Святоша

      Агнесса недовольно скривила лицо. Конечно, следовало бы догадаться гораздо раньше, по какой причине он задаёт так много вопросов. А теперь ещё и снова согласился взять её с собой на охоту. Просторное поле превратилось в место казни. Кромка леса вдалеке сжимала пространство мнимой надеждой. Но для того, чтобы в неё поверить, нужно быть совсем уж наивной. Добраться до неё невозможно, ведь пока бежишь — будешь у снайпера как на ладони.       А звук стрельбы товарищи в лагере спишут на пальбу по птицам. Она бросила сапоги на землю и мгновенно вскинула оружие. Он сам тренировал её оттачивать это движение.       — У меня тоже есть винтовка. И я прекрасно вижу тебя на таком расстоянии, — напряжённо отчеканила женщина.       — Она не заряжена, — спокойно возразил Огата.       — Заряжена. Хочешь проверить? — жёстко отозвалась Агнесса, — ты сам учил меня всегда держать магазин полным. Я зарядила её ещё в лагере из патронташа Сугимото. Давай опустим оружие и спокойно поговорим, — скомандовала она вовсе не спокойным тоном.       — Нет, не заряжена, — упрямо стоял на своём Огата и нравоучительно добавил, — ещё я говорил всегда следить за своим оружием и не упускать его из виду.       У Агнессы внутри всё похолодело от его уверенного тона. Тем более он не выглядел так, будто блефует. Ему в принципе незачем было блефовать, если мог застрелить её быстрее, чем она направит на него оружие. Агнесса дослала патрон, но механизм издал характерный звук холостого хода. Не веря своим ушам, на всякий случай отвела дуло слегка в сторону и нажала на спусковой крючок. Вместо оглушительного хлопка винтовка жалобно щёлкнула пустым магазином.       — Вот же умник, — женщина ядовито процедила на родном языке.       Во время небольшого привала она действительно сняла тяжёлую винтовку с плеча и прислонила к стволу дерева. Огата, видимо, в тот момент поменял её на свою, поскольку звука опустошения магазина Агнесса не слышала. Женщина аккуратно опустила оружие на землю и подняла обе руки вверх, демонстрируя, что сдаётся. Хотя, он бы все равно не стал стрелять. Если бы действительно хотел, то без разговоров вышиб бы ей мозги. И у Агнессы было целых две предполагаемых причины, почему он до сих пор не пустил ей пулю в голову. И неуверенность в своей правоте — одна из них. Огата хотел сначала удостовериться.       — С чего ты вообще взял, что я работаю на Цуруми? — отрепетированным мягким голосом начала Агнесса.       — Вам огласить полный список ваших ошибок или достаточно будет краткого?       — Ну, мы до этого уже задерживались в лесу, так что нас не хватятся до наступления темноты. Времени полно, — женщина перевела взгляд на солнце, которое только приближалось к зениту, — но для продуктивной беседы давай сразу устраним недопонимание.       Лицо у неё ожесточилось, а голос зазвенел сталью. Больше никакого напускного добродушия. Краска на иконе облупилась и сползла, обнажая лик не Святой Агнессы, а обычной смертной.              — Я не одна из глупых шавок Цуруми, — брезгливо сморщилась женщина.       — Вот как, — ни на секунду не поверил Огата.       Вторая причина, по которой он не пустил пулю в голову — в ней могла храниться важная информация.       — Давай до того, как ты прострелишь мне что-нибудь, я расскажу тебе три забавных факта. Во-первых, думаю, ты знаешь, лучше стрелять в колено или ниже. В бедре проходит крупная артерия. Я, скорее всего, истеку кровью гораздо быстрее, чем выдам тебе нужную информацию.       Огата слушал её спокойно. Не с привычным его стылым равнодушием, с рассудительным спокойствием человека, который прекрасно осознаёт всю свою власть над ситуацией. Над её жизнью.       — Советую дробить коленный сустав, — Агнесса специально говорила об этом так легко и непринуждённо, — очень болезненно, убежать в таком состоянии при всём желании невозможно. Второй факт, думаю, ты тоже знаешь. Показания, полученные под пытками, не самые надёжные. В-третьих, в силу физиологических особенностей, как правило, женщины могут терпеть боль гораздо дольше, чем мужчины.       Она уставилась на дуло винтовки, сглатывая нервный ком. Руки мелко тряслись и холодели, но Агнесса старалась не подавать виду, что ей страшно. На войне, во время обстрела артиллерией лазарета, было в тысячу раз страшнее. До паники, до слезящихся глаз. Тот ужас нельзя было подавить, нельзя договориться с командованием или теми, кто управлял этими орудиями по ту сторону баррикад. Оставалось только надеяться пережить очередной обстрел.       Сейчас же договориться с человеком, который держит винтовку, она могла. Её жизнь и её будущее теперь не зависели от одной лишь удачи.       — Так что пытать меня бессмысленно.       На войне было в тысячу раз страшнее, но умереть сейчас она боялась гораздо больше. Вот так глупо, посреди поля, где через пару часов её останки растащат дикие животные, а семья запишет женщину в список безвестно пропавших.       Если ей уготован такой конец, то лучше было бы погибнуть на войне. Тогда она всё-таки получила бы посмертно медаль за отвагу. На могильном камне красовались бы громкие слова о том, что смерть несправедлива и забирает самых талантливых слишком рано. Что-нибудь ещё о загубленном потенциале. Брат, несомненно, доверил бы сочинять подобное своей невесте. Агнесса уверена: та могла даже об абсолютной посредственности написать самую трогательную эпитафию на всём кладбище. Агнессе, конечно, больше хотелось прожить долгую плодотворную жизнь. И чтобы невеста брата стала редактором или соавтором её автобиографии, которую женщина планировала выпустить сразу после того, как сделает умопомрачительную карьеру хирурга и исследовательницы.       Если Огата выстрелит сейчас, то ей не то, что автобиографии, даже простенького памятного четверостишия на могилке не светит. От Агнессы вместо громких научных открытий и публикаций останется только строчка в семейном архиве с датой рождения.       Агнесса осознавала, что может погибнуть в этой гонке за золотом. И смерть эта будет, скорее всего, ужасной, мерзкой и мучительной. Она знала по своему врачебному опыту: человек может испытывать такую кошмарную боль, что даже самые сильные духом заканчивают жизнь самоубийством, лишь бы не терпеть это. Какой бы выносливой и храброй она ни была, придёт миг, когда будет безмерно сожалеть о том, что не смогла усидеть на месте, ввязалась в эту авантюру. Но не сейчас. Сейчас Агнесса чувствовала, будто сделала недостаточно. Вопреки тому, что пишут в художественных книгах, смерть пахнет гноем, рвотой и испражнениями. Ранение может быть летальным, но смерть наступает не сразу. И за этот короткий промежуток ещё можно хотя бы попытаться что-то сделать. Ощущалось невероятно неправильным то, что погибнет она не в борьбе. Огата точно пустит ей контрольную пулю в голову. Не из гуманных соображений, а чтобы уж точно знать наверняка, что бороться она не продолжит.       — Лучше давай заключим союз, — она приосанилась и продолжила деловым тоном, готовясь заключить самую важную сделку. Договориться за свою жизнь: — А союз можно построить только на честности.       Агнесса открыто посмотрела в бесцветное лицо мужчины и действительно начала с честности. Скрывать это не было никакого смысла, начни она сейчас глупо оправдываться — будет только хуже.       — Да, ты прав. Я какое-то время сотрудничала с Цуруми, но только пока это совпадало с моими интересами.       Огата не выглядел удивлённым, но и стрелять в неё сразу не стал. Из этого Агнесса сделала вывод, что её чистосердечное признание ему было совсем ненужно, если уж он хотел убить её. А от того шестерёнки в её голове усиленно закрутились, подбирая правильные слова.       — А теперь он хочет нам обоим вышибить мозги. Возможно, это большая ошибка, что мы с тобой не сделали этого раньше. Ты и я, — она слегка махнула ладонью, указывая в его сторону, — мы с тобой гораздо больше походим друг на друга, чем кто-то ещё, ищущий золото. Ты ведь не хочешь, как старики, просто поиграться в войнушку. Или как айну, которые за благо для своего народа. Нам следует объединиться. Ты так не думаешь?       Вопрос не был риторическим, Агнесса сделала паузу, давая возможность ответить, но Огата молчал и смотрел на неё так, будто совсем не впечатлился её речью. Только брезгливо скривил губы.       Порыв ветра зашумел листвой ближайшего леса, трава мягко зашуршала, касаясь босых ног Агнессы. Из зализанной причёски Огаты выбились пара прядей и упали ему на лицо. Женщина наблюдала за этим как завороженная, перед казнью не могла насмотреться на мир вокруг, всё внезапно стало таким прекрасным. И на своего палача она тоже смотрела, будто видела впервые в жизни. Наверное, именно поэтому приговорённым к расстрелу завязывают глаза.       Смолянисто-чёрные волосы упали на его бледное лицо, отбросили тень гораздо более жуткую, чем полагается при таком погожем дне. Огата замер привычно неестественно. Не моргал, не морщил нос, не пытался смахнуть прядь или хотя бы дёрнуть головой, как это рефлекторно делают люди, которым щекотно или мешаются волосы. А он только смотрел тёмными стеклянными глазищами, на дне которых Агнесса пыталась разглядеть истину. Но видела только его разочарование. Она чувствовала себя полной дурой, ответ явно находился на поверхности, у этой загадки было правильное решение. И то, что женщина не могла его найти, выводило её из себя даже больше, чем Огата, который наставил на неё винтовку. Она знала, это не просто попытка запугать или надавить психологически. Долгие часы наблюдений и мысленных расчётов подвели её к этому знанию.       — Один вопрос, — равнодушно заговорил Огата, — как ты передавала информацию?       Агнесса лихорадочно пыталась придумать, что же сказать дальше. Ведь глупо быстро выдавать информацию, когда та — единственное, что хоть как-то гарантирует тебе жизнь. Но Огата, кажется, не собирался позволять ей тянуть время. И в миг, когда секунда растянулась, Агнесса увидела, как Огата кривит губы ещё больше, как переставляет палец на спусковой крючок. Время замедлило свой ход. Женщина рефлекторно попыталась прикрыться руками. В обойме пять патронов, попадание хотя бы одного даже не в голову, в брюшную полость или грудину — мучительная смерть. Но она нашла верный ответ.       — Я ненавижу, — она спешно выдохнула это одними губами.       Выстрела не последовало. Удивлённо убрала руки от головы, не веря в то, что ещё жива. А потому продолжила медленно и с придыханием, как после долгой утомительной погони.       — Ненавижу, когда меня держат за дуру и пытаются использовать. Именно поэтому мне с первым лейтенантом не по пути, — Агнесса сбивчиво выдала не ответ на его вопрос, а то, что должна была сказать изначально.       Она ошиблась, Огата не выстрелил в неё сразу вовсе не потому, что хотел признательных показаний или информации. Палач не ведёт беседы с приговорёнными к казни. Но изначально он не был палачом, а Агнесса не приговорённой, лишь подозреваемой. Глупее поступок придумать сложно: убеждать человека, что не работает на Цуруми, — и тут же уподобиться ему, начать лить мёд в уши, строить из себя переговорщицу. Если Огата смог включить мозги и сбежать от этого лиса-обольстителя, то у него, наверное, аллергия на этот приторный засахаренный мёд вплоть до отёка Квинке.       — Ты ведь знаешь, каково это. Когда он делает вид, что любит. В платоническом смысле. Он ищет тех, у кого огромная дыра в душе, и заполняет её самым недостающим.       Агнесса понимала, в самом начале она и правда поддалась на его очарование, на хвалебные оды её таланту и уму. Значит, в её душе эта дыра тоже была. Могла бы соврать Огате, что она совсем не такая, как глупые псины Цуруми, она-то — целая. Но не стала. Дыра была. Зияющая, невероятно огромная. Но ей действительно всей этой показной любви не нужно. Она заполнит эту дыру золотом. Прольёт ради него свою и чужую кровь. Рискнёт играть против единственного человека, которого со всей своей горделивостью могла бы признать гораздо умнее себя. Таких она за всю жизнь не встречала.       — Золото мне действительно нужно для того, чтобы построить и финансировать больницу и проводящиеся в ней научные исследования. Человеческая жизнь рано или поздно заканчивается, вне зависимости от того, сколько у тебя денег или регалий, — она выжидающе смотрела ему в глаза. — Я видела это сотни раз. Ты видел это сотни раз.       Агнесса сложила пальцы, имитируя пистолет, и «выстрелила» себе в висок. Она сама не до конца понимала, имеет ли она в виду смерти на войне или тех, кого убил лично он.       — Всё когда-нибудь закончится. Поэтому хочу обеспечить себе своеобразное бессмертие, войдя в историю. Найти способ снизить смертность женщин при родах, найти лекарство от заражения крови. Если не вылечить, то хотя бы купировать приступы у больных сумасшествием. Одной мне с этим, конечно же, не справится, нужно будет нанять в штат других врачей. Война только забирает талантливых медиков, они понапрасну тратят время или вовсе погибают.       Она болезненно поморщилась, сжала ладони. Кажется, эти воспоминания никогда не угаснут в её памяти. Но женщина собралась с силами и продолжила. Так как Огата слушал её действительно внимательно, она видела если не понимание, то заинтересованность в его взгляде.       — А первый лейтенант хочет развязать войну, отделить Хоккайдо, а потом основать своё милитаризированное государство, — Агнесса сказала это даже с большим отвращением, чем планировала. — Он обещал сделать меня главной по здравоохранению, когда всё получится, дать ресурсы на исследования. Всё-таки на продаже оружия и обезболивающих можно неплохо заработать. Звучит просто великолепно. Но мне этого не нужно, — совершенно честно призналась она. — Кто знает, как на этот переворот будет смотреть история? Возможно, как на «акт свершения справедливости», — со скепсисом процитировала Агнесса, — как об этом любит говорить сам Цуруми. А может, как на бессмысленную бойню? — она нахмурилась и становилась мрачнее с каждым словом. — Войны, перевороты, революции. Одни государства поглощают другие, потом становятся третьими. Мне хватило примера господина Хиджикаты. Для одних — герой, для других — преступник. Я уж точно не хочу, чтобы моё имя как-то ассоциировалось с политикой, ведь в ней «хороший» ли ты зависит от того, с какой стороны смотреть. Но всегда остаётся неизменной одна константа — люди. Они болеют, страдают и умирают.       Огата продолжал держать её на прицеле, он вообще ни на миллиметр не шелохнулся. Однако что-то в нём неуловимо изменилось, он больше не выглядел хоть каплю мрачно. Скорее, будто просто ждал, пока она закончит говорить.       Агнесса плавно развела поднятыми руками и нервно улыбнулась:       — К тому же старший лейтенант приказал убить тебя при первой возможности, — и только потом поняла, как странно, наверное, выглядит, поэтому вместо улыбки судорожно прикусила губу, — но знаешь что? К чёрту старшего лейтенанта с его приказами, — она кивнула в сторону Огаты, мол, смотри-ка, ты до сих пор жив и цел. — Мне ты нужнее живым, — и слишком очевидным повисло невысказанное «пока что».       Молчание растянулось на несколько бесконечно длинных секунд. Мир вокруг продолжал жить, ветер шуршал кронами деревьев, вдалеке щебетали птицы, которых они, вероятно, такими темпами на ужин не попробуют. Огата прекратил целиться в неё, та не спешила расслабляться и опускать руки. Ей казалось, что вот-вот — и он скажет, что пошутил, растянет губы в своей ехидной улыбочке, поймав на доверчивости, и пустит пулю в лоб. Но Огата поставил винтовку на предохранитель, свесил за спину и подошёл ближе к женщине. Она отступила на шаг, всё так же держа руки поднятыми.       — Позволь спросить, — она вопросительно выгнула бровь, Огата промолчал, женщина по обыкновению приняла это за согласие и готовность выслушать её, — с какого момента ты начал меня подозревать?       — Я вам никогда и не доверял, чтобы «начать» подозревать, — вопреки словам об отсутствии доверия, он привычным движением достал из патронташа обойму патронов и протянул ей. — И вы не могли бы убить меня даже при желании.       Агнесса осмотрела его очень внимательно, силясь понять: это он хвастается своей бдительностью или пытается укорить в том, что шпионка из неё никакущая?       — Обычно говорят, что у меня очень убедительная актёрская игра, — уязвлённая женщина сложила руки на груди.       — Мне самому интересно, почему никто не заметил очевидного, — слегка нетерпеливо проговорил он, насколько вообще может быть нетерпеливым снайпер, и протянул ещё ближе патроны. Агнесса предположила, что ей эта нетерпеливость просто послышалась.       — «Очевидного»? — медленно повторила женщина, перевела взгляд с лица мужчины на патроны в его ладони и обратно. — Знаешь, для недоверчивого ты недостаточно хорошо следил за своей едой, — она тоже решила съехидничать.       — Все ваши яды приготовлены из растений, — поделился своим наблюдением Огата с очевидным желанием показать ей, что умнее, — синтезировать самостоятельно, получить посылкой или купить искусственные незаметно у вас не было возможности.       Она раздражённо скривилась:       — Конечно, ты же вечно у меня над душой стоял или ходил следом.       — Некоторые ваши лекарства из аптеки, полагаю, в большой концентрации способны отравить человека, — Огата на её недовольство кивнул, будто оно было обычным высказыванием, и спокойно продолжил дальше объяснять ход своих мыслей. — Но не думаю, что в таких количествах их возможно незаметно добавить. А яды растительного происхождения легко отличить на вкус. Они горькие.       Агнесса хотела бы из чистого упрямства теперь догадаться, в каких же моментах прокололась, и зачем он при всей своей недоверчивости обучал её стрельбе. Женщина всё-таки забрала у него обойму, после чего Огата пояснил:       — Зарядите вашу винтовку, я отстреляю весь магазин своей. И мы сразу же поменяемся.       — То есть охотиться будешь ты, а я, получается, просто стоять и держать оружие? — искренне расстроилась Агнесса. Пока Огата говорил, она успела поднять с земли винтовку и действительно начала заряжать.       — Да, так будет эффективнее всего, — он выдержал её жалобный взгляд с совершенно равнодушным видом, — вы ведь не будете это отрицать?       — Не буду, — буркнула себе под нос Агнесса и уселась на траву, чтобы обуться.       Её раздражало всё одновременно. И то, что он был прав, и то, что Огата догадался давить на её рациональность. Но спорить с ним об этом действительно не было никакого смысла, хоть ей и очень хотелось. Агнесса понимала: Огата не убил её сегодня, значит, ему придётся подстрелить птицу и для её порции, чтобы Агнесса не умерла от голода, чтобы у неё были силы дойти до следующей деревни и бороться дальше. К тому же лишнюю дичь можно будет продать или обменять в городе, к которому они должны дойти к вечеру. Деньги лишними не бывают, а она как раз стоптала свои сапоги.       Они молча двинулись дальше.