Помнишь Тьму?

Incedo per ignes

Шествую среди огня

      Жжение в груди лишь усилилось после встречи с княжной.       Поверхностное дыхание, пронизывающая грудную клетку боль.       Мне приходится опереться о свой стол, в попытке дышать ровно, без хрипов и зажмуриться, чтобы черные пятна перестали мельтешить перед глазами.       — Черт!.. она должна была уже затянуться, — сбрасываю иллюзию, за которой спрятал от Владиславы рану, и вижу, как кровь сочится из пореза рядом с сердцем.       — Влад, мы… выглядишь хреново, — в комнату без стука врывается Лука, Тень стопорится у входа и указывает на дверь. — Мне позвать Симеона?       — Он скорее закопает меня живьем, чем снова будет лечить, пожалей его, он все же пожилой, а я довольно тяжелый, замучается тащить, — Лука не обращает на мою шутку внимания, он подходит ближе и помогает мне дойти до кресла.       — Ты был у нее? — не отвечаю на его вопрос, но Тень кивает, давая понять, что понял. — Не стоило, у тебя снова жар, возможно лихорадка вернулась, хотя я понимаю, почему ты это делаешь.       Мой взгляд игнорируют, поэтому приходится схватить Луку за руку. Он не чувствует страха, смотрит мне прямо в глаза, когда говорит:       — Ты пропал, Влад. Это не мог заметить лишь слепой, или тот, кто не знает тебя.       — О чем ты?       — Ты ее любишь. Только я не понимаю, зачем продолжаешь этот… маскарад?       — Именно, Лука, ты не понимаешь и…       — Так расскажи мне! Сначала я думал, что она — очередная, которую ты затащишь в постель, но ее внешность, ее имена, ты для нее придумал целую историю! Спас, отнес в гробницу, а после и вовсе сделал княжной на Лите. Это не вяжется с выяснением информации и игрой на женских чувствах. Ты пошел к ней, даже тогда, когда знал, что любое пользование магией, — он махает рукой на мою рану, — может снова отправить тебя в койку!       — Меня подменил бы Мирча.       — Удивительно, что на него это не распространяется.       — Хватит.       — Нет! — Лука хватает стул и тащит ко мне, садится напротив. — Однажды ты сказал, что я всегда могу обратиться к тебе, если у меня или у моей семьи будут проблемы. Я услышал это, и обратился, когда проблемы действительно появились, ты помог мне. Если бы не тот разговор, моя семья погибла бы. Сейчас ты — часть моей семьи. И черт меня подери, если я не помогу тебе, Влад! За дверью можешь приказывать мне сколько хочешь или при других, но когда мы одни — ты мой друг. И я вижу, что ты испытываешь боль, и сейчас речь не о ранении.       Ему хватает пары секунд, чтобы притащить таз с водой, закинуть туда тряпку и взять отвар Коссея.       — Ты Первородный, и я уважаю это, но ты так же назначил меня правой рукой, а это что-то да значит. Влад, — он мочит тряпку и прикладывает к моей ране, возможно даже сильней, чем следовало, — ты не один, я сделаю все, чтобы помочь тебе.       — Я сделал одну непоправимую ошибку, — Тень усмехается и поднимает одну бровь вверх, — и много других, но сейчас я понимаю, что должен исправить их, однако уже поздно.       — Для прощения никогда не поздно. Поздно только если один из вас умрет, Влад.       — Хорошо, тогда она вряд ли захочет меня прощать.       — Но ты ее любишь, — молчание повисает в комнате, а Лука усмехается вновь. — Любишь, только боишься признаться себе в этом.       — Нет. Я боюсь, что после этих слов Тьма заберет ее у меня, и я ничего не смогу сделать с этим.       — Почему?       — Потому что я… в гневе отказался от нее. А теперь она ненавидит меня за боль, которую я причинил ей и пытается сделать все это же со мной.       — Ей удается?       — Еще как. Эта бестия похлеще ножа в сердце.       Лука усмехается и кивает:       — Мира была права, вы очень похожи друг на друга. И это не очень хорошо, если оба упретесь, то не будет человека с голосом разума, который решит помериться в ущерб своей гордыни, — Лука бросает на меня быстрый взгляд. — Знаешь, я даже не буду говорить, что поступил ты, как тот еще ублюдок, — Лука пожимает плечами, вымачивая тряпку в воде и вновь прикладывая ее к ране.       — Но ты сказал.       — Я знаю, — Тень ухмыляется, но быстро становится снова серьезным. — Почему ты испытал тогда гнев?       — Ты знаешь…       — Это не для меня, — быстрый взгляд на меня, и боль снова пронзает грудь от давления тряпки. — Ты понял почему это произошло? Сможешь остановиться, если такие обстоятельства повторятся?       — Я вспылил…       — Напоминаю, что под «вспылил» ты скрываешь сделку жизни и смерти. Не мне тебя учить, но это не совсем одно и то же, — Лука отвлекается от своей работы и наливает мне уже другой отвар в кружку. — Так почему ты вспылил?       — Увидел ее предательство.       — Но ты мог поговорить, однако вместо этого — накричал и прогнал, — он был тогда неподалеку, слышал наш разговор с Ладой, мог ее задержать, связать, притащить ко мне, но я сам дал ей фору, чтобы она сбежала.       — Она пришла не одна. Там был тот с собрания Ордена, она зовет его, — рот сводит от кислоты, — Львом.       — А я смотрю, он тебе, как кость в горле, — усмешка более привычна мне, чем серьезность, которую демонстрирует Лука. Не люблю это, когда Тень серьезен, он выдает горькую правду, от которой хочется удавиться.       — Так и есть. Хватает одного упоминания о нем, и я…       Шиплю, когда рана отдается пульсацией, на что Тень лишь протяжно свистит:       — Да я смотрю, кого-то разъедает не рана от хрен пойми какого оружия, а ревность, Влад, все хуже, чем я мог представить.       — Лука, ты давно конюшни чистил?..       — Ревность? Какая ревность? Видимо мне что-то попало в глаз, — этот засранец тут же делает невинное лицо и хлопает глазами.       — Так может все же конюшня поможет тебе прозреть?       — Пожалуй, откажусь, князь, на вечерок другие дела были, — предыдущая тряпка летит в мусор, а новая — занимает место прежней. — Тебе было больнее от предательства или от осознания, что она выбрала другого?       — Это по сути одно и то же.       — Нет, — вертит головой Тень, — эта разная хрень. Порой, мы даже сами не можем провести грань между ними. В одном случае тебя предали, как князя, — он утыкает в меня свой палец, — и у нее было на то право, она даже не принадлежит нашему времени и, собственно, не должна хранить верность, а вот во втором, — шпион пожимает плечами, — тебя предали, как мужчину. Думаю, это больнее.       — И что ты предлагаешь?       — Понять, за что ты ей мстил, тогда поймешь, за что она мстит тебе. Найдя точку распрей, ты сможешь обдумать план, как вернуть ее расположение, — хочу было возразить, но меня перебивают. — Тебе нужна она! Раз ты так рискуешь всем, бросаясь к ней раненым. Ей угрожала опасность?       — Нет…       — А что тогда? Почему ты буквально кинулся к ней после горячки?       Рассказывать о том, что увидел, появившись в покоях Владиславы, я не хотел, но Лука тот еще пройдоха, он не остановится, пока не достанет хоть какую-то правду, именно из-за этого он и стал моим шпионом:       — Потому что она впервые позвала меня. По имени, не Дракул, не князь, не Темный. Влад. И мне было плевать в каком я состоянии.       Лука долго смотрит на меня, не мигая, а после качает головой:       — Все хуже, чем я думал.       — У меня есть план, как вернуть ее, я уже действую, и действуют другие.       — Уверен, что она не придет к нему?       — Уже рассвет, днем она занята другими делами, нужно ждать ночи. Уверен, твое появление встревожило ее.       Лука выглядел немного пристыженным, самую малость:       — Простите, я не знал, что она в покоях Мирчи.       — Ты все сделал верно, нельзя пока допускать ее настолько близко, не сейчас, я не знаю, что она может сделать с этой информацией.       — Думаешь, ей хватит смелости, отправиться к Ордену?       — Смелость у нее была всегда, а вот сила… Силу она набирает сейчас, Лука.       — Так что?       — М?       — Что было больнее? Предательство князя или любовника?       Оттягиваю разговор, делая несколько глотков снадобья Агаты, на вкус кислое, но оно в подметки не годится той кислоте, что я испытывал с ней. Мой голос тихий, но мы оба носферату, поэтому Лука все прекрасно слышит:       — Как любовника.       — Ты привык к тому, что как князя тебя часто предавали, а вот о любви ты слышишь впервые?       — Вижу и чувствую, и мне кажется, что до того случая, она тоже что-то испытывала, — и тут я кое-что вспоминаю. — Лука, найди мне информацию: можно ли как-то скрывать свои эмоции от других.       — Эм… просто не озвучивать их?       Перевожу взгляд на Тень.       — Иногда ты изрекаешь такие речи, что можешь сойти за мудреца, но чаще все являешься болваном! — в Тень тут же летит тряпка.       — Говорит мужик, кидающийся бельем!       — Это не бель… ладно. Владислава как-то умудряется закрываться от меня. В одну секунду ее эмоции бушуют, как пламя, а в следующую — кромешный лед.       — Многие могут справляться с чувствами.       — Нет, — качаю головой, — это что-то другое. Когда человек скрывает свои эмоции — он не показывает их окружающим, но внутри они все же есть, и их можно ощутить, ты сам умеешь распознавать ложь. А вот девчонка… она будто в момент может подавить их, словно научилась… контролировать.       — Разве такое возможно?       — Вот и узнай это.       — Хорошо.       — Только тихо, Лука, не стоит, чтобы об этом знали Коссей или Агата.       Лицо шпиона глупо вытягивается, а я уже предчувствую неладное.       — Кстати об этом…       — Дряной мальчишка! — голос Коссея слишком сильно бьет по ушам. — Я же предупреждал тебя: не смей вставать с кровати, иначе я прикую тебя к ней!       В комнате через тьму и мрак появляются те, кого я бы не хотел беспокоить… И чтобы они не беспокоили изрядной опекой меня.       — Я, пожалуй, пойду…       — Стоять, предатель, — Лука резко садится от моей интонации.       — Я не виноват, они сами!       Агата подходит к Тени и кладет ему руки на плечи:       — Не вини мальца, он желает тебе лучшего. К тому же, мой дорогой муж прав, даже мои отвары не помогут тебе, если ты собрался убить себя.       — Я не собираюсь себя убивать, — мне приходится отвечать королеве ведьм, попутно следя за ее «дорогим мужем», пока у того капает ядовитая слюна на пол.       — Именно поэтому ты и сорвался не пойми куда?!       — Вообще-то он был у Владиславы, — вмешивается Лука, за что я пинаю его ногу сапогом. — Ауч!       Коссей резко меняется в лице: той грозы больше нет, лишь заинтересованность и любезность:       — Это совершенно другое дело! Истечь кровью на коленях любимой, что может быть лучше?       — Ты драматизируешь, Коссей, — почему я вообще чувствую себя глупым юнцом сейчас? Это мой выбор, мне и расплачиваться, но, нет, они просто не могут промолчать.       — Если только самую малость, Влад, самую малость.       — Хватит, милый, ему сейчас и без твоих пинков тошно.       — Очень надеюсь на это, — бурчит Владыка Костей, но перестает нести бурю. Я благодарно киваю Агате, ведьма посылает мне улыбку в ответ.       — Расскажи лучше, вам удалось хоть что-то найти?       Коссей поджимает губы, все так же отвернувшись от меня. Агата сменила Луку на его месте и начала осмотр моей раны.       — У него жар, — встревает Лука, за что я снова испытываю желание врезать ему.       — Он и не проходил, — отвечает ему Агата, она омывает руки и прикладывает одну из них к моей груди. Становится горячо и больно, но я терплю, стискивая зубы. — Потерпи, Князь, я уверена, что это должно хоть немного помочь.       — Ты должен прекратить ночные «вылазки», — Коссей даже не успел полностью озвучить фразу, как во мне резко заклокотало негодование.       — Нет!       — Ты давно не отдыхал нормально, Влад, днем ты в вылазках, на советах и прочему, а ночью… сам знаешь. Если дневные дела я еще понимаю, то ночные, — он, наконец, поворачивается ко мне и смотрит прямо, — я тоже могу понять, но не одобряю их. Этим ты загонишь себя в могилу.       — Я уже побывал там, ты сам меня оттуда вытащил, если забыл.       — Не забыл…       Думаю, такое никогда не сможешь забыть, тот момент, когда тебя живьем закапывают сверстники или когда вытаскиваешь мальчишку из еще сырой земли.       — Ты был слишком непочтительным, пес! Так не ведут себя при будущем правителе всего мира, — Мехмед, надсмехаясь, сидел на еще одном пленном мальчишке. Бедолага опирался о раскисшую после дождя землю руками и коленями, и не смел двинуться, иначе его постигла бы такая же участь, как и меня.       Его руки тряслись, но он упорно игнорировал это, как и вес «будущего правителя всего мира».       — Я сегодня в прекрасном настроении, — сказав это, он наступил каблуком своих сапог на пальцы пленного принца под собой, — поэтому можешь рассчитывать на мою благосклонность, пленник.       — Не нужна мне твоя благосклонность! Кто ты без своей шайки бродячих псов?!       — Тц, — цокнул Мехмед, и обратился к своей своре, которых было не меньше полудюжины, — вы только взгляните на него, а ведь я готов был помиловать эту заносчивую выскочку.       Меня держали за руки двое мальчишек, что были старше, третий стоял за спиной и сдерживал мои порывы вырваться давлением на плечи.       — Но раз он настолько упертый, как бараны, что скачут в горах, — он поднял руку, имитируя гору, — то я с удовольствием напомню, какого это падать на землю, — Мехмед хлопнул себя по колену, и меня тут же пинают в вязкое болото из глины и песка.       Хотел подняться, но первый удар прилетел аккурат по ребрам. Мой хрип не заглушил тот хруст, который услышали все, но псы не остановились, наоборот, звук сломанной кости лишил их всего человеческого, что в них было, и они накинулись на меня. Я не успевал понимать, куда сыплются их удары, но когда один из них попадает мне ногой по лицу — просто перестал пытаться.       Увидь меня тогда отец — сказал бы, что так и надо, что я слабый и безвольный, но это не так. Я хотел лишь защитить брата, но мой просчет был в том, что ему и не нужна была защита. Ее ему уже предоставил кое-кто другой.       — Поднимите его, — Мехмед пытался подражать голосу своего отца, но выходило до одури смешно, я бы рассмеялся, если бы все мое лицо не заливала кровь. — Влад. Влад, Влад. Ты хоть понимаешь, насколько бессмысленны и тщетны твои попытки противостоять мне? В моей собственно империи.       В тот раз я все же не удержал смешок:       — В твоей империи? Разве, — я сплевывал кровь, когда она заполняла мой рот, — разве ты хоть что-то добился сам, шехзаде, сосланный в ссылку?       Лицо Мехмеда перекосилось, он рывком встал со своего «трона» и быстрым шагом добрался до меня. Схватил за подбородок и запрокинул мне голову, чтобы видеть.       — А они неплохо потрудились, молодцы, мои будущие визири, только вот за собой нужно подчистить грязь, — он наклонился и медленно произнес:       — Ведь это сделал твой отец, когда твоя мать ему наскучила? Он сдал ее в бордель? И теперь твоя мамочка угождает и других варваров, помимо твоего отца! Думаю, он правильно сделал, ведь такого ублюдка могла породить только падшая женщина…       Он был так близко, что я даже не понял, когда на остатках своих сил, рванулся вперед, и мой кулак с размаху попал в нос Мехмеду.       Новый хруст был таким же громким, как и мой. Я почувствовал эйфорию, радость и злорадство, когда османская кровь окропила мои пальцы, когда его крик прорвался сквозь гул в голове.       — Не смей так отзываться о моей матери! Ты ничего о ней не знае…       Мир перевернулся, когда чей-то кулак обрушился на мою скулу, челюсть дернулась и прикусила внутреннюю сторону щеки, рот снова наполнился смесью слюны и крови. Мое нападение на шехзаде видели все, может, это они сначала стояли в оцепенении, но когда поняли, что только что произошло — ринулись доказывать свою преданность последнему сыну султана. У них было негласное соревнование: кто больше нанесет ударов, заставит меня громче стонать или сломает больше костей — заслужит тщательней вылизать Мехмеду зад…       — Хватит! Мехмед, прошу тебя… Господин!       «Раду?»       Видимо меня уже хорошо избили, раз мне мерещится, что Раду защищает меня.       — Не смей защищать его! Твой брат лишится головы за то, что сделал со мной! — брат действительно здесь?       — Шехзаде, прошу вас… смилуйтесь…       Голоса стихают, я был не в силах поднять даже голову, кто-то придавил меня ногой к земле. Кровь смешалась с грязью, она перебила вкус крови.       — Н-не… надо… Р-раду…       — Слышишь? Ему не нужна твоя помощь, но, — мне не понравился тон Мехмеда. Он стал слишком лилейным и пошлым, — но если ты встанешь передо мной на колени, дорогой Раду, я подумаю о том, чтобы палач не отделил его голову от тела.       — Хорошо, господин…       — Н-нет!..       Мой хрип был слишком тихим, чтобы Раду его услышал, либо же брат уже давно все решил.       — Вставай, грязная свинья! — рывком за волосы, меня поднимают, одним глазом, что еще не заплыл я наблюдал, как мой младший брат — потомок дома Басарабов — унижается и унижает все, что представляет одним своим существованием! Спокойное, немного печальное лицо маминого любимца находилось прямо перед пахом моего врага! Но этого было мало, Мехмед зарыл руку в каштановые волосы брата и привлек его голову к своему бедру, поглаживая, как питомца!       — Хороший мальчик, — турок немного гундосил из-за сломанного носа, но я кожей чувствовал его превосходство надо мной. Он поставил на колени нас обоих, но я не сломлен! Один из сынов Басараба все еще гордо держит голову!       «Даже если буду захлебываться кровью, даже если буду ощущать деревянный кол в своих кишках, даже если отрезанную голову водрузят на пику — она будет высоко поднята!»       Встречаюсь с родными глазами цвета зелени, но Раду быстро отводит их. Ему стыдно? Нет. А если и стыдно, то только из-за того, что ему приходится быть в таком положении из-за меня!       «Ты не Басараб. Ты не Дракон, ты даже внешность не унаследовал».       От этой мысли мне было и больно, и радостно. Будь здесь отец, он бы сам снес Раду голову за то, что покорился, а после и мне, за то, что слаб.       — Вы невероятно щедры, господин, — Раду обвил рукой ногу Мехмеда, от чего новая волна гнева унесла прочь всю боль, что испытывало тело.       — Господин? Он сын рабыни, а наша мать была законной женой! — понятия не имею, кому от этого было больней, но Мехмед словно только этого и ждал. Он усмехнулся и обратился к Раду:       — Видишь? Твоего брата не спасти, поговаривают, что ваша мать сошла с ума тогда, когда носила его в своем чреве, и мне даже понятно почему, он — сын шайтана, и сам является таковым! — шехзаде хищно облизнул окровавленные губы. — Так избавим же мир от зла!       — Господин…       Он схватил Раду за подбородок и нежно провел пальцем по губам:       — Я не отдам его палачам, милый Раду, как и обещал тебе, но я не говорил, что отпущу его живым с этой поляны… Тащите этот кусок гнили к яме!       У меня не было сил на сопротивление, я едва сдерживал стоны, когда слышал внутри своего тела страшные скрипы, даже думать не хотел, что это терлись сломанные кости друг о друга.       Пасть ямы разверзлась предо мной слишком быстро и неожиданно, а полет в нее продлился вечность, но вот из меня вырывается последний дух, и я не в силах даже рукой двинуть.       — Закапывайте!       — Но он еще жив, шех…       — Закапывайте, я сказал!       Кажется, в этом месте дождь шел меньше, потому что мокрые комья быстро сменились горстями сухой земли. Я смотрел в серое, близко нависшее небо, и думал лишь о том: видит ли это же небо Мирча?       Земля охотно принимала меня в свои объятья, а мне даже в голову не приходило сопротивляться. Не было сил. Просто лежал и слушал грохот, с которым песок накрывал мое тело. Глаз закрылся до того, как на него попала первая из множества порций, которыми меня щедро угощали, а после забились и ноздри.       Могила не давила, я не паниковал, просто… засыпал.       И сон звал меня пойти за ним, он обещал, что там меня будет любить мать, отец — улыбаться и защищать меня, а Мирча… Мирча был счастлив, как и я.       Чья-то сильная рука прорывается сквозь саван, сотканный землей, меня одним легким движением вырывают из неги в мир, полный жестокости и горькой правдивости. Я захожусь кашлем, а все та же рука смахивает с лица грязь.       — Рановато тебе в могиле почивать, князь…       Разлепив лишь один глаз, я увидел того, кто станет в будущем мне наставником и другом. Мужчину, в черном кожаном одеянии, с длинными волосами, собранными в косу. Почему-то в тот самый момент я подумал только об одном:       «Неудобно, наверное, с такими длинными…»       Мужчина усмехнулся и кинул, словно отвечая мне:       — Привычно уж.       — Ты не должен вмешиваться! — гневный окрик Мехмеда заставляет мужчину подняться самому и поднять меня.       — А-а, шехзаде, здравия желаю и долгих лет жизни, хотя это уже предрешено давеча.       — Ты… я знаю тебя! Ты — особый гость отца…       Кажется, в голосе Мехмеда проскальзывает… страх?       — Верно, я это.       — Он должен понести наказание!       — За что? — незнакомец искренне улыбался, совершенно ни во что не ставя статус Мехмеда.       — Он сломал мне нос!       — Хм, позвольте взглянуть… Нет здесь ничегошеньки, вы уверены? — черноволосый мужчина коснулся носа шехзаде, и тот, я готов был поклясться, стал вновь нормальным!       — Но… — Мехмед был таким же растерянным, как и его шавки. — Все видели, как он ударил м-меня!       — Это не стоит того, чтобы заживо закапывать.       — Не стоит?!       Незнакомец вдруг изменился на секунду, по его лицу будто пробежала рябь, сделав красивое лицо — уродливым, но я моргнул, и все уже было в порядке.       — Я наведаюсь к султану, ему пора отдать свой долг, за ваше здоровье, а вам пора на уроки, не так ли? — в голове слышался приказ, и удивление сбило меня с ног, когда Мехмед цокнул, но резво развернулся и бросился в сторону дворца, расталкивая своих дружков.       — И будет лучше — для вас же, — если об этом инциденте не будет известно ни одной душе… Иначе я приду за этим глупцом…       Мехмед замер, развернулся в пол оборота и испепелял нас взглядом, а после резко покинул меня и незнакомца, остальные повторили за ним… даже Раду.       — К-кто вы?       Гость обернулся ко мне и широко улыбнулся.       — Каков дух, — зачем-то произнес он, — надломленный, но от того лишь слаще.       Он присел на корточки передо мной и поднял рукой мою голову, осматривая.       — Как отделали тебя… но это поправимо. А кто я такой? Ну, Коссей я, рад познакомиться, Влад Дракон.       Хмурюсь тогда, насколько могу.       — Я не Дракон.       — О, пока нет, но станешь. Ты ведь хочешь… стать сильным? Так не теряй голову, Дракул…       В тот же вечер, когда свинцовое небо вновь скорбело по ушедшему дню, я узнал, что мой брат и отец — убиты.       — Ты хочешь вернуть все на круги своя, но не теряй голову, Дракул, — смаргиваю воспоминание, даже боль отступила, но появилась другая.       — Я стараюсь, Коссей. Стараюсь…       — Вам все же было необходимо попытаться забрать клинок, которым тебя ранили, Влад, — предчувствуя бурю, в разговор вмешивается Агата, перенаправляя наше внимание на более важно дело, чем…       — Хорошо, Агата, как только меня в следующий раз попытаются пырнуть ножом — я попрошу, чтобы его оставили мне на память. С-ц! — шипение вырывается само собой, когда ведьма нажимает на рану сильней. — Вы с Лукой сговорились?       — Разве это сейчас важно? Нужно понять, кто охотится за тобой, Князь.       — Ворон.       Темная и Мрачный резко вскинули головы в мою сторону, они явно были удивлены быстрому ответу.       — Думаю, что знаю, кто скрывается под этим прозвищем. Только письмо было написано ее кровью, но внешне никаких порезов, новых шрамов или еще чего-то, я не нашел. Почему-то она не дает Ворону покоя, если я прав, тогда именно он послал за ней тех убийц, что почти утопили ее в ванне, ему ведомы ее имена, даже то, которое использовалось на Лите, но внешность другая была. К тому же почти все уверовали, что Ладу я повесил.       — Но Ордену известно, что она жива, — Лука отошел к стене, почти полностью слившись с тьмой около нее, он всегда так делает, когда взвинчен или думает. — Так же и про ведьмино железо, его они заполучили, так, Агата?       Ведьма кивает:       — Это явно оно, — она осматривает мою рану, — но только не обычное, точнее не то, что создала я, оно будто… осквернено.       Мы все уставились на Коссея, тот возмущенно уставился на нас в ответ.       — Я ничего не слышал, если вы об этом. Владыки рвут друг другу глотки и сменяются похлеще угодниц в доме утех, могу сказать лишь за нескольких, кто, как титаны, не вмешиваются в детские игры.       — Таких много?       Коссей отвечает мне колким взглядом, вообще довольно непривычно видеть его таким злым и… встревоженным.       — Сет, Леон, — ведьмак пожимает плечами, — чтобы Хель ввязался во что-то — мир должен рухнуть.       — То есть, с тобой — четверо.       — Хель можно не брать в расчет, он всегда отдельно, для него гармония — это нечто непоколебимое. Хотя, если кто-то ее нарушил, то он с невиданной жестокостью разделается с этим глупцом. А вот мелкие… они готовы на любой риск, чтобы удержать власть.       — Можешь спросить кого-то из стареньких про осквернение, милый? Хоть что-то, мне нужно зацепиться, а после я найду, как вылечить Влада, — Агате известно, как нужно разговаривать с Коссеем, чтобы он подобрел, ведьма быстро достигает успеха, когда ведьмак устало вздыхает и кивает:       — Для тебя, любовь моя, что угодно. А вот мальчишке, — гнев снова пылает в темных глазах, — надеюсь, это будет уроком!       Взмахом руки, Кощей исчезает во мраке, доступном только ему.       — Не переживай, он кочевряжится только из-за того, что ты дорог ему, не зря же считает своим сыном, которого так хотел, — Агата медленно, но ловко перевязывает мне грудь, останавливаясь каждый раз, когда видит боль на моем лице, хоть я и пытаюсь ее скрыть. — Значит, у тебя что-то налаживается с Ладой?       — То, что между нами сейчас очень далеко от «налаживается», Агата, очень далеко.       — Хм, но ты хочешь и пытаешься все исправить — это похвально, Князь, главное продолжай и не отступай от своего, мы — девушки — любим упертых, взгляни на моего мужа, более твердолобого поискать надо, иначе бы я ни за что не связала себя с Мрачным.       — Но Андрей от человека, он простил это?       — Когда любишь, можешь простить, что угодно, главное понимать, что человек больше не поступит так же. Я — не поступлю, и он принял это, а оступиться может каждый, даже Древние, что говорить о смертных, чьи жизни — мгновения, им кажется, что ошибки — часть жизни, и чем их больше, тем насыщенней они прожили свой век. Сложно ругать ребенка за то, что он что-то разбил, ведь он не знал, что так получится, главное объяснить ему, что больше делать так не стоит. А Лада — дитя, которое к тому же не понимает, за что ее наказывает не абы кто, а сама жизнь. Стань ее наставником, научи жить, не кори за ошибки, но направляй и будь рядом, не смотря ни на что. Иногда просто поддержка или ласковое слово лучшее решение, когда ты не знаешь, как кого-то утешить или уменьшить боль. А гнев и злость — это боль, которую скрывают очень долгое время.       — Знал бы я, как это делается.       — Мой отец рос сиротой, — Лука подходит к Агате, чтобы помочь убраться. — Он никогда не знал отцовской защиты или материнской ласки, его учили улица и боль, но со мной он говорил на другом языке: был терпелив, когда у меня что-то не получалось, или когда я шкодничал. Однажды я пришел с подбитым глазом, он молча посмотрел, взял лук, сказал матери, что мы на охоту и отвел в лес. Управились быстро, но не шли домой до самых сумерек, он рассказал мне про свою жизнь, про то, как выживал и что иногда нужно биться за себя и за близких. Отец обучил меня парочке приемов, и когда к нему пришли родители тех мальчишек, которых я отделал, то сказал, что горд мной, ведь я выстоял против троих. В тот вечер он впервые дал мне выпить, а когда расхмелел рассказал и о том, что очень боялся, когда узнал про мамину беременность, ведь понятия не имел, каково это — быть хорошим отцом. Но он принял решение, что будет делать все, что делали отцы других мальчишек, за которыми он наблюдал, но наоборот. Если те лупили сыновей за разбитую кадку или за то, что лошадь захромала, или за то, что те проспали подъем, то со мной он разговаривал, объяснял, и если я не понимал, давал хлебнуть последствия моих выборов, но всегда приходил на помощь, — Тень посмотрел на меня, Лука никогда раньше не говорил об отце. — Может с любовью так же? Вспомни, как к тебе относились родители, Влад, и сделай все наоборот.       — Наоборот?..       — Или попробуй сделать то, что тебе приходит в голову, глядя на Ладу. Если руки жаждут прикосновений — касайся, чувствуешь тепло в груди, когда она рядом — скажи ей об этом, хочешь поцеловать — целуй. Да, это тебе не свойственно, и возможно многие посчитают такое проявление эмоций и чувств — глупостью, но смело можешь слать их к лешему, нам важно, когда наши мужчины говорят нежные слова, ведут себя с нами ласково и проявляют свою заботу даже в мелочах. Подумай, что ей нравится, что сделает счастливой, и дай ей это, — Агата пожимает плечами, когда мы с Лукой внимательно смотрим на нее. — Вам повторить, может запишите, мальчики?       — Обойдусь, — бурчу я.       — Запомню, — отвечает Лука, но мы оба понимаем, что слова ведьмы еще долгое время будут крутиться в головах.       — Отдыхай, Князь, тебе лучше сейчас не тратить энергию.       Не тратить энергию. Как это сделать, если меня силком тянет к ней? Удивительным образом ее выходка лишь раззадорила меня, мне хочется узнать, на что еще способна эта змея.       Тень и Королева ведьм покидают меня, оставляя в полной тишине и покое, но не она. В голову сразу начинают лезть мысли о ней, я прокручиваю те позы, в которых она была, и в которых представляла нас обоих. Мне не стыдно было встать перед ней на колени, единственное, что чувствовал тогда — желание угодить ей и удовлетворение.       «Смог бы я встать на колени перед другой?»       А вот сейчас внутри все заходило ходуном, Девкалион заворочался под моей кожей, противясь одной этой мысли, и я полностью согласен с ним.       Только Владислава, только перед ней.       Поступил бы так отец? Как отреагировала бы на это мать?       Делать все наоборот.       Отец бы не позволил себе, а мать бы была от этого в ужасе.       Но не мы со Змейкой. Другие, связанные, наш язык — это укусы и рычание, полосы от когтей, но мы не можем иначе.       С громким выдохом, накрываю глаза рукой и произношу своим демонам:       — Видимо, нам с вами придется стерпеть еще много ядовитых змеиных укусов, и будь я проклят, если потеряю ее вновь из-за своих страхов.