Святоша

      Говорят, первое впечатление обманчиво. Бывают редкие одарённые, которые могут так сразу понять натуру человека, только взглянув на него. Агнесса в их число не входила. Но когда какое-то время работаешь с людьми, то волей-неволей начинаешь понимать. Не до конца, не с идеальной точностью. Но понимать, что из себя представляет человек, какой фортель может выкинуть. Особенно, если есть время присесть и подумать.       И первое впечатление об Огате у нее сложилось не самое лучшее. Она надеялась, что со временем её мнение о мужчине изменится.       От Сугимото вон вообще сначала в ужасе была. Тот голыми руками забил чуть меньше десятка вооружённых огнестрелом бандитов. Те, конечно, были не особо умелыми, но зрелище все равно впечатляющее. Агнесса рефлекторно шарахалась от него в испуге ещё какое-то время. Однако Сугимото оказался отличным человеком, когда в его голове что-то не переклинивает.       Чего не скажешь об Огате. Чем дольше Агнесса наблюдала за ним, тем больше ей казалось, что всё это его спокойствие слишком стылое. Тот не притворялся, нет. Просто эта естественная стылость напоминала ей мертвеца, которого залили формалином. Но молодые студенты напортачили с технологией, и теперь труп отлично выглядел снаружи. Бледненький, сизый, трупные пятна почти незаметны. А внутри уже копошатся опарыши.       Сравнение, конечно, очень грубое, если не банальное. Агнесса никогда не боялась мертвецов и опарышей. Обычная для любого нормального человека брезгливость, конечно, была. Она дана людям, чтобы ненароком чего смертельного не подхватить от трупа. Агнесса могла приглушить это чувство только потому, что точно знала, чем оно вызвано и как избежать какого-нибудь столбняка.       Ощущение, что в Огате было что-то неправильное, никак не покидало её. Хотя тот вёл себя как один из самых адекватных людей, которых она когда-либо встречала. Но где-то внутри что-то подгнивало.       Все в этой команде охотников за золотом называли Агнессу врачом. Именно за медицинские навыки она получала свою порцию читатапа, деньги на карманные расходы с продажи шкур, хотя в охоте участвовала мало. Сугимото и Асирпа обещали долю от найденного золота за то, что она регулярно обрабатывала и зашивала колотые, рваные, резаные раны, вытаскивала пули и осколки.       Но сама Агнесса считала себя в первую очередь исследовательницей.       Изучать медицину и химию её заставило жгучее любопытство. Как же всё-таки устроен человеческий организм? Почему в нём происходят те или иные явления?       Нестерпимая жажда познаний довела её из дождливого Петербурга до заснеженного Сахалина, а потом и вовсе до Хоккайдо. Теперь любопытство подталкивало вскрыть этого стылого мертвеца. Узнать, личинки какого вида насекомых роятся внутри. Поставить диагноз. И потом, когда золото будет найдено, описать этот случай в своих научных трудах. Возможно, он будет включён в статистику как один из десятков подобных. А может, она станет первооткрывательницей новой девиации. Последнее, конечно, для Агнессы было бы гораздо предпочтительнее.       Женщина улыбнулась, смотря на спящего Огату. Но совсем не той мягкой улыбкой с нежным взглядом, которой одаривают добродушные сёстры милосердия своих пациентов. Она разглядывала мужчину как образец исследования, как предмет для научной диссертации. И думала, думала, думала. В отчем доме за подобное выражение лица брат наверняка снова принялся бы её отчитывать, что такой острый упрямый взгляд пристало иметь только дикому зверёнышу, но никак не благородной девушке. Агнесса растянула губы в ухмылке. Пока он там, за Уралом, разбирался со скучными делами поместья, в её жизни наконец-то было по-настоящему интересно.       Огата свернулся калачиком в углу хибары, обнял винтовку и уснул прямо на полу, кутаясь в свой плащ. Слабый свет от догорающей лучины бросал причудливые тени на его лицо, делая весь вид тревожным. Будто он переживал о чём-то во сне.       Хотя вряд ли. Ей иногда казалось, что почти все мимические мышцы на его лице атрофировались за ненадобностью. Остались только те, которые отвечали за натягивание ехидной улыбочки. Если ему правда было бы о чём беспокоиться, то вряд ли бы он продолжал оставаться таким отличным снайпером. В любой тонкой работе нужна твёрдая рука и холодная голова.       На ум пришла ассоциация с хирургами. И их приметой — а в ней ли дело? — не оперировать близких. Когда у тебя есть что-то личное, о чём волнуешься, то это всяко будет сбивать с толку. Но у Огаты руки никогда не дрожали.       Сугимото ворочался на своём топчане, что-то беспокойно бормотал. Асирпа оттолкнула одеяло и сжалась в позу эмбриона.       Агнесса снова укрыла ребёнка, затем зажгла ещё одну лучину и подсела поближе к свету, принимаясь в третий раз перечитывать книгу. Одну из немногих, которую ей удалось спасти из горящего дома таксидермиста. Пока все бывшие или действующие военные были заняты тем, что умеют лучше всего, — пытались поубивать друг друга, она поработала головой. К сожалению, внезапная атака старшего лейтенанта Цуруми отрезала её от остальных и вынести получилось гораздо меньше, чем хотелось бы. Агнесса не отчаивалась. Таксидермисты всё ещё были химиками в какой-то степени. И из этих книг она надеялась понять, как отличить поддельные кожи от настоящих.       Женщина задремала прямо там, где сидела, кутаясь в одеяло, но книгу из рук не выпустила.

***

      Огата впервые ничего не подумал о ней. Девка да девка. А случись что, на неё даже патрон жалко тратить. Такую пальцем ткни — повалится. Девчонка-айну и то лучше за себя постоять умеет.       Из этой дурной русской мог бы выйти толк. В конце концов, она прямо на его глазах несколько раз если и не достала человека с того света, то смогла удерживать на этом достаточное количество времени, чтобы получить от того нужную информацию. На этом вся польза от неё заканчивалась. Этого было бы достаточно, если бы она в течение путешествия не уговаривала всех задержаться около каждого полумертвого бродяги. Девчонка-айну на пару с Бессмертным Сугимото слишком часто потакали ей.       Огату от этого тошнило.              Он ещё мог смириться с тем, что русская притворно сочувствующе осматривала малейшую царапину на своих спутниках. Подлизаться пыталась, естественно. Айну может знать, как расшифровать код на кожах заключенных, а Сугимото был бы удобен ей в качестве телохранителя.       Но вот обрабатывать раны и ампутировать конечности с гангреной у абсолютных незнакомцев было совершенно глупо. На лекарства у неё уходило в разы больше. Русская постоянно брала деньги в долг на медикаменты у девчонки-айну. И ни разу не отдала, насколько он мог помнить.       Со спасаемых поиметь было решительно нечего. Те, кто поадекватнее да побогаче, могли позволить себе поход к нормальному врачу, они не доверяли какой-то первой встречной. Особенно, если она носит айнские одежды. Особенно, если эти одежды запахнуты налево, так же только мертвецов одевают. Огата бы сам принял помощь такого врача, только если альтернатив совсем не было. Не из-за суеверия. Просто никто в здравом уме не будет доверять человеку, который не может запомнить такую простую вещь.       Вот и выходил в основном такой себе контингент. Более того, сразу как только приходили в себя, добрая треть пациентов пыталась или обокрасть медичку, или изнасиловать.       Обычно охочих до этой своеобразной девки — у придурочного Шираиши, видно, не хватало денег, чтоб оплатить время хотя бы у средненькой юдзё, если он постоянно верещал о том, какая эта русская бесподобная красавица — отбивала девчушка-айну. Стрела, даже не отравленная, в колено — отличный аргумент. Весомости ему добавлял и Сугимото, материализующийся сзади со злобной рожей, для совсем уж непонятливых.       Но однажды произошло то, что должно было произойти вообще-то давно. Очередной бродяга, который отлёживался после операции, очнулся раньше, чем кто-то вернулся в их номер захудалого постоялого двора. Огату это не касалось, идти с остальными напиваться он не планировал, но и оставаться с этой русской не имел никакого желания. Так что устроился на крыше напротив, та была достаточно высокой и давала обзор на номер и прилегающую улицу.       Русская сидела к бродяге спиной и, видимо, глубоко задумалась над чем-то в своей тетрадке. Он схватил её за шиворот и с силой дёрнул. Она хоть и не особо хрупкая, но неловко повалилась на пол, мужик был достаточно крепким, ещё и под морфием — или что она им там колет? Огата с такого расстояния мог легко попасть ему в глаз.       Мог бы. Но не стал.       Русская орала имена всех из их временной команды по очереди. Не так надрывно, как вопил Никайдо, когда его заживо жрал медведь. Огата не был садистом или извращенцем, смотреть и слушать такое ему не доставляло удовольствия.       Но он не стрелял.       Она сама слёзно умоляла Сугимото дотащить этого бродягу до их номера, хотя её предупреждали. Из раза в раз предупреждали. Но девка упорно строила из себя святошу.       В этой кровавой гонке за тоннами золота — на такие деньги можно отгрохать свое собственное государство — она не просто принципиально оставляла свои холёные ручки белоснежно чистыми. В то время как другим приходилось сдирать кожу с людей. Она ещё и спасительницу из себя строила. Огате этот приторный образ опостылел настолько, что хотелось разок хорошенько повалять её в грязи. После этого она точно перестанет выпячивать эту неестественную белизну, слепящую до болезненной рези в глазах. Он почти физически ощущал это чувство, как если бы она направляла яркий солнечный зайчик в бинокль.       Но если макнуть в грязь слишком резко и слишком глубоко, то девка может повредиться рассудком. Застрелится чего доброго — кто реанимировать допрашиваемых будет? Сугимото временами бывал не сильно умнее Шираиши: сначала побьёт как следует — потом беседует. Да и она ещё не вывела формулу, по которой они смогут отличать поддельные кожи от настоящих.       Огата спустился со своей смотровой точки и двинулся назад в номер, по пути заверяя пожилого и глуховатого хозяина этого пустого клоповника, что в седьмом, какая ирония, номере все нормально. Для пущей убедительности как бы невзначай побольше показал военную форму из-под плаща, но не погоны. В комнате слышались всхлипы и кряхтение. Огата открыл своим ключом дверь, держа винтовку наготове. Вообще-то он планировал угрожать мужику огнестрелом и всучить русской штык-нож. А дальше сказать ей самой прирезать этого громилу.       Увиденное в номере его удивило. Мужик валялся кверху голой жопой, отчего-то сильно скрюченный, точно живой, сопел и кряхтел. Русская ссутулившись сидела лицом к окну и рвано дышала. Одежда как-то совсем неприлично сползла с плеч. Это не было красиво или эротично. Скорее, она стала выглядеть всклокоченной и неопрятной.       В руках у неё было что-то светлое. Вся причёска развалилась, волосы разметались по плечам и голой спине, спадали вперёд. Из-за них Огата не мог разобрать, что она держит. Но предполагал, что это её кинжал. Наверное, хочет вспороть себе живот. Русские такой способ самоубийства не практиковали, но это сейчас самое вероятное. Если она настолько идиотка, то мешать он ей не собирался. Пусть только скажет, что успела понять из тех книжек.       Женщина резко развернулась в его сторону. Конечно, она его слышала, он даже не старался идти тихо. И Огата снова удивился. Виду не подал, но удивился. Растрёпанная женщина, которая ещё минуту назад показалась утонувшей в грязи. Разбитой. Самоубийцей.       Но она была совершенно точно в своём уме. Пялилась на него своими глазищами с очень странной эмоцией на лице. Молча. Только сильно сипела при каждом вдохе. Судя по чётким следам от пальцев на шее, мужик пытался её задушить. Огата понятия не имел, что значит подобное выражение лица. И это не сильно его беспокоило. Ясно было одно: помирать она явно не собиралась.       Бродяга начал издавать свистящий звук, словно не мог нормально вздохнуть, судорожно дёргался в агонии. И через какое-то время его тело обмякло, распластавшись на потёртом татами. Огата довольно улыбнулся. Он в очередной раз оказался прав. Женщина совсем не такая святоша, какую из себя состроить пыталась. Даже он, возможно, добил бы умирающего. Смотреть на эти конвульсии было банально неприятно. А она просто сидела и наблюдала. Сверялась со своими карманными часами, что-то строчила карандашом на кусочке бумаги.       Первое впечатление об этой женщине оказалось обманчивым.