Слово русского императора

      Снег падал, не переставая. Промерзшие окна с архаичными морозными узорами, поленья, потрескивающие в горящем камине, и чай, поданный к пяти вечера, почти по-английски, — все это отдавало каким-то призрачным уютом, но стоило лишь цесаревичу задуматься о действительно важных вещах, как дымка непосредственности дворцовой обстановки рассеивалась. Гостиная, в которой собирались братья, переставала казаться безопасной, а улыбки на лицах цесаревичей искренними.       Март был еще одним зимним месяцем в Петербурге, таким же промозглым и ворчливым, таким же мертвенно-бледным и серым. Весна едва успела начаться, но уже стучалась в двери гостиной роковой дробью, будто что-то должно было произойти.       Александр задумчиво смотрел на своих младших братьев — Николая и Михаила, — которым дела не было до вечернего чая и которые увлеченно возились с оловянными солдатиками. Николенька все стремился их красиво расставить, в то время как Мишель находил весьма забавным уничтожать построенное каре взмахом своей маленькой пухлой ручки. Все это сопровождалось громкими возмущениями одного и заливистым смехом другого.       — Саша! — наконец воскликнул Николай. — Сделай что-нибудь, я так никогда не смогу расставить своих солдат!       Александр встрепенулся, вырванный из омута своих мыслей, и перевел рассеянный взгляд на брата. Тот стоял, сложа руки на груди, и глядел на старшего цесаревича исподлобья.       — Он все портит! — повторил Николай, топнув ногой.       — Ну что же, Николенька, привыкай. Противник не станет ждать, пока ты офицеров своих построишь, он может нападать внезапно, — рассмеялся Александр, усаживая Михаила к себе на колени. — Смотри, какой он грозный!       Он шутливо коснулся пальцем носика Мишеля, и тот звонко рассмеялся.       — Мишель не знает, как нужно нападать! Он своих солдат-то не построил! Он не по правилам играет! — начал причитать Николай.       — А ты думаешь, враг всегда по правилам войну ведет? — встрял в разговор Константин. До этого он был весьма увлечен чтением какого-то французского романа, но разыгравшаяся в гостиной сцена, похоже, заинтересовала его больше. — От врага жди неожиданностей, главное, чтобы твои солдаты тебя слушались.       — А они слушаются, — деловито сказал Николай. — Сейчас я их построю, и у меня будет самая сильная армия…       Он вновь принялся расставлять солдатиков. Александр сидел, покачивая Мишеля на коленях. Младший брат совсем расслабился в его объятиях и начинал засыпать.       «Святое неведение!» — подумал Александр.       Как бы ему хотелось в тот миг оказаться на месте Михаила, как бы хотелось стать вдруг таким далеким от заговоров, дворцовых интриг и вечного страха за свою жизнь. Земные заботы и политика обрушивались на него со всей тяжестью, на которую были способны, и он сомневался, что сможет выстоять еще хотя бы один день.       Александр смотрел на то, как мирно спит Михаил у него на руках, как дрожат во сне его длинные ресницы и как на его губах расцветает счастливая улыбка. Святое неведение… Точно так же у него на руках засыпала Мари, пока за окном бушевала непогода. Она тянулась маленькими ручками к его лицу, восторженно восклицая: «Папа!» Цесаревич не был ее отцом, но полюбил ее, как родную. Точно так же она засыпала на его руках в последний раз.       В голове его проносились тяжелые дни ее болезни, осунувшееся лицо Лизы, проводившей дни и ночи у колыбели дочери, маленький гробик, который легко уместился только на одной табуретке. Быть может, бог вознамерился наказать цесаревича за его разгульную жизнь, за гнусные мысли, которые роились в голове Александра, а может, все горести его жизни были заранее предопределены.       Пальцы по привычке зарывались в детские кудри, в то время как цесаревич невидящим взглядом уставился на пламя в камине. Оно пленило его своим замысловатым танцем, опускаясь и вновь взлетая ввысь, такое же неспокойное, как и его душа.       Вот уже две недели, как Александру и Константину было запрещено покидать Михайловский дворец. Сперва даже мысль о домашнем аресте была способна вызвать у братьев лишь беззаботный смех, но сами они впоследствии были вынуждены встретиться лицом к лицу с серьезностью намерений их отца. Император был сам не свой, пытаясь отыскать кружок заговорщиков, вознамеривавшихся свергнуть его с престола. Александр и Константин были одними из первых подозреваемых. Впрочем, Александр отмечал про себя, что обострившаяся паранойя Павла Петровича была небезосновательной, и это еще больше его удручало.       Молодой Романов не был слеп, чтобы не замечать недовольства своих подданных правящим монархом. Сперва он метался меж двух огней — преданностью отцу и благополучием народа, не в силах выбирать одно из двух, но со временем друзья и утопические книги заставили его окончательно определиться со своей позицией. Александр состоял в заговоре против собственного отца.       Цесаревич никогда не претендовал на звание святого. С его любовью к женщинам святость была невозможна, но как же он скучал по временам, когда единственной вещью, способной хоть немного смутить его совесть, было лишь число его любовниц.       Как он прежде любил хищный взгляд их блестящих глаз, шелк волос и румянец нежных щек, с каким энтузиазмом увлекал их в свой темный альков, чтобы говорить с ними ночь напролет на немом языке монаршей любви. Но что-то пошатнулось в нем, едва он узнал о болезни Мари. Что-то преломилось в его груди, громко хрустнув, и все никак не желало покидать его сердца.       Он, державший на руках умирающую дочь, он, бесшумно шедший по уединенным коридорам дворцов, перестал замечать светских красавиц. Мысли цесаревича затмевали краски, заглушали окружавший его шум, будто теперь он жил в одном из своих кошмаров. Александр лишь отчетливо слышал свое непозволительно громкое дыхание и стук собственного сердца, бьющий по нежному слуху.       Пережить смерть ребенка не составило бы цесаревичу труда, однако едва ему удалось справиться с одним испытанием, судьба беспощадно кидала его в объятия другого. Александр был вовлечен в заговор.       Ему ли, наследнику престола, жаловаться на необходимость скрывать свои истинные намерения? Ему ли, искуснейшему арлекину на арене придворной жизни?       Едва занавес взлетал ввысь, Александр представал перед отцом, полный учтивости. Он выслушивал Павла с почтительным видом, показательно поддерживал его идеи, смотрел отцу в глаза самым честным взглядом, который только мог изобразить, в то время как в его голове маячила лишь одна мысль: «Я вынужден занять его место. Это мой долг перед народом.»       — Отец позвал нас отужинать вместе с ним, — тихо сказал Константин, когда они с Александром шагали по холодному коридору Михайловского дворца, оставив младших братьев на нянек.       — Что ж, я приятно удивлен, — соврал Александр, пытаясь придать голосу беспечный тон. Незадолго до чаепития граф Пален сообщил ему, что заговорщики намерены действовать сегодня.       — Порой я не могу его понять, — признался Константин. — То он обвиняет нас в безбожном желании занять его место, то вспоминает о семейных традициях.       Александр дернул брата за руку и резко приложил палец к губам, призывая того молчать.       — Ты в своем уме? — зашептал Александр. — Мало ли, с чем связано наше прозябание здесь. У стен тоже есть уши, Константин.       Напуганный младший цесаревич робко кивнул, и они продолжили свой путь.       — Во сколько состоится ужин? — буднично спросил Александр.       — В девять вечера, как обычно.  

***

      За столом собралось немало людей, намного больше, чем предполагали рамки семейного ужина. Александр, едва перешагнувший порог залы, в которой должен был состояться ужин, успел заметить Кутузова, Строганова, Нарышкина и даже графиню Пален с дочерью. Присутствие последних чуть не заставило его нервно усмехнуться, но цесаревич сделал над собой усилие и надел маску всепоглощающей учтивости. Он явился на ужин под руку с Лизой, потому что в глазах общества они все еще были бесконечно счастливы в браке, пусть совсем не многие уже верили этим сказкам.       Проводив Лизу до ее места, Александр вежливо поздоровался с присутствующими и занял стул подле отца, как и подобает наследнику престола. Взгляд его невольно устремился на графиню Пален, беспечно беседующую с его сестрой о новой модистке, у которой она пошила себе новое платье. Его раздражала эта ее глупая беззаботность, безвкусное рубиновое колье, сверкающее на ее пышном бюсте и даже мушка, которую она упорно ставила в уголке рта и которая уже давно вышла из моды.       Александр спокойно вел беседу с мужчинами, стараясь выглядеть как можно ленивее и невиннее и, быть может, показать отклики юношеского воодушевления, когда речь заходила о победах русской армии в итальянской кампании. Словом, он считал, что выглядел в тот вечер наиболее неподозрительно.       Тем временем взгляд его все возвращался к графине. В его мозгу не утихал недавний разговор с ее мужем.       «Ваше высочество,» — вкрадчиво шептал Пален в темноте дворцового коридора. — «Да будет вам известно, что Его величество дали приказ о предании суду членов императорской фамилии. Это недопустимый вздор. Поймите меня, мой цесаревич, так продолжаться не может.»       Рубиновое колье исчезло за наполненным до краев бокалом вина.       «И что же вы предлагаете, граф?» — в тот момент Александр почувствовал, как бешено колотится его сердце. Его голова нещадно кружилась, скованными дрожью руками он пытался небрежно поправить волосы, но его движения выглядели до безумия глупыми.       «Действовать,» — резко сказал граф.       Графиня громко рассмеялась и поднесла салфетку к пухлым губам. Ее локоть невольно задел бокал с рубиновой жидкостью, и тот опрокинулся на стол. Вино глянцево-красным пятном расползлось по белоснежной скатерти.       — Ах, какая неловкость! — воскликнула графиня. — Ваше высочество, простите мне это!       Мария Павловна принялась ее успокаивать, и в следующее же мгновение обе беззаботно смеялись над произошедшим.       «Действовать,» — повторил Пален. — «Сегодня, или никогда!»       Александр уставился на него невидящим взглядом, не в силах произнести ни слова. Пален был полон ужасающей решительности, в его глазах плясали бесы возмездия, прежде не виданные цесаревичем.       «Ваше высочество,» — настойчиво шептал Пален. — «Я не буду ничего предпринимать, пока вы сами не скажете мне, что согласны. Вы ведь давно все для себя решили, так позвольте этому свершиться!»       Александр почувствовал, как его рука невольно сжимается в кулак, как ногти до крови царапают кожу ладони. Наконец он тяжело вздохнул и тихо произнес:       «Пообещайте, что не навредите ему.»       Он сидел среди этих праздных господ и не чувствовал ничего, кроме неописуемого одиночества. Казалось, этот вечер был лишь очередным среди когорты таких же непрекращающихся вечеров. Если задуманное Паленом удастся, то уже завтра Александр займет место своего отца во главе стола, и ничто не будет прежним.       Цесаревич задержал взгляд на постаревшем лице своего отца. Он не чувствовал любви к этому человеку, его присутствие в жизни Александра больше было похоже на вынужденную привычку. Александр не чувствовал любви, однако же уважал отца, как полагается уважать родителей и ощущал к нему скорее некое подобие привязанности, чем то самоотверженное чувство, которое в обществе называют «сыновьей любовью».       «Обезумевший старик», — жестоко подумал Александр. — «В какую пропасть ты бросаешь Россию, в какую бездну завлекаешь всех нас».       Цесаревичу сделалось мерзко от собственных мыслей. Он сделал над собой титаническое усилие и постарался запихнуть в себя хотя бы немного жаркого, чтобы никто не подумал, будто ему нездоровится.       «Обезумевший старик», — маячило в голове Александра. — «Из-за тебя я вынужден опуститься до переворота. Из-за тебя, потому что боюсь за наши жизни!»       Цесаревич заставил себя разжевать кусок говядины и, вопреки желанию, проглотить его. Говядина была безвкусной, закуски тоже, но он упорно продолжал работать ножом и вилкой, ведь это был ужин, черт возьми!       Кутузов тоже раздражал цесаревича. Он развалился на стуле, расстегнув пуговицы своего мундира, и вел с императором неторопливую беседу, общая суть которой все никак не доходила до Александра, оглушенного криком собственных мыслей.       Невозмутимый полководец, заслуживший славу на турецких фронтах, в реальной жизни был лишь грузным дворянином с повязкой на глазу, консервативным крепостником, не жаловавшим работ Руссо и Вольтера. Александр даже подумал о том, что отстранит Кутузова, как только взойдет на престол. России нужна была молодая кровь, молодые умы, трезвые решения, полные либеральных новшеств.       Павел доверял Кутузову и почти весь вечер беседовал с ним, что не могло не напрягать цесаревича. Ему даже показалось, будто под конец ужина его отец бросил Кутузову: «Какое странное зеркало! В нем я вижу себя с вывернутой шеей!»       Александр смутно помнил свой путь от зала, в котором проходил ужин, до своих покоев. Лиза шла подле него молча, каким-то образом чувствуя напряжение, сковавшее грудь ее мужа. Ноги цесаревича будто налились свинцом. Он с трудом переставлял их, пытаясь ускорить шаг, но не мог. Ему казалось, что и Лиза что-то подозревает, но не решается ни упрекнуть его, ни поддержать, чтобы не быть ни коим образом вовлеченной в дело, ее не касающееся.       — Я хочу прогуляться в саду, — тихо произнес Александр.       То ли он хотел, чтобы эту полухриплую фразу услышала Лиза, то ли сказал ее самому себе. Впрочем, сути вещей его намерение не меняло. Он остановился как вкопанный перед выходом в сад и уставился на жену.       — Вы хотите, чтобы я составила вам компанию? — из вежливости осведомилась Лиза.       — Да, — выдохнул Александр, сам не понимая, почему не стремиться к уединению.       Они вышли под руку на мощеную дорожку, освещенную лишь светом луны, как пара влюбленных, нашедших повод встретиться под луной. Небо над их головами было безоблачным, так что муж и жена могли разглядеть мириады далеких звезд, взирающих на них с высоты небес.       Александр не чувствовал промозглого мартовского ветра, терзающего его щеки и проникающего под одежду. Оба они молчали, и тишину вечера скрашивал лишь звук их шагов. Две далекие души, вынужденные влачить свое существование, скованное узами брака. Супруги, ненавидящие супружество. Монархи, презирающие монархию.       Почему-то Лиза показалась цесаревичу в тот момент невиданно близкой, способной разделить все его печали. Почему-то его кольнуло заботливое беспокойство, когда он понял, что его жена дрожит. Тогда он снял с себя камзол и набросил его на ее хрупкие плечи, не говоря ни слова. Лиза тоже молчала.       Этот жест больше походил на предписанные этикетом действия и потому воспринимался обоими как должное, однако цесаревич снял с себя камзол не потому, что так было правильно. Ему не хотелось, чтобы Лиза заболела.       Лунный свет пронизывал ее красиво уложенные локоны, которые сами были в этой ночи как лунный свет. Маленькая ручка жены аккуратно придерживала локоть Александра, и в глубине души он понимал, что это было правильно. Лиза тоже превратилась для него скорее в навязанную привычку, для Александра это было в порядке вещей.       Однако они давно не гуляли так, в дали от любопытных глаз двора, и это уже совсем не походило на привычку.       В саду они пробыли недолго, но эта небольшая прогулка помогла цесаревичу собраться с мыслями. Он проводил жену до покоев, а сам решил остаться в гостиной, аргументировав это тем, что мучается бессонницей. Лиза не возражала. Она давно заметила, что ее мужа больше не занимают придворные красавицы, и потому пожелала ему спокойной ночи и удалилась в спальню.       Александр обессилено упал в кресло напротив камина, одной рукой расслабляя шейный платок. Часы показали половину двенадцатого.         Сколько еще ему предстоит ждать? Быстро ли его отец подпишет отречение от престола? Множество вопросов крутилось в голове Александра, и ни на один из них он не мог дать точного ответа. Пугающая неизвестность топила его в своем притуплено холодном омуте, и он не мог занять себя ничем, кроме как ждать. Ждать, пытаясь расслышать торопливые шаги за дверью. Ждать, пугаясь каждого шороха.       Самая ужасная часть любого плана — ожидание. Ведь упущенное время невосполнимо. С какой целью оно было упущено? Всегда ли цель оправдывает средства?       Ожидание — вынужденная пауза, когда можно взвесить все «за» и «против», ответить на все вопросы у себя в голове, но в то же время поставить под сомнение очевидные вещи. Ожидание, созданное жестокими богами, заставляющее людей умирать тысячу раз за минуту и столько же раз возрождаться. Ожидание, последняя надежда, последний вынужденный шаг, когда шестеренки мудреного механизма приведены в движение, и от человека уже ничего не зависит.       Стрелка часов двигалась настолько медленно, что Александру начинало казаться, будто он сходит с ума. Сердце его бешено колотилось, и с таким сердечным ритмом он начинал сомневаться, что доживет до утра.       — Просто подпишите отречение, — бормотал Александр, расхаживая по гостиной. — Просто подпишите отречение, и все будет хорошо.       Он до последнего наивно надеялся на благоприятный исход затеянного заговорщиками предприятия. До последнего по-детски не сомневался в честности графа Палена. В его голове все уже свершилось, отречение было легко подписано, и он видел себя в императорском кабинете, ведущим Россию к свободе и процветанию. Однако стоило ему бросить взгляд на стрелку часов, как все его мечты моментально рассеивались, заставляя цесаревича вновь очутиться в плохо освещенной гостиной во власти коварного ожидания.       Когда ему показалось, что все его надежды напрасны и что у заговорщиков ничего не вышло, в дверь его покоев постучали. На негнущихся ногах Александр подошел к двери и открыл ее, стараясь скрыть волнение на лице. На пороге стоял мертвенно бледный лакей, который, запинаясь, сказал:       — Ваше высочество, мне велели доложить, что у его императорского величества случился апоплексический удар.       Александр почувствовал, как холодок пробегает по его спине, и дрогнувшим голосом спросил:       — Как себя чувствует император?       Лакей смерил цесаревича удивленным взглядом, будто все было очень очевидно.       — Император умер, ваше высочество, — сказал лакей.  

***

      Александр все никак не хотел признавать, что прошедшая ночь была не его очередным кошмаром, а реальностью. В полуобморочном состоянии он несся в покои своего отца, расталкивая сонных слуг, вытащенных из своих постелей тревожными вестями. Цесаревичу хотелось верить, что лакей, оповестивший его о смерти императора, приснился ему и что все произошедшее после — не более чем бред его пошатнувшегося рассудка.       Он ввалился в императорские покои, бледный и обессилевший. В комнате толпились слуги и придворные, совсем неуместные в это время. Цесаревич ничего не слышал и не замечал вокруг себя. Взгляд его упал на белую простынь, закрывавшую тело покойника.       — Покажите мне его! — вскрикнул он, цепляясь похолодевшими пальцами за дверной косяк, чтобы не упасть. — Покажите!       Придворные замолчали, бросая на Александра двусмысленные взгляды, но ему не было до них дела. Ему не было дела ни до чего. Александр не любил  императора, но ему становилось дурно от одной только мысли, что его руки навсегда обагрены кровью его отца.       — Ваше высочество, успокойтесь, — возле цесаревича оказался граф Пален, который крепко схватил Александра за локоть на случай, если тот вздумает вырваться.       — Вы! — только и мог прошептать цесаревич.       — Не устраивайте сцен, ваше высочество. Примите свою судьбу с гордо поднятой головой, — строго шептал граф.       — Вы обещали, что не тронете его! Вы обещали! — прорычал Александр, чувствуя, как к глазам подступают слезы.       — У меня не было выбора, — сказал граф.       — Не лгите.       Глаза графа Палена зло сверкнули в полумраке душной комнаты. Они смотрели друг на друга. Пален — с жестоким спокойствием, Александр — с отчаянной ненавистью.       — Не ведите себя как ребенок, ваше высочество, — отчеканил граф. — Император мертв. Примите это и возьмите себя в руки. Россия ждет ваших решений. Солдаты ждут вашего обращения. Выйдете к ним на балкон и покажите им, что их судьбы отныне в руках достойного человека.       Александр поджал губы и вырвался из хватки графа Палена. Еще долю мгновения цесаревич молча смотрел на Палена, пока до него доходил смысл последних слов графа. Граф решительно кивнул ему, и Александр почувствовал, как оцепенение, нахлынувшее на него, проходит. Цесаревич сжал кулаки и твердым шагом направился в сторону балкона. Солдаты встретили его радостными криками.  

***

      Наутро вся страна была охвачена ликованием, никому не было дела до подробностей смерти императора, ибо это событие показалось народу слишком хорошим известием.       Александр стоял у окна зимнего дворца, рассматривая людей, пересекающих дворцовую площадь. Время от времени они останавливались, делясь друг с другом радостной вестью, и спешили дальше по своим делам. Утро опустилось на Петербург, а цесаревич и не заметил. Ему казалось, что это предыдущий день тянется так долго.       Сзади послышались шаги, но Александр не обратил на них внимания, полностью погруженный в свои мысли. Вдруг чья-то маленькая холодная рука коснулась его ладони, переплетая пальцы. Он устало повернул голову, встречаясь взглядом с бездонными голубыми глазами Лизы. Какое-то время они просто смотрели друг на друга, понимая все без слов, а потом Александр вновь устремил взор на дворцовую площадь. Лиза молчаливо положила голову ему на плечо.       Никогда еще императорская корона не казалась ему настолько тяжелой.