, Владлен, как только ты вошла, у меня возникло несколько вопросов: давно ли ты желаешь его? — короткий вдох, и она замирает в моей хватке, а я продолжаю змеей шептать ей:       — Он ведь даже не знает о твоих чувствах, верно? — пальцы кружат в вырезе платья, то приближаясь к ягодицам, то к внутренней стороне бедра. — Как сильно тебе хочется, чтобы вместо моих рук, вот так, тебя ласкали его?       Она, как нашкодивший ребенок утыкается в мои волосы, а я продолжаю:       — Думаешь это неправильно? Тебя застали за чем-то плохим? Ужасным и неприличным? Уверена, что осудят и накажут? Только не я, — кончик языка жалит раковину уха, — я такое поощряю, Владлен.       Отдаляюсь, чтобы видеть ее лицо, пальцы сминают губы, и я легонько касаюсь их своими, выдыхаю, чтобы вдохнула она:       — Через несколько часов я покину виллу, а ты останешься, и только от тебя зависит, как мы проведем эти часы с ним. Хочешь, я воплощу в жизнь твои фантазии? Мне под силу это, — она легонько кивает. Страх все еще в ней, мне не нравится ее кротость, которой раньше грешила сама. Нужно заставить ее слышать меня.       Ошейник сжимает мужскую шею, наручники фиксируют сильные руки за спиной, остается лишь небольшое дополнение. Сорвав со своего платья ленту, я соприкасаюсь набухшими сосками с голым торсом, немного трусь животом о стояк в штанах. Мне мало. Приподнимаю руки и завязываю мужчине глаза. Теперь он полностью в нашей власти.       — Просто взгляни на него, посмотри, что я сделала, для тебя. Он такой беспомощный и весь твой, — произношу тихо, чтобы услышала только девчонка. Смотрит на него, как на нечто ценное и настолько недосягаемое, что замечаю, как она щипает себя. — Сегодня ты сможешь сделать с ним все, что захочешь, и тебе ничего не будет за это, — я заговорчески улыбаюсь. — И на следующее утро, когда встретишься с ним взглядом, не отводи глаз. Тогда он в красках вспомнит все, что сейчас произойдет.       За этим забавно наблюдать. Оказывается это так приятно — видеть, как другие существа, имеющие свои мысли, желания и границы, подчиняются тебе, внимают и следуют. Внутренне усмехаюсь этому.       — Да, госпожа.       «Госпожа. Богиня. К этому можно слишком быстро привыкнуть».       — Как думаешь, ему тесно? — казалось бы, безобидный вопрос. Так думает и она, робко просовывая пальцы между ошейником и шеей ее обожаемого. Первое касание дается ей нелегко.       — Здесь есть еще место, — замечаю, как она нехотя убирает пальцы, совершенно случайно задевая подбородок. Мужчина старательно делает вид, что не изнывает от желания. Он покорно стоит и ожидает, но нетерпение проглядывается в мелких, и незначительных на первый взгляд деталях: шумное втягивание воздуха, закусывание губ, и шелестение наручников.       — Я не про удавку, — Владлен хмурится, она, как малое дитя окидывает меня взглядом, чтобы я указала ей путь, которого она еще не видит. Глазами указываю на выпуклость в штанах. Служанка улавливает суть и смущенно отводит взгляд.       — Выпусти его, — бледные щеки заливает румянец, но девушка дрожащими руками расшнуровывает пояс. Она нервничает, от чего я кривлюсь и цокаю. Говорю громко, чтобы незнакомец сосредоточился на ожидании прикосновений. — Не так, Владлен. Разве ты не хочешь доставить удовольствие?       — И-извините, госпожа. Мне очень жаль, что я не выполняю все правильно.       — Ничего, я научу, — словно Лев, подхожу к девушке со спины, легонько подталкиваю к к смертному. — Включи фантазию, милая, он в твоей власти, — шепот около уха, и девушка дрожит, зажатая между нами двумя. — Вот так…       Как кукловод, управляю ее руками. Наши пальцы ложатся на крепкую грудь, мы обе чувствуем силу под хрупкой кожей, и начинаем медленное движение вниз, часто задерживаясь на понравившихся участках торса. Мы наслаждаемся его телом, когда ногтями цепляем кубики пресса и костяшками гладим косые мышцы. Дыхание девчонки становится глубоким, она увлеченно следит за нашими руками, от чего у меня закрадывается еще одна мысль.       — Ты не была с мужчиной, — это не вопрос, по ней все видно, когда она теряется и хочет отнять ладонь. — Не стоит смущаться. Лучше скажи мне, что ты хочешь сделать? Что вертится каждую ночь в твоей голове? Что представляешь, когда слышишь, как он стонет?       Мужчина шипит и приглушенно отзывается, стоит только оставить четыре красных линий на его животе. Она громко сглатывает и уже сама чертит свою первую отметку на мужчине. Большой и грозный, в сравнении с нами он просто огромный. Почти такой же, как Дракул… почти. Его широкие брови делают красивое лицо хмурым, но я понимаю, что сейчас творится с ним. Неприятно, когда над тобой командует тот, кто раньше подчинялся тебе, особенно, если эти приказы возбуждают, как и прикосновения, а фантазия уже рисует сотню поз. Я это знаю, абсолютно то же самое испытывала с князем, а потом корила себя.       — Попробуй его, Владлен, попробуй его на вкус, — знаю, что его кожа слегка солоновата, но мне это даже нравится. Язык проходит тот же путь, что и руки раньше. Незнакомец громко втягивает воздух, когда девчонка опускается ниже.       Когда проходится по соскам, то раздается лязг наручников, в которые закованы мужские запястья. И вот уже пояс штанов преградой возникает перед нами и второй частью спектакля. Только сейчас я позволяю себе впиться бешенным поцелуем в мужчину. Он сокращает дистанцию, зажимая девчонку между нами.       — Такой послушный смертный, мне нравится, но хочу увидеть тебя полностью обнаженным, что ты об этом думаешь? — он выводит языком узоры на моей челюсти.       — Я весь твой, моя богиня. И внемлю каждому слову, — шелестит возле губ.       Владлен возбуждена не меньше нашего: торчащие соски вовсю проглядывались сквозь платье, а жаркий взгляд не оставляет сомнений в том, что она действительно повторит за мной все…       — Наградим его за терпение? — спускаюсь к ногам незнакомца, наши лица слишком близко к топорщащейся ткани, мы буквально приникаем щеками к бедрам по обе стороны он нее. Служанка облизывает губы и кивает, после чего мы ослабляем шнуровку.       Владлен не удивляется, но с интересом рассматривает член. Как она служит здесь и при этом остается нетронутой? Он бережет ее для себя или для кого-то другого? Пора расшевелить нас всех. Удерживая зрительный контакт с девчонкой, провожу языком по всей длине, задерживаясь на головке. Уловив мой посыл, она высовывает свой и проделывает то же самое с другой стороны, а затем мы делает это вместе.       — Святые боги! — от реакции мужчины, глаза Владлен разгораются сильней, а широкая улыбка осветляет лицо. Все мы хотим продолжения, но нужно кое-что поменять. Толчком заставляю мужчину сесть на кровать, а после и вовсе откинуться на спину. Время его господства прошло, и настает наше.       — Продолжай, Владлен, ты же видела, как это делается?       — Да, — лаконичный ответ.       Она вбирает член в рот, помогая себе руками, а мне остается лишь лицезреть муки страсти на лице ее господина. Его немые мольбы и приказы, которые сейчас будут для нас пустым звуком. Я царапаю ему кожу ногтями и целую, заглушая стоны. Он в неудобной позе: руки под спиной мешают, но так и должно быть. Сейчас он не имеет права наслаждаться, должен быть игрушкой в руках своей служанки и бывшей…собачки. Сравнение заставляет сильней вцепиться в кожу ногтями, заставляя красавца поморщится.       — Сильней, — требует он. Требует?! Он требует у нас?!       Из меня вырывается злорадный смех, сменяющийся агрессией.       — Язык! Дай мне свой язык, смертный! — и он дает. Высовывает его, а я крепко обхватываю губами орган, что плетет интриги и заговоры. Имитация фрикций, заглушает громкий обоюдный стон. Я выплескиваю агрессию, но ее воспринимают активно и принимают покорно.       — Кровожадная богиня, — шумно выдыхает смертный, слизывая кровь с губ. Он жмурится от удовольствия, когда дергаю его за ошейник, снова стонет, когда Владлен старается глубже взять его член, она давится и кашляет, что я встречаю тихим смехом. Девчонка смущается, но я вытягиваю руку.       — Владлен, иди сюда, — мы оставляем мужчину без оргазма. Он возмущен и разочарован, но мне плевать. Девушка жалостливо смотрит на хозяина, раздумывая: продолжить или выполнить мой приказ. Выбирает второе после моего говорящего взгляда.       — Ты доверяешь мне?       — Ее темные глаза такие огромные, что напоминают ночное небо. Она так смотрит на меня, будто любое мое слово — неприкосновенная истина. И ее можно понять, даже сейчас, когда внимательно слушает меня — продолжает трогать мужчину.       — Конечно, — тихо, опасливо кидая взгляд на повязку.       — Не смей сводить с него взгляда, Влад… лен, — усаживаю ее на мужские бедра, сама прижимаюсь к ней со спины. Между нами член мужчины и мы тремся о него. Лямки ее платья соскальзывают с плеч, и я обхватываю грудь, целую шею. Она откликается на мои ласки, водит рукой по моему бедру, зарывается в волосы и стонет, откидываясь на меня. Мы целуемся, влажно и страстно, наши языки встречаются вне наших ртов. Но этого мало, мне не достаточно! Его кожа под нами влажная от нашего возбуждения, но мы еще больше измазываем, потираясь.       — Дамы! — мужчина рычит под нами. Его кожа покрылась испариной, горячий член слегка поддергивался между нами.       — Покажись ему. Пусть видит тебя, запомнит каждый изгиб тела, что будет преследовать его во снах, — лента сорвана, и красавец грязно ругается, когда видит, чем мы заняты.       — Ах! — Владлен дергается, когда щипаю ее за сосок, кусаю плечо и шею, оставляя засосы. Встречаюсь взглядом со смертным, он буквально рычит, когда видит это. Кто-то посмел клеймить его игрушку, ай-яй. Вместо того чтобы остановиться, сильней впиваюсь в кожу и грудь девушки, более того — задираю юбку ее платья, выставляя на показ хозяину, и проникаю в нее пальцем.       Кто меня остановит? Кто скажет, что я могу делать, а что не смею? На секунду мне кажется, что синие глаза оттеняет красное зарево, но миг — и алый пропадает. Перепалка злости и страха действует на сознание, как наркотик, сносящий крышу.       Недавнее свидание с Дракулом показало мне, что я не могу прятаться вечно, что я все еще зависима от князя, не смотря на его отказ от меня. Слежка, силуэт из тьмы, Дракул — все это маленькие звоночки, предвещающие полное изменение ситуации: либо я стану сильной, либо сдохну.       Горячее дыхание опаляет мне кожу, когда Владлен выгибается и толкает мой палец глубже в себя, она отдается без остатка, и в ней вижу Элизабет, что так же тянулась в башне к своему хозяину. Только если там решал князь, здесь парадом руковожу я.       — Попробуй сама, — руки сменяются, и теперь уже она трогает себя, прямо на своем господине, шире разводя ноги, чтобы он видел абсолютно все. Он хочет продолжения, но ему безумно нравится, что две девушки вытворяют такое на нем, поэтому не торопит, но всячески реагирует на наши действия.       — Черт! Дамы… —Мы прерываем поцелуй, чтобы взглянуть на него. — Я…       — Ш-ш-ш, — он замолкает, ведомый приказом. — Владлен, как думаешь, ты вкусная? — облизываю ее губы и мажу их ее смазкой. — Давай дадим ему попробовать?       Служанка, разомлевшая от желания, улыбается и подается к нему. Это ее первое взаимодействие с ним. Он не дожидается и впивается ей в губы, а я продолжаю трахать ее пальцами, целуя спину с выделяющимися позвонками. Он точно ей небезразличен, в поцелуй она вкладывает много нежности, в то время, как мужчина трахает ее рот языком. Так дело не пойдет!       — Засунь ему в рот свои пальцы, милая, — они меняются местами, теперь она имеет его пальцами, и он не в силах противопоставить. Покорный зверек. — А теперь спроси, чего он хочет прямо сейчас.       — Чтобы кто-то из вас… сел на меня, — громкий шлепок заставляет мужчину сжаться и зашипеть.       — Разве она задала вопрос, смертный? — зажимаю мужской сосок между пальцами. — Не слышу ответа…       — Нет, простите…       Девчонка облизывает губы и задает вопрос:       — Чего вы…       — Ты. Он сейчас не господин, милая. Мы его трахаем, а не он нас, — меня опаляет синий взгляд.       — Чего ты хочешь?       — Вас… я хочу вас…       Ухмылка искривляет губы:       — Ну что ж, — оставляю короткий поцелуй на плече Владлены. — Ты готова, милая?       — Да-а, — томный выдох.       — Тогда оближи его и медленно садись. Расслабься, — затем едва слышно, — ты ведь этого давно хотела?       Искра испуга перетекает в новый прилив похоти, когда я улыбаюсь и облизываю бледную грудь. Владлена исполняет мой приказ в точности и направляет член в себя. Аккуратно и тихо она опускается на мужчину и морщится, застывая в забавной позе.       — Может быть немного неприятно, но то, что ты получишь после этой жертвы, с лихвой компенсирует все, — заговорческий шепот, пытливые взгляды, и я мягко давлю ей на бедра.       Тихий писк, и мне приходится слизывать слезу, пальцы приникают к пухлым губам, а я будто со стороны слышу маниакальный шепот и лишь немного позже понимаю, что он принадлежит мне:       — Ты чувствуешь его в себе? — а затем громче. — Продолжай…       — Черт! Владлен! — смертный закусывает губу и стонет от первого движения. Эту картину нужно видеть со стороны.       Взяв апельсин, я сажусь в кресло, закинув одну ногу на подлокотник, бесстыдно разведя колени. Фрукт шипит и брызгает мне на грудь, но это мало волнует. Два тела уже наращивают темп, Владлен перестает морщиться и начинает уже получать толику удовольствия. Девчонке необходимо мое одобрение, каждый раз ловлю ее взгляд.       — Еще! Владлен, еще! — умоляет мужчина, но я качаю головой, и движение бедер замедляется, вырывая ругань. То, что я читаю в темных мужских глаз, разжигает интерес. Одними губами задаю вопрос, и ответ мне нравится, потому что за ним следует мой приказ:       — Освободи его, Владлен, — в этот раз она даже не думает — просто делает. И из оков вырывается монстр, порожденный моими указами и ее действиями. Девушка вскрикивает, когда оказывается прижатой лицом к кровати. Смертный буквально сложил ее в коленно-локтевую позу, а сам навис над ней. Они оба, как отлаженно выверенный механизм устремляют на меня взгляды. Передо мной свой собственный театр, и актеры отдают себя полностью.       Осознание этого тешит мою истерзанную душу, и я одобрительно киваю, спуская с цепи их обоих. Мужчина резко вбивается в Владлену, а та упивается его вниманием, дарованным мной, поэтому ее слезы — это слезы счастья и благодарности.       Будучи здесь, мне приходится осознать нечто важное для себя. Мне под силу быть той, кем захочу. Нужно только захотеть. Сегодня это произошло, и даже без оргазма, чувствую удовлетворение! Съев четверть апельсина, отставляю его в сторону, спектакль подходит к концу, протяжным стоном девчонки, за ней следует и смертный. Он откидывает голову назад, изливаясь в ту, на которую и не посмотрел бы. В его движениях читается нечто дикое и даже монструозное, когда он рычит и впивается ногтями в женские бедра. В его глазах пляшут черти, и нет ни намека на алый цвет.       Они гонятся за воздухом в попытке отдышаться, мои пальцы перепачканы соком, и я делюсь им со своим смертным, заставляя его язык мелькать между фалангами. Облизывает их, как пес. На его лице экстаз, и он запомнит надолго ту, кто подарила его. Открытый рот дает надежду на реплику или новый приказ, но мои уста смыкаются, а тепло рук покидает его лицо.       Он провожает меня тоскливым, даже потерянным взглядом, но двери разъединяют нас. Оставляю их, как мать оставляет нашкодивших детей в углу, наедине с их мыслями и вопросами.       — Нужно найти Ль… — между развивающихся занавесок мелькает темный плащ и натянутый капюшон. Ожидаю взрыв страха, но я на удивление спокойна. Даже делаю уверенный шаг вперед, но громкий металлический грохот отвлекает, а когда снова смотрю на открытый балкон — никого уже нет.       — Дракул?