***
На следующее утро Наполеон бодро разговаривал за завтраком с маршалами, а после трапезы готовился принять русского императора в своем кабинете. Все предыдущие дни они обсуждали дела Европы наедине, и поэтому Бонапарту было любопытно, явится ли Александр в привычное время. И Александр явился. Он не выглядел усталым, даже наоборот. На лице его застыла привычная улыбка, и он поприветствовал Наполеона так, будто это не он поспешно покидал эту самую комнату в третьем часу ночи. Бонапарт быстро перенял правила этой игры и сразу перешел к сути, расстелив на столе карту Европы. Беседа вышла продуктивной, и они весьма продвинулись во многих прежде нерешенных вопросах. Наполеон это списывал на желание Александра поскорее покинуть кабинет, потому что прежде русский император позволял себе иногда расслабляться, уводя разговор в безмятежное русло, совершенно не касаясь политики. Но не теперь. Теперь Александр расхаживал по кабинету, излагая свои мысли четко и строго по делу, играя роль искусного дипломата, но никак не того человека, которого Наполеон еще пару дней назад осмеливался назвать «другом». Спустя пару часов русский император изъявил желание удалиться. — Я полагаю, на сегодня обсуждения дел Европы достаточно, — твердо сказал он. — Я обдумаю ваши предложения по вхождению России в континентальную систему. Это будет, бесспорно, сложно, ведь вы понимаете, что речь идет не только о ввозе британских товаров, сколько о вывозе и сбыте русских. Страны, входящие в континентальную систему, попросту не смогут скупить нашу продукцию. Это может грозить падению рубля. — Я обещаю вам, что эти сложности не будут длиться долго, — сказал Наполеон. — Все, чего я желаю — победа над Англией. Нам всем придется потерпеть, но если вас так это волнует, мы могли бы… — Нет, — Александр покачал головой и перевел равнодушный взгляд на часы. — Я пообещал Константину, что буду у него в три часа дня. Поэтому отложим этот разговор на завтра. Он кивнул на прощание, бросил короткий взгляд на книжный шкаф, из которого выглядывал «Общественный договор» Руссо и еле заметно вздрогнул, не утратив при этом самообладания. Затем он развернулся и быстрым шагом вышел из кабинета. — Вы можете сколько угодно играть в политику, мой дорогой Александр, — прошептал Наполеон ему вслед. — Но мысли, которые вас сейчас тревожат, вряд ли связаны с континентальной системой. И все же у русского императора слишком хорошо получалось держать себя в руках. На долю мгновения уверенность Наполеона в своей правоте пошатнулась, но это взгляд, брошенный на книжный шкаф… Нет, Александр все же был превосходным актером. Они виделись вечером на званом обеде у графа К. и специально сели рядом за столом, чтобы ни у кого из присутствующих не возникло сомнений в дружбе императоров. Светская беседа, состоявшая в основном из банальных фраз о погоде, планируемых балах и охоте, тоже вышла вполне сносной, пусть и была полна несвойственного императорам пафоса. Быть может, это Наполеон слишком привык к простоте их с Александром разговоров, что теперь изо всех сил сдерживался, чтобы не ударить кулаком по столу и не потребовать, чтобы русский император выражался человечнее. О, Александр, похоже, был самую малость жесток, потому что взгляд его то и дело останавливался на Наполеоне и был до того опустошающее равнодушным, что Бонапарт уже готов был поверить в разыгрываемый ими спектакль. Непривычным для него было лишь то, что этот спектакль ставился не столько для собравшейся публики, сколько для них самих. Но какими бы опытными не были актеры, никогда у них не вышло бы поверить в собственную ложь. По окончании вечера императоры вежливо поклонились друг другу и направились по домам каждый в своем экипаже, никак не намекая на продолжение вечера наедине, даже за обсуждением политики. Едва дверца кареты захлопнулась, Наполеон опустил шторку на окне и облокотился на спинку сиденья. Карета тронулась, унося его по хорошо знакомой улице в особняк, подальше от глаз толпы, но так близко к белокурому Аполлону, который все никак не хотел признавать, что у них с Марсом нашлось куда больше общего, чем они прежде могли предположить. И потом, уже в своем кабинете, Наполеон действительно почувствовал себя шпионом, когда шикнул на растерянного Рустама, не позволив ему зажечь свечи. Мамлюк поспешил удалиться, не мешая хозяину удобно устроиться у окна, чуть отодвинув занавеску, чтобы сверлить взглядом безлюдную улицу. Благо, он знал, что экипаж Александра совсем немного отставал от него, и поэтому ожидание Бонапарта не длилось долго. Спустя несколько минут его напряженный слух различил стук лошадиных копыт и шуршание колес по мощеной дороге, а затем показалась и сама карета, которая остановилась у дома напротив. Услужливый лакей бросился открывать дверцу. Сперва Наполеон не мог разглядеть, кто выходит из кареты, проклиная медлительного кучера, но потом, когда экипаж наконец отъехал, позволяя императору французов различить знакомые очертания подъезда, Бонапарту показалось, что земля уходит у него из под ног. Русский император будто даже не собирался подниматься к себе, непринужденно беседуя с Чарторыйским прямо на пороге своего дома. Но он ведь мог пригласить графа к себе на чертов чай, как сделал это в прошлый раз! К чему мучить гостя на улице? Наполеон поджал губы, вцепившись пальцами в занавеску, но от окна не отошел. Да, Александру ни к чему было задерживать графа на улице. К тому же, судя по всему, их разговор был весьма приятным — оба улыбались и кивали друг другу, тогда… Наполеон невольно хмыкнул. Эта сцена тоже предназначалась для него. Следовало ли этому радоваться, или же паниковать из-за того, что Александр, похоже, был уверен, что Бонапарт будет за ним наблюдать? На долю мгновения Наполеону даже показалось, что русский император бросил быстрый взгляд на его окно. В этот момент император французов, похоже, забыл, как дышать. К счастью, уличная беседа не продлилась долго, и вскоре русский император и польский граф скрылись за дверью дома. Чуть позже в окнах верхнего этажа загорелся свет, и Бонапарт смог различить две тени, что еще некоторое время ходили по кабинету, но потом опустились в кресла друг напротив друга. Наполеон одернул занавеску. — Рустам! — прорычал он. Дождавшись, пока мамлюк вновь появится в его кабинете, Бонапарт сказал уже более спокойно: — Приготовь мне ванну. Ему нужно было чем-то себя занять, чтобы ни в коем случае не оказаться вновь у злополучного окна. Ему совершенно не было дела до того, чем были заняты эти две тени, или, быть может, он боялся обнаружить их танцующими вальс?***
Спустя пару дней, которые Наполеон мог смело отнести к скучнейшим дням в своей жизни, в Тильзит прибыла прусская королева. Ему доложили о ней как раз в тот момент, когда они с Александром опять спорили о границах, склонившись над картой Европы. Александр настаивал на сохранении независимой Пруссии, водил пальцем по полотну карты, призывая Наполеона согласиться на предлагаемые им границы. Эта настойчивость откровенно раздражала Бонапарта. — Вы же понимаете, раздел Пруссии просто невозможен! — возражал Александр. — Нет, вы только подумайте, — не унимался Наполеон, следя за движением руки русского императора. — Посмотрите, сколько земли вы обещаете Фридриху Вильгельму! Разве можно, чтобы я оставил этому человеку такую большую территорию?! Русский император тяжело вздыхал и был неимоверно холоден, даже улыбки, которыми он одаривал своего союзника, казались тому жутковатыми. Поэтому Наполеон очень обрадовался Коленкуру, который прервал их беседу. — Королева Луиза просит вашей аудиенции, государь, — сказал генерал, не переступая порога кабинета. — Аудиенции? Так скоро? — равнодушно бросил Наполеон, хотя сам он с радостью сменил бы окружение. — Она, верно, очень устала с дороги, да и я, как видите, занят обсуждением дел с императором Александром. «Касающихся ее напрямую», — добавил он про себя. — Королева сказала, что будет ждать столько, сколько потребуется, — сказал Коленкур. — Наверняка она хочет поговорить с вами о чем-то, не терпящем отлагательств, — предположил Александр, усмехаясь. — Мы можем продолжить нашу беседу позже. Я готов уступить королеве. Наполеон оторвал взгляд от карты и наткнулся на лазурный взор русского императора. Несколько тягучих мгновений они молчали, а потом Бонапарт произнес: — Если это вас не затруднит, брат мой. Александр одарил его сдержанной улыбкой, и именно в этот момент на пороге показалась женщина необыкновенной красоты. Она вошла совершенно бесшумно, будто впорхнула, подобно лесной нимфе. Александр тут же повернул к ней голову и замер, смерив ее оценивающим взглядом. Королева Пруссии с вызовом смотрела на него в ответ. Их немое приветствие длилось считанные секунды, пока Александр первым не прервал молчания. — Королева, — констатировал он, кивая. — Император, — холодно произнесла она, чуть склонив голову в ответ. После этого странного приветствия Александр быстрым шагом покинул кабинет, оставив Наполеона в замешательстве. Королева проводила русского императора немного высокомерным взглядом, и Бонапарт осмелился предположить, что в прошлом между этими двумя что-то произошло. Благодаря довольно близкому знакомству с Александром и знанию его влияния на женщин, это «что-то» обретало для Наполеона весьма четкие черты. Он посмотрел на Луизу, осмелившуюся лишь перешагнуть порог его кабинета. — Приветствую вас, королева, — сказал Наполеон. — Генерал Коленкур, благодарю вас, можете быть свободны. Арман поклонился и тут же вышел, плотно закрывая за собой дверь. Император французов и прусская королева остались наедине. — Благодарю за то, что приняли меня так скоро, сир, — тихо произнесла Луиза. — Я не мог заставить вас долго ждать, ведь вы, вероятно, устали, — ответил Наполеон. Королева подняла на него свои глубокие темные глаза, в которых мелькнуло удивление. Она, наверно, совсем не ожидала, что всеми известное корсиканское чудовище будет говорить с ней так учтиво. — Вы ведь знаете, что ради своей страны я готова на все, — гордо сказала она, распрямив плечи. Несмотря на то, что несколько дней она провела в дороге, Луиза совсем не выглядела уставшей. Она грациозно прошествовала вглубь кабинета, не теряя при этом королевской осанки. Наполеон даже восхитился тем, с каким достоинством держалась поверженная королева, с каким достоинством она готовилась просить его пощады, ведь цель ее визита была ему предельно ясна. — Я много слышал о вас, и поэтому верю вам, — сказал Наполеон. — Неужели вы считаете присутствие вашего мужа на переговорах недостаточным? Королева горько усмехнулась. — Недостаточным? — переспросила она. — Вы совсем не прислушиваетесь к моему мужу, поэтому я прошу вас выслушать меня. Я знаю, что Пруссия для вас ничего не стоит, как и прочие страны Европы. Вы можете сажать на престолы этих государств своих людей, можете располагать свои войска на их территориях, чтобы подчинять себе народы, но вы не посмеете уничтожать государства! Вы не посмеете уничтожить Пруссию, хотя бы ради деяний Фридриха Великого. Нет в Европе такого военного, который бы не восхищался его победами, нет такого пруссака, который бы не был горд за почившего короля. Если история для вас хоть что-то значит… — Историю, — прервал ее Наполеон, — пишут новые люди и новые поколения. Королева посмотрела на него почти с отчаянием. — Вы разбили нашу армию при Йене и Ауэрштедте, вы уже обессмертили свое имя, а имена наших генералов втоптали в грязь. Теперь королева Пруссии стоит перед вами и просит о пощаде, — она набрала в легкие побольше воздуха, потому что предыдущую фразу произнесла практически на одном дыхании. — Да, я прошу вас о пощаде, сир! — повторила она срывающимся голосом. Грудь королевы тяжело вздымалась, руки немного подрагивали, а лицо сделалось таким бледным, что Наполеону показалось, будто она вот-вот упадет в обморок. Он тут же приблизился к Луизе и придвинул к ней кресло. — Прошу вас, Ваше Величество, присядьте, и начнем все сначала, — спокойно проговорил он. На удивление, королева послушалась и медленно опустилась в предложенное кресло. Тем временем Наполеон плеснул из графина воды в стакан и протянул его ей. Королева взяла стакан с благодарностью во взгляде. — А теперь продолжим то, о чем мы начали говорить, — решительно сказал Наполеон. Они беседовали около часа, в течение которого Наполеон успел еще ни раз восхититься смелостью королевы. Он знал, что к нему она питала особую неприязнь, как и все монархи Европы, и поэтому Бонапарту доставляло особое удовольствие разрушать перед ней мифы о своей жестокости и бесчеловечности. Луиза Прусская, которая лишь год назад бойко выступала перед толпой, вдохновляя народ на победы, теперь выглядела поблекшей и совсем покорной. Она молча выслушивала все доводы недовольства императора французов, но, когда он наконец замолкал, бросала на него проникновенный взгляд из-под опущенных ресниц — искусство, которому женщины обучены еще с рождения — а затем мягким голосом продолжала повторять свои просьбы. Наполеон согласился уступить Луизе не только потому, что ему было ее жаль. Она оказалась одной из немногих женщин, решившихся вмешаться в политические дела напрямую, чем и смогла расположить к себе Грозу Европы, хотя тот и считал, что в политике женщинам не место. Бонапарт делал это не ради нее, а ради Александра, который день ото дня повторял ему одно и то же и даже не думал сдаваться в этих переговорах. Быть может, если бы Наполеон ему уступил, если бы самую малость поддался, русский император посмотрел бы на него совершенно иначе… Когда Наполеон проводил королеву к выходу из кабинета, то обнаружил за дверями Фридриха Вильгельма, который, похоже, провел в коридоре весь этот час, пока его жена решала за него дела страны. Бонапарт коротко кивнул ему и закрылся в своем кабинете. «Александр уже точно не придет!» — подумал он с грустью и перевел взгляд на часы. С русским императором он смог бы увидеться лишь на балу. О, как долго ждать вечера!***
Наполеон нехотя признался себе, что за прошедшие несколько дней успел подустать от непрекращающихся мероприятий, в которых участвовали одни и те же лица. Ему казалось, что он уже успел запомнить имена всех участников свиты Фридриха Вильгельма, а эта информация была для него совершенно ненужной. Бонапарт явился на бал с четким намерением показать свою терпимость к Пруссии. До благосклонности ему было еще далеко, но общество обязано было понять, что просьбы прусской королевы были услышаны. Он прошел в бальный зал, по которому медленно расхаживали парами, собирались в группы и о чем-то тихо переговаривались многочисленные гости. В этой толпе Бонапарт выискивал взглядом одного хромого министра иностранных дел, который наверняка был бы в восторге от решения императора французов дать Пруссии почти что второй шанс. Талейран нашелся довольно быстро, но вот компания, в которой он был, Наполеона совершенно не впечатлила. Бонапарт подошел ближе к стене, успев при этом поздороваться с несколькими гостями, и, заняв наиболее незаметную позицию, вновь посмотрел на Талейрана. Его министр что-то торопливо шептал на ухо русскому императору, на лице которого застыло сперва замешательство, а затем его светлые брови сдвинулись к переносице, будто обольстительные речи Талейрана не произвели на «жертву» должного впечатления. Однако, когда Шарль-Морис отстранился, чтобы взглянуть на Александра, на лице того тут же расцвела довольная улыбка. Русский император кивнул и сказал что-то Талейрану в ответ. Наполеон скривился и, чтобы не быть ими замеченным, удалился на другую сторону зала, где стояли прусские король и королева. Это действие императора не осталось без внимания, и по комнате тут же пробежал взволнованный шепот. Всем было известна неприязнь Наполеона к Фридриху Вильгельму, и поэтому неожиданным было увидеть то, как Бонапарт сам совершает уверенный шаг навстречу королю. Гости упорно делали вид, что не замечают того, как император французов мило беседует с венценосной парой, но Наполеон знал, что все взгляды в тот вечер были устремлены на него. Все ждали, что последует дальше, и император решил, что томить публику интригой было бы слишком жестоко с его стороны. Спустя некоторое время он поклонился королеве Пруссии и подал ей руку, приглашая на танец. Королева с готовностью вложила свою руку в его ладонь, и Наполеону даже показалось, что вслед за этим послышался еле заметный вздох облегчения со стороны прусских придворных. Наполеон галантно вывел Луизу в центр зала и, прислушавшись к первым аккордам мелодии, закружил ее в неторопливом, но многообещающем вальсе. Для гостей этот вальс означал лишь одно: Пруссия была спасена. Вскоре к ним присоединились еще несколько пар, будто танец этот был самым обычным, будто никто совершенно не обратил внимания на то, что спустя столько времени император французов все же решил танцевать. Королева следовала за ним с готовностью, но во всех ее движениях прослеживалась такая точность, что Наполеону показалось, будто он вальсирует с шарнирной куклой, внутри которой крутятся шестеренки сложного механизма, чеканящего каждое ее движение с красотой, но совершенно без души. Наполеон предполагал, что ненависть Луизы к нему поубавилась, но точно не исчезла, а если и исчезла, то воспоминания о ней все еще были живы в сердце королевы. Быть может, у нее было достаточно причин, чтобы ненавидеть Бонапарта, но думать о том, что королева приносит себя в жертву, разговаривая с ним, танцуя с ним… было невыносимо. На это ее обязывал долг, а она слишком любила свою страну, чтобы противиться своим обязанностям. Еще год назад, когда она воодушевляла свои войска на победы, любому могло бы почудится, что Луиза готова умереть за Пруссию. И все же, она была слишком прекрасна, чтобы вмешиваться в политику, слишком прекрасна для этой жертвенности, и Наполеону вдруг стало жаль ее за то, что у нее был такой никудышный муж. Наполеон сам не заметил, как музыка стихла, и настало время кланяться. Прусская королева опустилась перед ним в гордом реверансе, он поцеловал ее руку, а потом оглянулся, чтобы убедиться, что этот вальс запомнили все. На него смотрели аккуратно: из-за вееров, опущенных ресниц, вполоборота головы, чтобы никто не посчитал разглядывание императора наглостью, но лишь один человек своего взгляда не скрывал и будто ждал, когда наконец окажется замеченным. Александр смотрел на Наполеона в упор, не моргая. Его глаза сделались мрачными и совершенно утратили былую лазурь, будто в их глубине разразилась настоящая буря. Когда Наполеон посмотрел на него в ответ, щеки Александра вспыхнули, и он немного резко кивнул в сторону двери. Сразу после этого русский император медленно развернулся и направился к выходу сквозь толпу, чтобы не привлекать внимания. Наполеон подождал около пяти минут, чтобы очередное исчезновение императоров не показалось обществу слишком внезапным, а затем последовал за Александром. Его разрывало любопытство. Что он сделал такого, что русский император вдруг решил поговорить с ним наедине? Быть может, он ревновал прусскую королеву, с которой у него (Наполеон был в этом почти уверен) было что-то вроде романа в прошлом? Или, если судить по их последним разговорам, у Александр внезапно возникли новые идеи по поводу континентальной системы? Наполеон усмехнулся при этой мысли, однако странное волнение, овладевшее его телом от одного только взгляда Александра, никуда не подевалось. Император французов вышел в тихий сад, окружавший дом, в котором устраивали бал. Сквозь темноту было трудно что-либо различить, лишь свет, льющийся из окон, позволял Наполеону ориентироваться в пространстве. В какой-то момент он даже испугался, что неправильно понял своего союзника, и в этой тьме его никто не ждет, но вдруг от стены отделилась высокая фигура, сделала аккуратный шаг навстречу Бонапарту, и тут же замерла в нерешительности. — Александр? — хрипло прошептал император французов, боясь ошибиться. — Вы пришли, — тихо произнес Романов в ответ. Он сделал еще пару шагов к Наполеону, пока бледный свет из окон не упал на его печальное лицо. Александр остановился, не решаясь подойти ближе. — Вы ведь сами меня позвали, — напомнил ему Наполеон. — Да, но ведь вы могли не прийти, — русский император грустно улыбнулся. — Я хотел… извиниться перед вами. Брови Наполеона поползли наверх. Русский император выглядел подавленным и совсем измученным, будто долгое время его донимали одни и те же мысли, которые он вдруг решился озвучить. — Извиниться? — переспросил Наполеон, не веря своим ушам. — Тогда, в вашем кабинете, я сам не знаю, что на меня нашло, — прошептал Александр. — Я ушел так внезапно, а потом так долго делал вид, что ничего не произошло. Я, должно быть, сильно вас оскорбил, вы не заслуживаете этого. Поймите, я не хотел, я… — Александр, — ласково произнес Бонапарт, заставив Романова остановиться. Грудь Александра тяжело вздымалась, будто ему не хватало воздуха, и даже в полумраке на его щеках удавалось разглядеть нездоровый румянец. — Вы ведь уже извинились передо мной, как раз в тот момент, когда покидали кабинет. А теперь позвольте и мне принести свои извинения, ведь я не спрашивал вашего разрешения на то, чтобы… — Нет! — прервал его Александр. — Никогда, слышите? Никогда не извиняйтесь за это! Александр сжал кулаки, и в глазах его промелькнула такая боль, что Наполеон не решался заговорить вновь. — Вы мне, по правде говоря, очень помогли той ночью, — признался Романов, избегая смотреть Наполеону в глаза. — До того момента мне казалось, что у меня нет тайн от самого себя, что моя жизнь — самая понятная для меня вещь, но благодаря вам я открыл в себе нечто, скрывающееся так глубоко в моей душе… Вы позволили этому вырваться на свободу, и я испугался. Теперь все кажется мне иным. Я думал, что обрел в вашем лице верного друга, но вы показали мне, что чувство это гораздо глубже дружбы, и все прошедшие дни я это отрицал. Напрасно, Наполеон, как напрасно! Он горько усмехнулся и закрыл лицо руками. — Мой милый Александр, — Бонапарт рванулся к нему, касаясь его запястий, заставляя русского императора опустить руки и смотреть на него, не прятаться вновь. — Не говорите мне, что я сделал только хуже… Нет, не говорите, что своими необдуманными действиями я заставил вас страдать. Я никогда себе этого не прощу! — Но я вам это прощу, — прошептал Александр. — То мгновение стоило всех страданий, которые вы мне теперь пророчите. Наполеон замер, не веря своим ушам. Нет, этого просто не могло быть! Александр не говорил прямо, что чувствовал в тот момент, но Наполеону этого было ненужно. Он долго изучал лицо своего союзника, все еще сжимая его запястья в своих руках, цепляясь за него, как за спасительную щепку в бушующем океане охватившего их безумия. Неужели это признание означало «да» на все желания, на все вопросы, которые он так давно хотел задать Александру, но не решался? — Мой милый Александр, — повторил Бонапарт еле слышным шепотом. — Вы никогда не будете страдать, я обещаю вам. И он поднес руки Александра к лицу, припав горячими губами к тыльной стороне его ладоней. Губы русского императора дрогнули в вымученной улыбке. — Не разбрасывайтесь обещаниями, не говорите «никогда», — произнес он. — «Никогда» — это слишком долго, а мы с вами не властны над временем. Как насчет «сегодня вы не будете страдать»? — Сегодня, завтра, через неделю… — О, вы невыносимы! — Александр тепло рассмеялся, быть может, впервые за прошедшие несколько дней. — Я говорю о сегодня, Наполеон. Приходите ко мне этой ночью после бала. Уж из своих покоев я никуда не сбегу. — После бала! — воскликнул Наполеон, сжав руки Александра чуть сильнее. — Как долго ждать его окончания! Уверяю вас, в этом доме полно свободных покоев… — Нас и в саду могут заметить, — осторожно напомнил ему Романов. — Если кто-нибудь увидит, как мы с вами тут разговариваем… — Вечно вы думаете об общественном мнении! Что они могут нам сделать? — И все же, ситуация получилась бы крайне неприятной, — стоял на своем Александр, но голодный блеск его глаз был несравним с напускной сдержанностью. — Приходите сегодня ко мне. — Вы так настаиваете на свидании в ваших покоях, что это начинает казаться мне подозрительным, — хмыкнул Наполеон. — Уж не готовит ли мне ловушку мой дорогой союзник? — Как плохо вы обо мне думаете! — Романов театрально закатил глаза. — Уж я могу пообещать вам, что эта встреча не скомпрометирует ни меня, ни вас. — Вы так в этом уверены! — Слово русского императора.***
Наполеон не помнил, как Александр высвободился из его рук, как заставил его вернуться из тихого сада, где они были лишь вдвоем, в переполненный гостями бальный зал, шумный и душный. Остаток вечера для Бонапарта прошел как в тумане. Он не помнил, с кем говорил, и о чем. Глазами Наполеон постоянно искал высокую изящную фигуру своего союзника, и всякий раз, когда он ее находил, его сердце подпрыгивало в груди, и он ничего не мог с этим сделать. Император французов дивился этому чувству, давно забытому и погребенному на страницах его юности. Ему казалось, что подобного волнения он больше никогда в жизни не испытает, что больше не будет ждать свидания с таким трепетом и восторгом, однако у судьбы на этот счет, похоже, были совсем другие планы. С момента поцелуя в его кабинете Наполеон был уверен, что Александр к нему неравнодушен, но был больше склонен считать, что его союзником овладела лишь страсть, лишь желание плоти. Теперь же он понял, что чувство Александра было куда более глубоким. Это и пугало, и воодушевляло. Сам Наполеон точно не мог определить, что он испытывал к русскому императору, до разговора в саду он следовал лишь слепому сравнению Александра с призраком из пирамиды — юным, игривым и поверхностным. Даже сейчас русский император продолжал напоминать ему далекое видение, но теперь это будто был повзрослевший призрак, который желает объясниться, прежде чем отдаваться порыву страсти. Но след былой игривости, которую Наполеон теперь смело приписывал юному Александру, сразу становился заметен, стоило русскому императору выпить, и это Бонапарту чертовски нравилось. С такими мыслями Наполеон покинул карету, направившись в свои покои. Ему нужно было дождаться, пока весь дом уляжется спать, чтобы незаметно прокрасться к выходу, пересечь дорогу и… Наполеон шумно вздохнул. Он до сих пор не мог поверить, что ночью придет к Александру, что теперь они будут общаться не просто как главы двух союзных государств, а как обычные люди, склонные к эгоизму и самым низменным чувствам. Наполеон наблюдал, как в доме напротив одно за другим гасли окна, и особняк погружался в темноту, лишь в комнатах русского императора все еще горел свет. Бонапарт выжидал, выходить было еще слишком рискованно. Минуты растягивались в томительные годы, Наполеон то и дело поглядывал на часы, умоляя стрелки двигаться быстрее. Ожидание для него было невыносимо. Он пообещал себе, что покинет дом ровно через полчаса после того, как закроется в своих покоях, и теперь начинал задумываться о том, что и двадцати минут ожидания было бы вполне достаточно. Наконец, мучительные полчаса прошли, и Наполеон дрожащими руками накинул на себя сюртук и уже хотел было взять двууголку, но передумал. «Она делает вас похожим на… вас», — прозвучал у него в голове голос Александра. Пожалуй, шляпа выдала бы его наверняка. Тогда Наполеон тихо отворил дверь своего кабинета и неслышно выскользнул в коридор.***
Дверь в покои русского императора была открыта. Наполеон осторожно толкнул ее и замер на пороге не в силах оторвать взгляда от изящного силуэта, замершего перед распахнутым окном. Огонек одинокой свечи проливал свой желтоватый свет на складки тонкой рубашки, которая была на Александре. Она свободно висела на нем, доставая до середины бедер, облаченных в белые панталоны. Волосы русского императора казались небрежно отлитыми из золота, настолько свет свечи искажал их природный цвет. Александр стоял босой, упершись руками в подоконник, и задумчиво разглядывал звезды на ночном небосводе. Легкий летний ветер заставлял занавеску на окне колыхаться, задевая плечи русского императора, но Александр этого словно не замечал, пребывая в глубокой задумчивости. Наверно, он даже не слышал, как Наполеон вошел. Тогда Бонапарт сделал осторожный шаг вперед, проверяя половицы на прочность. Они не создавали лишнего шума, не скрипели, и Наполеон медленно приблизился к окну, встав почти вплотную к своему союзнику. В глаза бросалась его шея — небольшой участок обнаженной кожи между воротником рубашки и завитками золотых кудрей, участок, к которому хотелось прикоснуться легко, с особой нежностью, чтобы вновь не отпугнуть Александра, чтобы тот возжелал новых прикосновений. И Наполеон припал к его шее губами, оставляя на коже долгий влажный поцелуй. Александр дернулся и шумно вздохнул, откинув голову назад. Его руки сильнее вцепились в подоконник. Он нервничал, он все еще сомневался. — Это не похоже на ваше обычное приветствие, — пробормотал русский император, медленно поворачиваясь к Наполеону. На его лице вновь застыла уже знакомая Бонапарту вымученная улыбка. — И какое же приветствие вы больше предпочитаете? — усмехнулся Наполеон, выдыхая последнюю фразу в самые губы Александра. Он не дал ему ответить, вовлекая союзника в новый поцелуй, более смелый, более правильный, чем предыдущий. Александр подался вперед и губы его податливо приоткрылись, позволяя чужому языку проникнуть в его разгоряченный рот. Теперь он, похоже, отдавал себе отчет в своих действиях и поэтому целовал Наполеона в ответ если не с жадностью, то с умением знаменитого сердцееда. Его ладони переместились на плечи Наполеона, а потом почти невесомо взметнулись по шее к лицу, оставляя за собой мурашки, сводя императора французов с ума. О, пусть бы эти ладони вечно его касались, пусть бы заставляли изнывать от этой сладкой муки! Наполеон прижал Александра к подоконнику, забираясь руками под его рубашку, жадно касаясь горячего живота, спины, не веря, что ему это дозволено — ласкать неприступного ангела. Александр еле слышно застонал и отстранился, шумно дыша. — Постойте, прошу вас, — хрипло произнес он. Наполеон нехотя высвободил руки и выжидающе посмотрел на Александра, чьи губы заметно припухли от долгого поцелуя. — Что-то не так? — тихо спросил Наполеон. Он отстранил правую руку Александра от своей щеки и коснулся губами его холодных музыкальных пальцев. Романов зачарованно наблюдал за ним, а когда Наполеон вновь поднял на него взгляд, сказал: — Вы наверняка понимаете, что это… происходит со мной впервые. — Понимаю, — кивнул Наполеон, поглаживая тыльную сторону его ладони большим пальцем. — И у вас явно есть какие-то ожидания, а я… совершенно не знаю, что мне нужно делать, — в глазах Александра проскользнула тень мольбы. — Я никогда прежде не делал этого с мужчинами. У нас с этим все гораздо сложнее, и… — Милый Александр, — прервал его Наполеон, вновь целуя руку русского императора. — Если вы не знаете, что нужно делать, я вас научу. Только сначала скажите мне, если вы согласились на это, если сами позвали меня в свои покои, то вы наверняка что-то ко мне чувствуете? Взгляд Александра переметнулся от глаз Наполеона к губам и обратно, а потом русский император неуверенно кивнул: — Ах, если бы я мог описать, что чувствую к вам… — В этом нет нужды, — ласково прошептал Наполеон. — Просто представьте, что я чувствую то же самое, а это значит, что что бы вы не сделали, вы все равно будете для меня безупречны. Отдайтесь этому чувству, Александр, позабудьте обо всем и главное — о волнении. Оно не должно испортить такую чудесную ночь. Романов смущенно улыбнулся, отчего сердце Наполеона подпрыгнуло в груди. Этой улыбки никому прежде не доводилось видеть, Бонапарт мог поклясться, потому что все точно знали, что смутить белокурого ловеласа невозможно, но… Наполеону это удалось. Им овладело странное чувство эйфории, ведь перед ним стоял настоящий Александр. Не маска, которую тот являл свету, не отточенная мимика актера, а обычный человек, истосковавшийся по теплу чужого тела. — Тогда позвольте мне довериться вам, — прошептал Александр и наклонился, вовлекая императора французов в новый поцелуй. Его дрожащие руки метнулись к пуговицам камзола Наполеона, расстегивая их, одну за другой, с пылким энтузиазмом. — Ах, и зачем вам летом столько одежды! — вздохнул Александр в перерыве между поцелуями, когда камзол наконец упал к их ногам. — Не мог же я идти по улице в белье, — усмехнулся Наполеон, припав губами к шее русского императора. В ответ Александр тихо застонал. Рубашка легко соскользнула с его плеч, обнажая точеные ключицы и белую широкую грудь. Расстояние между ними было настолько ничтожным, что Наполеон чувствовал, как бешено колотится сердце его союзника. Он осторожно провел руками по груди Александра, слегка задевая затвердевшие соски, и аккуратно укусил Романова за мочку уха. От неожиданности Александр зашипел, но ничего не сказал. Тогда рука Наполеона скользнула по ребрам Романова к животу и ниже, к застежке панталон. — Боже праведный, вам, должно быть, больно! — изумленно воскликнул Наполеон, когда его пальцы коснулись затвердевшего паха союзника. — Позвольте вам помочь… Но не успел расстегнуть и одной пуговицы, как Александр торопливо зашептал: — Не здесь, прошу вас, давайте хотя бы доберемся до спальни… Наполеон с трудом подавил смешок и сказал: — Ведите меня, мне еще не доводилось бывать в вашей спальне. У Наполеона не было желания разглядывать интерьер в полумраке. Стоило ему переступить порог комнаты Александра, как дверь за ним захлопнулась, и для него не осталось ничего кроме белокурого ангела, который замер посреди комнаты, не решаясь приблизиться к императору французов. Наверно, Наполеон именно набросился на него, по-другому у него не удалось бы описать овладевший им порыв, будто те короткие минуты, которые им понадобились, чтобы добраться до спальни, следовало наверстать с особым усердием. Итак, он набросился на Александра со рвением голодного зверя; обрушился с внезапностью злого рока, оставляя на белой шее русского императора алые следы от поцелуев. Где-то за пределами сознания Наполеона руки союзника сжимали его плечи, цеплялись за тонкую ткань императорской рубашки, силясь разорвать ее в клочья. Спустя какое-то время Бонапарт осознал, что они как-то незаметно добрались до кровати, и теперь Александр лежал на простынях, совершенно обнаженный, грудь его вздымалась, а светлые глаза жадно блестели в темноте. Наполеон навис над ним, руки его упирались в перину, так что плечи Александра оказались между ними. На Наполеоне уже не было рубашки. Похоже, Романову все-таки удалось ее сорвать, и теперь Бонапарт чувствовал кожей спины дуновение прохладного ветра, сочащегося из окна. Он вновь прильнул к Александру, коснулся его губ дразнящим поцелуем и почувствовал, как проворные руки союзника тянутся к застежке его панталон. Мгновение, и вот они плавно спускаются вниз по ягодицам, освобождая его от одежды. Наполеон усмехнулся Александру в губы. — Вы так нетерпеливы, — прошептал он. — О, по сравнению с вами я само спокойствие, — промурчал тот, и Наполеон почувствовал, как ладони Александра невесомо взлетают по его спине, оставляя за собой тысячи мурашек. Наполеон шумно выдохнул Александру в шею, его рука осторожно легла на живот Романова, спускаясь ниже, задевая хорошо заметную твердость. Александр закусил губу от предвкушения. Тогда Наполеон обхватил его плоть рукой и сделал медленное движение вверх-вниз, и Александр еле слышно застонал. — Вы можете попросить меня остановиться, — напомнил ему Наполеон, вглядываясь в лицо русского императора. Он сам не мог поверить, что говорит это. Остановиться! Отступить! Это было немыслимо для Бонапарта, он всегда шел до конца, но почему же ему было так важно согласие Александра? — Скажите, мне остановиться? — прошептал он на ухо союзнику. Рука вновь двинулась: вверх-вниз… — Вы в своем уме?! — сдавленно произнес Александр, запрокинув голову. Его рука вцепилась в простынь. — Не смейте прекращать! — О, это приказ? — усмехнулся Наполеон, целуя плечо Романова. — Именно! — воскликнул Александр и вновь закусил губу, едва рука императора французов повторила свое движение. — Слушаюсь, ваше величество, — прошептал Бонапарт. — Однако, не найдется ли у вас немного крема? Уверен, у обладателя такой нежной кожи он всегда под рукой. В округлившихся глазах Александра мелькнуло осознание. Он замер, а потом неуверенно кивнул и произнес: — На столе… — Превосходно, — Наполеон оставил на губах Романова легкий извинительный поцелуй, а затем встал с кровати, чтобы поискать на столе заветную баночку. Крем нашелся довольно быстро, и Наполеон вернулся к своему союзнику с озорной улыбкой на губах. Александр приподнялся на локтях, с любопытством наблюдая за действиями Бонапарта. Лунный свет молочными бликами ложился на его белую грудь, очерчивал напряженный контур мышц царских рук. Наполеон в очередной раз отметил про себя, что Александр был на редкость хорошо сложен. И снова голодный взгляд, прикосновение губ, тихий вздох. Наполеон осторожно развел ноги своего союзника, не прерывая поцелуя. Пальцы машинально набрали крем, и он почему-то вспомнил, что Тальма всегда использовал оливковое масло. «Мне нравится походить на древних греков», — говорил он, двусмысленно подмигивая. И почему он вдруг вспомнил о Тальма? Ответа на этот вопрос Наполеон так и не нашел, сконцентрировав все свои мысли лишь на Александре. Он начал медленно вводить в него пальцы, растягивая, подготавливая. Александр не должен был испытать боль, это было бы неправильно и низко. Наполеону хотелось, чтобы эта ночь запомнилась русскому императору пиком блаженства, чтобы он жаждал повторить ее вновь, чтобы он больше никогда в своей жизни не посмел возжелать женщину… Умелые пальца Наполеона чуть согнулись внутри Александра, надавливая на чувствительную точку, и русский император простонал ему в губы. Наполеон улыбнулся и начал медленно двигать пальцами, заставляя Романова судорожно цепляться за его плечи, оставляя на них красные следы. Каждое движение руки императора французов заставляло Александра шумно вздыхать, будто он боялся сорваться на очередной стон. — Не сдерживайтесь, ваше величество, — Наполеону безумно понравился бархатный шепот, которым он это произнес. — Ведь вам нравится то, что я делаю? Александр зажмурился и откинул голову на подушки. Тогда Наполеон надавил на чувствительную точку сильнее, массируя ее. — Я спрошу еще раз, — шепнул он Александру на ухо. — Нравится ли вам то, что я сейчас делаю? — Боже, да! — сдавленно произнес Романов, сжав пальцы на плечах Наполеона. Бонапарт улыбнулся и достал пальцы, чем вызвал разочарованный вздох своего союзника. Руки Наполеона тут же легли на колени Александра, разводя их чуть шире. Внизу живота все изнывало от желания, и императору французов казалось, что он вот-вот сойдет с ума, но где-то на задворках его сознания пульсировала мысль, что должен быть очень осторожным. Никаких резких движений, никаких безумств. Он припал к губам Александра и начал входить в него медленно и настолько нежно, насколько это было возможно. Руки Романова обвили его шею, зарылись в волосы. — Расслабьтесь, — прошептал Наполеон. — И ни о чем не думайте. Русский император еле заметно кивнул. Руки Наполеона начали подрагивать от нетерпения. Наконец, он полностью вошел в Александра и замер, тяжело дыша. Боже праведный, как же это было трудно! Он выждал некоторое время, пока Александр привыкнет к новым ощущениям, и осторожно двинулся внутри него, пытаясь правильно подобрать угол. Он прикрыл глаза, борясь с туманящим разум блаженством, которое шептало дьявольским голосом взять Александра резко, страстно, обладать им всем без остатка, заставлять срываться на крик… Но движения его были медленными и плавными, пока с губ Александра наконец не сорвался стон удовольствия, и этот стон сорвал Бонапарту крышу. С тихим рычанием он впился в плечо Александра, кусая его почти до крови, движения его стали резче. Он постепенно наращивал темп, и вздохи Александра, звучащие в далекой реальности, обратились в музыку для его ушей. Романов обхватил его туловище ногами, словно боялся, что союзник ускользнет и исчезнет в ночи. Его руки блуждали по спине Бонапарта, порою врезаясь в кожу, оставляя за собой горящие царапины. В какой-то момент Наполеону показалось, что они стали единым целым. На каждый его толчок Александр отзывался сладкой дрожью во всем теле, он плохо различал, где находятся его руки, ноги, тело. Все пропало, переплелось, смешалось и не имело значения, кроме голоса Александра, кроме его манящих прикосновений и удовольствия, разливающего по венам, кроме горячего дыхания на шее, изнывающего тела, жаркой летней ночи, уносящей их в неведомые дали, где стерты все границы, где они обычные люди, распластавшиеся на шелке простыней, позабыв обо всем на свете. Пальцы Александра резко вцепились в его волосы, а затем его руки безвольно упали на кровать, сжимая простыни в кулаках. — Боже! — протяжно застонал он и прогнулся в пояснице, изливаясь себе на живот. Спустя считанные секунды волна наслаждения накрыла и Наполеона. Он сделал еще пару медленных толчков, все еще пребывая где-то между небом и землей, а потом упал на подушки возле Александра. Сердце громко стучало у него в ушах. Некоторое время они молчали, пытаясь прийти в себя. Осознание реальности произошедшего пока не укладывалось в их головах. Слишком немыслимым это казалось, слишком невозможным. Наверно, на следующее утро оба императора согласятся с тем, что ночью им снился странный сон, в котором они впервые за много лет были счастливы, в котором понимали друг друга без слов. И это навсегда останется прекрасным сном, слишком сладким для череды непрекращающихся войн и дворцовых интриг. — Завтра мы подпишем договор, — сказал Александр куда-то в пустоту. — Да, — сказал Наполеон и отчаянно сжал руку своего союзника. Александр повернул к нему голову, но Бонапарт не решался посмотреть ему в глаза. Завтра они подпишут договор и разъедутся по своим столицам. Они вернутся к своей привычной жизни, чтобы видеть имена друг друга лишь в подписях под официальными письмами, лишь в сухих сводках новостей. Наполеон не хотел говорить о чувствах. Это было неправильно, так им было бы сложнее отпустить друг друга и забыть обо всем, что произошло в Тильзите. Но зачем забывать?.. — Вы ведь не уйдете сейчас? — тихо спросил Александр. В его голосе послышалась мольба. Наполеон покачал головой: — Я уйду ближе к рассвету, а до рассвета я ваш, полностью ваш… Сбоку послышался вздох облегчения и в ту же секунду Александр положил голову ему на грудь. — Как жаль, что сейчас лето, и до рассвета так мало времени, — сказал он. Ладонь Наполеона легла на голову русского императора, пропуская светлые пряди сквозь пальцы. — Время беспощадно, — пробормотал он. — Пообещайте, что будете мне писать. — Непременно. Но что, если письма перехватят? — Плевать. — Теперь-то вам все равно на предосторожности? Александр заерзал и уткнулся носом в его грудь. Белый свет луны забрался в завитки его кудрей, наделяя их холодным блеском. — Mon ange, — прошептал Наполеон. — Mon magnifique ange…***
Солнечные лучи капризно пробирались сквозь окно императорского кабинета, касаясь разложенных на столе бумаг. В их ярком свете кружились, поблескивая в воздухе, крупинки пыли. За окном, в шелестящих кронах деревьев пели птицы, и казалось, что все пространство за пределами душного кабинета было наполнено жизнью, будто с подписанием договора она не переставала существовать. Наполеон окинул сосредоточенным взглядом документ, который Талейран успел переписать уже несколько раз и запомнить почти наизусть. Наполеон и сам мог назвать по памяти любой из пунктов, но зачем-то тянул время. Александр уже поставил на договоре свою подпись, Фридрих-Вильгельм стоял у дверей, благодаря бога за то, что его страна не была растерзана. Бонапарт поджал губы. Пусть прусский король считает, что причиной этой милости была его жена, так будет даже лучше. Он занес перо над бумагой и резким движением оставил на ней свое имя. Он сохранит Пруссию ради Александра, ведь русский император так его об этом просил. Наполеон отложил перо в сторону. На этом их дела были закончены, и теперь монархам суждено было разъехаться по своим государствам. Политика, ничего личного. Выходя из кабинета, которому уже никогда не суждено было ему принадлежать, Наполеон оглянулся, зачем-то пытаясь запечатлеть эту непримечательную комнату в памяти. Отчего-то родными стали самые обыкновенные кресла, дубовый стол, в ящиках которого он прятал свои письма, и даже шкаф с книгами на немецком языке… Взгляд его зацепился на корешок «Общественного договора», в груди что-то надломилось, и Наполеон резко захлопнул дверь, навсегда покидая этот кабинет. Летний воздух пах пылью, стогами сена и цветущей водой Немана. Последние приготовления к отъезду были совершены. Кучера обмахивались шляпами, чтобы хоть как-то избавить себя от жары. Наполеон безучастно смотрел на свою карету, представляя, как отдаст приказ, в воздухе засвистит шальной хлыст, и лошади унесут его куда-то на юг, далеко от границ Пруссии, далеко от России, к родным водам Сены, но пока… Александр подошел к нему. На его лице сияла все та же улыбка — неизменная маска талантливого актера, в которую верили все, кроме Бонапарта. Однако Наполеон улыбнулся ему в ответ. Все смотрели на императоров, и поэтому они вновь играли на сцене — удовлетворение от мира, дружба двух сильнейших государств, лесть, льющаяся через край. Несложный набор масок, этот этюд они отыгрывали десятки раз, чтобы повторить его вновь. Их внезапная дружба давно была темой для разговоров, все знали о ней, и поэтому Александр рискнул обнять Наполеона, точно так же, как тот его обнял в день их первой встречи. Однако теперь эти объятия не были для них простой формальностью. Это был единственный способ выразить все то, что они не могли сказать друг другу на прощание словами. — Не доверяйте Талейрану, — еле слышно прошептал Александр на ухо Бонапарту, чтобы никто ничего не заметил. — Государям нужно привыкнуть вообще никому не доверять, — так же тихо ответил Наполеон. Он отстранился, сделал твердый шаг назад. Лазурные глаза Александра сияли от летнего солнца, щеки румянились от жары. Он стоял напротив Бонапарта, щурясь на свету, вальяжно положив ладонь на позолоченный эфес шпаги. На его груди блестел Орден Почетного Легиона, точно так же как на груди Наполеона — орден Андрея Первозванного. Безупречная осанка, безупречный мундир — резкий контраст с ночным беспорядком на голове, с влажной рубашкой после пережитой летней грозы. И строгая маска из папье-маше, выдрессировавшая каждый взгляд, каждое движение губ, каждую эмоцию, чтобы у всех складывалось впечатление, что Александр безупречен. Но разве это было не так? Бонапарт знал, что запомнит его именно таким, каким Александр стоял перед ним во время их последней встречи, и все его портреты год за годом будут лишь закреплять в голове императора французов этот искусный образ, сотканный из всех возможных совершенств. Таким запомнят Александра его глаза, но совершенно иным он останется в сердце. Наполеон пообещал себе, что не будет долго смотреть на русского императора, иначе ему никогда не удастся уехать из Тильзита. Бонапарт еле заметно кивнул и повернулся к Александру спиной, все еще чувствуя на себе взгляд небесно-голубых глаз. Даже забираясь в карету он не повернул головы, чтобы не замереть, встретившись глазами с ангелом. Дверца захлопнулась, карета тронулась, и Наполеон тяжело вздохнул, пряча лицо в ладонях.