Моё забвение

— Ты смог подключиться к комнате? — Чимин в маленьком окошке выжидающе смотрел на Чонгука, который пытался с десятой попытки ввести в поисковик название фильма, который не хотел ни в какую включаться и обрывал парням всякую надежду глянуть новинку, которую они оба так долго ждали, дистанционно.  — Не знаю, когда этот долбанный сайт пофиксят. Моя микроволновка и то лучше бы показывала. — Шатен возмущённо вздыхал, понимая, что эта неразбериха ломает все их планы насладиться хоть чем-то, пока Чимин беспощадно заперт от цивилизации.  — И что нам делать? — Пак перенял депрессивный настрой Чона, зарываясь пальцами в рыжие волосы, что пушились, как одуванчик, видимо, после недавно принятого душа. Вообще, парень выглядел настолько мило и по-домашнему, что у Гука внутри что-то оттаивало. Ему было очень обидно, что они не могут увидеться и что он не может дотронуться через экран и хоть немного поиграться с шелковистыми прядями. Он также заметил, что помимо пушистости волосы парня стали достаточно пастельными и не такими обжигающими — они были больше похожи на персиковый сок, который Чон не очень любил, но если б Чимин его налил, без пререканий согласился бы и отпил до самого дна. Уютный образ Пака рассеял разочарованную обстановку и напомнил шатену ещё об одной детали, с которой Гук усмехнулся и побоялся произносить вслух.  — Что смешного? — Щёки собеседника порозовели от смущения. — Ты из-за моих волос смеёшься? Не нравится? Я всё думаю о покупке краски, но тут не под стать, знаешь ли.  — Чимин, ты красивый. — Чон по губам захотел себя шлёпнуть, не ожидая, что всё-таки начнёт кокетничать. Ну серьёзно, как он мог устоять?  — Иди в жопу, я же вижу, что ты ржёшь с чего-то. — Чимин закатил глаза, поправляясь на стуле.  — Ладно, прости, я просто вспомнил кое-что, но ты серьёзно очень красивый и без краски. — Гук прокашлялся, боясь, что Пак сейчас снова воспримет его слова как шутку. — Ты бы снова покрасился в рыжий? Или что-то новое хочешь?  — А тебе нравятся рыжие? — У Чонгука челюсть отвисла от этого вопроса, ему очень захотелось выключить вебку прямо сейчас, чтоб парень не видел его ошарашенного вида, и динамик, с которого отчётливо было слышно тахикардию с нехилым разбегом. — Или всё-таки тёмненькие? — Гук моментально пришёл в себя, непонимающе глядя на Чимина.  — Хочешь в тёмный?.. — предположил шатен. — Чёрный или шоколадный?  — Я не об этом, — цокнул Пак.  — Не понял.  — Да я тоже не особо понял, когда ты за Юнги хвостиком ходил, — прожевал юноша.  — Чего-о? — Растянул Чонгук, сжимаясь со смеху. — Стоп. Ты сейчас серьёзно? Как понять «ходил хвостиком»?  — Почему ты внезапно переключился на меня? — нахмуренно, сверля глазами стол с двумя осушенными чашками, выдал Чимин. — Ты ведь так активно старался добиться внимания Юнги раньше — это я подразумеваю.  — Минни, ты чего? — Чонгук не на шутку испугался, ни капли не догадываясь о внутренних переживаниях возлюбленного. Юнги? Он серьёзно ревнует его к своему лучшему другу? Не может быть. Какой-то бред. Чонгук ничего такого не делал. — Я не... — Ты вечно ему писал, стоило только выпросить у меня его номер, не говоря уже о… — Пак нервно сглотнул. — О том, что ты следил за ним. — Чимин? — Чон полностью растерялся, бегая глазами по монитору и нервно сгибая край футболки. Его только что назвали сталкером? — Этого не было. Я никогда в жизни не стал бы подобным заниматься. С чего такие выводы?  — Случайные встречи не были случайными, ведь так? — Пак всё ещё не смотрел в камеру: он отчаянно улыбался, прокусывая свой ноготь. Домашняя влюблённая атмосфера полностью растворилась в его неумолимых доводах и яром желании, как обычно, накручивать себя.  — Были, Пак, Господи. Это были случайные встречи. Что ты себе выдумал? — Гук правда не знал, что сказать в образовавшейся ситуации: ему было тяжело дышать, он не терпел разборок с близкими людьми, потому что чересчур боялся принять оборонительную сторону и выйти по итогу самым последним мудаком. А близких у него, к слову, было немного, а оттого ещё боязнее и непонятнее.  — Твои сообщения я тоже выдумал, которые ты ему отсылал? И футболку, которую ты ему любезно отдал? — Никто бы не подумал, что в Паке бурлило столько ревности, но, что более очевидно, неуверенности. Он точно так же боялся, что Чон неискренен с ним до конца, и старался обрубить всё на корню в случае какого-либо промаха, чтоб сильно больно не было. Хотя, если быть честными, болевой порок уже стал в миллиард раз ниже после произошедшего ночью, а дыра в сердце — глубже, и выть от этого хотелось безумно, но он держался.  — Я писал ему по поводу подготовки, он ведь тоже варится во всём этом. Как бы я не хотел написать тебе и узнать твой номер ранее, ты бы не смог помочь мне. — Мозаика в голове шатена начала складываться, ему стало предельно ясно: в глазах Чимина Чонгука заинтересовал вовсе не он, а его лучший друг, и всё это — исходя из увиденного на поверхности, а ещё, по всей видимости, из приукрашенных рассказов Юнги, что здорово треснули Паку по голове и дали смешать фантазию с реальностью. — Чёртова футболка, я тебе весь свой гардероб отдам, клянусь. Только не думай, пожалуйста, лишнего. Почему ты не взял обувь с утра? Как ты в такую погоду утром в тапочках пошёл? Не простудился? — Чона ранее это воспоминание рассмешило, но не сейчас — не до смеха, любое неправильно подобранное слово могло ранить обоих. — У меня была сменная обувь в школе, — Пак слегка покраснел, но от стыда, а не от злости или умиления с высказываний шатена: ему всё ещё было интересно узнать, что у Чонгука на уме и какие у него намерения. — Ответь мне, что это были за просьбы? Юнги упоминал их несколько раз. А ещё, что ты на них помешан.  — Я хочу прибить этого засранца. Я уже говорил тебе: первой просьбой была помощь с подготовкой, второй — не заставлять тебя больше ничего красть. Я ему взамен помог дверь открыть в студии и футболку отдать — это называется взаимопомощь, Чимин. Я чувствую, какой Юнги напористый, и он должен научиться не только принимать, но и отдавать — без этого не будет существовать человечности, — на выдохе сказал Чонгук, вытирая пот со лба.  — Хорошо, я тебя услышал. — Пак рукой зачесал волосы назад. — Прости, мне правда нужно было знать это.  — Послушай, — юноша пытался сформировать дальнейшую мысль. — Ты правильно сделал, что поинтересовался. Я... Я рад, что ты открываешься мне, но, пожалуйста, умоляю, не делай это больше таким образом: не обвиняй меня в слежке — это пугает до чёртиков.  — Прости… — прошептал Чимин, стараясь не заплакать от давления, что создал он сам. Осознание того, в какой манере он преподнёс Чонгуку своих тараканов, начало доходить только сейчас.  — Может отключимся? Нам нужно отдышаться, не считаешь? — попытался улыбнуться Гук. Видеть друг друга в этот момент действительно не было лучшей затеей: внеплановый взрыв эмоций хорошенько подкрутил нервы им обоим и разрядил социальную батарейку. Тяжело всё-таки было им вступать в новые отношения: всё оказалось далеко не таким радужным, как в сказках и клишированных дорамах. — Ты прав, — сказал напоследок Чимин, следом закрывая крышку ноутбука.  *** Не допивая давно остывший кофе, Юнги распрощался с Наён и поблагодарил девушку за встречу, чтобы полным козлом не показаться. Парню больше не о чем разговаривать с «незнакомым» ему человеком, который дал точный ответ на его вопрос, но совсем не тот, который он ожидал услышать. Она — не Образ, она — не Ангел, и даже не второстепенный персонаж романа. Она, как бы грубо и мерзко это не звучало, никто, и никогда никем ему не являлась — ни во снах, ни в голове, ни в душевой кабине — с последнего Юнги снова передёрнуло. Мин совсем потерялся и не предполагал, что эта история не будет иметь скоропостижного финала, как он ожидал. Всё стало намного запутаннее, и ему всё ещё требовалось прояснение, хоть какое-то новое слово от чистого разума в этой заварухе. После долгой прогулки по неизвестным, но теперь вдоль и поперёк выученным дворам, он достал телефон, собираясь написать Паку, но остановился, понимая, что друг не сможет ему помочь сейчас: слишком уж много он сделал для него в последнее время, да и наказан из-за них обоих, что не позволяло как-либо его тревожить в таком положении. Более того, он был в курсе об этой истории с самых её корней, что тоже никак не помогло бы внести свежий взгляд на ситуацию — Пак бы навряд ли посоветовал что-либо новое.  Юнги шёл по затемнённой улице — фонари, реагируя на движение, начинали загораться один за другим. К ночи снова начало холодать, поэтому даже накинутая кожанка никак не спасала положение. Из носа текло, как из крана; волосы, что ранее были залачены, давно распались и смотрели в разные стороны; карандаш для глаз, также из-за холода и выступивших по краям слёз, начал подтекать. Мин остановился, присаживаясь на одну из скамеек, чтобы отдышаться и собраться с мыслями. Какая-то ворона, приземляясь возле скамейки, на которую только-только уместился парень, громко гаркнула, отчего Юнги ошарашенно приподнялся, хватаясь за сердце: — Блять, что за ужас?! — Мин посмотрел на чёрную птицу, что устало тыкалась клювом куда-то в асфальт, и не понимал, что сам выглядит не красивее этой вороны, настолько загруженный всем происходящим и лишаясь в сумерки последних штрихов своего презентабельного вида. — Я не думал, что для полного счастья мне ещё и нужно обосраться с вороны в этом сквере.  — Гарк-гарк, — ответила ворона, приподнимая голову и круглыми маленькими глазами смотря на своего нового знакомого.  — Курить будешь? — усмехнулся Мин, снова усаживаясь на скамейку и наблюдая за птицей, которая продолжила свои поиски чего-либо съедобного на полу. — Думаю, у тебя тоже стресс. — Парень достал портсигар, в котором все ещё хранились те тонкие сигареты, коими он угощал Чонгука, вступая в ряды «музыкантов» на том злосчастном собрании — и, пожалуй, тогда это всё и началось, тогда Юнги решил, что Наён виновата во всём, что произошло. Ему было тяжко осознавать свою беспечность к ситуации: он действительно готов был убить человека, который ему снился, даже не заботясь о том, кто это на самом деле, но никто и никогда и предположить не мог, что он влюбится, влюбится в этот чёртов образ без памяти. Даже сам Мин не осознавал этого до того момента, пока не понял, что хочет на стену залезть от новости, что, вероятнее всего, никогда и ни за что не увидит того самого человека и не поймёт, кем он является. Паршиво и безвкусно он докурил свою надежду на всё хорошее и вновь достал мобильник, глядя на то, что уже начался новый день, а его желание о концовке так и не исполнилось. Он сорок раз подумал перед тем, как написать Хосоку — и нет, не по той причине, что поздно и ему до жути не хочется домой: Чон и сам заваливался к нему в ночь, и ничего не будет, если Юнги однажды поступит также. Ему просто было неловко говорить о таком с товарищем: Наён ему тоже нравилась и будет крайне неправильно с ним обсуждать один предмет тайного воздыхания. Но он знал точно, что ему не помешала бы его точка зрения: он, как говорит Юнь, мудрый и заботливый, наверняка, уже не раз был в отношениях и уж точно знает, что из себя представляет разбитое сердце. А ведь он действительно знает, и Мин даже не представляет, насколько.  «Привет. Не спишь?» — Юнги не решился звонить, боясь в случае чего разбудить друга, поэтому начал с сообщения.  «Хей, что-то случилось?» — Почти тут же ответил Хосок: не спал, наверняка ленту просматривал — не может ведь спящий человек так быстро ответить, будто ожидая обратной связи.  «Я устал и ничего не понимаю. Могу приехать к тебе?..» — медленно добавил Юнги, всё-таки маленько боясь своей навязчивости.  «Моя мать дома, она тебя не впустит», — отправил Чон. Юнги резко подорвался со скамейки и со всей дури пнул рядом стоящую урну, что начала, как грёбаный маятник, шататься в разные стороны и, кажись, разбудила всю округу.  — Чёрт. Какого хрена? Почему их держат дома? Долбанные маменькины сынки не могут оторваться от нескончаемой опеки и пойти наперекор, — почти запищал Юнги, показывая фонарному столбу свой характер. Он вернулся на скамейку, которая, если б была человеком, шлёпнула его по заднице от того, что ему на месте не сидится и он, как ошалевший мартовский кот, мечется туда-сюда без передышки. Юноша подставил локоть об колено и громко задышал в кулак, стараясь унять нервы, но тут же захныкал от того, какой он всё-таки «хуёвый». После последних событий он считал себя просто некудышным другом, осознавая, что зачастую не контролирует манипуляции и выживает за счёт своего паразитизма. Ранее Мин считал себя одиночкой, которому никто не нужен, и что люди, которые хоть как-то им дорожат — всего лишь фикция. Сейчас он понимал, что его близкие вовсе не вымысел, а он сам — идиот, который не умеет дорожить и любить «по-правильному». Но он будет учиться, правда, он хочет быть лучше — ведь так сказал ему Образ: самому освещать свой путь, ведь никто, кроме него самого, этого сделать не сможет. Он открыл диалоговое окно, собираясь писать, чтобы Хосок не волновался и затем просто потопать домой, наблюдая вновь типичное безразличие со стороны родителей на его приход, но сообщение, что он увидел перед тем как нажать кнопку «отправить» гласило о том, что ночь имела на него совершенно другие планы: «Я проверил — она спит. Сейчас приеду. Никуда не уходи»  — О, Господи, как стыдно… — провыл Мин. Он ведь знал, знал о том, что Хосок далеко не маменькин сынок: он сбегал от своей суровой матери ради своего спокойствия и сделал это снова — и на этот раз ради спокойствия Юнги, жертвуя уже своим собственным.  Парень скинул другу свою геопозицию и принялся ждать, скукоживаясь от холода и шарахаясь от любого движения по-близости: время скоротечно утекало, оттого и людей, и даже ворон на улице не оставалось вовсе. Он уже подумал, что Хосок не приедет: да кто бы адекватный на его месте в такой час вообще стал бы срываться, чтобы унять юношеский максимализм Юнги? Правильно, никто, поэтому нужно собираться домой, пока костяшки пальцев не отвалились на совсем. Но не тут то было, шорох доносящийся издали, уже не стал казаться шорохом и больше был похож на бег и, если б Мин не повернулся, то точно бы решил, что у него паранойя развилась от отморозки мозгов. Светлая макушка казалась ярче луны, если б только тёмные пряди не губили освещение.  «Зачем покрасился? Вот дурень», — усмехнулся Юнги. Этот «златовласый» в придачу бежал с красным шоппером, который висел на плече, как новогодний мешок, наполненный конфетами, и Мин вопросительно оглядел его, не понимая, чем можно настолько сильно набить сумку.  — Подарки что ли притащил, дед? — подколол юноша, смотря на запыхавшегося Чона с красными щеками, у которого, вероятнее всего, подскочило давление, и в лёгкой алой ветровке с белым худи внутри — весь образ до боли напомнил Юнги Санта Клауса и он ещё больше захохотал.  — Я.. Нет-т… Фух... — отдышавшись, Хосок плюхнулся на свободное место рядом и тут же начал доставать из шопера что-то мягкое и оливкового цвета. — Я тебе кофту принёс, подумал, вдруг тебе холодно: ночь всё-таки... — И всё же, действительно, неожиданная деталь больше смахивала на новогодний подарок в такую переменчивую погоду. — Я такое не ношу, — стуча зубами, выдал Юнги.  — Теперь носишь, — Блондин расцепил сложенные крест на крест руки Мина и со спины накинул поверх его кожанки плюшевую кофту с горлом на замке. Юнги слегка прифигел, но возмущаться более не стал: действительно было очень холодно, учитывая, что он почти не двигался долгое время, а просто сидел в Инстаграмме, дожидаясь своего товарища.  — Ну, и на кого я теперь похож? На эмо-клоуна? — улыбнулся парень.  — В точку. — Хосок был доволен: Юнги больше не мерзнёт в сквере совсем один.  — Пройдёмся? — поднялся Мин.  — Конечно.  Парни гуляли вдоль по каменной дорожке молча, вдыхая свежий воздух и избегая зрительного контакта: оба не знали, с чего начать разговор, Хосок так тем более: он даже представить не мог, зачем Юнги написал ему в такую темень. Чон, правда, во время прогулки очень хотел схватить парня за руку, что была почти пунцового цвета от прохлады, но не позволял себе этого сделать, и понятно, по какой причине. Они дошли до двора, в котором рядом висели на цепях две качели, и Мин в ту секунду почувствовал себя самым настоящим ребёнком, чуть ли не напрудив от счастья в штаны. Такие качели в детстве было почти не встретить, большинство были на разных «полюсах» и не давали побеситься и поговорить о чём-то с товарищем, с которым вы принципиально пришли поиграться, и это, конечно, очень расстраивало молодое поколение. Сейчас такие стояли в каждом дворе, но не будет же Юнги, как чумной, качаться на них в одиночку, вот и подвезло сейчас усадить на одну свободную Хосока, который непонятливо хлопал глазами, когда Мин начал перед ним удерживать цепи, чтобы тот никуда не сбежал — можно подумать, у него был выбор.  — Что ты делаешь? — Усмехнулся Чон исподлобья, глядя на взъерошенные волосы и подтёкшие глаза товарища, в совокупности с ослепительной улыбкой, которая тоже пленила блондина на какую-либо шалость. Мин отпустил поручни и развернулся в обратную от друга сторону, поднимая голову, чтобы увидеть небо. «Ни облачка», — отметил Юнги и глядел на звёзды, что напомнили ему последний сон.  — Я скучаю по тебе… — еле слышно прошептал юноша, но Хосоку это ударило колокольным звоном по ушам, от которого в реальности можно было оглохнуть. Ещё немного — и он сорвётся. Про кого говорит Юнги? Про него? Или про кого-то другого? А если правда про него? Он ведь его возненавидит. Он не мог, не мог с ним так поступать. — Так сильно. — Твою мать. Он всё-таки добился оглушения. Хосок громко сглотнул, продолжая сидеть на качелях, он начал вместе с ними перебираться шажками вперёд к Юнги и силком ухватил того за талию, усаживая к себе на колени. Качель от прибавки веса сбавила чуть назад, Чон переплёл на животе товарища свои пальцы, чтобы он никуда не дёрнулся, и зарылся тому в затылок, моля всех богов, чтобы они с них не свалились, ведь цепи руками больше никто не удерживал:  — Я тоже, милый.