Слово русского императора

      Чарторыйский задумчиво смотрел на чашку чая, которую он держал в руках вот уже десять минут, и все не решался сделать первый глоток. От чая все еще исходил благоухающий горячий пар, который придавал обстановке ощущение почти домашнего уюта.       На столике стоял уже наполовину пустой чайник, вазочка с бисквитами, которые Александр просто обожал, блюдце с кусочками пастилы и тарелка со свежими летними фруктами. Александр бесшумно потянулся к бисквитам и взял один, наблюдая за Чарторыйским.       Почему-то, едва они расстались с Бонапартом на улице, Адам замкнулся в себе и очень много размышлял о чем-то, давая на все вопросы Александра весьма рассеянные ответы. Александр решил, что, скорее всего, Чарторыйский пребывал под впечатлением от встречи с императором французов, но эффект этой встречи слишком затянулся.       Конечно, помня особую ненависть своего друга к Бонапарту, русский император был рад этой задумчивости, но в то же время косился на Адама с недоверием. У Чарторыйского мог зреть план о расторжении всяких отношений с Францией. Александр не сомневался, что императорская власть абсолютна и последнее слово всегда будет за ним, но за то время, что польский граф был министром иностранных дел, у него набралось немало сторонников среди русской знати, которые, в случае чего, могли бы встать на его сторону…       Нет, это было исключено. У них с Чарторыйским были очень близкие отношения, пережившие не одно ненастье, чтобы быть прерванными какими-то внешнеполитическими изменениями. В конце концов, дружба с цесаревичем когда-то помогла польскому графу удержаться в высших кругах общества, и он не стал бы вмешиваться в дела русского императора хотя бы из чувства признательности.       Александр осторожно кашлянул, привлекая к себе внимание друга. Чарторыйский вздрогнул и машинально поднес чашку к губам, делая глоток.       — Мой дорогой друг, вы отчего-то очень задумчивы, — осторожно заметил Александр.       — Да, вы правы, я и сам не заметил, как погрузился в свои мысли, — виновато произнес Чарторыйский, поглаживая чашку большими пальцами.       — Если вы поделитесь своими переживаниями, вам станет легче, — посоветовал Александр, осторожно кусая бисквит. — Вас так впечатлила пьеса, или, быть может…       — Нет-нет, что вы, — Адам покачал головой. — Актеры играли замечательно, пьеса была интересной, но дело вовсе не в ней.       Он хотел было продолжить, но остановился, вновь делая торопливый глоток чая. В душу Александра закрались неприятные подозрения. Он нахмурился.       — Тогда в чем же? — спросил он настойчивее.       Адам посмотрел на него нерешительно, вздохнул, а потом произнес твердым голосом:       — Вы очень близки с императором Наполеоном.       Брови Александра поползли наверх, губы тронуло подобие снисходительной улыбки. Если дело было только в этом…       — Это создает какие-то проблемы? — спросил русский император, продолжая улыбаться.       Чарторыйский смотрел на эту улыбку почти с отчаянием, затем он опять спрятал взгляд в своей чашке и сказал:       — По правде говоря, создает.       — Вот как?       Александр хмыкнул и отправил остаток бисквита в рот. Ему было безумно интересно узнать, о чем начнет говорить Чарторыйский. Он готовился к шквалу упреков и доводов по поводу того, почему заключаемый им мир безумен. Он был готов ко всяческим оскорблениям в сторону Бонапарта, что подкреплялись бы странными слухами из петербургских салонов и солдатских казарм. Он готов был снова и снова выслушивать патриотические речи о Польше.       — Вы не осознаете, насколько это серьезно, — тихо произнес Чарторыйский и вновь посмотрел на Александра. — Я не понимаю, как вы можете быть так слепы!       — Слеп? — переспросил русский император. В груди у него закипало возмущение. — О чем вы таком говорите?       — Это замечают все, кроме вас, Ваше Величество! — воскликнул Адам. — Но я открою вам глаза. Позволите? Я открою!       Он поставил чашку на столик и встал с кресла, так что теперь Александр смотрел на него снизу-вверх.       — Все началось с того, что, приехав в Тильзит, я тут же хотел навестить вас, но в русском квартале вас не оказалось. Я обнаружил там лишь вашего брата, который был вне себя от гнева, и спросил его, где вы, на что он мне ответил: «Его Величество еще в полдень пропал вместе с Бонапартом. Теперь их никто не может найти». Конечно, он говорил много, но я опущу все эти подробности не только для удобства, но и потому что нахожу крайне неприличным щеголять перед вами всеми прелестями русского языка, которые излил на меня ваш брат. Больше мне не удалось ничего узнать у него. Тогда, выйдя на улицу, я спросил у прохожих офицеров, где живет их император, и они как-то странно переглянулись и ответили, мол, Его Величество во французском квартале живет.       «Как?» — спросил я. — «Вы, верно, шутите!»       «Никак нет, Ваше Сиятельство», — отвечали они. — «Еще в первый день Его Величество приказал лакеям загрузить все вещи в экипаж и доставить в другой дом, а сам сел в карету с Бонапартом и был таков».       Их слова поразили меня, но на этом сюрпризы не закончились. Еще некоторое время я бродил по русскому кварталу, слушая разговоры и собирая сплетни и — боже правый! — такого мне никогда прежде не доводилось слышать. Вы знаете, что офицеры поговаривают, будто вы с Бонапартом не просто близкие друзья?       Он выжидающе посмотрел на Александра, который понятия не имел, что имел в виду Чарторыйский. Пока русский император слушал своего друга, на душе у него скребли кошки. Он терпеть не мог сплетен, ему хотелось подскочить с кресла, опрокинув столик с чайным сервизом, и выгнать Чарторыйского вон, но он этого не сделал. Он не должен был показывать, насколько эти сплетни его волнуют.       Александр продолжал смотреть на польского графа с легкой улыбкой и живым интересом в глазах.       — Не просто близкие друзья? — переспросил он. — Я не понимаю, к чему вы клоните.       — Ах, не понимаете! — воскликнул Чарторыйский. Лицо его исказила злоба. — Тогда что вы скажете на это?       Он извлек из кармана помятый листок и разгладил его на столе, при этом руки Чарторыйского слегка подрагивали, то ли от злости, то ли от волнения. Александр склонился над листком, чтобы лучше разглядеть изображенную на нем картинку, и его внутренности тут же сковал холодный ужас.       Русский император смог различить красный шатер и воду вокруг него, а также двух мужчин — блондина и брюнета, которые… нет, быть такого не может.       Александр схватил листок, поднося его ближе к свету и чувствуя, как щеки его вспыхивают. Художник карикатуры изобразил двух императоров целующимися в губы.       Некоторое время Александр рассматривал эту картинку, не веря своим глазам, пытаясь найти доказательства того, что произошла какая-то ошибка, и на карикатуре изображены вовсе не они с Наполеоном, но гадкий художник любил уделять внимание мелочам. Даже если бы Александр сказал, что лица совсем не похожи на них настоящих, то мундиры были изображены на редкость точно.       Чарторыйский стоял неподвижно. Он наверняка готовился к возможной реакции императора, в этом не оставалось малейших сомнений, но сам император понятия не имел, как реагировать на это. За всю жизнь его обвиняли в разных прегрешениях, но ни одно из них не казалось ему таким унизительным. И еще обидней оно становилось от того, что Чарторыйский был прав — Александр действительно ослеп и не замечал ничего вокруг кроме императора французов.       Правда была горькой, неприятной. Но отрицать очевидное было глупо.       — Художник, однако, талантлив, — пробормотал Александр. — То ли еще нарисуют, друг мой.       Он не решался посмотреть на графа, потому что знал, что их давняя дружба наделила Чарторыйского особой способностью читать императора, как раскрытую книгу. Они были знакомы слишком долго, и потому с каждым годом связь эта становилась все более болезненной. Александр мог поклясться, что физически ощущал, как между ними растет неприступная баррикада, что грозится разделить друзей навсегда.       Сверху послышался тяжелый вздох.       — Вы можете притворяться перед кем захотите, Ваше Величество, но вы ведь знаете, что я вижу, какую боль вам доставляет этот рисунок, — тихо сказал граф.       — Вы так считаете? — равнодушно спросил Александр и медленно поднял глаза на Чарторыйского. — А мне кажется, что вы настолько преисполнены ненависти к Наполеону, что вами движет неконтролируемое желание внушить эту ненависть всем, особенно мне. Разве я не прав?       Щеки Чарторыйского побледнели, он сделал неосознанный шаг назад.       — При чем тут моя ненависть, Ваше Величество, когда речь идет о вашей чести?! — воскликнул он. — Я пытаюсь спасти вас! Подумайте, этот негодяй внушил вам невесть что. Неужели вам все равно, что думают о вас ваши подданные?       — Мои подданные не заканчиваются лишь шайкой офицеров-разгильдяев, у которых в период перемирия оказалось слишком много свободного времени, — сказал Александр, стараясь не смотреть на листок, лежащий на столе. — Я слишком привык к сплетням, друг мой. Главное, что совесть моя чиста перед богом.       Адам хотел что-то сказать, но промолчал. Он лишь изумленно смотрел на русского императора, который на самом деле пребывал в замешательстве. Ему был дорог Чарторыйский, но неужели и он не мог понять всей важности этого чертового мирного договора?!       Наверно, Александр был с ним слишком резок…       «Нет», — упорно твердил его внутренний голос. — «Так было нужно».       — Что ж, — наконец сказал Чарторыйский, — моя совесть тоже чиста. Я предупредил вас, Ваше Величество.       — Спасибо, Адам, — сказал Александр, пытаясь поймать взгляд своего друга, чтобы найти в нем подтверждение того, что Чарторыйский все еще испытываем к нему чувство светлой дружбы.       Но Чарторыйский лишь холодно сказал:       — Время уже позднее, Ваше Величество. Разрешите покинуть вас…       — Конечно, — тихо произнес Александр, стараясь скрыть горечь в голосе. — Доброй ночи, Адам.       — Доброй ночи, Ваше Величество, — послышался тихий голос Чарторыйского. Через некоторое время дверь комнаты хлопнула, и Александр остался в полном одиночестве.       Он откинулся на спинку кресла и уставился на безрадостный белый потолок. Его обвиняли во многих прегрешениях…       Изначально его двор был настроен против французов, с самых первых дней разговоров о предполагаемом мире на Александра смотрели с неким осуждением, но что он мог сделать? Он помнил, как в один из вечеров завалился в покои к Константину, изнуренный от бессонных ночей, и сказал: «Нам нужно воевать с французами!»       Тогда Константин посмотрел на него, как на сумасшедшего, и сказал: «Проще будет выставить солдат в ряд и палить по ним из пушек». Видя помутненный и непонимающий взгляд Александра, он пояснил: «Результат будет одинаковым».       Сражение при Прейсиш-Эйлау служило хорошим доказательством его словам. Дворяне могли сколько угодно выражать свое недовольство политикой Александра, но что будет делать Россия, когда в ее армии не останется ни одного солдата? Об этом дворяне думать не желали.       Александр из кожи вон лез, чтобы обрести в лице Наполеона надежного союзника. Охота, званые вечера, бесконечные переговоры — он превзошел самого себя за эту внезапно пронесшуюся неделю и что получил взамен? Плевок в душу!       Ведь на такого рода сплетни простой солдат был неспособен. Это могли быть только офицеры и высшие чины, почерпнувшие знания о содомии из дворцовых слухов, особых книг и — кто знает? — личного опыта.       Александр сжал зубы до скрипа. Его же подданные посмели так с ним обойтись. А при виде него они благоговели, выполняли все его приказы, смотрели на него, как на божество…       Русский император покачал головой. Нет, если он продолжит об этом думать, то сойдет с ума. Ему нужно было проветриться, выкинуть из головы всю эту дурь, чтобы заниматься в Тильзите делом, а не тратить время на пустые обиды.       Но мысли о дрянной карикатуре все не шли у него из головы. Александр посмотрел в окно, за которым виднелись огни дома напротив — дома Наполеона. В голову внезапно пришла странная мысль.       Что, если наведаться к императору французов? Ведь он сам звал Александра.       — В любое время дня и ночи, — тихо сказал русский император, чувствуя, как его губы расползаются в улыбке.       Заметив, что он улыбается, Александр тут же поджал губы и мотнул головой. Боже, какая глупость!       Он хотел было покинуть свой кабинет, но обратил внимание на листок бумаги, который все еще лежал на столике возле чаши с бисквитами. Ему больше не хотелось смотреть на эту гадость, и поэтому он подошел к столу, на котором догорала свеча, и поднес бумагу к огоньку.       Пламя стало жадно поглощать ненавистную карикатуру, придавая глазам императора, устремленным на огонек, опасный желтоватый оттенок.

 ***

      Александр замер у знакомой двери из темного дерева и даже занес руку, чтобы постучать, но все не решался. Вдруг Наполеон там не один? Вдруг он занят? А если и не занят, то как Александр объяснит цель своего ночного визита?       Тысячи доводов и причин роились в его голове, и он невольно задумался о том, что по дороге до злосчастного кабинета и подумать не мог, насколько сложным будет просто постучать.       Александр мог бы сказать, что у него есть срочное дело к императору французов, или что он оставил какую-то вещь в кабинете еще пару дней назад и внезапно решил забрать…       «Глупо, как же это глупо!» — думал Александр, сверля взглядом гладкое дерево и позолоченную ручку, которую его рука так и тянулась повернуть, толкнуть вперед.       «И все же, неужели я обязан перед кем-то оправдываться?» — подумал Александр и вздохнул с облегчением. Это была одна из немногих здравых мыслей, что посетили его разум за последние несколько часов. — «В конце концов, он ведь сам меня приглашал. И вот теперь пусть расхлебывает плоды своих обещаний».       И Александр постучал.       Ему показалось, что он сделал это слишком громко, настойчиво, что этот глухой звук услышал весь дом, и теперь все узнают, куда русский император ходит по ночам…       За дверью тут же раздалось резкое «войдите», и Александр толкнул дверь.       Он успел заметить, как Наполеон что-то спрятал в ящик своего стола, а затем поднял на ночного гостя немного раздраженный взгляд и замер. Некоторое время они смотрели друг на друга, и Александр наблюдал, как раздражение на лице его союзника сменилось радушием. Морщинка меж его бровей разгладилась, уголки тонких бледных губ приподнялись и даже глаза наполнились теплотой.       Все это произошло за считанные секунды, так что русский император немного растерялся, когда эти бледные губы произнесли:       — Александр! Я смотрю, вы отдаете предпочтение поздним визитам, однако это не значит, что я не рад вас видеть.       Наполеон указал на кресло широким жестом, приглашая гостя сесть. Александр хмыкнул и занял свое место возле рабочего стола императора французов. Только сейчас он понял, что явился к Наполеону в совершенно домашнем виде. Легкие туфли, чулки, панталоны и рубашка — вот и все, что составляло его наряд, но Александр не считал это чем-то из ряда вон выходящим, ведь, по правде говоря, Наполеон видел его и без рубашки.       — Вы сами сказали, что я могу приходить в любое время, — напомнил ему русский император.       — И я безумно рад, что спустя почти неделю нашего знакомства вы все-таки воспользовались моим приглашением, — кивнул Наполеон. — Однако что привело вас ко мне в столь поздний час?       Он поддался чуть вперед, и его орлиные глаза сверкнули любопытством. Бонапарт продолжал изучать Александра не только глазами, но и в целом. Продолжал добавлять новые страницы в увесистую эфемерную папку с личным делом русского императора, но Александр не чувствовал за это обиды. Даже наоборот, ему почему-то нравилось открываться союзнику с новых сторон — слой за слоем, тайна за тайной, ему нравилось, когда Наполеон пытался его разгадать. Александр даже поощрял эти попытки, чего никогда в жизни бы не позволил кому-либо еще.       — Если я вам скажу, что просто захотел увидеть вас, вы мне поверите? — медленно проговорил русский император, растягивая слова.       Наполеон усмехнулся:       — Мы виделись с вами несколько часов назад и расстались на довольно оптимистичной ноте, поэтому нет, я вам не поверю.       — А жаль, — вздохнул Александр. — Ведь иначе мне придется придумывать какую-то причину своего визита, а на это у меня уже совсем не остается сил!       Они с Наполеоном обменялись неоднозначными взглядами, и, спустя пару секунд молчания Романов заявил:       — Ах да, знаете, Наполеон, меня совсем замучила бессонница.       — Бессонница, говорите? — переспросил Бонапарт, придавая голосу театрально-озабоченный тон.       — Да-да, и я почему-то решил, что вы поможете мне с нею справится.       — Мой дорогой Александр, я, конечно же, сделаю все, что смогу, но я не врач…       — Вы правы, вы не врач, — горестно вздохнул Александр. — Но вы — кое-что получше.       — Я не ослышался? — Наполеон шутливо приподнял бровь. — Я «кое-что»?       — Да, — Александр кивнул. — Я уверен, вы лучшее лекарство от бессонницы.       Зрачки Наполеона на мгновение расширились, он откинулся на спинку кресла, не сводя глаз с Александра.       — Вот как, — бархатно промурчал он. — Вы хотите сказать, что я настолько скучный собеседник?       — Вы опять переиначиваете мои слова! — всплеснул руками Александр. — Я хочу сделать вам комплимент, а вы обращаете его в штыки!       — Мой дорогой Александр, неужели вы только что хотели сделать мне комплимент? — усмехнулся Наполеон. — Право, он вышел очень неоднозначным.       — Вы первый человек, которого что-то не устраивает, — возразил русский император.       — Или, быть может, первый человек, который скажет вам правду? — предположил Наполеон.       Александр хотел ответить, что-то резкое, но закусил губу и отвел взгляд. Замечание Бонапарта хоть и было шутливым, но заставило его на мгновение задуматься.       — В таком случае, я учту эту оплошность в следующий раз, — заключил Александр. — Уверен, мне еще предоставится такая возможность.       — Не сомневаюсь.       Оба замолчали. Александр перевел взгляд на книжные полки, которые внушили бы уважение к хозяину кабинета любому гостю, который бы не знал, что Наполеон не говорит по-немецки. Русский император поднялся с кресла и тихо прошествовал к книжному шкафу, остановился, вглядываясь в череду корешков, и взял в руки увесистый томик с позолоченным названием на обложке.       — Вы предпочитаете читать Гете в оригинале? — спросил Романов с безобидной улыбкой, вертя книгу в руках.       — О да, вы знаете, переводы упускают слишком много немаловажных деталей, — со знанием дела ответил Наполеон, прищурившись.       — И что же вы читали последним из его сочинений? — Александр раскрыл книгу и принялся листать страницы из дорогой бумаги, не особо вглядываясь в текст.       — Дайте-ка вспомнить, — протянул Бонапарт, задумываясь. — Пожалуй, «Страдания юного Вертера»… лет эдак двадцать тому назад.       Александр прыснул и захлопнул книгу.       — По правде говоря, двадцать лет это немалый срок…       — Надеюсь, сейчас вы не хотели сделать мне комплемент, иначе я вовсе разочаруюсь во всех одах, которые поют ваши придворные, выставляя вас великим соблазнителем, — проворчал Наполеон. — Теперь вы заставили меня чувствовать себя старым.       — Боже правый, оплошность за оплошностью! — вздохнул русский император, возводя глаза к потолку. — Как вы только меня терпите здесь, если я вас так оскорбляю!       — Прожитые годы сделали меня мудрее, — задумчиво протянул Наполеон. — Вы все поймете, когда будете в моем возрасте.       — Если вам важно это знать, то я не считаю вас старым, — осторожно сообщил Александр.       — Рад слышать, — откликнулся Наполеон, уткнувшись взглядом в одно из писем, которые внушительной стопкой покоились на краю стола.       — Нет, правда, — не унимался русский император. — Вы прекрасно выглядите.       — Не нужно распыляться на утешения, в которых я не нуждаюсь, — отозвался Наполеон.       — Подумать только, вы обижены на меня! — изумленно сказал Александр. — И все из-за чего? Из-за неосторожного слова!       — По правде говоря, то, что вы позволяете себе расслабиться до такой степени в моем присутствии, чтобы говорить все, что у вас на уме, наоборот мне льстит, — хмыкнул Наполеон и поднял взгляд на союзника. — Ведь вы больше ни с кем себе такого не позволяете, разве я не прав?       Александр сглотнул, силясь выдержать пристальный взгляд Наполеона, но все же отвернулся обратно к книжным полкам и, задевая указательным пальцем корешки, тихо произнес:       — Разве это что-то меняет?       — Ровным счетом ничего, — добродушно заверил его Бонапарт. — Я лишь озвучиваю свои наблюдения.       — Вот как, — задумчиво сказал Александр. — Вы все еще наблюдаете за мной.       — И вы об этом прекрасно знаете, иначе бы ваш образ не казался мне настолько безупречным.       Александр почувствовал, как кровь прилила к его щекам. Палец случайно соскользнул с очередного книжного корешка, но русский император продолжал упрямо делать вид, что никогда в жизни не видел книг и что ему было абсолютно плевать на то, что думает о нем Бонапарт.       — Безупречным? — переспросил он, стараясь не смотреть в сторону союзника. — Я действительно вам таким кажусь?       — Не понимаю, что вас удивляет, — скучающе протянул Бонапарт. — Я уверен, что многие ваши придворные разделят мое мнение.       — Одно дело придворные, но вы… — Александр покачал головой.       — Однако, мне удалось вас удивить, — послышался веселый голос Наполеона. — Не желаете ли горячего шоколада?       — Что? — это внезапное предложение заставило Александра наконец забыть о книгах и повернуться лицом к союзнику.       — Я предложил вам отведать вкуснейшего горячего шоколада, — повторил Наполеон почти по слогам.       — В два часа ночи?       — Так вы не хотите?       — Но кто нам его приготовит?       — Я разбужу Рустама.       — Господи, не нужно никого будить, в этом совершенно нет необходимости!       — Тогда, быть может, предпочтете чего-нибудь покрепче?       Александр недоверчиво приподнял одну бровь, ожидая, что Наполеон сейчас же разразиться смехом, но тот, похоже, не шутил. Он продолжал выжидающе смотреть на русского императора с блеском в глазах, не предвещающим ничего хорошего.       — Под «чем-нибудь покрепче» вы подразумеваете?.. — хрипло произнес Александр.       — Превосходный коньяк, который мне оставила хозяйка этого дома, — закончил предложение Наполеон. — Я вижу, вы не против, — добавил он, не дожидаясь ответа Александра.       Бонапарт тут же стремительно встал из-за стола и подошел к Александру почти вплотную, чем вызвал легкое недоумение русского императора. Александр отшатнулся, чем вызвал легкую усмешку у Наполеона.       — Прошу вас, не пугайтесь, — сказал Бонапарт, доставая одну из книг с полки. — Если бы вас заинтересовал не Гете, а… — он торопливо поднес книгу к лицу, пытаясь найти на обложке знакомые слова. —… Руссо, то, вероятно, вам бы удалось найти мою скромную заначку.       И вслед за «Общественным договором» Наполеон вынул из шкафа бутылку коньяка. Александр издал нервный смешок.       — Не обращайте внимания на то, что она уже начата, — продолжил Бонапарт, ставя коньяк на стол и извлекая из недр стола два стакана. — У генерала Коленкура не так давно выдался тяжелый день. Он слишком переживал о нашей с вами пропаже.       — Так значит, это зелье хорошо работает? — усмехнулся русский император, наблюдая за тем, как Бонапарт откупоривает бутылку.       — Зависит от результата, которого вы хотите добиться, — со знанием дела сказал Наполеон, разливая коньяк по стаканам. — Если вы сегодня нервничали, то, уверяю вас, действие этого «лекарства» не заставит себя ждать.       Он протянул один стакан русскому императору, другой взял сам и торжественно произнес:       — За мир!       — За мир, — эхом отозвался Александр, чокаясь с ним, а затем опрокинул в себя содержимое стакана.       Коньяк приятно обжег горло и сладкой дрожью пробежал по телу. Александр поморщился, пряча нос в складках рукава и вдыхая запах собственного одеколона, затем он поставил стакан на стол с громким стуком и спросил:       — Откуда вы знаете, что я сегодня нервничал?       Наполеон, склонившийся над стаканами, чтобы вновь их наполнить, пожал плечами:       — Я не знал, я предположил.       Александр подозрительно посмотрел на союзника, который выпрямился и закупорил бутылку, поднимая на русского императора хищные серые глаза. Некоторое время Бонапарт смотрел на него с хитрым прищуром, отчего Александру стало казаться, будто его застали врасплох, ловко сорвали с головы вуаль его загадки и теперь рассматривают со всех сторон, читают, как книгу на таком понятном языке.       — Вы молчите, — хрипло прервал тишину Бонапарт. — Значит, я оказался прав.       — Молчание не всегда можно трактовать, как согласие, — парировал Александр.       Он вновь поднял свой стакан, играя янтарной жидкостью в желтом пламени свечей, и сказал:       — Коньяк и правда хороший, но знаете, у нас в России принято закусывать.       Наполеон лишь закатил глаза.       — Прикажете мне все же разбудить Рустама? — спросил он, усмехнувшись.       — Нет, не стоит, не стоит, — махнул рукой Александр. — Если вы все-таки изволите навестить Россию в ближайшем будущем, то я… хотя нет, скорее мой брат научит вас правильно пить. А сейчас, — он выставил руку со стаканом перед собой, — за нашу с вами дружбу!       Они чокнулись. Коньяк уже не обжигал горло, лишь растекался по телу приятным теплом, однако Александра немного передернуло, и он вновь уткнулся носом в рукав.       — Что за странная привычка — прятать лицо вот так! — послышался удивленный голос Наполеона.       Александр глуповато хихикнул, но пояснил:       — Когда нечем закусывать, русские… нюхают свои рукава.       На лице Наполеона сменилось несколько эмоций, и Александр тысячу раз пожалел о том, что не способен это запечатлеть.       — И это как-то помогает? — неуверенно поинтересовался император французов.       — Видите ли, люди без закуски не привередливы, — развел руками Александр и почувствовал, что его голова становится совсем легкой, как будто это не он около часа пялился в потолок, мучаясь от тяжести своих мыслей.       Чувство это было настолько прекрасным и желанным, что губы Александра стали медленно расползаться в блаженной улыбке. Наверно, коньяк так быстро подействовал потому, что за последние несколько часов русский император совсем ничего не ел, кроме несчастного бисквита за чаем с Чарторыйским, и нельзя было сказать, что он был недоволен полученным эффектом.       Александр взгромоздился на рабочий стол Бонапарта с грацией кота, свесив с него ноги, как шаловливый мальчишка, не боящийся получить нагоняй от гувернантки. Наполеон не возражал такой наглости, хотя русский император легко мог опрокинуть пузырек с чернилами и замарать все те письма, которые Бонапарт оставил без ответа.       — Знаете, Наполеон, я ведь хотел объяснить вам, почему вы — лучшее лекарство от бессонницы, — вдруг сказал Александр, сам удивляясь смелости своих слов.       — Что ж, мне будет очень интересно послушать вас, — хмыкнул Наполеон.       Александр немного нахмурился, наблюдая за тем, как стаканы вновь наполняются коньяком, но потом посмотрел на безмятежное лицо императора французов, который был крайне занят этим самым наполнением стаканов, и произнес:       — Потому что с вами я забываю о сне.       Бутылка громко ударилась дном о стол, так что Александр вздрогнул. Наполеон прошипел что-то невразумительное и принялся вытирать поверхность стола рукавом, при этом лицо у него было такое злобное, что русский император тихонько прыснул, а потом и вовсе закрыл руками рот, чтобы не разразиться смехом. Он не мог понять, что его забавляло, но когда гроза всей Европы повернулся к нему, румяный, хмурый и немного растрепанный, даже не пытаясь спрятать от союзника мокрый рукав, пропитанный спиртом, Александр еле сдержался, чтобы не рассмеяться.       — Ах, вам смешно! — воскликнул Наполеон, но в голосе его совсем не было злости.       — Простите, прошу вас! — взмолился Александр, с трудом успокаиваясь. — Я сам не знаю, что со мной происходит.       В этот раз он осушил свой стакан без тоста и даже не поморщился.       — Я не понимаю, почему у меня такое хорошее настроение, — добавил Александр.       — Оно было хорошим с утра, — напомнил Наполеон.       — Но потом оно испортилось.       — Значит, вы пьяны.       — И нисколько об этом не жалею! — заявил Александр.       — По правде говоря, я наблюдал за вами в театре, — тихо признался Наполеон.       — Я знаю, — сказал Александр.       Он действительно чувствовал пристальный взгляд Бонапарта, длившийся подозрительно долго. Александр чувствовал его почти кожей, острый, пронзающий насквозь, и изо всех сил боролся с искушением повернуть голову к своему союзнику, чтобы встретиться с ним глазами в полумраке театральной ложи.       Но почему же он именно боролся с искушением в тот момент? Не потому ли, что он сам смотрел на сцену, но совершенно не понимал, что на ней происходит, а все его мысли были почему-то направлены на человека, сидящего слева от него? Русский император изо всех сил делал вид, что не замечает ничего, кроме представления, но мысли его то и дело приобретали довольно странную форму.       Как он выглядел в тот момент? Выгодно ли падал блеклый свет на его лицо? Правильно ли он повернул голову?       Но почему, черт возьми, это было для него так важно? На него смотрели сотни людей, однако почему-то именно на Наполеона ему было не все равно.       — Знаете? — переспросил Наполеон, обращая внимание Александра на себя.       — Ваш взгляд трудно было не заметить, — тихо ответил русский император.       — Вот как, — глухо отозвался Бонапарт. — А как же взгляды хорошеньких дворянок, с которыми вы танцуете на балах, а потом забываете о них? Они на вас тоже смотрят, между прочим.       Александр моргнул и непонимающе уставился на Бонапарта.       — Это вы сейчас к чему?       — Вот видите, вы даже их не помните.       Наполеон опрокинул в себя очередную порцию алкоголя, немного скривился и с громким стуком поставил стакан обратно на стол.       — Зачем же мне их помнить? — пожал плечами Александр. — Это бал, он создан для развлечений.       — Видели бы вы, как та девушка смотрела на вас в театре! Сколько обожания было в этих прекрасных глазах! — усмехнулся Наполеон.       «Чего он добивается?» — подумал Александр. — «Как будто провоцирует меня на что-то, как будто… хочет вывести на чистую воду…»       — Не понимаю, о ком вы говорите, — признался Александр. — Да и потом, почему вы сами не танцевали? Я уверен, вы бы пользовались огромным успехом у женщин в тот вечер.       Наполеон посмотрел на него с какой-то снисходительностью в глазах.       — Что ж, я расскажу вам, Александр, — сказал он, тяжело вздохнув. — Я редко танцую на балах, потому что танцор из меня весьма скверный.       Русский император приподнял брови, изучая лицо своего союзника, которому, похоже, это признание от чего-то давалось тяжело.       — Я бы ни за что не поверил, — заявил Александр.       — Потому что это вы кружились по бальному залу, а я в это время развлекал себя светскими беседами, — напомнил ему Наполеон.       — Уж вальс-то танцевать сможет каждый, — не унимался Александр. — Даже тот, кто считает, что вообще не создан для балов. И, между нами, я считаю, что половина таланта зависит от учителя.       — Вы хотите сказать, что у меня не было хорошего учителя? — усмехнулся Наполеон.       В это время он как-то по-особенному посмотрел на русского императора. Зрачки волнительно сверкнули из-под бровей в полумраке кабинета, и Александр, сам не понимая, что делает, произнес:       — Именно это я и хочу сказать, а еще то, что я превосходный учитель.       — Вы весьма высокого о себе мнения.       — Я не считаю это недостатком, — Александр легко спрыгнул со стола и, чуть пошатнувшись, приблизился к Бонапарту. — Так что же, хотите, я вас научу?       Расстояние между ними было не более двух шагов, русский император отчетливо ощущал запах фиалок, исходивший от кожи Наполеона. Этот аромат, смешавшись с алкогольными нотками, дурманил разум. Или это коньяк так действовал на Александра?        Наполеон оставался недвижим. Левая рука, спрятанная за отворотом жилета, поджатые губы, пронзительный взгляд. Как похож он был на один из своих портретов, но как холоден был в тот момент, когда Александр шагнул к нему навстречу, протягивая руку!       Наполеон смотрел на раскрытую ладонь русского императора с недоверием, которое ноющей болью отозвалось где-то в груди Александра. На долю мгновения ему даже захотелось облечь свое внезапное предложение в шутку, но русский император не считал себя трусом, и потому решил довести начатое дело до конца.       — Вы действительно хотите научить меня танцевать? — тихо спросил Наполеон.       — Я уверен, что вы умеете танцевать, — так же тихо сказал Александр. — Я лишь хочу доказать вам это.       Некоторое время они смотрели друг на друга. Александр не торопил своего союзника, который наверняка находил все происходящее слишком странным, чтобы сразу же согласиться. Но он ведь не мог отказаться? Не мог ведь поставить русского императора в такое неловкое положение? Подумать только — пригласить на танец мужчину!..       Но не успел Александр подумать о том, что же он будет делать в случае отказа, как теплая рука императора французов легла в его раскрытую ладонь. Александр, не задумываясь, сжал ее и с благодарностью посмотрел на Наполеона.       «Какие нежные у него руки», — подумал Александр, становясь к Бонапарту почти вплотную и отводя их сцепленные ладони в сторону. — «Прямо и не скажешь, что они принадлежат военному».       Он положил другую ладонь на талию Наполеона, всматриваясь в хитрые, но все же немного растерянные глаза корсиканца.       — Что же это, вы будете вести? — слабо возмутился Наполеон, но попытки высвободиться не предпринял.       — Нужно же показать вам, как правильно это делать, — парировал Александр с легкой улыбкой.       — А что насчет музыки?       — Разве она нам нужна? — прошептал Александр и сделал шаг вперед, вынуждая Наполеона подчиниться ему.       Бонапарт поспешно положил ладонь на плечо русского императора. Пальцы крепко вцепились в тонкую ткань императорской рубашки, чуть ли не царапая кожу под ней. Легкое головокружение, скрип половиц под их ногами, биение чужого сердца, — казалось, Александр жил этими ощущениями мгновение за мгновением.       Поначалу он даже забыл о том, что вызвался учить своего союзника, а не просто кружится с ним по кабинету глубокой ночью, наслаждаясь моментом. Тогда Александр чуть склонился к уху Наполеона и прошептал:       — В вальсе очень важен ритм. В нотных партитурах его обычно обозначают как «три четверти», но все его проговаривают как «раз-два-три»…       — Вы не сказали мне сейчас ничего нового, — немного сдавленно отозвался Наполеон.       — Верно, — Александр рассмеялся, — но сейчас я буду считать и делать шаги, а вы будете следить за этим ритмом, чтобы лучше понять танец. Готовы? Раз… Два… три…       Они стали кружиться медленней, и все это время Александр не поднимал головы, считая до трех хрипловатым шепотом. Он совсем не следил за своими ногами, да и к чему это было, если его тело уже давно знало все движения наизусть, чтобы воспроизводить их с исключительной точностью?       Александр твердил себе, что шепчет счет на ухо Бонапарту лишь для того, чтобы не будить весь дом. Очень предусмотрительно, неправда ли? Так же, как и запах фиалок и ощущение горячего дыхания Наполеона на своей шее и непонятно зачем начатый ими танец.       — Вы не первый, кто учит меня вальсу, — тихо признался Бонапарт.       — Да неужели? — рассмеялся Александр, умудрившись при этом не сбиться со счета.       — Да, Отранс… королева Гортензия, когда была еще маленькой девочкой предпринимала попытки. Я часто приходил на званые вечера в дом ее матери, но совсем не танцевал. Тогда Гортензия предложила мне научить меня танцевать вальс. Это было презабавно: мне пришлось сильно наклоняться к ней, но ей это, похоже, очень нравилось.       — Но у нее так и не получилось вас научить? — прошептал русский император.       — Мы были слишком быстро прерваны… гражданкой Богарне.       Александр хмыкнул. Ему почему-то нравилось то, что Наполеон не называл имени своей жены и даже не упоминал, что та самая гражданка Богарне была его женой, будто теперь для него это совсем не имело значения. Но почему?       Через пару кругов по комнате Александру надоело считать, и он принялся мурлыкать какой-то венский вальс, подслушанный на одном из балов, совершенно забываясь, и не понимая, что происходит. Он знал только одно: в эти мгновения ему было хорошо. В душе поселилось чувство вожделенного спокойствия, которое до этого так давно не хотело возвращаться к русскому императору.       Вдруг ладонь Бонапарта соскользнула с его плеча. Александр удивленно распрямился, но именно в этот момент Наполеон положил его руку к себе на плечо, а сам обнял русского императора за талию и прошептал:       — Вы правда превосходный учитель, мой дорогой Александр, а я способный ученик, и я усвоил ваш урок. Теперь буду вести я.       И он сделал широкий шаг вперед, затем еще и еще. Движения его были резкими и решительными, как сам он. Романов не сопротивлялся, но уже и не напевал мелодию — у Наполеона был свой ритм, который, Александр мог поклясться, отстукивал одним из маршей Великой Армии.       Наполеон и впрямь был способным учеником, если только его неумение танцевать не было лишь уловкой, чтобы Александр сам предложил свою помощь. Он ни разу не наступил русскому императору на ногу и… ни разу не оторвал глаз от его лица.       Его глаза гипнотизировали Александра. Сначала ему хотелось рассмеяться от того, что Наполеон воспринимает их общую глупость настолько серьезно, но потом желание смеяться резко пропало. В тот момент для Александра не существовало ничего кроме пронзающих насквозь льдинок, которые были так несопоставимы с пылким корсиканским темпераментом.       Шаг, скрип половицы, поворот. Теперь Александр уловил мотив этой несуществующей мелодии, и она будто зазвучала для них обоих совершенно одинаково. Шаг, скрип половицы, поворот…       Лицо Наполеона было слишком близко, чтобы навсегда врезаться в память. Пусть, румяные щеки и немного растрепанные волосы были не свойственны Бонапарту в повседневной жизни, Александру хотелось запомнить его именно таким. Ему хотелось запомнить прикосновения его рук, морщинки в уголках глаз, появляющиеся при скупой улыбке, и брови, чуть сведенные к переносице, выражающие совсем не злость, а решительность.       Сердце уже стучало где-то в ушах, комната плыла пред глазами и только черты лица Наполеона еще не утратили для Александра четкости. Ноги его уже совсем не слушались, ему хотелось обмякнуть в руках Бонапарта, довериться ему, наплевав на все предосторожности. Даже танцевать уже совсем не хотелось, лишь объятий Наполеона было бы для Александра вполне достаточно.       Наполеон, наверно заметив, что его союзник шагает за ним уже без особого энтузиазма, стал постепенно замедляться, будто следуя затихающей мелодии старинного вальса. Движения стали плавными, почти нежными, пока императоры вдруг не замерли посреди комнаты, не расцепляя рук.       Александр чувствовал, как ладонь Наполеона сильнее впивается в его талию, и ему совсем не хотелось высвобождаться из этой хватки, а хотелось…       Просто смотреть на Наполеона было невыносимо. Его нужно было касаться. Жизненно необходимо было коснуться его щеки аккуратно, лишь кончиками пальцев, чтобы не спугнуть, а затем этого невесомого прикосновения станет слишком мало, чтобы на этом остановиться. Что же будет, если Александр позволит себе такую вольность? Что, если?..       Он осторожно убрал руку с плеча Наполеона для того лишь, чтобы притронуться к щеке своего союзника.       «Лишь кончиками пальцев», — повторил про себя Александр, заворожено наблюдая, как его пальцы нежно очерчивают контур скулы Наполеона. Бонапарт не двигался, затаив дыхание. Похоже, он был совсем не против этой ни на что не обязывающей ласки. А может, он думал, что Александр сошел с ума?       Пальцы осторожно скользнули к подбородку, задевая уголок рта, и Александр вновь посмотрел в глаза Наполеона. Сердце подпрыгнуло в груди, чтобы забиться еще сильнее. Бонапарт чуть поддался вперед, и расстояние между их лицами стало настолько малым, что его дыхание обожгло щеку Александра.       Голова шла кругом и эти губы, тонкие губы с изящным изгибом были совсем близко, Александру нужно было лишь преодолеть это ничтожное расстояние, чтобы коснуться их, ведь Бонапарта нужно было касаться.       Русский император позволил себе положить ладонь на щеку Наполеона, погладить нежную кожу большим пальцем, не решаясь на нечто большее. И тогда Бонапарт сам сократил расстояние между ними. Легкое, почти невинное прикосновение разгоряченных губ было настолько резким, настолько неожиданным, что Александр забыл, как дышать. Он был обескуражен, он был растерян, он застыл неподвижной статуей, не размыкая губ, словно мальчишка, которого никогда до этого не целовали. Александр не узнавал сам себя, не узнавал этой слабости, не мог понять, отчего его сердце так колотится о ребра…       «Вы знаете, что офицеры поговаривают, будто вы с Бонапартом не просто близкие друзья?» — прогремело у него в голове голосом Чарторыйского.       Рука, до этого лежавшая на щеке Наполеона, безвольно упала, Александр отшатнулся, шумно дыша.       Он сделал неуверенный шаг назад, во тьму, чтобы Наполеон не видел растерянности на его лице, не видел боли в его глазах. Нет, Александр просто не мог больше находиться в этом кабинете, рядом с человеком, который заставлял его чувствовать нечто неправильное, нечто, над чем потешаются офицеры. Это было ужасно, это было греховно, этого не должно было произойти!       Но тогда почему он сам так желал мимолетной... греховной близости?       Лицо Наполеона не выражало эмоций. Наверно, сперва он тоже был растерян, но потом совладал с собой и сцепил руки за спиной, как делал это постоянно. Он совершенно закрылся от русского императора, заточил все то, что так тянулось к Александру, в железную клетку своего равнодушия, только в глазах его плескалось горькое разочарование.       Наполеон вскинул подбородок, с вызовом посмотрев на своего союзника, ожидая развязки, дальнейших действий, объяснения… чего-то. Александр стоял неподвижно, кусая щеки изнутри, а затем на выдохе произнес:       — Прошу меня простить.       И выбежал из кабинета.