***
Императрица-мать не вышла к нему, когда императорский кортеж наконец достиг Большого Царскосельского дворца. Александр вышел из кареты первым, щурясь от июльского солнца и пытаясь разглядеть встречавших его людей. Здесь были его братья и сестры со своими воспитателями, Елизавета Алексеевна, что стояла к нему ближе всех, слуги, выстроившиеся в один ровный ряд и встречавшие Его Величество с особой торжественностью, но Марии Федоровны нигде не было. Александр никак не показал своей растерянности и, широко улыбаясь, подошел к своей жене и нежно поцеловал ее руки. — А вы все так же прекрасны, Елизавета Алексеевна, — прошептал он, глядя ей в глаза. Выждав некоторое время, как того требовали нормы приличия, он отошел от жены, чтобы поздороваться с братьями. Дорога его порядком утомила и поэтому затягивать с приветствиями не хотелось. Не хотелось никого видеть, не хотелось ни с кем говорить. Солнце — редкий гость этих мест — раздражало. Александр сам не мог понять, почему в его груди росла эта странная злоба на весь мир, почему всем своим сердцем он желал закрыться у себя в покоях и пробыть наедине со своими мыслями остаток дня. Наверное, он просто слишком устал. Старый дворец в Царском селе не предназначался для него. Екатерина построила для любимого внука новый, такой же красивый, и он даже жил там некоторое время, пока еще был цесаревичем. Но старые воспоминания, какая-то дорогая сердцу привычка неизменно тянула Александра во дворец покойной императрицы, где он приказал сделать свою официальную летнюю резиденцию. И теперь он шел по привычным коридорам в сторону бывших покоев Екатерины Великой, которые теперь принадлежали ему. Александр изо всех сил старался не сорваться на бег, будто кто-то смог бы настигнуть его в коридоре, чтобы расспросить о подробностях поездки. Коридор и без того начинал казаться ему невыносимо длинным, пусть он и шел по нему таким быстрым шагом, на который был только способен… Дверь в покои захлопнулась, и Александр резким движением сорвал с шеи платок, расстегнул пуговицы камзола и кинулся на кровать, хотя спать ему не хотелось. Взгляд уткнулся в темный атлас балдахина, сквозь открытое окно в спальню доносилось пение птиц. Он наконец был дома, весь ужас, к которому он готовился, которого так опасался, остался позади. Но тогда почему где-то высоко под ребрами что-то ныло и щемило? Наверно, это была усталость. Нет, совершенно точно усталость, ему нужно было выспаться, чтобы с новыми силами продолжать борьбу, чтобы двигаться вперед, только… против кого он теперь боролся? В мыслях мелькнули Адам и Константин, презрительно отзывающиеся о французах. Даже в них, даже в самых близких людях он перестал видеть союзников, мать не хотела с ним говорить из-за этого чертового мира, дворянство роптало, Наполеон… Александр закрыл руками лицо. До чего он дожил! Искать поддержки в лице недавнего врага! — Врага, — прошептал Александр. Строгий взгляд серых глаз, приглушенный стон на ухо и его губы, губы перемещающиеся от подбородка к ключице и ниже, ниже… Александр, наверно, совсем обезумел, словно голос здравого смысла подвел его в самый ответственный момент. Ведь он мог, мог продолжать играть свою роль, мог прятать эмоции за сухими улыбками, за равнодушием, но искусный лицедей в один миг обронил свою маску, потому что все это было невыносимо. Невыносимым было наблюдать за Наполеоном издалека, наблюдать за тем, как его рука обвивает талию королевы Луизы, как он улыбается ей и целует ее руки, как он переговаривается полушепотом со своими маршалами и треплет их за уши с отеческой нежностью. Невыносимым было делать вид, что между ними ничего не происходит. Или, быть может, Александр сам выдумал это влечение и даже поцелуй в кабинете императора французов был не более чем частью плана? Финальным штрихом, чтобы подчинить Александра своей воле? А наивный царь с готовностью бросился в этот капкан, совершенно потеряв голову. Сердце глухо билось о ребра, в горле стоял ком. Пазл складывался крайне неприятный, и это сухое прощание Наполеона… Даже если император французов и следовал голосу слепого влечения, даже если каждый раз наедине с Александром был искренен, Романов понимал, что не может доверять Наполеону до конца. Все их метания, игры в равнодушие, весь пожар чувств, — все железно упиралось в политику. Они не были обычными людьми. Александр коснулся ладонями горящих щек. Это глупое влечение больше походило на болезнь, на тяжелую простуду с высоким жаром, с ночным бредом. Ах, если бы от этой болезни существовало лекарство! «Вы лучшее лекарство…» Александр сел на кровати. В висках гудело, тело пробивал озноб, но он знал, что ему нужно делать. Нужно было забыть о существовании себя, забыть об этой нездоровой агонии и полностью посвятить себя своей стране. Александра не существовало, была только Россия.***
Утро следующего дня началось для него с огромной стопки бумаг на столе и внушительного списка лиц, просящих его аудиенции. У любого другого бы подкосились ноги от того объема работы, которую предстояло провести русскому императору, но только не у Александра. Прикинув себе, сколько времени он должен был потратить на решение государственных дел, Александр был вне себя от радости, ведь теперь он мог посвятить работе все свое свободное время, чтобы не оставалось ни одной лишней мысли, ни одного лишнего действия. Воодушевленный этими соображениями, Александр занял свой рабочий стол и первым делом отдал приказ о закрытии русских портов для английских кораблей, затем вызвал министра финансов и долго с ним беседовал о предстоящих трудностях, которые оказались гораздо более серьезными, чем он рассчитывал. Еще следовало отдать приказ о выведении войск из Молдавии и Валахии, Наполеон пообещал посодействовать заключению перемирия с Османской империей… Круговорот дел заключил Александра в свою пучину и ему совсем, совсем не хотелось из нее выбираться. Все дни слились для него в один протяжный день, в течение которого он несколько раз встречал восход и заход солнца в своем кабинете. Ночи были до невозможного короткими, Александр даже не задумывался о том, сколько часов он уделял сну. Настойчивый голос в его голове твердил ему, что нужно работать больше, что работа — единственный смысл его жизни, в ней нет места чувствам, нет места усталости. Русский император очнулся лишь когда вместо очередного чиновника порог его кабинета переступил хмурый Константин. Александр рассеянно оторвался от бумаг, разглядывая брата, который бесцеремонно прошествовал к императорскому рабочему столу и спросил: — Что с тобой происходит? — И тебе доброго утра, — устало ответил Александр, вновь возвращаясь к бумагам. Сверху послышался смешок. — Сейчас уже четыре часа вечера, братец, ты хоть иногда выходишь из своего кабинета? Александр недовольно откинулся на спинку стула и смерил брата строгим взглядом. — У тебя есть ко мне какое-то дело? — спросил он. — А для того, чтобы увидеть тебя, мне теперь требуется официально испросить у тебя аудиенции? Константин выудил из стопки бумаг какой-то документ и окинул его скучающим взглядом. — Положи на место, — спокойно сказал император. — Не то что? — Константин спрятал документ за спиной. — Сошлешь меня в Сибирь? Разжалуешь до чина рядового? — У меня нет времени на твои шутки. — У тебя ни на что нет времени последние две недели, — парировал Константин. — Ты заперся здесь и никуда не выходишь, даже еду тебе приносят прямо в кабинет. Как только мы приехали из Тильзита, ты стал сам не свой. — Ты ведь понимаешь, что этот мирный договор создал для меня определенные… трудности, — устало пояснил Александр. — Прекрасно понимаю, — Константин кивнул. — Но ведь это не повод заточать себя здесь! Ты скоро будешь помешанным на управлении государством как Сперанский — на своих реформах. Ты себя в зеркало видел? Если изволишь выйти в свет ближайшие дни, все решат, что император болен! «Быть может, император и вправду болен», — с горечью подумал Александр. — «Только наши врачи эту болезнь лечить еще не научились». — Ты за этим сюда явился? Сказать мне, как плохо я выгляжу? — нахмурился Александр. — Кажется, я задел Ваше Величество за живое, — губы Константина расплылись в подлой улыбке. — Позлить тебя — дело первостепенной важности, но, полагаю, Бонапарт с этим справляется куда лучше меня. Ладонь русского императора сжалась в кулак под столом, но сам он постарался выдавить вымученную улыбку. — А пришел я за тем, чтобы пригласить тебя на семейный ужин, — продолжил Константин. — Только не нужно на меня так смотреть, это воля матушки! Александр закатил глаза. Семейный ужин был последним мероприятием, на котором он бы хотел присутствовать. — А вы не можете поужинать без меня? — с надеждой спросил он. — Братец, я бы с радостью без тебя, — сказал великий князь с детской непосредственностью, — но подумай о наших младших братьях! Они ведь забудут, как ты выглядишь! — Ты хочешь сказать, что моих портретов им не хватает? — Ну конечно! — подхватил Константин. — Пообещай мне, что придешь, а то матушка мне голову оторвет, что я с такой простой задачей не справился. Император тяжело вздохнул. — Просто скажи, что придешь, и я оставлю тебя в покое до вечера! — Приду. Доволен? — Теперь доволен, ждем тебя в шесть часов в столовой, — протараторил Константин и вышел из кабинета. — Боже, дай мне сил, — пробормотал Александр куда-то в пустоту. Он с горечью признался себе, что даже семейный ужин стал для него не более чем соблюдением формальностей. Он любил свою семью, понимал мать, которая критиковала его внешнюю политику, но все же в кругу семьи ему хотелось быть искренним. В сложившейся ситуации искренность была невозможна. Собираясь на ужин, он долгое время рассматривал себя в зеркале: под глазами залегли глубокие тени, щеки побледнели, взгляд потух. С таким уставшим видом его привычная лучезарная улыбка казалась чем-то противоестественным. Мышцы, привыкшие к давно заученным движениям, подобно исправному механизму растянули его губы, и император в ужасе отшатнулся от зеркала. Похоже, он сходил с ума. Нет, надо не так. Надо — лишь уголками губ, легко, ненавязчиво, задействовав как можно меньше движений. Вот так, гораздо лучше. Он отошел на пару шагов от зеркала. Так действительно было лучше. Александр прикрыл глаза, расправил плечи, набрав в грудь побольше воздуха, и твердым шагом вышел из кабинета. Он пообещал себе, что отыграет этот акт трагедии, как полагается опытному актеру — без запинки, без промедления, чтобы зритель не смог разглядеть залегшую в глубине его взгляда фальшь. Сцена любит широкие жесты и громкие слова, любит пафос, точно так же как и столовая старого дворца. Для кого на сей раз он будет играть? Увы, не для дипломатов и послов из других государств, не для могущественного союзника, он будет играть для самых близких людей, которые все еще считали, что знают его настоящего. У него выходило неплохо — банальные приветствия и скучнейшая беседа о погоде, затянутая Марией Федоровной на целый ужин даже помогли ему немного расслабиться, но в мыслях у Александра все еще собирались высокими стопками горы неподписанных документов, непрочитанных писем, ровными колоннами выстраивалась пехота со штыками на плечах, мелькали лица министров… Александр машинально отправлял в рот еду, не чувствуя вкуса, напрягая мышцы челюстей, чтобы заставить себя ее прожевать, он отвечал на вопросы матери, не задумываясь и сам не заметил, как его братья и сестры, Елизавета Алексеевна, — все покинули комнату, и Александр остался с матерью наедине. Значит, даже этот предлог семейного ужина был не более чем уловкой. Он промокнул губы салфеткой и обессилено бросил ее на стол. — Ну что ж, матушка, — вздохнул он, — о чем вы хотели со мной поговорить? Я сильно сомневаюсь, что о погоде. Императрица качнула головой и мягко улыбнулась. — Я беспокоюсь о тебе, — ответила она. — Я не хочу, чтобы между нами возникали разногласия из-за политики, мое мнение ты знаешь и так… Она замолчала, отпивая из своего бокала. Александр смотрел на нее выжидающе. — Признаюсь, сначала я боялась не только за тебя, но и за Россию в целом. Мне казалось, что ты сошел с ума, заключая мир с этим Бонапартом, повторил ошибку своего отца! — она горько усмехнулась. — Я испугалась, что ты пойдешь по его стопам, ведь ты знаешь, как относятся в России к союзу с Францией… — Быть может, вас это удивит, но сейчас каждый второй считает своим долгом напомнить мне, насколько непопулярен этот мир среди дворян, — холодно сказал Александр. — Нет, дело не в этом, — поспешила заверить его Мария Федоровна. — Константин мне намекнул, что в мыслях у тебя нет водить дружбы с французами, что этот мир — лишь передышка в затянувшейся войне. Но я не знаю наверняка, ты мне об этом не говорил, — в ее голосе послышали нотки обиды. — Скажи мне, Саша, правда ли, что война с Францией возобновится? Александр почувствовал, как его брови съезжаются к переносице. «Ох уж этот Константин!» — думал русский император, не решаясь посмотреть матери в глаза. Впрочем, ее любопытством и настойчивостью любого можно было бы пытать. Неудивительно, что великий князь сдался. Марии Федоровне нужно было знать об этом, как никому другому, иначе получалось просто смешно — мать возглавляет оппозицию против сына! Александр поднял на нее глаза и тихо ответил: — Да. На ее лице расцвела победная улыбка. — Это лишь вопрос времени, матушка, — добавил Александр. — Вы ведь понимаете, что после Фридланда наша армия слишком слаба, чтобы дать достойный отпор Наполеону. Но вы должны понимать: я не ищу войны. Я всеми силами буду добиваться того, чтобы мир продлился как можно дольше. Надеюсь, вы удовлетворены моим ответом. — Это правильное решение, — императрица кивнула. — Спасибо тебе, что поделился со мной своими планами, меня это очень успокоило… — Я рад, — сухо ответил Александр, — но сейчас, если вы не возражаете, я удалюсь обратно в свой кабинет. В последнее время у меня много работы. Он встал из-за стола, подошел к матери и поцеловал ее, стараясь вложить во все эти действия как можно больше сыновьей любви. Затем император покинул столовую, чтобы снова с головой окунуться в работу.***
После этой непонятной агонии, густого тумана перед глазами, непривычным было услышать стук в дверь посреди ночи, и этот стук, как по волшебству, заглушил гомон в ушах и заставил сердце ухнуть куда-то вниз. Точно так же Александр стучался в покои Наполеона поздней ночью. Не для того, чтобы вновь расстелить на столе карту, не для того, чтобы спорить о границах, а чтобы увидеть его. Просто по-человечески увидеть. Теперь Александра даже смешило это стремление. Как это было наивно, как неосмотрительно с его стороны! Он устремил взгляд на дверь и шумно сглотнул. Почему-то ему хотелось верить, что за дверью стоит император французов, что он ждет, пока Александр скажет сухое «войдите», но это было так на него не похоже! Нет, Наполеон не стал бы ждать, он бы ворвался без стука и бросил бы на ходу какой-то невнятно-несуразный предлог, хотя цель его визита была бы до смешного очевидна. Почему же Александру так хотелось верить, что за дверью стоит именно он? Для официальных визитов было слишком поздно, поэтому русский император сам подошел к двери, осторожно открыв ее, и невольно отшатнулся, когда его глаза в полумраке различили бледное женское лицо. — Ваше Величество! — прошептала Нарышкина, перешагивая порог комнаты. Наверно, она подумала, что Александр замер от неожиданности, потому что, едва дверь за ней закрылась, она бросилась к императору, обхватывая его торс своими ручками и утыкаясь носом ему в грудь. — Александр, Сашенька! — продолжала шептать она, а затем запрокинула голову, жалостливо всматриваясь в его глаза. — Я думала, с тобой что-то случилось, ты совсем мне не писал! Я думала, ты занят и ждала, пока ты приедешь. Ведь я знаю, что государственные дела сильно тебя изматывают. И вот две недели назад мне доложили, что ты приехал, но и за эти две недели я не получила от тебя ни весточки! Ни на одном балу ты не появился за это время! Скажи мне, ты болен? Поток ее слов обрушился на Александра неудержимой лавиной, император настолько растерялся, что совсем позабыл обнять княгиню в ответ. Он открывал и закрывал рот, не зная, что ответить на ее монолог, но потом совладал с собой и положил ладонь на щеку Марии в утешительном жесте. — Я виноват перед тобой, — сказал Александр полушепотом. — Не говори так, — она покачала головой. — Это я виновата, что так ворвалась к тебе, ведь ты меня не звал… Мне нужно было узнать, что с тобой все в порядке. Теперь я в этом убедилась и ухожу. Она поджала губы, отстраняясь от Александра, но он зачем-то схватил ее за руку, будто не хотел, чтобы она покидала его. Ее маленькая ручка сжала его пальцы в ответ, и Мария тихо всхлипнула. — Останься, — произнес Александр и подошел к княгине вплотную. — Мне так тебя не хватало… Он прикоснулся губами к ее горячему лбу и шумно вздохнул, затем наклонился ниже, к ее губам, и осторожно ее поцеловал. Ее щеки были влажными, а губы — солеными, но она подалась вперед, запрокидывая голову, углубляя поцелуй, пока руки Александра блуждали по ее спине в поисках шнуровки платья. «Какой же я мерзавец, какой мерзавец!» — пульсировало в голове русского императора. Тонкая ткань скользнула по округлым бедрам, падая на пол, кровать еле слышно скрипнула под весом двух сплетенных тел, в нос ударил запах знакомых духов. Только этот запах уже не пьянил, не сводил с ума, он просто существовал, пропитанный горечью воспоминаний, подобно сирени из сада, цветущей ранней весной, совершенно бессмысленной, из года в год исчезающей и просто привычной. Нарышкина была подобна этой сирени — Александр вспоминал о ней, когда она бросалась в глаза, а в остальное время разве она вообще существовала? Она была мгновением — блеском черных кудрей, хриплым дыханием, тихими вздохами, разрывающими ночную тишину, но в остальное время он мог легко жить без нее, дышать без нее, не думать о ней. Ах, если бы он мог точно так же не думать о Наполеоне! Пальцы Александра неистово сжали простынь. Нет, только не снова, он поклялся себе не вспоминать той ночи, не думать об императоре французов! Он впивался в шею Марии жадными поцелуями, совершенно не боясь оставить на нежной коже красных отметин, чувствуя, как княгиня тихо постанывает ему на ухо, кусая кубы. О, если бы на ее месте был он! Если бы Александр так же овладел им! Стонал бы он так же? Просил бы не останавливаться? Да и вообще, позволил бы Александру вести, точно так же, как в вальсе? Александр закрыл глаза, позволяя своему разуму рисовать поистине непристойные картины, и чем непристойнее они становились, тем сильней он сожалел о том, что не затащил Наполеона в постель в первый же день их знакомства, чтобы теперь этот всепоглощающий плотской голод так не свирепствовал. Сперва он противился этому порыву, запрещал себе думать об императоре французов, но, дав себе волю, Александр почувствовал небывалую легкость на душе. «Ну же, представь себе, как вы снова встретитесь, и ты уже не будешь робеть перед ним, не будешь отрицать очевидного!» — шептал дьявол на его плече. И Александр представлял. Представлял, как они окажутся одни, как он притянет к себе Бонапарта, не желая слышать никаких возражений, и будет целовать его до тех пор, пока им обоим не будет хватать воздуха. А потом он сорвет с проклятого корсиканца одежду, именно сорвет, рассыпая пуговицы по паркету, и возьмет его прямо на столе, чтобы стереть с лица Бонапарта эту вечно самодовольную улыбку, чтобы у него не было сил улыбаться, только хрипло шептать с каждым следующим толчком: «Mon ange, mon ange…» Александр шумно простонал, запрокидывая голову, перед глазами поплыли разноцветные круги, и он упал на постель, шумно дыша. Взгляд упирался в темный балдахин кровати, голова была совершенно пустой, будто целью его существования до этого момента был мучительный поиск неизвестного лекарства, средства, способного снять напряжение и отчистить разум от ненужных мыслей. И после всех этих дней и ночей, проведенных в непрерывных размышлениях, его голова наконец была пустой. Его дыхание постепенно выровнялось, сердце перестало так сильно биться, и Александр ощутил, как Мария положила голову ему на грудь, как делала множество ночей тому назад, обнимая его торс одной рукой. Ее иссиня-черные кудри щекотали кожу, ее легкое дыхание согревало, и Александр по привычке приобнял ее в ответ и коснулся губами ее макушки. Ему не хотелось ни о чем говорить, хотелось пролежать так еще несколько часов, уснуть сном младенца, быстро, как ему давно не удавалось. Хотелось просто провалиться в небытие, где не существует ни чувств, ни политики, ни интриг, ни границ… — Все это время не было ни дня, чтобы я не думала о тебе, — прошептала Мария, целуя его грудь. — Я думала, где же он, с кем он, как ему там без меня? Вдруг у него появилась другая, и он забыл обо мне? Прости, что я тебе все это сейчас говорю, женщины любят выдумывать, особенно когда их любимые покидают их на неопределенный срок… Сейчас-то я вижу, что все это были глупости, и ты все еще любишь меня. Александр поджал губы. Она не видела его лица, и поэтому не смогла бы распознать его эмоций. Русский император лишь крепче обнял хрупкое женское плечо и тихо произнес: — Конечно, я тебя люблю.***
Письмо лежало поверх стопки бумаг, незаметное, настолько не выделяющееся из общей массы писем, что Александр сперва не обратил на него никакого внимания. Только спустя несколько продолжительных аудиенций русский император наконец решил пробежать глазами корреспонденцию, и в его руках очутилось то самое письмо. Он хотел было по привычке вскрыть его, но в глаза бросилась печать — знакомый орел, решительным движением руки вдавленный в сургуч, тот самый орел, что венчал жезлы маршалов Франции. Александр почувствовал, как его пальцы сильнее вцепились в бумагу, оставляя на ней вмятины. Он сжал зубы до скрипа. Первым его желанием было разорвать конверт на маленькие кусочки, исчезновению письма можно было придумать множество оправданий, но разве в этом была необходимость? Александр сам не понимал, почему вид этого письма так его разозлил, ведь они расстались с Наполеоном хорошими друзьями, неудивительно, что император французов решил ему написать. Наверное, Александра злило скорее то, что буря его чувств успела утихнуть за прошедшие дни, и он, можно сказать, шел на поправку. Все это время он заставлял себя не думать о Наполеоне и вот, когда ему наконец удалось добиться долгожданного прояснения рассудка, невыносимый корсиканец вновь посмел о себе напомнить! Как не вовремя! Резким движением руки Александр вскрыл конверт, и его глаза забегали по исписанному небрежным почерком листку, с трудом разбирая некоторые слова, и чем дольше русский император читал, тем отчетливее написанные фразы звучали в его голове голосом Наполеона. «Александр! Я прибыл в Париж лишь несколько часов назад и счел своим долгом тут же написать Вам, так как я всем сердцем желаю поддерживать нашу с Вами дружбу. Дни, проведенные с Вами в Тильзите, пролетели слишком быстро, и я настолько привык к вашему присутствию, что теперь не могу представить себе, как смогу обходиться без наших теплых бесед. Я часто о них думаю и надеюсь, что Вы разделяете мои чувства. Расскажете ли Вы мне о том, как добрались до Петербурга? Впрочем, вряд ли дорога Вас слишком утомила, особенно, если учесть, что Вы постоянно путешествуете. Меня не может не радовать то, что цель нашей встречи была достигнута, и мы с Вами расстались союзниками. Ваши придворные совсем скоро поймут, ради чего России пришлось вступить в континентальную систему. Победа над Англией стоит того, мы крепко связали ей руки. И не только руки. Ваш преданный союзник, Наполеон». Александр нахмурился, заканчивая чтение. Письмо было каким-то пустым и поверхностным, словно император французов выписал на листке список самых банальных фраз, которые когда-либо придумывали смертные, и отправил его Александру, совершенно не задумываясь о последствиях. Отдал дань формальностям. Выходила какая-то бессмыслица, Наполеон не стал бы так поступать, в послании явно было что-то еще. Александр поднял письмо так, чтобы солнечные лучи хорошенько его осветили, но бумага была самой обыкновенной. Быть может, невидимые чернила? Нет, о таком люди предупреждают заранее… Александр прошелся по кабинету. Короткое письмо, которое нужно было читать между строк. В этом уже не оставалось никаких сомнений, Наполеон не стал бы отправлять курьера из Парижа просто затем, чтобы еще раз сообщить русскому императору, что он счастлив обрести в его лице союзника и так далее, и так далее… Русский император остановился посреди кабинета и снова поднес послание к глазам, некоторое время всматриваясь в кривые буквы. Ему понадобилось несколько минут, чтобы осознать, что некоторые слова были написаны под другим наклоном. Проклиная Наполеона и его отвратительный почерк, Александр сел за стол, промокнул перо в чернильницу и принялся подчеркивать слова и буквы, которые… выглядели кривей остальных. Спустя некоторое время работа была окончена, и Александр расправил плечи, оглядывая письмо в очередной раз: «Александр! Я прибыл в Париж лишь несколько часов назад и счел своим долгом тут же написать Вам, так как я всем сердцем желаю поддерживать нашу с Вами дружбу. Дни, проведенные с Вами в Тильзите пролетели слишком быстро, и я так привык к вашему присутствию, что теперь не могу представить себе, как смогу обходиться без наших теплых бесед. Я часто о них думаю и надеюсь, что Вы разделяете мои чувства. Расскажите ли Вы мне о том, как добрались до Петербурга? Впрочем, вряд ли дорога вас слишком утомила, особенно, если учесть, что вы постоянно путешествуете. Меня не может не радовать то, что цель нашей встречи была достигнута, и мы с вами расстались союзниками. Ваши придворные совсем скоро поймут, ради чего вам пришлось вступить в континентальную систему. Победа над Англией стоит того, мы крепко связали ей руки. И не только руки. Ваш преданный союзник, Наполеон». Если Александр был прав, то настоящее послание выходило до смешного коротким, русский император даже не надеялся на то, что понял задумку Наполеона, но несмотря на это поднес листок ближе к лицу и стал читать по слогам еле слышным шепотом: — Я думаю о вас постоянно. Целую ваши руки. И не только руки. Письмо задрожало в его пальцах и упало обратно на стол, Александр посмотрел перед собой невидящим взглядом. В один миг на него нахлынула старая злоба, восторг и всепоглощающая печаль, которой не было ни причины, ни объяснения. Три несчастных предложения после стольких часов молчания, но мог ли он желать большего? Желал ли? Александр закрыл лицо руками и тяжело вздохнул. Наверно, в глубине души он надеялся, что они с Наполеоном будут вести себя так, будто ничего не произошло. Они бы договорились обо всем без слов, забыли бы произошедшее между ними безумие и приняли бы свою судьбу с покорностью грешников, но Бонапарт, похоже, был иного мнения. Александра это и восхищало, и пугало. Был шанс того, что все запретные фантазии, связанные с императором французов, станут реальностью. Александр не смел о таком и мечтать. Вдруг они на самом деле еще увидятся? Русский император вновь промокнул перо в чернила и принялся писать ответ: «Наполеон! В моем путешествии до Петербурга не было ничего интересного, чем бы я мог поделиться с Вами, чтобы Вы не заскучали. Я лишь хочу поблагодарить Вас за оказанное Вами содействие в ведении переговоров с Османской империей, поддержка Франции важна для России в эти дни, как никогда. Я и сам с теплотой вспоминаю о времени, проведенном с Вами в Тильзите. Если бы у меня была возможность встретиться с Вами еще раз, я бы воспользовался ею без всяких раздумий. Полагаю, мне следует Вам также сообщить, что я разделяю все Ваши мысли и чувства и протягиваю Вам ладонь для рукопожатия. Искренне Ваш, Александр». Русский император отложил перо, перечитал свое письмо и улыбнулся. Пусть Наполеон поломает голову, пытаясь догадаться, каким шифром воспользовался Александр, в то время как тот весь смысл послания вложил лишь в последние слова. Не сразу же ему писать любовные полотна, в конце концов! Александр запечатал конверт и позвонил. На пороге его кабинета тут же возник секретарь. — Отправьте в Париж с первым же курьером, — приказал русский император, протягивая конверт. — Будет исполнено, Ваше Величество, — секретарь поклонился и поспешил исчезнуть за дверью. Александр сложил руки домиком и коснулся пальцев губами, растягивающимися в довольной улыбке. Ну, хватит страданий! Теперь у русского императора появилось развлечение, достойное его персоны — флирт с бывшим врагом между строк. Это было странное чувство, словно его жизнь начала постепенно обретать смысл, который, на удивление, не заключался в управлении страной, ночах, проведенных с Нарышкиной, или выслушиванию материнских жалоб. Примерно раз в десять дней русский император запирался у себя в кабинете и при свечах вскрывал очередной конверт из Франции, чтобы погрузится в чтение отвратительного, но такого родного почерка. Александру казалось, что все эти десять дней он жил лишь ожиданием и, когда наконец ему доставляли письмо, им овладевало непонятное волнение, и это чувство было ему дороже всего на свете. Это стало его тайным ритуалом: запереть дверь на ключ, расставить на столе свечи, опуститься в свое кресло и дрожащими пальцами сломать печать, а потом перечитывать написанное день за днем, пока строки не вгрызутся в память, пока ему не доставят следующее письмо. Сперва их переписка была весьма осторожной. По крайне мере, осторожничал Александр. Он все боялся, что письма перехватят и прочтут то, о чем никто знать не должен. Наполеон не боялся ничего, и уже на третьем письме завуалировано сообщил русскому императору о том, что он намерен сделать, как только они вновь встретятся. При прочтении этого послания Александр покраснел, как мальчишка, и мысленно похвалил себя за то, что запер дверь в свой кабинет. Свои письма Александр приправлял щепоткой невинного кокетства, он увиливал от пылкого напора Наполеона, которого это страшно раздражало. Один раз, вместо того, чтобы ответить на очередное весьма убедительное признание в любви, Александр написал: «Мне весьма приятны Ваши слова, и я даже удивлен, что Вы не стали поэтом! Сегодня я в очередной раз ужинал с семьей, и наш повар превзошел самого себя!..» А затем он так увлекся, что отправил Наполеону весьма подробное описание своей трапезы и маленький презент — баночку черной икры. Ответное письмо Бонапарта заставило его долго хохотать. «Благодарю за Ваш подарок», — писал Наполеон. — «Однако мне совсем не понятно, как Вам может это нравится! Мой повар сварил эту Вашу икру, и на вкус она просто отвратительна!» Александру нравились бытовые мелочи, которые упоминал император французов. Например, его жалобы на то, что императрица вновь потратила неприличную сумму денег на розы для своего сада и упоминания вечеров, проведенных в опере, или за игрой в бильярд. Читая об этом, Александр иногда позволял себе закрывать глаза, чтобы представить себе Наполеона, скучающе вертящего в руках кий, или разгуливающего по садам Фонтенбло. Александр никогда не был в Фонтенбло и даже не знал, как выглядит этот дворец, но в последнее время его фантазия работала настолько хорошо, что представить сады незнакомого дворца совершенно не составляло для него труда. Он боялся лишь того, что позабудет, как выглядит Наполеон. Он помнил его хмурое лицо перед отъездом, его сухое прощание, и не мог отнести эти воспоминания к числу приятных. Портретов императора французов в его кабинете не водилось, и совсем скоро он стал испытывать острую потребность вновь посмотреть в серые глаза корсиканца, поэтому в следующем своем письме он аккуратно попросил Наполеона прислать ему свой портрет. «Не могу себе представить, для чего Вам вдруг понадобился мой портрет», — писал Бонапарт в ответ, и Александр мог поклясться, что услышал приглушенный смех сквозь строки. — «Надеюсь, для того, чтобы любоваться мной в свободное от управления страной время. Прилагаю к этому письму скромный подарок, который наверняка сделает нас неразлучными». Александр недоверчиво покосился на небольшую коробочку, которую Наполеон отправил ему вместе с письмом. В нее бы не поместился портрет императора французов. Неужели он решил отказать Александру в такой маленькой просьбе? Разочарование больно кольнуло под ребрами, но, тем не менее, Александр потянулся к заветной коробочке, перевязанной невзрачной алой лентой. Без особого энтузиазма он открыл ее и обнаружил внутри золотой медальон овальной формы с замысловатым рисунком на поверхности. Вычурные линии напоминали лианы, увенчанные вкраплениями мелких звездочек-бриллиантов, блестящих под огнем свечей. Внизу была выгравирована надпись «Ensemble pour toujours». Александр аккуратно достал медальон из коробки и провел пальцем по его поверхности. Тонкость работы мастера завораживала. Было видно, что украшение делали на заказ, и заплатили за работу хорошо. Он повертел медальон в руках — чистое золото с алмазами с обеих сторон. Наполеон любил широкие жесты. Вместо своего портрета прислал драгоценность, но как он не понимал, что для русского императора большую цену имело бы изображение императора французов! Однако медальон был полый внутри — слишком легким он казался. От места крепления цепочки отходила углубленная линия, которая очерчивала всю длину медальона. Александр поддел это углубление ногтем, сработал механизм, и медальон открылся. Первым, что бросилось в глаза, было маленькое зеркальце на одной половинке медальона. В нем Александр смог различить свои собственные черты, но на другой половине было лицо Наполеона. И холодные серые глаза, и острый нос, и волевой подбородок, и изящную линию губ, — все удалось изобразить умелому художнику на таком ничтожно малом участке. — Именно таким, — прошептал Александр. Именно таким он запомнил императора французов. Он сам не заметил, как губы его расплылись в глуповатой улыбке, а сам он никак не мог отвести взгляда от маленького портрета Наполеона, где корсиканец выглядел таким же грозным и высокомерным, как и на всех своих портретах. Но Александр знал, точно знал, что в глубине этих холодных глаз бушует самое настоящее пламя. Еще некоторое время он сидел так, пока часы не пробили полночь. Только после этого русский император очнулся и промокнул перо в чернильницу. Он был обязан написать ответ немедленно.***
Письма от Наполеона все не было. Александр привык, что почта может задерживаться. К концу октября погода испортилась: сильные дожди размыли дороги, неприятный ветер намеревался забраться под шинели, ночи становились длиннее, дни — безрадостнее. Курьер мог опоздать на день-два, но вот уже две недели Александр ничего не слышал о Бонапарте. Письмо с медальоном было последним, которое доставили Александру. Он уже знал его наизусть, а медальон открывал так часто, что уже начинал побаиваться, что сломает его. Каждый раз, когда он смотрел на унылые дождевые капли, тянущие влажные следы по стеклу; каждый раз, когда приходил в свой кабинет, окутанный полумраком, ладонь сама тянулась в карман, чтобы кончиками пальцев нащупать знакомый узор с завитками. Александр не решался носить подарок Наполеона на шее. У многих бы возникли вопросы, и было бы хуже, если бы кто-то узнал, что находится внутри медальона, и поэтому ни одна живая душа не должна была о нем знать. Это была маленькая тайна русского императора. Тайна, которая помогала ему улыбаться хмурым осенним днем, пока он ждал вестей от Наполеона. Или, быть может, Александр боялся что, если бы повесил медальон на шею, Наполеон находился бы на ничтожном расстоянии от сердца русского императора? Так близко никому не позволялось подбираться. Александр нехотя признавался себе, что все это было больше похоже на зависимость, не на те светлые чувства, которые воспевались в сентиментальных романах. Наверное, он просто не успел насытиться Наполеоном сполна. Если бы у них было больше времени! — Вы задумчивы в последнее время, — сказал ему Чарторыйский, когда они сидели поздним вечером в кабинете Александра. Адам беспокоился за императора, и Александру пришлось его впустить, чтобы не давать еще больше поводов для волнений. — Правда? Мне казалось, что я всегда задумчив, — рассеянно отозвался Александр. — Вы правы, но сейчас вас как будто нет в этой комнате, — осторожно пояснил граф. — Вы смотрите перед собой, и взгляд у вас стеклянный, как будто мыслями вы очень далеко. Вот уже последние четыре дня. Вы больны? — Я… — Александр хотел ответить, резкое «нет», но потом задумался и сказал: — Я не знаю. — Я могу позвать врача, он осмотрит вас. Вы очень много работали последние месяцы, плохое самочувствие неудивительно… — Не нужно, Адам, я сомневаюсь, что врач поможет мне, — протянул Александр. — Ах да, у вас было ко мне какое-то дело? Только вы не испросили у меня аудиенции, я понимаю, что друзьям многое позволительно… — Ваше Величество, — прервал его Адам. — Посмотрите на меня. Это тихая просьба прозвучала так неожиданно, что Александр поднял голову, встречаясь взглядом с черными глазами Чарторыйского. Они смотрели друг на друга некоторое время, пока граф наконец не констатировал: — Вы не расскажете, что вас тревожит. — Как будто я давал повод думать, что так и есть, — губы Александра дрогнули в подобии улыбки. — Не утруждайте себя, Адам, я сам со всем разберусь. — Прошу меня простить, Ваше Величество, если мои замечания оскорбили вас, — Чарторыйский отвернулся и тихо вздохнул. Александр хотел было сказать что-то, что сгладило бы это неприятное молчание, но внезапно раздался настойчивый стук в дверь. «Кого принесло посреди ночи?» — подумал Александр, в том время как в его голове возникали тысячи самых невообразимых предположений начиная смертью кого-то из близких и кончая революцией. — Войдите! — твердо сказал он. На пороге показался секретарь. — Ваше Величество, посол Франции просит вас срочно его принять! — протараторил он. Александр почувствовал, как его сердце подпрыгнуло в груди. — Посол Франции? — переспросил он. — Вы имеете в виду герцога Ровиго? — Нет, Ваше Величество. Этот господин представился мне как Арман де Коленкур. Он сказал, что принес вам важное послание от императора Наполеона… — Пусть войдет, — приказал Александр, вцепившись руками в подлокотники кресла. Он никак не хотел выдавать своего волнения, но сердце под ребрами отбивало чечетку, а голова шла кругом от одной лишь мысли о том, что именно в этот вечер русский император наконец получит заветное письмо. Чарторыйский резко встал и поклонился императору. — Не буду вам мешать. Спокойной ночи, Ваше Величество, — тихо произнес он. — Спокойной ночи, Адам, — бросил Александр в ответ. В дверях польский граф чуть не столкнулся с Коленкуром, облаченным в промокшую шинель. Двууголку генерал снял и теперь прижимал ее к груди. Щеки его были красные от мерзкого ветра, который весь вечер бросал в стекла дождевые капли, под глазами залегли тени усталости. Как только дверь за Чарторыйским закрылась, генерал поклонился Александру. — Месье де Коленкур, — произнес русский император, окидывая вошедшего взглядом. — Какая приятная встреча! Прошу вас, садитесь, я вижу, что вы устали с дороги. Позвольте угостить вас чаем… — Благодарю, Ваше Величество, — Коленкур вновь поклонился и занял кресло, в котором еще пять минут назад сидел Чарторыйский. — Как так получается, генерал, что император Наполеон меняет своих послов в России, а я об этом ничего не знаю? — спросил Александр. За упреком легко было скрыть то, насколько русский император был рад видеть Коленкура. — Император Наполеон приносит Вашему Величеству тысячу извинений за такую спешку, — ответил француз. — Я принес Вам письмо, в котором Его Величество уведомляет вас о моем назначении. В подтверждение своих слов Коленкур протянул Александру немного помятый конверт с уже знакомой тому печатью. Русский император повертел конверт в руках и усмехнулся: — Что ж, лучше поздно, чем никогда. Надеюсь, здесь указана и причина такой спешки. Он выжидающе посмотрел на Коленкура. — Увы, нет, Ваше Величество, — тихо ответил генерал. — И почему же? — Император приказал мне передать вам его послание лично в устной форме, потому что ему нужен незамедлительный ответ. — Вот как? — Александр прищурился, всматриваясь в лицо посла. Передать послание лично… Неужели Наполеон доверил их тайну одному из своих генералов? — И что же за послание он просил передать мне? — недоверчиво спросил Александр. Коленкур сглотнул и огляделся, будто смог бы отыскать в полумраке кого-то, кто мог бы подслушать их разговор. Русского императора напрягала эта подозрительность, словно Коленкуру было неудобно озвучивать слова Наполеона. Наконец, генерал склонился к Александру и сказал: — Его Величество желает встретиться с вами в неофициальной обстановке.