Помнишь Тьму?

       Memento quia pulvis est

Помни, что ты прах

      — Кажется, потом я потеряла сознание. Эй, это не смешно! — толчок в плечо и Мирча с по́катом откидывается на спину, продолжая хохотать от моего рассказа.       — П-прости, Лада, просто… — его низкий смех завораживает, а то, как Мирча распластался почти морской звездой на постели, заставляет против воли подмечать перекат мышц под кожей, — просто это очень смешно. Сначала такая: «я же могу заблокировать эту боль, так что все нормально будет». А потом: «кажется, я потеряла сознание».       — Пф! Друг еще называется, — сгребаю в объятия подушку, наблюдая за огнем в камине, но князь снова перекатывается, опираясь на локти. Он обжигает своими глазами — похлеще костра, — в которых правит гроза.       — А если я не хочу быть другом?       Странным образом этот вопрос и будоражит, и сдавливает грудную клетку, доставляя чувство скованности. С одной стороны мне очень хотелось услышать эти слова, они разжигают большой костер внутри меня, но он настолько огромный, яркий и… бесконтрольный, что это пугает. Пугают эти слова.       Я скованна. Дракулом, его обетами, условиями и запретами, его кровью во мне и силой, что лишь разрастается. Без которой, я уже не я.       Мара была права — от некоторых эмоций невозможно избавиться, их можно только отрицать, но они останутся с тобой до конца: твоего или… кого-то другого. Они останутся. Станут твоими спутниками, намеками и тенями, на которые ты будешь обращать внимание лишь после того, как произойдет нечто страшное. Именно они будут разлагать твое тело изнутри, отравлять мысли и руководить действиями, что позже приведут к самому печальному концу, от которого ты как раз и бежал, подавляя чувства.       Однажды я услышала такую фразу: если тебе больно — смейся, если грустно — смейся, если страшно — ты знаешь что делать! Это я и делаю сейчас.       Склоняюсь к мужчине, почти соприкасаясь с ним носами:       — Тогда, князь, вам придется встать в очередь.       Он молчит. Загадочно и зловеще. Моргает лишь раз за весь наш разговор. Улыбается уголками губ. В его позе читается замерший зверь, готовый выжидать в засаде столько, сколько необходимо, что он и подмечает:       — Я бессмертен, Владислава.       Копирую его мимику и отвечаю:       — Но я — нет.       Лишь сейчас он позволяет себе моргнуть, лениво, не спеша. Плавным движением, с локтей он перекатывается на ладони, поддается вперед, ко мне, кожа горит от его дыхания, но я не позволяю себе двинуться: наедине с хищником необходимо вести себя спокойно, без лишних движений и шлейфа страха.       Князь носом проводит линию от моего подбородка к шее, его путь неровен, будто он перерисовывает или обводит что-то…       «Вены. Он ведет носом по венам!»       А мужчина застывает у основания шеи. Его запах опьяняет. Мирча так близко ко мне, что я уверена, — он уже услышал изменения в моем теле, что отвечает и вторит ему.       — Громко. Глубоко, — тихий шепот, я даже сначала не понимаю слов.       — Ч-что?       — Громко бьется сердце… Глубоко дышишь, — прохладные губы оставляют невесомый отпечаток. Робко и нежно, настолько, что я теряюсь, когда Мирча резво проводит влажную дорожку языком, от ключицы до мочки уха, а после и прикусывает последнюю.       — М-мирча…       Непослушные пальцы сминают белую мужскую рубашку. Рука ищет опору, но находит лишь каменную статую, иногда оживающую, накидывающуюся диким зверьем, но такую обаятельную и соблазнительную, что после новой дорожки я… не сдерживаю стон. Князь лишь этого и ждал.       Он действует быстро. Не оставляя мне ни единого шанса, опрокидывает нас на постель, нависает сверху, ограждая от возможности сбежать своим телом и руками, на которые опирается. Его глаза горят диким огнем, и я запоздало отмечаю, что в оранжевом зареве алый цвет отвоевал еще больше места. Еще не ранг Князя, но Мирча уверено подбирается к нему.       — Я безумно хочу тебя, Лада. Так сильно, что ты и представить себе не можешь. До скрежета клыков, до дрожи в пальцах, до боли в костях, — он хочет коснуться меня, но будто бы не может или его что-то останавливает, — до агонии, в которой тлеет моя кожа, а душа горит, без шанса на то, что эти мучения когда-нибудь окончатся, — он раздвигает коленом мои бедра. — И мой грех в том, что я не хочу, чтобы они заканчивались. Я обрел силу, но даже она не может помочь мне устоять перед тобой. Как оказалось, я уже давно пал к твоим ногам, — он садится и ставит мою ступню себе на бедро, пальцами обвивая щиколотку, оставляет жаркий поцелуй на моем колене.       Крепкие пальцы крайне нежно проскальзывают под ткань сорочки, но замирают, не достигнув своей цели. Глушу стон разочарования. Мне дико хочется отдаться этой огненной пляске, этому мужчине, что снаружи олицетворяет хладнокровие и спокойность — свежее утро, но внутри… внутри сотни костров вздымают огненные длани к беззвездному небу. Он живой контраст. Разве способно хоть одно живое существо так одинаково разниться? И так по-разному быть одинаковым? Обжигать грозой в глазах, соблазняя, а заревом отрезвлять, взывая к инстинкту самосохранения?        Он может. Ему подвластны эти силы, он их хозяин. И он делает это прямо сейчас.       — Одно твое слово — и я прекращу. Мы уйдем от этой темы и более не вернемся, — он выдавливает из себя эти слова. Его нутро противится, восстает против хозяина, против самого смысла этих слов. Скулы заостряются, хватка на щиколотке усиливается, и алого в глазах становится еще больше. Мирча переступает через себя, наступает себе на горло, душит демона внутри, свою вторую сущность, свою часть.       «И все ради меня…»       — Все ради тебя… Я сделаю это, — шепот, взрывающий перепонки и нежность, неуловимая мной нежность. Та, которую я так долго искала и за которой бросалась в омут с головой. Вот она, прямо передо мной, у моих ног, податливая и согласная, наконец, окружить меня, быть со мной!       Хватит ли мне смелости взять ее?       Удержать?       Повиливать?       Наслаждаться?       Во рту пересыхает, горло почему-то першит, руки трусятся, а по щеке скатывается слеза, утереть которую я не нахожу сил. Но эту силу находит он. Мирча утирает влажную дорожку, а после и новую слезу, что следует за сестрой.       — Лада? Я что-то сказал не так?       Видеть растерянность на лице и там же почти алые глаза — новый виток диссонанса и контрастности. Раньше я бы ни за что не могла даже помыслить о том, что такое возможно. Хозяин алых глаз… Темный… Князь Стороны света… Ему чуждо все это, но него сыну.       — Нет, в-все…       Голос срывается, и я не могу выговорить окончание предложения, но могу выразить его иначе: тяну мужчину за руку и прижимаюсь к нему так крепко, как только может человек обнять носферату. Мы оба заваливаемся на постель. Мирча обнимает меня, скрывая в своих объятиях от всего мира. Мои слезы мочат его рубашку, но князь не обращает на это никакого внимания, уткнувшись в мою макушку, он гладит мне спину, нашептывая успокоение.       Раньше я испытывала такое только в детстве с братом: когда он точно так же, после очередного наказания сначала от Жаклин, а после и от отца, успокаивал, качая в объятиях, гладил волосы и по новой рассказывал уже заученные мной мифы. Тогда меня согревала любовь брата, сейчас же совершенно другая.       Я вдруг понимаю, что хочу остановить время на этой самой минуте, оставшись в этом моменте. В безопасности, тепле и спокойствии, заслуженными мной муками, болью и страхом.       «Что я испытываю к Мирче? Что хочу испытывать? А он?»       — Мирча, что я значу для тебя?       Тишина оглушительна, кажется, мы оба даже дышать перестали.       — Сложно, — вдруг произносит он. — Мне сложно облечь чувства в слова. Меня всегда учили, что эмоции — слабость, которой непременно воспользуются мои враги. Воспользуются и уничтожат. Отец никогда не видел во мне опору для себя и защитника для Валахии, а ведь я так старался. Если бы не Тьма и переворот, я бы никогда не стал князем, а когда все же занял трон, то столкнулся с недоверием, интригами и шептанием за спиной. Теперь уже у меня не было опоры. Мне не нужна была физическая поддержка, а вот эмоциональная — да. Я желал этого всем сердцем, пусть и закрытым ото всех. И вот неведанным образом появляешься ты. Сначала, признаюсь, ждал от тебя того же, что получал ото всех — предательства, но ты… защитила меня на турнире, спасла Миру, быть может единственного человека, который действительно значит для меня многое. Ты помогла мне найти силу в себе. Так я стал тем, кем являюсь сейчас, тем, кем хочу быть, — громкий выдох шевелит волосы на голове, но я молчу, давая возможность выговориться Мирче. — Я чувствую к тебе благодарность, нежность, тепло и заботу. Сам хочу дарить их в ответ…       Греки разделяли настоящую любовь на семь разных видов, у них было непреложным законом то, что истинная любовь — совокупность всех этих форм: Э́рос — страсть, твои взаимодействия с любимым человеком — пожар, способный заставить пылать весь мир; Фили́я — крепкая дружба, подобно древним душам, что раз за разом находят друг друга, одного взгляда достаточно, чтобы «вспомнить» незнакомого человека. Сторге́ — семейная любовь, ты видишь в ней уже не чужого человека, а часть себя, и любимый становится иногда роднее тех, кто связан с тобой одной кровью; Лю́дус — игривая любовь, ты меняешься рядом с этим человеком, даже будучи самым черствым и холодным на всем свете — рядом с ней ты искренне улыбаешься и радуешься любой мелочи, вы подбиваете друг друга на детские шалости, окунаясь в игру. Ма́ния — навязчивая любовь, без нее твое тело ломит, руки трусятся, глаза режет свет, а горло саднит, ты не можешь это унять, как бы не хотел или чтобы не делал, и только рядом с ней находишь покой и принимаешь зависимость от ее присутствия; Пра́гма — прочная любовь, через чтобы вы не прошли: разлуку, боль, обман или года — оба думаете только друг о друге, даже будучи с другими, видишь только ее. И Ага́пе — безусловная любовь или жертвенная, но я считаю ее сакральной из всех. Ведь она единственная любовь, которую только ты можешь подарить возлюбленной, отдать все и всего себя, чтобы ей было тепло в твоем обществе, чтобы чувствовала себя в безопасности рядом с тобой, чтобы хотела остаться по собственной воле, и сама захотела испытать к тебе такую же Агапэ, как и ты к ней.       Ты спросила, что я чувствую к тебе, Лада? Я чувствую к тебе все это, — он отстраняется, чтобы увидеть мое лицо, теплая ладонь ложится на мою щеку. Князь растрепан, волосы в беспорядке, а ворот рубашки съехал, обнажая шею и плечо, на острых скулах легкий румянец, взгляд серьезный, но глаза… в них все возможные оттенки серого: горящий кварц, дым с вкраплением пепла, грозная буря, мокрый асфальт, туман, и черный, немного вытянутый зрачок, заключенный в ртутной клетке. Мужчина, искавший столько времени силу, позволяет мне увидеть его слабым и не сожалеет об этом, что лишь подтверждают его последующие слова:       — С тобой я готов не вылезать из постели днями и ночами. Готов стать другом и опорой в любых начинаниях. Вижу в тебе семью, за которую уничтожу любого. По одному твоему слову готов нарушать правила турниров или влезать в сомнительные авантюры. Без тебя меня ломает, будто ты ма́ковое молоко, а я — поломанный испытаниями жизни. Я готов был отойти в тень, оставить тебя, если рядом с другим тебе было бы лучше, чем со мной, и утешать себя только мыслями о тебе. Я не позволю кому-то угрожать тебе, сделаю все, чтобы защитить. Пожертвую многим и возглавлю ад, чтобы сбросить древних Богов. С тобой я сильный, даже когда слаб перед тобой.       — Это… — ком в горле мешает сказать, а слезы на глазах — видеть Мирчу, но я нахожу в себе силу преодолеть эти трудности. Внутри меня жар, он топит ледяной саркофаг, коим укрываюсь от многих, даже от Мирчи, но мужчине каким-то неведомым образом удается обезоружить меня, сделать нас равными друг другу — слабыми друг перед другом. И самое главное: я позволяю ему это. Сама. Лишь осознав эту истину, нахожу в себе мужество задать главный вопрос:       — Это те три слова, которыми разбрасываются все вокруг?       Мужчина улыбается мило, нежно и так ласково, что сердце пропускает удар.       — Да. Это моя Агапэ, наполненная каждой из своих сестер.       Он склоняется ко мне медленно, позволяя в любую секунду отстраниться, остановить его или перевести тему в другое русло, но я лишь продолжаю смотреть то на губы, то в волшебные глаза. Поцелуй робкий, но это легкое касание передает множество чувств, каждую эмоцию и отношение Мирчи ко мне. Волнение, неуверенность и осторожность ложатся слой за слоем на мои губы, но я стираю их движением языка, касаясь им чужих и одновременно таких родных губ. Новый поцелуй и новое неспешное прикосновение, мужчина не спешит с действиями, он настороженно пробует, делает исследовательский шаг вперед и замирает, прислушиваясь ко мне. Он ловит мои малейшие колебания, вдох-выдох или трепетание моих ресниц.       — Смелее, князь, — шепчу ему в губы.       Я вижу в нем заблудшую в пустыне душу, скитающуюся без возможности найти приют или хотя бы источник воды. Днем его иссушают интриги родового замка, а ночью обмораживают собственные терзания. Все это он переносит и на наши с ним отношения… какими бы они сейчас не были.       Поэтому мне ничего не остается, как взять его за руку и самой провести к источнику. Согреть в ночи, утешив его метания, и укрыть от губительных лучей того, что властвует над ним.       — Смелее, Мирча, я не настолько хрупкая, как ты думаешь.       — Нет, — снова улыбается он, гладит мою шею, лицо, — ты сильная. Даже сама не представляешь насколько. Умная, выносливая…       — Но нетерпеливая, князь! — рывком переворачиваю нас обоих, и прижимаюсь грудью к мужской груди. — Очень нетерпеливая…       Порываюсь поцеловать Мирчу, но голова вдруг дергается назад. Оборачиваюсь и вижу, что мои волосы намотаны на кулак, он крепко держит их.       — Нетерпеливая, — низкий голос пускает ток по позвоночнику. — Очень, — соглашается Мирча. Его глаза гипнотизируют, властный взгляд из-под черных бровей обещает, что я поплачусь за своеволие, что нарушив планы князя, получу заслуженную порку. Минуту назад думала, что мы равны — хрен там! — сейчас власть явно была сконцентрирована в руках Мирчи.       — А как же «пожертвую всем ради тебя»?       К дерзкому взгляду прибавляется дерзкая усмешка:       — Кажется, ты забыла про манию и эрос, княжна, — движение со скоростью носферату, и меня усаживают на крепкие бедра, а рука, с обвитыми вокруг нее венами, устремляется вверх по моей талии. — Ты не хрупкая, поэтому позволь мне маленькую прихоть, Лада.       «Что угодно…»       Серебро сменяет кроваво-оранжевый пламень. И вот уже меня целуют так, что поджимаются пальцы на ногах. Тело обдает жаром тысячи костров, хочется ластиться к князю, тереться об него, прикасаться кожа к коже. Пальцы ловкими и быстрыми движениями расстегивают мужскую рубашку, в спешке обнажая твердый торс.       Удивительным образом мне хочется не столько секса с Мирчей, как просто быть рядом, лежать в одной постели, разговаривать, или молчать в тишине и просто чувствовать его руки на своих плечах, или облокачиваться спиной на его грудь. Ему достаточно просто быть рядом, чтобы наполнить меня теплом и спокойствием. И я безумно благодарна ему за это.       За эту противоположность, отличие от Дракула. С ним все иначе, лишь сгорая в страсти и похоти с ним, чувствую это тепло. Зависимость.       Его губы перемещаются на мою шею, князь жарко целует, оттягивает кожу, а пальцами впивается в бедро, поднимая ткань, но вдруг останавливается и обжигает меня взглядом. Мы оба громко дышим, я не двигаюсь, пригвожденная руками к его же телу. Он слишком вызывающе облизывает свои губы, и мне снова не терпится поцеловать их.       — Ты позволишь мне кое-что? Обещаю, это не секс, не переживай, княжна.       «Очень жаль,» — проносится в голове, но в таком случае, чем отличается Мирча от Дракула, которому от меня нужен лишь секс? Я заторможено киваю, заставляя мужчину хищно улыбнуться.       — В таком случае, ты теперь в моей власти, княжна Владислава, как и я в твоей.       Он дергает завязки на моих плечах, узелки развязываются, и ткань стекает вниз по моей груди. Меня пытливо обводят взглядом, взглядом ценителя.       — Ты умеешь рисовать? — вопрос кажется странным и несвоевременным, неподходящим к данному месту и времени, но Мирчу это не удивляет. Насколько его образ из кошмара приближен к истине?       — Да, хотя иногда мне кажется, что я просто мараю холсты.       — Ты рисуешь маслом?       — Я рисую много чем, но с тобой мне хочется попробовать нечто новое…       Мирча склоняется к шее и оставляет легкий поцелуй и еще один, но уже ниже, один за одним, прокладывая вереницу. Останавливается лишь около затвердевших сосков. Выражение его лица — смесь хитрости, коварства и вседозволенности. Он получил от меня разрешение, и готов воспользоваться им в полной мере. Жаркие губы контрастируют с прохладой воздуха, когда князь втягивает сосок в рот.       — М-мирча…       Он проходится мозолистыми пальцами по шрамам на спине, выводя каждый от начала до конца, посылая мурашки по моему телу. Другой все еще продолжая держать в заложниках мои волосы. Мирча вспоминает об этом и тянет их, заставляя меня выгнуться, откинув голову назад, предоставляя ему простор для маневров. Тело содрогается, когда клыки ощутимо надавливают на кожу, но еще не проскальзывают внутрь. Мужчина медлителен, он тянет удовольствие и лишь ширит мое нетерпение ленивыми ласками языка, сменяя один сосок другим.       — Мирча!..       Понятия не имею, что он задумал, но желание перейти сразу к «вкусному» плавит кожу на теле.       — Слушаю, — он глушит свой голос о мою кожу.       — Я же… — новый веток языка сначала по ореолу соска, а после и по нему самому, пуская возбуждение по венам. — Я же сказала, что… не хрупкая.       — Я знаю, — его голос чертовски спокойный! Почему я как на иголках? Попытку усесться удобней прерывает властное движение рукой, но мне все же удается кое-что почувствовать. Кое-что довольно твердое подо мной…       «Вот ты и попался, князь!»       В мое лицо впивается пылающий взгляд, и на секунду я задумываюсь: а не читает ли князь мои мысли?       — Мичр…ой, — кожу на груди ощутимо прикусывают и оттягивают, явно намереваясь оставить засос. Кажется, я теряю равновесие, и чтобы не упасть — впиваюсь пальцами в смоль волос, из-за чего оттягиваю их и слышу самый возбуждающий тихий стон, что только слышала. Мужчина отрывается от своего занятия, встречаясь со мной взглядом, он притворно оскаливается, и внизу живота тянет от вида острых клыков.       — Мирча, я тоже кое-что хочу сделать, можн…       — Нет.       — Что? Почему?       — Ты задала вопрос и получила ответ. Вопрос задан на основе того, что мой ответ тебе не понравился?       — Но я же разрешила…       Князь усмехается, слова сверкая клыками.       — И я должен поступить также?       — Агапэ…       — Считай, что сейчас у нас Людус. А вообще, — поцелуй в уголок рта, — просто позволь мне руковод…       — Князь! — громкий барабанящий стук в дверь заставляет меня вздрогнуть. Голос Луки был взволнованный, а новый стук в дверь говорит о том, что произошло что-то важное.       — Чтоб вас! — ругательство от всегда спокойного Мирчи было неожиданностью. Он быстро помогает завязать ленты сорочки на плечах, и уже было готов сорваться к двери, но останавливается на секунду, чтобы отодвинуть ткань с моей груди и оставить новый, последний засос-поцелуй, заканчивая свой рисунок — нечто похожее на цветок над соском. Одарив меня мальчишечьей улыбкой, он направляется к дверям. — Прости, я обязательно искуплю сегодняшнюю ночь, Лада.       — Я запомнила это, князь.       Лука или другие жители замка не могут видеть меня, хоть в них и находится такие же кусочки Тьмы Дракула, но они настолько малы, что этой силы не хватает. Поэтому я даже не пытаюсь скрыться от чужих глаз или хоть как-то прикрыться, но Мирча — истинный джентльмен, он открывает двери и делает шаг в сторону, чтобы закрыть меня собой.       — Князь, — кивает Лука. Тень выглядит так, будто только вернулся из долгой поездки: сапоги и низ плаща в дорожной пыли и грязи, пшеничные пряди выбились из тугого хвоста, а всегда подведенные углем глаза выглядели смазанными. Сам же правая рука Дракула выглядел запыхавшимся и усталым, насколько носферату мог быть таковым. — Мы сделали то, что вы просили, он вы…       — Молодцы, — с нажимом произносит Мирча, — пусть все соберутся в Оскверненной столице. Я сейчас тоже туда направлюсь.       Лука собирается уходить, но останавливается, что-то вспомнив:       — Еще появилась информация на счет Владиславы… — в этот раз Тень обрывает поток информации сам. Мне не видны больше лица мужчин, но Лука сжимается и мямлит. — Я… пожалуй, пойду.       Князь закрывает двери, но не спешит оборачиваться. Его спина напряжена, голова опущена.       — Прежде чем ты захочешь выцарапать мне глаза, Лада, выслушай.       — Пока ты не сказал об этом, у меня не было такой мысли.       Теперь он оборачивается угрюмый и настороженный.       — Дракул не перестает искать тебя, и я тоже, но мы оба делаем это чтобы защитить. Уверен, что он не навредит тебе, но лучше иметь запасной план. Помимо нас тебя ищут другие, не только люди, но и Дети Мрака.       «Дети Мрака? Кинжал поэтому нагрелся?»       — Ты же знаешь, что это выглядит, как жалкое оправдание, зачем я им? — мой вопрос сбивает князя с толку, видимо он думал, что я закачу истерику, но я давно поняла, что меня так просто не отпустят.       «Ищут и ищут. Раз на кладбище были не Тени, то нужно больше узнать про Детей Мрака. И расспросить ту, что называет себя таковой».       Мирча устало вздыхает, растирает шею и ерошит волосы — это настолько обыкновенные действия, что сначала они кажутся мне чуждыми в исполнение князя. Он же носферату… Темный принц! И делает такие человеческие движения?.. Но затем я вспоминаю, что он тоже был человеком, и что его жизнь прервала я. Пусть сейчас Мирча и выглядит сильней, чем раньше, но он так же и измотан, множество дел, свалившихся на его плечи, дают о себе знать, но это так же значит, что он активно им противостоит. И дела эти не только человеческие.       — Печати. Люди с необычной энергией нужны чтобы запечатать одного из древних Богов. Их приносят в жертву, передавая энергию в сигилы.       — Это делают Дети Мрака?       Мирча колеблется, но кивает. Кивает, не говорит.       — Тогда я буду аккуратней вдвойне.       «Со всеми, кто меня окружает».       Я пристально смотрю на князя, он лишь кивает на мои слова. Видно, что ему неудобно сейчас в моем присутствии: он поджимает губы и не смотрит на меня, сжимая и разжимая пальцы в кулаки.       — Скоро рассвет, я, пожалуй, тоже пойду.       — Лада! — меня ловят за руку, Мирче стыдно, это видно по его выражению лица. Он кладет мою руку себе на грудь, туда, где пылко бьется его сердце. Голос тверд, но нежен, а тон извиняющийся и скорбный:       — Я больше тебе не враг…       — Знаю.       Ухожу не попрощавшись, немного грубо высвободив свою руку из захвата мужских пальцев. Его ждут дела, а меня — информация, и я точно знаю, у кого могу ее разузнать.       — Элиз, — зову я тьму, когда выхожу из теней своей комнаты, — что ты можешь рассказать мне о Мирче?..