Святоша

      Дождь снаружи начал усиливаться, торопливо шуршал над соломенной крышей. На долю секунды вспыхнула молния, заливая белым светом все щели потрёпанного временем домишки. А после — Агнесса это приняла уже как само собой разумеющееся — Огата снова едва заметно смягчился в чертах лица, стал выглядеть почти дружелюбным. Ну, самой своей дружелюбной версией, которую она видела. Примерно с таким же выражением он хватанул её за шкирку и прополоскал в реке. Агнесса продолжала задумываться: может, он всё-таки не столько подыграл ей, чтобы завоевать расположение, сколько ненавязчиво снова показал, что он из раза в раз обыгрывает её в игры, которые она сама же и начинает. Она взялась шпионить — он её раскрыл. Она взялась обливаться — её же саму и окунули.       Следом за молнией зычным раскатом прошёлся гром. Агнесса рефлекторно подняла взгляд, неудивительно, что древние греки решили — это Зевс едет на своей колеснице по небу.       Огата развернул зеркало к ней и в этот раз более чётко показал на себе: начал ровно между подбородком и кадыком, провёл под челюстью, чуть-чуть не доводя до её угла — там, где начинался шрам от шва. Агнесса коротко кивнула, повертелась перед зеркалом, пока он молча ждал.       — Ничего не вижу, — хмуро констатировала она. — Можешь в них пальцем ткнуть?       Хоть и сама предложила, но голову запрокинула медленно-медленно. Нехотя.       Люди изобрели множество способов убивать себе подобных, начиная с крупнокалиберных артиллерийских орудий, оставшихся в воспоминаниях о Порт-Артуре, заканчивая вполне конкретной винтовкой у человека, сидящего перед ней. Агнесса понимала умом: Огата же не придушит и не вскроет ей горло. У него была возможность утопить её. И Огата даже не думал этого делать. Он пытался наладить контакт, так что ничего плохого, вероятно, не сделает. Но первобытный страх ютился в ней, наверное, как и в каждом человеке. Вырабатывался миллионами лет эволюции. Переплетался с её знаниями анатомии, нашёптывал на ухо о том, что шея — самая уязвимая часть человеческого тела. Оттого ей пришлось прикладывать усилие, чтобы не отодвинуться. Получалось не особо хорошо.              Огата, вопреки её просьбе, не ткнул. А аккуратно провёл пальцем, едва-едва касаясь. Настолько легко, что даже щекотно. Задержался в двух местах, в которых, видимо, и были родинки.       Ощущалось донельзя двусмысленно. Не отвратительно, как бывает, когда приходится вести дела с кем-нибудь неприятным, а именно неловко во всём широком спектре этого слова. Начиная с того, что Агнесса поняла, какая, наверное, глупая ситуация: она могла бы сказать что-то вроде: «А, понятно», — и спокойно себе разглядывать вдоволь при дневном свете завтра, но любопытство вело её дальше-дальше, сразу же посмотреть, даже рыбу не закончила разделывать. А всё ей хочется скорее узнать и посмотреть, от своего брата она ушла не так уж далеко.       Заканчивая неожиданным осознанием, что Огата — мужчина. Ну, то есть она это и так всегда знала. Но это знание было больше как факт, который нужно иметь в виду, учитывая физические возможности и социализацию. Просто графа на первой странице истории болезни её бывшего пациента. Сколько бы не твердила «мальчишка-мальчишка», мальчишкой-то он в действительности и не был. Как больше не был просто всего лишь интересной загадкой, обезличенным препятствием на пути к цели или средством её достижения.       Агнесса в очередной раз внимательно смотрела на него. И в очередной раз не могла до конца понять. Мягкий тёплый свет от очага рыжеватыми отливами ложился поверх лица Огаты, делая не таким бледным. Не таким жутким.       Может, конечно, дело было вовсе не в свете.       Блеска жизни в глазах ему это не прибавило, но угрозы или скрытой враждебности, которых подсознательно опасалась Агнесса, в нём не было. Ни в выражении лица, ни в жесте.       Огата подождал какое-то время и, видимо, воспринял заминку по-своему, точно так же провёл снова между её челюстью и шеей. Агнесса опомнилась, обеими ладонями остановила его руку. Она очень многое могла бы ему сказать. Обо всех своих догадках. О том, что внутри у него ещё больше сора, чем она предполагала, столько ни в одной деревенской печи не сжечь, только в купальских кострах. О том, что она, может, и не лучше него, но тоже внимательная. Тоже что-то про него знает.       Правда, каждый раз, когда она узнавала о нём что-то новое, то становилось только сложнее. Разумеется, в хорошем плане. Ей было весело, как полагается веселиться и радоваться исследовательнице, рассматривающей необычный сложный случай в практике.       Но как только Огата перестал быть всего лишь интересной загадкой и объектом исследования, сложнее стала её жизнь. Причём резко. И теперь ей как-то не до веселья. А она даже не была уверена, специально он это делает или нет, ведь Огата всегда касался её только при необходимости и то демонстративно аккуратно — кроме случая на дирижабле, но тогда, она понимает, того требовала ситуация — и сейчас не исключение, будто напоминая, мол, барышня-барышня, куда же вы сунулись, сидели бы со своими холёными ручками в поместье да показывали родинки только задремавшему на ваших коленях такому же холёному породистому коту, привезённому батюшкой в подарок из далёкой страны.       Агнесса медленно-медленно разжала пальцы и всё-таки отпустила руку Огаты. Тот выглядел так, словно у него определённо есть, что сказать по этому поводу, но едкое многозначительное молчание в этой ситуации будет гораздо остроумнее любых его слов.       — Щекотно, — единственное более или менее внятное объяснение своему действию, которое пришло ей в голову.              И это было правдой. Но не всей.       — А ты это. Вообще-то чего руками после участия в готовке рыбы меня за лицо трогаешь. Тебе никто не говорил, что ли? Прежде, чем трогать людей за лицо — надо мыть руки с мылом, — протараторила на одном дыхании и сбилась к концу. — Это гигиеничнее.       Одна только интонация выдавала, что говорит она абсолютные глупости. Огата слегка приподнял брови и расплылся в своей обычной улыбочке. Агнесса зажмурилась, несколько раз глубоко вдохнула. И поняла, что ничего из сказанного правдой не является, поэтому говорить то же самое на японском не следует. Он сполоснул руки с мылом, когда вернулся, а во время готовки как раз отвечал за то, чтобы браться за чистые предметы.       — Говорю, что не обращала раньше внимания, так как по близорукости не видела особо, но у тебя смешная бородка, — она невежливо ткнула в него пальцем, — жиденькая такая. Забавно выглядит.       Вот это уже не звучало так глупо, хотя бы потому, что Агнесса собралась и заговорила спокойнее. Огата рефлекторно тыльной стороной ладони почесал подбородок.       — Как вы могли заметить, я азиат, так что… — он слегка наклонил голову.       — Я не увидела родинок, — она перебила его, прежде чем он скажет ещё что-то очевидное с таким вот демонстративно умным видом.       Конечно, отлично, что он больше не пялился на неё с презрительно-брезгливым выражением лица, а просто язвил, даже относительно дружелюбно. Но её слегка волновало — вообще-то всё, она чувствовала себя чересчур взволнованной, не напуганной, скорее с лёгкой внутренней взвинченностью — что вот-вот пришедший ответ, который она так усердно искала, совсем рядом, однако, всё ещё не у неё в руках.       — Может потому, что вы смотрели не в зеркало? — он не то что не смутился, даже не моргнул.       Агнесса скептично выгнула бровь и хотела ответить ему в таком же тоне, хоть Огата без всяких шуток и был сейчас прав. Но это никогда ей мешало. И то, что он так часто бывает прав, раздражало её ещё больше, однако гораздо меньше, чем раньше. Ведь она старалась сдерживать все острые грани своего ужасного характера, чтобы не нарушить этот хрупкий симбиоз. Агнесса снова пришла к мысли, что даже с такими шуточками над ней сотрудничество у них выходило вполне себе неплохим. Ну, для неё так точно.       И Огата — умник, но сейчас ей это даже на пользу — вполне охотно делился информацией, вернее, как он это тогда назвал, «списком промахов». Агнесса ухватилась за это воспоминание, рвано вдохнула, собирая мысли по крупицам. Удивлённо уставилась на него и тут же осеклась, чтобы не выглядеть слишком уж шокированной. Больше всего её шокировало, конечно, то, как глупо она могла повестись.       — Ты лжец, — отчеканила Агнесса ровным голосом, будто её это в действительности не особо волнует. — И смотрела я в глаза твои бесстыжие.       Огата улыбнулся настолько довольно, что она ещё больше скривилась.       — Нет там никаких родинок, — она была и так уверена, поэтому говорила быстро и без вопросительных интонаций, но Огата всё равно закивал и уставился с хитрым прищуром, глядя, как она всё-таки разражается. — Веснушки и родинки обычно появляются у людей, когда они долго находятся летом на солнце.       Агнесса подошла ещё ближе к нему и сбавила тон голоса почти до шёпота, дождь снаружи заглушал звуки, однако, так глупо попасться не хотелось, считай, на чистосердечном признании.       — Но моим пациентом ты был, когда на Хоккайдо ещё лежал снег, а сама я сидела в четырёх стенах медицинского блока. Только с очень и очень большой натяжкой могло бы быть так, что тогда ты что-то там увидел, а сейчас, — она показала пальцем в сторону закрытой двери, имея в виду разгар лета, — я ничего не вижу. И ты, когда тыкал в меня своей винтовкой, — ткнула во влажную рубашку у него на груди, — сказал «список промахов». Мне кажется, ты бы не назвал особенность внешности «промахом». Скорее… — Агнесса сделала паузу, задумываясь.       Она долго наблюдала за ним, и, вероятно, с ней он разговаривал больше, чем с остальными, поэтому могла предположить, как и что Огата сказал бы в той или иной ситуации.       А он ни капли не расстроился, что она так быстро раскрыла его обман. Наоборот, будто так и задумывал. И теперь с удовольствием наблюдал, как она распыляется, объясняя свою логическую цепочку, хотя смысла в этом не было никакого.       — Не важно, — развела руками Агнесса, отвернулась и села за разделочную доску, — важнее то, что ты противный мальчишка, который не держит слово, — снова попробовала старую стратегию, но та больше не работала.       Огата до «мальчишки» в её глазах не уменьшался. Более того, теперь она сама услышала, как глупо это звучит, как очевидно, что пытается убедить саму себя.       — И шутки у тебя, — уверенно продолжила Агнесса, а потом неловко пару секунд подбирала слово, — странные.       И это всё, что её на самом деле беспокоило. Теоретически, могла бы ткнуть его носом в то, что она-то всегда следовала их уговорам. Сквозь зубы и ища лазейки в формулировках, но следовала же. Или прочитать очень длинную лекцию с элементами морализаторства на тему «ты же сам обещал нормально рассказать, если вежливо попрошу». Но это было бы пустой тратой времени. Агнесса никогда и не обманывалась насчёт Огаты. Сколько бы ни было временами даже забавным их взаимовыгодное сотрудничество, она всегда помнила, какой он человек.       Не считая того, что говорил Кохей — вернее, он не говорил, а переходил с злобного шипения на бубнёж и обратно, — пока пришивала ему скальп и ухо, выводы из её личных наблюдений тоже определённо точно показывали: Огата играет честно и выполняет обещания только до тех пор, пока ему самому это выгодно. И ни секундой, ни словом больше.       — Вы первая с таких начали, — он слегка прищурился, отчего стал выглядеть хитрее.       — Ох, надеюсь, если боги существуют, то дадут мне сил стерпеть тебя, лжец, подлец и негодяй, — она запричитала на родном языке, шумно выдохнула и отрубила голову рыбе одним ударом, — который не стоит ни капли моего душевного равновесия.       Огата продолжал растекаться в довольной лукавой улыбочке, у неё скоро от такого выражения его лица будет на зубах скрипеть, как от засахаренного варенья, и показал три пальца. Агнесса на краткое мгновение подумала: это он о рыбе, напоминает, чтоб продолжала разделывать, но губу не раскатывала, её доля закончилась ещё на первой тушке, а он трёх поймал, смотри-ка, какой молодец. Но лучше бы он имел в виду действительно свою долю.       — И сами сказали, что у меня есть ещё две попытки, — Огата сделал вид, что совсем не замечает её попыток пообщаться с мёртвой рыбой.       А Агнесса бы сейчас предпочла общаться с ней — хоть и мало удовольствия, когда с тобой во всём молчаливо-безучастно соглашаются, — чем с этим лживым мужчиной. Он на её кислое выражение лица только довольно вздёрнул нос. Вернее, Огата зачесал ладонью влажные волосы, запрокидывая голову, видимо, чтоб они точно больше не сваливались на лицо. Но выглядело так, будто он вздёргивает нос.       И начал стягивать с себя мокрую одежду.       Агнесса крайне заинтересованно начала копаться в рыбьих кишках. Она бы посоветовала ему всё снять, как только вернулся, ведь знает, насколько легко во влажной одежде подхватить как минимум простуду. А она ничего, ей действительно было всё равно даже без какого-то самоубеждения. На голых мужиков она насмотрелась ещё в университете, не говоря уже о полноценной хирургической практике. Хотя, может быть, её бы совсем слегка удивило то, что кто-то перед ней раздевается не потому, что у него колет в правом подреберье, тяжело дышать или вылезла сыпь. Те, у кого травмы серьёзнее, сами не раздевались, одежду на них раздевали. Более того, как только она переквалифицировалась из простого хирурга в военврача, смотреть на раздетых солдат стало буквально её работой. А свою работу она всегда делала хорошо и никогда бы не позволила естественным человеческим реакциям вроде смущения или, например, брезгливости себе помешать.       Вот только Огата одним лёгким, во всех смыслах, движением только что всё усложнил. К тому же сейчас он ей не пациент. Агнесса отсекла голову последней рыбе. В другой раз даже посмеялась бы над всей ироничностью ситуации. Хотела пошутить, что Огата похож на эту рыбу, а выходило так, что она сама похожа гораздо больше.       Вот уж действительно, Бог любит троицу, но не в количестве пойманных Огатой рыб, а с попытки, на которой попалась она. И голову, пускай и на пару минут, но вот так вот потеряла. И выпотрошило сейчас именно её.       — Да, это так, — голос у неё звучал твёрдо.       Твёрдость эта была не стальной, скорее, твёрдостью чистых байкальских вод в самую суровую стужу, лёд, промерзающий на пару метров в глубину, настолько крепкий, что по нему можно спокойно проехать на санях, запряжённых тройкой лошадей. Но рано или поздно наступает весна, за ней лето. Лёд тает.       — Ты попал. Задел.       Так и горные воды трёх сотен рек таяли в её голосе, впадали в Байкал, а затем утекали из него холодным потоком одной-единственной Ангары. Та утекала из Байкала только для того, чтобы стать одним из десятков притоков Енисея. Агнесса слушала эту легенду в полудрёме, кутаясь в шерстяной платок, пока они на розвальнях ехали до этого самого Байкала. И теперь, за всей новой информацией, навалившейся с тех пор, не могла припомнить, как же там было.       Одно Агнесса знала точно: обнаружение заболевания — первый шаг на пути к выздоровлению, ведь гораздо хуже, когда оно протекает бессимптомно, пока не станет слишком поздно. А она — вовсе не глупая рыбина, которая попалась, она — человек. Человек, у которого, кажется, обнаружилась ещё одна проблема. Агнесса пока не решила, какого конкретно типа эта проблема: на уровне умнейшего и одного из самых жестоких людей, который, по её расчётам, уже должен был догадаться, что она не в его дружной команде по восстановлению справедливости и установлению военной диктатуры, или на уровне порванных сапог.       И признавалась она не столько Огате в том, что тот такой молодец, смог задеть её. Снова. Снова он победил в её же игре. Хоть её это и раздражало, но Агнесса понимала, такому мастерству следует отдать должное. Даже если мастер — лжец.       Она взяла обе рыбьи тушки одной рукой, а второй — ведро. И вышла, зябко ютясь под самым краем крыши, кое-как наклоняла стоящее ведро, стараясь тратить меньше воды. Закрыть дверь за собой не получилось, но Огату она больше всё равно не слышала, шумный ливень перебивал любые его шаги и шуршание одеждой.       — Вы отлично говорите на японском, — вдруг начал он.       Агнесса вообще-то закончила промывать рыбу, но после такого осталась сидеть на корточках к нему спиной, делая вид, что очень занята, не слышит его — иди-ка к чёрту со своими остротами! — какой красивый дождик. За последние пару десятков минут она неосознанно заговорила на родном языке больше раз, чем за последние полтора года.       — Это ответ на ваш вопрос, — судя по тому, что Огата не повысил голоса, он прекрасно понимал, что она его слышит, просто игнорирует.       Ну, или ему всё равно. Если Агнесса не услышит, то это будет её проблема.       — В первую очередь мне показалось странным, что иностранка настолько хорошо говорит на японском, вы почти никогда не сбиваетесь, не путаете значения слов, легко формулируете длинные мысли. Но не думаю, что вы лгали, когда говорили, что выучили язык после войны. Может, закроете дверь? Прохладно.       Он говорил всё это такой однородной мерной интонацией, что Агнесса пару секунд просто обдумывала его слова. И только потом, выждав ещё немного, чтобы не показалось, будто она спохватилась, медленно встала, занесла всё в дом и закрыла за собой дверь.       — Я просто умная, быстро учусь. И мне хорошо даются языки. Что странного? — она выгнула одну бровь, всем видом показывая, что если он обзывается нагловатой и эгоистичной, то она спорить не будет, наоборот, пускай Огата теперь пожинает плоды.       И начала нанизывать тушки на веточки, сквозь пламя костра глядя на него. Тот зябко ёжился, кутаясь в свой плащ, который, видимо, успел высохнуть. В домике действительно теперь было не теплее, чем на улице. Агнесса нахохлилась, вспомнила, что так и не вымыла руки от рыбы, собралась с силами и снова полила сама себе, кое-как перекладывая мыло из руки в руку.       — Или ты про то, что я назвала тебя по званию, когда… — Агнесса растерялась, не зная, как описать тот случай.       Первым в голову пришло «когда ты, кусок осома, прибежал неприлично радостный, когда я уже решила основную часть проблем», вторым — «мы вместе вскрывали труп». Первое не подходило, так как сейчас явно не подходящее время, чтобы предъявлять претензии. Пока говорит, пусть говорит, даже если это ложь.       А второе описание, по мнению Агнессы, звучало как-то слишком дружески. Оба не подходили к этой ситуации.       — Да, — Огата понял её и так. — Даже если бы вы действительно узнали это от Сугимото, то я подумал, — он хвалился. Он явно хвалился тем, какой внимательный и догадливый, — что очень низкая вероятность того, что вы бы вспомнили это в стрессовой ситуации и произнесли правильно. Скорее всего, если бы вы действительно после войны работали в обычной больнице, то все японские военные делились в ваших глазах только на офицеров и рядовых, — он улыбнулся и снова пригладил волосы.       — Первые две рыбы ближе к тебе, поверни их другим боком, — Агнесса постаралась звучать нейтрально и указала пальцем в сторону очага.       — Но вы легко определили звание, быстро вспомнили и правильно произнесли. Так, словно для вас это привычное дело, — он с довольным лицом повернул рыбу и проговорил чуть медленнее, как вывод, на котором следует сделать акцент в его аргументе, — словно вы учили язык среди военных и там же вели свою медицинскую деятельность.       — Ух ты, — искренне восхитилась Агнесса тому, насколько много он смог понять из одного её неаккуратного слова.       И только хотела вставить, что этого определённо недостаточно, чтобы тыкать в человека винтовкой, как Огата всё понял по её лицу и опередил.       — А потом вы помогли угнать дирижабль. И всё стало ещё очевиднее.       Агнесса вопросительно изогнула бровь, она, конечно, поняла, но ей хотелось бы услышать именно его вывод. Просто на всякий случай, вдруг он всё-таки заметил не всё.       — Впервые встречаю девушку, которая умеет водить военный дирижабль.       — Ты просто мало девушек в своей армии видал, — проворчала Агнесса.       Она и не таких способных девушек и женщин встречала. Если научить, то некоторые могли не только дирижабли водить, но и многое другое. Огата с ней не спорил в этом, но и не соглашался.       — Это был не просто военный дирижабль, а экспериментальная модель, сделанная на основе французской, насколько мне известно, — он продолжал довольно улыбаться именно потому, что ему всё известно. — Поэтому даже если вы где-то читали о дирижаблях, то очень странно, что смогли управлять конкретно этим.       — Ну, естественно, я знаю, как им управлять, — Агнесса с самодовольным видом поправила волосы, которые почти высохли. — Известно ли тебе, — она повторила это с его интонацией, передразнивая, но как можно более беззлобно, — что это я помогала переделывать французскую модель?       И долго-долго вглядывалась в его лицо. Поймёт ли он, что это просто наглая ложь, попытка набить себе цену хотя бы так. Она, конечно, пыталась изучать и инженерное дело, но вершиной мастерства пока что был механизм с подачей яда на спицы. Участвовать в перепроектировании целого дирижабля она бы не смогла уж точно, для этого понадобились бы годы обучения, смена специализации. К тому же, Агнессе это было совершенно неинтересно.       Но, слово за слово о дирижаблях, вот она уже и углубилась в эту тему. Отсутствие живого интереса в этой области нисколько не мешало несколько раз высказать свои очень ценные, по словам старшего лейтенанта, мысли.       Огата же какое-то время смотрел на неё, что-то рассчитывал и вымерял, в полумраке хижины в его чернющих глазах отражалось пламя очага. Но теперь Агнесса не обманывалась. Он то ли развёл руками, то ли сделал какой-то другой жест, Огата продолжал кутаться в плащ, так что не совсем было понятно, но закутанный он выглядел донельзя забавно. Однако Агнессе было не до того, чтобы потешаться над ним. Не важно, как Огата выглядел, важно — что он говорил. А то, что он говорил, делало его ещё более опасным участником этой гонки за золото, чем она предполагала.       Может, у него и нет во взгляде ни собственного тепла, ни света, зато она теперь точно уверена, что вместо них не стылое равнодушие, умеющее лишь отражать, а что-то более опасное. Как темнота густого леса в новолуние, которая ждёт, терпеливо ждёт и наблюдает за каждым шагом.       — И то, что младший лейтенант Който просто не зарубил вас, ещё можно было бы списать на сильное удивление, — он продолжил таким же ровным голосом.       Будто уже заранее сформулировал своё объяснение от начала и до конца. Будто точно знал, что она рано или поздно сдастся и придёт к нему, не догадается сама, но и не оставит эту мысль.       — Вряд ли он мог ожидать, что на него с голыми руками бросится девушка, переодетая в военную форму, — Огата ухмыльнулся, уже не потому, что гордился своей догадливостью, а просто считал Агнессу настолько нелепой, что даже забавной, и эта ухмылка выглядела само собой разумеющейся, естественной в нём. — И сначала мне показалось, что ваше участие в том заранее обречённом на провал маскараде — просто попытка казаться полезной. А потом вы смогли в воздухе отцепить от себя младшего лейтенанта Който.       Огата довольно прикрыл глаза и покачал головой, прядь волос упала ему на лицо, он запрокинул голову, чтобы она не щекотала. И так же, сверху вниз, снова уставился на Агнессу.       — Я готовила рыбу, — она спокойно, будто её всё это совсем не трогало, выпрямилась и указала на разделочную доску, — значит, ты варишь уху, — Агнесса поморщилась, приложила палец к виску, усиленно вспоминая слово на японском, и недовольно выплюнула: — Сглазил. Варишь рыбьи головы с овощами, — кивнула в сторону оставленных ребятами плетённых сумок.       Огата ничего ей не ответил, слегка приподнял бровь.       — Извини, что перебила? — Агнесса не поняла: то ли он не хочел готовить, то ли обиделся, что она мешала его акту демонстрации догадливости. И на всякий случай произнесла самым театрально ласковым голосом, прикладывая раскрытую ладонь к груди. — Мне очень интересно тебя слушать. Продолжай, пожалуйста. Полагаю, рыбьи головы могут и подождать.       — Не может быть, что вы, — он красноречиво сделал акцент на последнем слове, как всегда ничего не говоря прямым текстом, не давая Агнессе и шанса придраться к словам. Нет конкретных слов — нет придирок. — Вы, — Огата повторил на всякий случай, кивнул в её сторону, чтобы она точно оценила его токсичную вежливость, — были сильнее младшего лейтенанта Който. Хотя до этого не смогли его и с места сдвинуть. Вы с самого начала участвовали в этом маскараде только для того, чтобы передать сообщение, — он говорил это всё без агрессии или злобы, возможно, Агнесса бы даже назвала тон его голоса мягким. — Что конкретно вы ему сказали?       И это была мягкость лапы хищника, которая не вонзает когти в шею, а мягко придерживает, но только потому, что добыча пока нужна ему живой. То ли про запас, мертвечина быстро портится, то ли он просто сытый, а с живыми ягнятами играть гораздо интереснее.       — Что я — доктор Кейсериг. А ему следует от меня отцепиться, так как он своей инициативностью портит мне план, — начала с очевидного Агнесса, Огата и так знал неприлично много, — и там в подарок осталась татуированная кожа того чёртового куска дерьма.       — Вас сержант Цукишима научил таким выражениям? — он выдохнул тихий смешок.       — Сама научилась, — Агнесса развела руками, мол, как ещё называть человека, который спланировал убийство половины айнской деревни, а вторую половину держал в страхе, — слух то у меня отличный, а солдаты часто не обращают внимания на медицинский персонал и много болтают.       — И? — Огата продолжил всё с той же фальшивой мягкостью. — Что ещё вы сказали младшему лейтенанту Който?       Агнесса чётко видела в этом даже не намёк, почти прямой текст: договор был об обмене информацией. Огата на объяснения не скупился, и ей тоже следовало отвечать нормально.       Она вспомнила, что вторые две рыбы тоже нужно перевернуть, но если начнёт это делать сейчас, то будет выглядеть странно, подозрительно. Хоть и говорит правду.       — О том, что мы все объединились с Хиджикатой Тошидзо. Других групп, ищущих золото, нет, — Агнесса не шевелилась и смотрела ему прямо в глаза, чтобы точно выглядеть честной. Только слегка хмурилась, так странно, когда правда давалась сложнее лжи. — О, и примерное количество собранных кож у Сугимото.       Дело было вовсе не в соблюдении договорённости. Просто бесполезную и скучную добычу добивают. Вернее, Огата должен продолжать верить, что она сама так считает. Что приняла эти правила игры. Вопреки тому, как назвала её матушка, ягнёнком она не была. И не считала себя ни добычей, ни хищником. Скорее, чем-то совсем иным, например, стихийным бедствием.       — Понятно, — коротко выдал Огата после того, как прекратил пялиться своим тяжёлым взглядом, пытаясь, видимо, выдавить из неё ещё что-нибудь.       И только тогда Агнесса перевернула последние две рыбы.       — Это всё, что ли? — как-то даже слегка разочаровалась она.       — Всё, о чём вам следует беспокоиться. Так как об этом могут подумать и прийти к таким же выводам остальные, — Огата аккуратно взял самую первую из тушек за палочку и протянул Агнессе. — Должно быть готово, ешьте.       Он определённо пытался её заткнуть. Но Агнесса ела последний раз на привале в лесу, поэтому была совсем не против.       — О, кстати, — она вспомнила, когда уже забрала рыбу.       Быстро встала и свободной рукой нашарила в собственной сумке свёрток чистой ткани, так же быстро развернула и вытащила хлебную лепёшку. Большую хлебную лепёшку.       — Делюсь, — громко объявила Агнесса, протягивая хлеб Огате. — Отломи себе половину.       Конечно, называлась лепёшка по-другому, просто Агнесса не поняла, что конкретно является названием из кучи незнакомых айнских слов. Но по запаху и вкусу — она продегустировала, откусив краешек, как только её дали — что-то родственное хлебной лепёшке.       Огата выглядел недоверчиво.       — Если всё ещё считаешь, что я хочу тебя отравить, то можешь сам выбрать, кто какую половину будет есть, — Агнесса откровенно потешалась над его реакцией.       — Откуда вы её взяли? — он вытащил одну руку из-под плаща и ткнул пальцем в сторону лепёшки. — Не помню, чтобы в деревне нам предлагали взять с собой что-то подобное.       Она устало вздохнула:       — Мне её вручили за обмен культурным опытом.       Агнесса протянула лепёшку ещё ближе к нему, мол, давай, быстрее решайся. Огата встал и начал пытаться отломить. Не вышло: как только он потянул за край, Агнесса рефлекторно подвинула её в ту же сторону. Он посмотрел — теперь действительно сверху вниз — на неё, чего-то ожидая, она решила, что нормального пересказа истории появления хлебной лепёшки.       — Сходила я в туалет перед тем, как мы отправились. Помыла руки, — особенно выделила этот момент Агнесса. — На обратной дороге слышу — женщины поют что-то на своём. И пахнет вкусно. Я по привычке начала мычать в те же ноты и в тот же такт, а они заметили — к себе позвали. Потом попросили, — она осеклась, — жестами показали, чтобы я тоже что-то спела. Я и спела, а потом ещё. Зря что ли столько ставила свой mezzo-soprano с преподавательницей.       Огата слушал её со своим обычным выражением лица, ну, то есть без малейшего намёка на интерес. Но слушал же. Хотя вполне мог просто развернуться и заняться чем-то другим, с него станется.       — Это название моего тембра голоса, — на пробу продолжила Агнесса говорить совсем уж ненужную информацию.       Он взялся второй рукой за другую сторону лепёшки, прихватив и её указательный палец, так как больше места не было, и надломил. Хлеб разошёлся ровно на две половины, на пол посыпались крошки.       — Вот они мне и дали это, — Агнесса ощущала, что свою же историю закончила как-то невпопад.       На улице продолжался ливень, стучал по соломенной крыше, по влажным листьям и траве. Но весь шум был где-то там, за пределами уютного полумрака и аромата запечённой рыбы. А в домике наконец-то снова стало тепло.       Агнессе досталась половина хлебной лепёшки, за которую изначально и держалась, она довольно хмыкнула: вероятно, Огата действительно считает, что травить его пока не будет. Она бы даже попыталась как-то беззлобно пошутить на эту тему, но сил не было совершенно никаких. Ели в полном молчании. Голодная Агнесса сама не заметила, как обглодала первую половину тушки, а вторую доедала со слипающимися глазами. Мерный шелест дождя убаюкивал, она бросила кости в огонь, отряхнула руки и начала снимать высушенную одежду. Вероятно, эгоисткой он назвал её ещё и потому, что обратил внимание, как именно она развесила свои вещи — заняв всё самое лучшее место над очагом. Зато они успели нормально просохнуть.       — Что смотришь? — лениво тряхнула сонной головой Агнесса. — Интересно?       — Интересно, как вы передавали информацию старшему лейтенанту Цуруми, — что голос, что выражение лица у него были совершенно беспристрастными.       — А, точно, — устало выдохнула она.       Она была уверена: в организме хватит ресурсов, чтобы собрать силы и всё ему объяснить. Агнесса была полностью согласна с его многозначительным «вы», указывающим на то, что она не особо сильна в противостоянии, особенно с кем-то вроде Който, в ближнем бою. Но вот выносливости у неё было достаточно. Достаточно, чтобы выстоять, проводя многочасовую операцию. Достаточно, чтобы вообще не спать несколько суток.       Проще говоря, силы превозмогать естественную потребность в отдыхе у нее были только для чего-то полезного. А разговор с Огатой мог подождать.       — Я потом тебе всё расскажу, — Агнесса посмотрела на него ещё более замученно, чем себя чувствовала, и для полноты картины ссутулилась.       Конечно, она ни секунды не надеялась на его сочувствие к бедной уставшей женщине, только на рациональность: объяснения на свежую голову выйдут более стройными, ничего не забудет упомянуть. И к его тяжёлому взгляду будет более восприимчивой.       А ей достанется шанс ещё поторговаться в этом обмене информацией. Огата явно рассказал не всё. Более того, Агнесса сильно сомневалась, что он совершенно случайно выдал себя неосторожной формулировкой. Хлебные крошки из разломанной им лепёшки не ведут к выходу из тёмного леса, наоборот, в пряничный домик ведьмы, которая хочет зажарить и съесть. Обглоданные рыбьи кости уже сгорели в пламени костра. Но Агнесса помнила, что в сказке детям, обдурившим ведьму, достались и все её богатства, которых хватило на безбедную жизнь для них обоих. Она сделает так же.       Поэтому одной рукой прижала к себе всю одежду, а второй длинным тягучим движением вытащила из сумки и положила рядом с ним механизм с обеими спицами внутри. И повернула стороной, с которой удобнее их вынимать, к нему. Так передают оружие — они оба это знали. Огата смотрел на неё, кажется, вообще не моргая. Следил.       — Нож тоже можешь забрать, — Агнесса вяло приподняла свободную руку, будто сдаётся.       И следом так же медленно положила рядом блокнот.       — Там высчитана формула, по которой можно отличить поддельные кожи от настоящих. Не потеряй, — она устало улыбнулась — не ему, скорее забавляясь над тем, какую банальность говорит. Естественно, он не потеряет что-то настолько ценное, — не хочу потом заново всё подгонять и пересчитывать.       Учитывая, что он только что осматривал её сумку, пока искал зеркальце, то должен был знать — оружие она сдала действительно всё.       — Оставляю в качестве залога всё самое ценное, — пододвинула блокнот чуть ближе к нему, продолжая придерживать самыми кончиками широко расставленных пальцев, едва заметной угрозой: она может и передумать, забрать назад. — Как гарантию, что сдержу обещание.       — Потом, значит, — Огата согласился таким безмятежным тоном, будто обсуждали они что-то совершенно житейское.       Он приподнял блокнот со своей стороны, Агнесса пальцы не убрала. Задержалась на три удара собственного сердца. И Огата тоже задержался, не выдернул, подождал, пока сама не поднимет руку. Хотя, вероятно, для терпеливого снайпера три удара женского — по статистике оно примерно на десять ударов в минуту быстрее мужского — сердца всего-лишь краткий миг, который ничего не значит. Но тем не менее Огата подождал. И она знала, что это часть плана. Он сам рассказывал, он сам показал сегодня, что терпение и умение ждать только для одного меткого выстрела — или действия — очень эффективная стратегия. А до этого нужно не спугнуть добычу.       Агнесса видела, что Огата, даже если никогда не слышал про братьев Гримм, тоже прекрасно видит дорожку из хлебных крошек, которая ведёт явно не к выходу из тёмного леса. Но вот кто из них двоих по ней идёт, а кто живёт в пряничном домике — ещё вопрос.       На улице продолжал лить дождь.