Святоша

      — Война закончилась почти два года назад, — нейтральным голосом напомнил Огата.       Агнесса коротко выдохнула, она слишком сильно погорячилась, искренне надеясь найти в нём понимание. Более того, запоздало пришло осознание, что вообще-то сама случайно дала ему новую тему для шуток, мол, как так, не помнить общеизвестных фактов. Но Огата — удивительно уже это — говорил действительно нейтрально. Она качнула головой. Не понимает, да и чёрт с ним. Ей не хватало фантазии представить, чтобы такой мертвенно стылый, как он, понял весь ужас живого, который оказался закопан в эту же яму. А если и не понял, то хотя бы проявил простое человеческое сочувствие. У Агнессы были хорошая логика и умение примерно прогнозировать события, но представить что-то настолько невозможное — надо иметь не в меру буйное воображение.       Вообще-то ей даром не нужно было его сочувствие. Только защита, стать обедом для какой-нибудь хищной живности как-то не хотелось. И сапоги. Агнессе теперь точно нужны были новые сапоги. Когда она надела на мокрую ногу свои стоптанные, то смогла пройти два шага, на третьем подошва одного сапога беззвучно отошла сразу наполовину, а на втором грозилась отвалиться на следующем шаге.       — Я понесу даже оба ведра, если отдашь мне свои ботинки, — решила начать торговаться Агнесса.       Не её дорогущие сапоги, сшитые на заказ, конечно. Но должно быть терпимо, в конце концов, это же обувь солдата пехоты, она и должна быть износостойкой и при этом такой, чтобы не стереть ноги в кровь. Всё равно ещё не факт, что второе ведро они найдут, а долго искать не смогут — дождь начинал уже довольно настойчиво накрапывать.       — Они вам будут не по размеру, — Огата озвучил это как можно более приторно.       Так, будто объясняет молодой госпоже, что не может для неё достать с неба солнце. Не потому, что это попросту невозможно. А потому, что она сама же и обожжётся. Поэтому, какая жалость, но просьбу он исполнить не может.       — Лучше, чем совсем босиком, — Агнесса ответила ему таким же тоном.       — Именно поэтому вы предлагаете идти босиком мне? — он даже не старался изобразить обиженного или удивлённого.       Она кивнула и аккуратно взяла свою сумку за лямку. Огата, конечно, и не подумал отдавать ей свою обувь, Агнесса неловко кое-как поковыляла в своих сапогах. Зато теперь она может со спокойной душой начать называть его ещё и жадным.       К её удивлению, ни эта претензия, ни весь достаточно длинный список других словесных упражнений в остроумии Агнессе не понадобились. Когда они вернулись в домик — ни ведро, ни копьё при беглом осмотре реки вниз по течению не обнаружились, — Огата выложил всю рыбу из ведра на разделочную доску, на выдохе выдал короткое «сидите уже» и вышел быстрее, чем она придумает такой ответ, чтобы не остаться аристократочкой на прогулке, о которой все заботятся.       Хотя бы в своих собственных глазах.       Она долго пялилась ему вслед, винтовку, конечно же, он забрал с собой, а ей остался только её охотничий нож. Ну и спицы, смазанные ядом. Но Агнессе бы не хотелось такой ситуации, когда что-то из этого могло бы ей понадобиться. Ведь это будет значить, что она перейдёт в ближний бой. И далеко не факт, что зверь или человек не убьёт или не нанесёт смертельные травмы быстрее, чем яд начнёт действовать, а нож доберётся до жизненно важных органов. Когда Огата в своём зеленоватом плаще совсем перестал быть виден среди деревьев, решила, что острить на тему «сам ты бесполезный» она не будет.       Настроение оставалось необъяснимо хорошим. А, кроме таких моментов, во всём остальном эта длинная прогулка по всему Хоккайдо ей очень даже нравилась.       Агнесса скорее стянула мокрую насквозь одежду и развесила сушиться, а сама подошла к рюкзаку Сугимото, открепила свёрнутое рулоном одеяло сверху и замоталась в него. С разделочной доски не на неё, а в пустоту, в никуда смотрела пустыми глазами мёртвая рыба. Точно-точно мёртвая, не трепыхалась, не сопротивлялась. Оно и неудивительно — с такой-то сквозной дырой от гарпуна в тушке. Агнесса взяла её, чтобы выпотрошить, хотелось побыстрее начать ужинать. И в голову пришла совсем уж ребяческая шутка: когда Огата вернётся, показать ему эту рыбу с никакущими глазами и сказать «смотри, это ты». Жаль только, что он не оценит в полной мере, насколько это забавно. Охотничий нож в её руке уверенно вспорол брюхо, вываливая внутренности на дощечку, Агнесса подвигала кончиком ножа и поковыряла их, проверяя на наличие паразитов.       Огата вернулся с ведром воды ровно в тот момент, когда дождь начал расходиться в полную силу.       — Никто не возвращался, — по-своему истолковала его взгляд Агнесса, так как со своего места не могла разглядеть, какой конкретно оттенок эмоции у него на лице. — Два опытных охотника и один Бессмертный — не думаю, что с ними что-то случилось, — вернее, ей бы очень хотелось на это надеяться, — мне кажется, они быстро соорудили временное укрытие, чтобы не передвигаться во время грозы.       Они переглянулись. Агнесса встала и подошла вместе с рыбой чуть ближе, чуть ли не с гордостью желая озвучить свою шутку. Но что-то было не так, она чувствовала это интуитивно, если рассматривать интуицию как совокупность опыта и знаний, но не могла пока что чётко сформулировать, почему же она так думает. Мёртвая выпотрошенная тушка в её руках от начала и до конца никак не сопротивлялась. А Огата на мертвеца, получается, особо-то и не был похож. Ни на молчаливого чешуйчатого, ни на труп человека. Мертвецы позволяют себя даже не раздеть — разрезать одежду по шву, как удобно патологоанатому. А потом так же позволяют себя вскрыть. Они не противятся.       Огата же отчаянно сопротивлялся. Он едко ответил ей в тот вечер в отеле на уничижительное «иди постреляй по птичкам», не давал вот так просто вскрывать себе — или вспороть, как этой рыбине — брюхо и изучать внутренности. И, в принципе, реагировал почти на все её выпады тем, что она бы назвала защитной реакцией живого организма на раздражители. Более того, Огата изучал её в ответ. Она видела это с самого начала. Просто воспринимала в неправильном контексте. Агнесса растерянно огляделась, он понял, что она подошла что-то сказать, но теперь выглядела глупо, слова оказались в корне неверными. А новые она не придумала.       — Польёшь? Надо промыть, но не хочу рыбными руками трогать что-то другое — испачкаю, — она показала выпотрошенную рыбу.       Он кивнул. Снял плащ, с которого капало, поморщился, когда на лицо снова упала мокрая прядь волос.       Ливень шуршал зеленью леса, отрезал рыбацкий домик от остального мира рябью дождя.       — А если они не вернутся? — Огата продолжал спокойно поливать из ведра.       Они встали на пороге домика, под самым краем крыши, чтобы вода лилась на улицу, но при этом дождь не намочил их ещё больше.       — Я же говорила, — больше удивлённо скосила на него взгляд Агнесса и сразу же вернулась к рыбе: пока Асирпа не смотрит, есть даже кусочки потрохов она не хочет.       До этого Огата — до неё дошло только сейчас — видимо, всегда внимательно её слушал. С внимательностью прокурора, который во время судебного процесса будет использовать любое сказанное подсудимым слово против него. Но всё же.       — Нет, я о том, что они могут специально не вернуться за нами, — излишне спокойно поинтересовался он и слегка приподнял брови.       Агнессе хотелось хохотнуть. Она видела его если не насквозь, то всё равно очень близко, во всех смыслах. С близорукостью гораздо лучше смотреть на человека вот так — почти плечом к плечу. И она прекрасно видела, что интересуется он не вопросом «не бросили ли их?», а тем, как она отреагирует, как задумается. Очевидно, кроме эмоциональной привязанности Асирпы, они оба ещё и полезны. Агнесса была уверена в том, что Огата хочет не того, чтобы она задумалась о собственной ценности в команде. Он никогда и не говорил вслух, что она совсем уж бесполезная и балласт. Была бы она действительно бесполезной неумёхой, как минимум он бы не смог этого ей сказать — просто потому, что был бы уже мёртв далеко не метафорически. И он это должен понимать.       Огата интересовался её реакцией на эту мысль. Именно по реакции будет понятно, на кого она ставит в этой гонке за золотом. Агнесса в приоритет действительно ставила Асирпу, но в конечном итоге полагалась только на саму себя. Поэтому у неё в сумке в числе самых важных вещей лежал небольшой компас, а карту она помнила по памяти. Если её бросят, то хотя бы попробует выбраться самостоятельно.       Ей хотелось сказать, что Огата хоть и поднялся в её глазах с уровня нагноения в ране и микробов в чашке Петри, но всё ещё мальчишка. Изучалка у него не доросла. Агнессе хотелось не нагрубить, но щёлкнуть по носу, чтоб не совался.       — Ну, всё, — явно переигрывала в драматизме Агнесса и запрокинула голову.       Огата воспринял это как знак того, что рыбу она домыла, перестал поливать и зашёл в домик, закрывая за ними дверь. Агнесса присела у очага, примеряясь, как бы проткнуть палочкой тушку и пристроить к огню.       — Если нас бросили, — продолжила актёрствовать она, сильно качая головой, будто бы ей было очень грустно. Распущенные волосы, влажные и оттого ещё больше вьющиеся, стекали по плечам, — то всё! Останемся тут вместе жить. Я буду ловить рыбу, ты — стрелять в птиц и другую живность. Потом поженимся. И будем жить долго и счастливо, — она всплеснула свободной рукой.       И внимательным взглядом всматривалась в его лицо, пытаясь понять: сработало ли. Чтоб уж наверняка не пытался больше задавать таких вопросов. Вообще-то, по её плану предполагалось, что он отстанет, так как слишком смутится. Но с Огатой её планы терпели крах из раза в раз, она уже даже не удивлялась. Он смотрел на неё так, будто или вообще не будет с ней больше разговаривать, или несколько раз хорошенько думать, а надо ли это ему вообще.       Только чтоб не слышать что-то настолько идиотское.       — Но перед этим как минимум ты организуешь мне удобную обувь, — Агнесса важно вздёрнула подбородок, — о, и, конечно, хочу красивые пёрышки от какой-нибудь птички.       Ненавязчиво и максимально завуалированно попыталась напомнить: из них двоих, настоящая исследовательница — она. А ему не следует лезть изучать её, подковыривать, задавать каверзные вопросы. И последняя фраза — предупредительный выстрел. На случай, если он всё-таки не понял. Это ни в коем случае не флирт, наоборот, попытка отбить желание нарушать её душевный покой. Просто не такая грубая, как в тот вечер в отеле, когда она чуть ли не прямым текстом обозвала его необразованным.       — Вы поэтому уже обернулись в одеяло? — аккуратно отмеряя каждое слово, пошутил он в ответ.       Агнессе эта аккуратность показалась невозможно естественной в нём. Не обычная человеческая, такая была бы ожидаема после того, как за шуточки подобного контекста она на него, наверное, в первый и единственный раз действительно обиделась. Его аккуратность была похожа на осторожное передвижение разведывательной группы в неизвестной местности. На обезвреживание бомбы.       Возможно, это потому, что весь он у неё ассоциировался никак не с нормальными людьми. Только или с войной, или с её работой. Впрочем, для военврача в некотором смысле это одно и то же.       — Мимо, — ответ пришёл в голову в том же стиле. И подсознательно, скорее всего, снайперу такое слышать было обиднее, чем простое «не угадал», поэтому она повторила: — Не попал.       Она хотела наигранно растянуть губы в улыбке для пущего эффекта, но поняла, что уже и так давно улыбается. Причём искренне. Её веселье со всех этих препирательств было настоящим. Агнесса просто провела широким жестом ладони от груди до бёдер, мол, сам посмотри — стою целая и невредимая. И физически, и морально. Глупые попытки глупого мальчишки.       — Это называется «тога», — она снова наклонила голову на бок, на этот раз только для того, чтобы волосы прикрыли голое плечо.       Тогой это было ровно настолько, насколько любой ножик скальпелем. Настоящие тоги делались из другой ткани полукруглой формы. И надеть их самостоятельно было достаточно сложно. Агнесса действительно просто перекинула одеяло через одно плечо и кое-как прихватила его вокруг талии, края свисали чуть ниже колен.       Но Огата никак не мог знать, что она очень сильно привирает.       — В Великой Римской Империи, занимавшей большую часть нынешней Европы и существовавшей полторы тысячи лет назад, — округлила она, если уж всё равно не вдаётся в подробности, — граждане носили подобные наряды. Они занимались разными видами искусств, философией и математикой. По тем временам, у римлян была самая продвинутая область права. Как ты можешь предположить, вот так вот, — Агнесса слегка развела руками, показывая свою «тогу», — всем этим заниматься вполне себе удобно. Более того, штаны считались ужасной варварской одеждой, так как их носили варвары — кочевники и им подобные. Без штанов на лошади попросту неудобно. Так вот, — она качнула головой, — ношение тоги подчёркивало высокий статус. Некогда в Европе это был символ культуры и цивилизации. Именно поэтому я обмоталась в одеяло Сугимото. Полагаю, он был бы совсем не против.       Агнесса важно выпрямилась. Очевидно, он тоже прекрасно понимал: в одеяло она обмоталась по той простой причине, что сидеть вечером, пусть и летним, но на самом северном острове Японии, в мокрой одежде — вредно для здоровья. Может быть, если бы она первая не начала снова острить в его сторону, то вообще бы ничего не сказал по этому поводу. Сидит да сидит, даже полезным делом пытается заняться, только веточка рыбу протыкать упорно не хотела. Да и сам Огата был мокрым.       — Только это моё одеяло, — он кивком головы указал на Агнессу.       Она хотела усмехнуться и сказать, мол, прицепиться что ли больше не к чему, такой познавательный экскурс в историю проигнорировал. Но потом огляделась. В домике был только один военный рюкзак. Тот, с которого она стянула одеяло. Она совершенно точно помнила, обратила внимание ещё во время дороги: Танигаки носил вещи в плетённой айнской сумке, а и Сугимото, и Огата экипировались по привычке по-армейски. Видимо, занятая размышлениями о том, как бы сплавить Огату с её похода на рыбалку, она не заметила, что Сугимото оставил только хворост и ушёл со всей своей экипировкой. Выходило более чем логично, вероятно, именно там он носил все собранные кожи.       Агнесса понимала, что это совершенно неважно в масштабе всех разворачивающихся событий, какая разница, чьё одеяло. Но всё равно было слегка досадно. Ещё более досадным делал всё это Огата, который подловил её на мимолётной невнимательности.       Видимо, не в первый раз. Но в первый раз, когда прямо сказал. Теперь она склонялась к этому варианту.       — Поэтому, — медленно начал он — такой оттенок его спокойного тона не понравился бы любому, кто достаточно долго знаком с Огатой, — что надо сделать?       Она с силой наконец-то проткнула прутом тушку рыбы. Огате она, очевидно, не нравится, но он не дурак, чтобы в самом деле сейчас окончательно портить с ней отношения. Он пригладил волосы на голове, выжимая, слегка прищурился и внимательно следил за её реакцией. Не опасливо, как когда действительно был в какой-то степени виноват, например, потеряв её самодельное копьё, Огата следил с интересом, будто вот-вот сейчас начнётся что-то весёлое, а он уже готов — занял место на шоу в первом ряду. Агнесса решила не давать ему шанса насладиться созерцанием разлетающегося на мелкие осколки её самообладания.       — Вежливо поблагодарить? — нашлась она и протянула ему прут с рыбой: — Пристрой как-нибудь к костру.       — Совершенно верно, — пресным голосом с таким же пресным лицом согласился Огата, видимо, расстроенный, что беситься она не будет.       Он аккуратно взял рыбу за веточку и пристроил около очага. Агнесса начала потрошить следующую рыбу, так как подумала, что если остальные не успели убить медведя, то после дождя тем более не найдут его следов. И есть эту рыбу будут все.       — Большое спасибо, — Агнесса заговорила громче, чем это было нужно, — я благодарна тебе за подобную щедрость. И за то, что ты снова промахнулся.       — Не за что, госпожа Агнец, — с дежурной вежливостью ответил Огата.       — Бог любит троицу, — она показала три пальца, потом отогнула ещё один, — а я предпочитаю квартет, — Агнесса уже не скрывала, что смеётся. То ли над тем, как у этого глупого мальчишки, мнящего себя умнее неё, не получается её задеть, то ли просто веселилась. Она сама ещё не до конца решила, — так что у тебя ещё две попытки.       Агнесса развела бы руками, но в правой был нож, поэтому сделала широкий приглашающий жест ладонью только левой, надеясь самой поддеть его посильнее. Щёлкнуть по носу наверняка. Мол, давай-давай, вся твоя, всё равно не получится. Она всё обдумала и на его глупые шуточки больше не поведётся.       Огата умиротворённо прикрыл глаза и едва-едва отрицательно покачал головой:       — У госпожи так редко бывает хорошее настроение.       — Между прочим, последний раз ты его испортил, наставив на меня дуло винтовки, — она ткнула в его сторону пальцем, хотя тот даже не смотрел. И уже более нейтрально добавила: — Пошли промоем рыбу.       — У меня были причины, — напомнил Огата, поднимаясь с места.       И вот они снова вернулись к этому разговору. Причём Агнесса видела, насколько сильно тот понимает, как ей жизненно важно знать эти его причины. Да и просто любопытно.       Но её раздражал не сам факт того, что он именно вынуждает её быть вежливой, когда ей совсем не хочется. Она всё ещё не сахарная. А то, как Огата не просто заметил или хотя бы указал ей на это. Он ткнул носом. Как котёнка, которого никак не удаётся приучить к туалету. Или как младшего по званию. Одно дело, когда он эту свою армейскую муштру переносил на их тренировки с винтовкой, хотя со временем у неё начали закрадываться подозрения, что он всё-таки сделал пару поблажек, и совсем другое — вся остальная жизнь. Агнесса и без этого прекрасно умела быть самой милой и вежливой на свете, когда не хочется, но надо.       Просто Огата — противный мальчишка, который неуловимо действовал ей на нервы, даже когда молчал. И она надеялась, что тоже в ответ действует ему на нервы этим — после того, как он вслух обратил её внимание, теперь уж точно показным — отсутствием вежливости в его сторону.       Но настроение у неё действительно было на редкость хорошее. Тем более она считала, что в остроумии в этот раз победила его, такое грех не отпраздновать.       — Ладно уж. Предлагаю обменяться информацией, — всё-таки сдалась Агнесса. — Будь так добр, — чётко и с нажимом проговорила каждое слово. — Расскажи, пожалуйста, как догадался, а я тебе — как передавала информацию.       Огата пару секунд помолчал, а потом лицо у него неуловимо посветлело — так, будто пришёл к хорошему решению. Хорошему для него, разумеется.       — У вас запоминающиеся родинки, — он легко улыбнулся.       — Чего? — Агнесса так удивилась, что полностью развернулась к нему, убирая рыбу из-под струи воды. Огата среагировал почти сразу и поливать перестал, перехватил ведро за ручку одной рукой. Она на него смотрела с искренним непониманием. — У меня родинки только на животе, — пару секунд она думала, хмурясь всё больше, пока не уточнила с ледяным спокойствием, — это как так, это ты вообще к чему?       — Нет, вот тут, — он запрокинул голову и свободной рукой показал на себе, не особо чётко обведя пальцем где-то между челюстью и шеей.       Агнесса даже слегка растерялась. Отчасти потому, что это было какое-то совершенно глупое совпадение, Огата, конечно, зоркий, но вот так заметить родинки, которые можно увидеть только если запрокинуть голову. А отчасти потому, что была уверена: он не соврёт, но многозначительно подольше помолчит вместо ответа на её вопрос, только чтоб она сама себе додумала и побесилась. Может быть, даже потом ткнёт её в то, что он спокойно говорит по делу, а она его ещё и обвиняет почём зря в неприличных вещах, слишком много о себе думая. Но он даже не пытался больше провернуть подобный трюк.       — Их видно только если смотреть снизу вверх, как смотрят на вас пациенты при осмотре или операциях, а хирургическая марлевая повязка их не прикрывает, — продолжил объяснять Огата, видимо, по-своему поняв её растерянность. — Вам никто не говорил? — без какого-либо любопытства почти риторическим вопросом заполнил паузу в разговоре, пока Агнесса пыталась смириться с тем, что пропустила такую маленькую деталь, которая вылилась в крупную неприятность.       — Ты самый глазастый, — звучало почти как обвинение, хотя раздражала её только сама ситуация, к Огате, удивительно, претензий не было. — И родинки у людей появляются в течении всей жизни, — она начала думать вслух, — иногда это связано с тем, что они долго находятся на солнце.       В растерянности посмотрела на стену дождя. Потом на Огату. Тот даже не моргал, наблюдая за ней.       — Можешь, пожалуйста, достать из моей сумки зеркальце? — Агнесса продемонстрировала руки, которыми трогала рыбу.       Ещё две неразделанные тушки ждали её. Огата никак не выразил согласия, просто поставил ведро и ушёл.       — Такое круглое металлическое. С резным цветком, — подсказала Агнесса, пока нанизывала вторую рыбу на прут, так как Огата слишком долго шуршал за её спиной, — и можешь не пытаться подсмотреть что-то в моих записях в тетради. Они зашифрованы.       — Это? — он с сомнением продемонстрировал плоский круглый металлический предмет.              И с тем, что ему хотелось бы пошариться в её записях, не спорил.       — Ага, — мельком глянула на него и сразу же вернулась к рыбе у костра. А потом до неё дошла возможная причина его замешательства, — а, да. Это типа цветок. Ну, по мнению Коли.       Огата, кажется, ещё больше не понял. Покрутил небольшое — с половину ладони Агнессы — зеркало, пытаясь найти, с какой стороны открывать. Между двумя закрытыми металлическими створками едва угадывалась прорезь.       — Коля-Коля-Николай, это имя. Мой брат, — она вздохнула и махнула ладонью, мол, ничего важного, — понаслушался, что самый лучший подарок — это подарок, сделанный своими руками. И, дурак, попытался вырезать узор по металлической крышке зеркальца с дорогущим немецким механизмом открывания. Ох, точно, стой, — Агнесса пристроила рыбу к очагу и быстро шагнула к Огате, тот стоял недалеко, — стой-стой, не пытайся. Это надо уметь открывать, а не то сломаешь.       Он то ли аккуратно, то ли брезгливо взял зеркало двумя пальцами и продемонстрировал ей, что ничего ещё не сломал. И в полумраке хижины не только его чернющие глаза, но и всё лицо выглядели жутковато, хотя он не хмурился, не выглядел злым или рассерженным. Причём если бы до этого она даже сказала, что он тоже был в относительно хорошем настроении — ну, насколько может быть хорошее настроение у кого-то вроде него, — то сейчас Огата сделался не нейтральным, а именно что-то выдавало в нём неприязнь. К ней.       Агнесса уже давно привыкла замечать эти едва уловимые изменения и странности. И решила: ему не понравилось то, что она посчитала его неумёхой, который сейчас всё сломает по глупости. Ведь, по сути, её опасения были бессмысленны, Огата никогда не был замечен в неаккуратности, а уж тем более в порче её тонких механизмов. Она бы на такое беспочвенное обвинение если не обиделась, то посчитала бы человека предвзятым.       — В первый раз меня тоже научили, как правильно открывать, — Агнесса, наверное, впервые заговорила с ним спокойно.       Не сквозь зубы, не наигранно. Она решила дать Огате то ли шанс, то ли поблажку. Всё-таки честно выполнил условия сделки — она вежливо попросила, он нормально ответил. Ей, конечно, очень сильно не нравилась эта нормальность, у него она смотрелось более чем странно.       — Вот так берёшь двумя ладонями, — она показала в воздухе своими руками движение, — слегка надавливаешь, вот так проворачиваешь. Главное — без грубой силы.       Огата посмотрел то на зеркальце, то на Агнессу. Медленно повторил движение. Пошарпанные металлические створки приоткрылись.       — Выглядит и правда дорого, — Огата осмотрел зеркало изнутри. — Ваш брат младший?       Рисунок вышел и правда донельзя уродливым, будто рисовал ребёнок.       — А, нет, — Агнесса не до конца разобралась в том, слышит ли в его голосе укор в расточительстве средств на ерунду в виде карманного зеркала. Поэтому сделала вид, что ничего такого Огата не имел в виду, — просто ему хотелось. А руки не из того места растут.       Он улыбнулся, слегка прищурился. И всё с какой-то непонятной неприязнью. Агнесса удивлённо на него уставилась, с каждой секундой всё больше осознавая, что это не «какая-то непонятная» неприязнь, а вполне ей знакомая. Огата уже много раз делал так раньше. Ещё больше её удивило только осознание — на какое-то короткое время он так делать перестал, а она и не заметила даже, пока снова не начал. Ну, то есть, конечно, Огата неизменно продолжал подшучивать полунамёками, косо смотреть и сказал, что она понесёт воду сама, если будет продолжать выделываться. Но в том-то и дело, это больше не было такой едкой липкой неприязнью. А именно шутками. Более того, часто вполне себе беззлобными, хотя, раньше ей было сложно представить, что он на такое способен.       Агнесса не питала иллюзий насчёт этого. Огата, очевидно, просто подмазывался к ней и её хорошей репутации. После спасения Танигаки от айнского суда, ему прямым текстом даже Асирпа призналась, что ожидала от него худшего. А доверие возможной дочери человека, который спрятал несколько тонн золота, Огате точно необходимо. Но, вот беда, все вокруг девочки — она и сама не дура, всё прекрасно видит и понимает — если и не говорят прямым текстом, как Сугимото, то недоверчиво поглядывают, как Танигаки. Оно и неудивительно, Огата их обоих пытался убить. Агнесса находила это не совпадением, а закономерностью. Её он тоже хотел убить. И теперь пытался подмазаться именно к ней, потому что она единственная не смогла дать отпор. И Сугимото, и Танигаки его самого только чудом не убили, а у неё же не было ни шанса хоть что-то сделать против. Агнесса была идеальным вариантом со всех сторон. С рациональной: если вдруг захочет цапнуть в ответ, теперь он удостоверился на практике, у неё ничего не выйдет. Да и просто, наверное, приятно осознавать, что ты лучше и умнее человека, с которым крутишь делишки. Этакий бонус для поднятия самооценки.       Она сама удивилась, что смогла сформулировать эту очевидную мысль только сейчас, но их отношения представляли собой симбиоз. Взаимовыгодное сотрудничество.       С неё репутация хорошего человека. Как говорится, «скажи мне, кто твой друг, и я скажу, кто ты». И, скорее всего, Огата предполагает, что если будет дружить с кем-то вроде неё, то и в глазах остальных станет чуть лучше, чем он есть на самом деле, ему станут доверять больше. Она была и человеком мира, открытым для любой культуры и с уважением её изучающим, и врачом, который безвозмездно помогает всем нуждающимся. Агнесса бы сама с удовольствием подмазалась к такому человеку. И это целиком и полностью объясняло поведение Огаты. Он старался делать так, чтобы она больше не ябедничала на него Асирпе, поэтому не обижал: не пытался даже напугать, будто топит, не потребовал назад своё одеяло, хотя имел на это полное моральное право, так как своё Агнесса превратила в подобие плаща перед спасением Шираиши в Асахикаве и успешно сама же его потеряла, а покупкой или поиском нового не обеспокоилась. И в том была исключительно её вина.       Более того, Огата потакал её капризам. Нажаловалась Асирпе, что хочет сама добывать пищу, — в следующий раз, то есть сегодня, он без препирательств отдаёт ей гарпун с металлическим наконечником, когда приходит её очередь. Начала ребячится — ладно, она готова признать, что это было даже немного весело — и брызгаться водой — подыгрывает ей. А с ботинками выходило вполне рационально. Капризы капризами, но если на них нападут, то лучше, чтобы единственный боеспособный человек из них двоих мог свободно передвигаться.       С него в их симбиозе как раз требовалось, чтобы её же саму вернул в целости и возможной сохранности Асирпе, показал, что вот, мол, не такой уж он подлец и предатель, как на него Сугимото наговаривает, ваша ненаглядная святая аристократочка снова в полнейшем порядке. И всё это его стараниями.       Агнессу такой симбиоз вполне устраивал. Ведь это значило, что он не только не убьёт её сам, но и не станет спокойно смотреть в бинокль, как это — или что-то другое — делают другие.       А теперь Огата снова смотрел на неё почти таким же взглядом, как когда она в первый раз при нём заговорила. Сейчас же она говорит совсем другие вещи, другим тоном. Но он снова что-то там подумал и понял. Агнесса теперь заметила это, однако так и не могла разгадать до конца, что же творится у него в голове. И в других обстоятельствах ей было бы более, чем всё равно, что о ней думают противные мальчишки, но конкретно с этим нужно было разобраться. Ей всё-таки больше нравился их симбиоз, чем направленное на неё дуло винтовки.       — И что тебе опять не нравится? — она бы подбоченилась, но вовремя вспомнила, что не помыла руки после рыбы, а пачкать «тогу» не хотелось, ей ещё ходить в ней.       — Вы о чём? — Огата прекратил щуриться, но дружелюбнее от этого выглядеть не стал. — Я даже ничего вам не сказал.       — Да у тебя лицо, будто или сразу пристрелишь меня, или тебя просто стошнит, — Агнесса скептично выгнула бровь, мол, поспорь ещё тут. Она близорукая, а не совсем слепая. И уж тем более не глупая. — Если ты настолько ненавидишь меня, то почему вообще согласился идти вместе? — она не могла вспомнить вот так, сходу, о чём конкретно он спрашивал её в такой формулировке и таким язвительным тоном, но всё равно передразнила.       — Я согласился идти на рыбалку, а не с вами, — спокойно уточнил он, отрицательно качнув головой.       Агнесса подготовила ответ на такое заранее:       — Но ты-то мог отказаться, когда узнал, что я к ней прилагаюсь.       — Мне кажется, вы не могли продолжать врачебную практику в Российской Империи, потому что переспорили со всеми людьми в стране, — Огата перевёл тему, снова делая это стылое презрительное выражение лица с такой же улыбочкой.       — Так и было, — Агнесса развела руками, — ты угадал.       Он явно не ожидал, что она так просто согласится. И ухмыляться перестал, чувствуя подвох.       — У меня на самом деле ужасный характер, я всех достала, поэтому меня выперли, — она сильно преувеличила, снова театрально качая головой, — но если ты скажешь, что конкретно тебе сейчас не понравилось в моих словах, то подумаю над тем, чтобы перестать так делать хотя бы до следующего восхода солнца, — приподняла ладони, будто сдаётся, — в конце концов, это и в моих интересах тоже. Не хочется поймать пулю, если я тебя снова чем-то сильно взбешу.       Агнесса не смогла выдавить дружелюбной улыбки, получилась только хитрющая. Вряд ли он придумает, как выставить её смерть несчастным случаем. Пусть пока думает, что она его боится, что не понимает, насколько её благосклонность ему тоже выгодна. Ей хотелось не обезопасить себя — поэтому-то и сформулировала так обещание, «подумает», а не точно сделает, — а собрать анамнез, если уж Огату не вскрыть.       Ей просто было любопытно.       — Вряд ли у вас это получится, — он отозвался с прохладной интонацией.       То ли думал про то, что она не достойна таких сильных чувств, как ненависть, от такого сдержанного человека. То ли просто считал, что она не в силах будет держаться хотя бы до восхода. Агнесса выжидающе уставилась на него.       — Я просто понял, почему вы такая, — Огата расплылся в самой широкой улыбке, которую только она у него видела.       И выглядело это ничем не лучше его выражения лица, когда он собирался её убить.       — Умная, интересная, красивая? — она попыталась на всякий случай, хотя он определённо точно имел в виду не это.       — Капризная, нагловатая, эгоистично самоуверенная, — он продолжал довольно улыбаться, перечисляя это таким голосом, который Агнесса, возможно, назвала бы даже ласковым, если бы не контекст, — вы любимая младшая сестрёнка. И это видно.       — А? — Агнесса последний раз так чувствовала себя, когда старший лейтенант сказал ей о куче золота.       Ну, то есть для неё тогда это тоже звучало как непонятная информация ни с того, ни с сего. Вот только золото то действительно было, учитывая, сколько разного народу за ним гоняется. Не могут же они все ошибаться.       Огата воспринял её растерянность, будто попал чётко в цель, и стал ещё довольнее.       — Так, подожди, — она нахмурилась и стала серьёзнее, он, конечно, странный, но не совсем же идиот, — откуда часть с оскорблениями я ещё могу понять. Но не могу взять в толк, с чего ты придумал про «любимую младшую сестрёнку»?              — Вы сами только что сказали, что ваш старший брат хотел сделать как лучше, подарил вам дорогущее зеркало с попыткой ручной работы, — всё таким же тоном пояснил он для неё, как для совсем глупой.       — Ты совсем дурак, да? — Агнесса разочарованно выдохнула, хотела схватиться за голову, но снова отдёрнула руки. — Дам бесплатный совет: достаточно внимательно слушать, что я говорю. И самому не додумывать. Начнём с того, что брат мне не старший.       Огата скептично на неё посмотрел. Агнесса соображала пару секунд, разговор ушёл в самое неожиданное русло, но быстро сосредоточилась снова.       — Подожди, — её осенило внезапной догадкой, — ха-а, ты что? — она на эмоциях подошла ещё ближе к нему и близоруко прищурилась, чтобы точно не пропустить ни малейшего изменения оттенка его лица, — А если и да? Какая тебе-то печаль, если бы я и правда была любимой младшей сестрёнкой?       Агнесса сделала паузу, давая ему возможность ответить. Но Огата молчал. Старался выглядеть так, будто молчит потому, что дура тут только она, говорить с ней просто больше не о чем, всё равно не поймёт. Однако Агнесса решила, что он и сам задумался над этим вопросом. А когда задумался, то понял — любой ответ будет свидетельством против себя же.       — Вот оно что, — приторно пропела она, — ты завидуешь.       Вынесла вердикт с такой гордостью, будто оказалась умнее целого научного консилиума, а не копалась в заскоках какого-то солдата. Огата посмотрел на неё ещё более скептично, снова прищурился, плотнее сжал губы. И Агнесса победно улыбнулась, такая картина раздувала её самомнение ещё больше. Ведь если бы она была не права, то он бы ткнул её в это носом, как делал всегда. Эффектно смотреть сверху вниз, конечно, тоже получалось неплохо, но всё это только показывало, что она надавила на участок с внутренним воспалением, нашла его пальпацией. Становилось только интереснее.       Она наклонилась ближе, плавно растекаясь в каждом движении, чтобы он ни в коем случае не принял это за враждебность или намерение причинить реальный вред. И легонько щёлкнула его по носу. Буквально. Огата пару раз коротко вдохнул, выдохнул и сморщил нос, руки у неё всё ещё пахли рыбой, а потом уставился на Агнессу то ли просто сильно удивлённый, то ли с оттенком недовольства.       Внутреннее воспаление прощупывают, слегка давят, но не сильно, ведь если там нагноение, то оно лопнет, вызывая перитонит. Поэтому Агнесса решила пока что больше не давить.       — Ну, если тебе станет легче, — весело начала она, негромко хлопнула в ладоши и отошла на шаг назад, освобождая его личное пространство, — то моя семья, и брат в особенности, терпеть меня не могут. Подарок ручной работы он хотел сделать своей возлюбленной, хрен бы я дождалась чего-то такого, — справедливости ради, если бы она сама выбрала между Александрой и собой, то выбрала бы Александру. — Потом испортил внешнее покрытие створки, а я просто пожалела хорошую вещь и забрала себе, ведь он хотел её выбросить.       Агнесса смотрела на Огату во все глаза с ещё большим исследовательским интересом, чем до этого. Ведь если ему действительно станет легче оттого, что ей с семьёй не позавидуешь, то такой симптом скажет обо многом. Например о том, что Огата ещё хуже, чем ей казалось.       И она не прогадала, препарируя себя именно сейчас. Ведь в любой другой ситуации он бы просто принял к сведению, а потом использовал против неё же. Но сейчас Агнесса была уверена: она получила куда больше интересной информации, хоть Огата и просто молчал. Однако лицо у него изменилось. Теперь уже даже отчасти понимала, как он так делал, что, в принципе, особо ничего не менялось, и она больше улавливала это ощущение подсознательно. Он напрягал жевательные мышцы челюсти, но под кожей заметно это было еле-еле, возможно, только любопытной Агнессе. Огата весь как-то чуть расслабился и перестал на неё смотреть с неприязнью. Ну, по крайней мере, не с той ядовитой неприязнью, которая у него была, когда они впервые встретились лицом к лицу.       — А, да, — она вспомнила, что забыла уточнить, — я не соврала и не ошиблась, когда сказала, что брат мне не младший, но при этом и я сама не младшая сестра. Мы близнецы. Полагаю, всего час разницы роли не играет, — слегка пожала плечами, Огата особо удивлённым не выглядел. — А теперь, — спокойно продолжила Агнесса самую важную для себя тему, — покажи ещё раз, пожалуйста, — выделила вежливое слово с почти искренним дружелюбием, — где конкретно родинки?       Потому, что поводов злиться или бояться у неё больше не было, она всё-таки умнее и хитрее. А все свои выводы пока что оставит при себе, возможно, сделает вид, что вообще забыла об этом разговоре. И разыграет это преимущество в информации как можно более выгодно для себя.