Моё забвение

Парни сели в первый попавшийся ранний автобус, в котором, кроме водителя, не было ни души. Даже мужчина, что был за рулём, казался каким-то фантомом, который вёз не живых людей, а наверняка мистических существ, какие не видны нашему человеческому глазу. В принципе всё, что происходило, являлось по сей день для Юнги какой-то выдумкой, фантастическим рассказом, в который он бы не поверил, не будь бы в нём главным персонажем. Хосок мирно засопел, когда автобус проехал несколько пустых остановок, не забирая к себе ни одного пассажира: в такую рань по городу могли передвигаться только ненормальные. Возможно, они и являлись теми ненормальными в своём роде, но, самое главное, они разделяли это чувство на пару, а, значит, всё было не так уж и плохо — так подумал Юнги, когда подставил своё горящее от трёх накидок плечо другу, чтоб его голова не свисала в пустоту и не дёргалась от неровностей на дорогах. Сейчас Мин не забивал свою голову ничем пустозвонным, ведь все его ответы были на ладони, настолько близко, что он сам не мог поверить в это до конца. Дело осталось за малым: просто поговорить с Чоном и решить, что они будут делать в дальнейшем. На самом деле, Юнги не знал, с чего начинать и как подступить к Хосоку, чтобы не разрушить вдребезги их шатко-выстроенную связь. Он понимал, что Чону ни чуточку не легче — правда, не знал, с чего конкретно: он просто чувствовал это всеми фибрами души, подсознательно. Более того, Хосок заикнулся про то, чтобы Юнги не оскорблял его и не унижал. Да как бы он мог так поступить? Долгое время чувство досады и правда гложило его настолько, что хотелось наброситься на любого человека, который хоть как-либо потревожил его блаженное спокойствие, но был ли он спокоен на самом деле? Спокойствие покинуло его ещё в ту секунду, когда он родился и начал с пелёнок ограждаться от людей, которые хотели хоть что-то для него значить; желания, которые у него возникали, он притуплял точно так же и не видел в них никакого толку. Кто мог подумать, что покой Юнги найдёт именно в человеке, который является его полной противоположностью и ориентиром к выполнению всех несбывшихся мечтаний, которые ранее не имели смысл? Как-то раньше Образ сказал о том, что Юнги и является для него этим самым смыслом, только Мин не придал этому значения. Кажется, только сейчас, в автобусе, под ослепительное солнце, что переливающими лучами играло на их лицах, он начал осознавать важность их симбиоза. Щуря глаза, Юнги мониторил мерцающее окно с обозначением остановок и старался не пропустить нужную: самого в сон клонило бешено от укачивания, но испытать удовольствие вновь от пеших прогулок не стояло в приоритете. Поэтому, спустя пару станций, на которых запрыгнули первые рабочие с подавленным взглядом и огромными баулами с офисными принадлежностями, он поспешно начал застёгивать воротник и готовиться к выходу, осознавая, что выходят они на следующей. Чон, среагировав на движение, резко распахнул глаза и даже не сразу понял, где они находятся и почему солнце так сильно слепит сквозь затуманенные от грязи окна. Юнги шустро схватил его под локоть и потащил к выходу, выгребая из кошелька последнюю мелочь и благодаря водителя за поездку — так разве кто-то делает? Хосок усмехнулся, прикинув, что у Юнги, наверное впервые за тысячу лет хорошее настроение, что он аж два раза за утро выразил людям свою благодарность. С другой стороны, он, вероятнее всего, просто хотел домой настолько, что уже не обращал внимания, что и кому говорит. Мин на самом деле был готов упасть с порога от обессилия, прокручивая в голове неприятные события прошедшего дня, но сделать этого, к сожалению, не мог: нужно было разведать обстановку и убедиться, что точно никого нет дома. Его ночное отсутсвие второй день подряд вряд ли могло бы обрадовать родителей, так ещё и на пару с незнакомым им человеком, которого он с собой любезно притащил. Осмотрев территорию, парень понял, что родители ретировались на работу около получаса назад: оставленные пара кружек кофе на столе все ещё были слегка тёплыми, а следы от ботинок по коридору — свежими: видимо, кто-то, как обычно, забыл перед уходом что-то важное. Мин жестом пригласил стоящего у входа гостя продвигаться дальше и дал понять, что дом чист и можно спокойно выдохнуть. Хосок не верил своим глазам: он не думал, что когда-нибудь сможет ещё раз погостить у Юнги, тем самым подбираясь к нему намного ближе, выгребая его из зоны комфорта. Оба, правда, боялись начинать что-либо обсуждать: после пережитого они только начали приходить в себя и собирать все мысли в кучу. Чон, конкретно поэтому, маленькими шажками пробрался на кухню и аккуратно приземлился на стул с мягкой подкладкой, втягивая носом шлейф из кофейной турки: всё-таки кофе на заправке был таким себе и далеко не стоил своих миллионов. А Мин, по пути скидывая с себя целую кучу шмоток, отправился с голым и потным торсом в душ. Он ужаснулся, когда увидел своё отражение в зеркале: даже после посиделок у Гука парень не выглядел так паршиво. Картину, по всей видимости, приукрасило его предобморочное состояние, которое высосало из него силы на существование. Он громко захлопнул дверь, вылетая на кухню и истребляющими глазами смотря на опешившего Чона, который вовсе не ожидал увидеть разъярённого полуголого Юнги. — Почему я выгляжу, как бомжара? — Теория про хорошее настроение явно в эту секунду потеряла свою актуальность. — Почему ты мне не сказал? — Я не думал, что для тебя всё настолько плохо, — отвернулся Хосок, чтоб «случайно» не прожечь дыру в товарище. — Тут больше подходит синоним «хуёво», — зачесал волосы рукой назад Мин. — Я думаю, что та кошка больше меня испугалась, чем я её. — Ну, ты такое пережил, поэтому логично, что твой вид будет далеко не с обложки глянцевого журнала, — Чон постукивал пальцами по стеклянному столу, пытаясь разглядывать его содержимое и унять мандраж от неловкости. — Хочешь сказать, я страшный? — Юноша сделал пару шагов вперёд, перекрестив следом руки, имитируя позу «обиженного». — Ты сам это сказал! — Хосок всё же возмущённо развернулся, недоумевающе смотря в ехидное лицо друга. — Да шучу я, — усмехнулся Мин, втягивая воздух и покрываясь мурашками от прохлады. — Пойду в душ обратно, а ты найди в моей комнате в шкафу полотенце и из шмоток что-то выбери. — Юнги мог бы пошутить в конце фразой по типу «присоединяйся», но уже как-то было не очень смешно, если честно. — Хорошо, — Чон смотрел на оголённую спину, скоропостижно от него удаляющуюся, и лихо встал со стула, намереваясь выполнить указание. Парень по памяти сразу очутился в комнате Мина и немного опешил от увиденного: в комнате царил полный беспорядок. На столе были вывалены всякие безделушки и канцелярские принадлежности, среди них и имелся чёрный карандаш с колпачком, благодаря которому у Юнги, видимо, и сформировались во время прогулки два огромных неестественных синяка под глазами; пара скомканных футболок также располагались на незастеленной кровати; дверца шкафа тоже не удосужилась быть закрытой: правда, в ней все вещи уже были аккуратно сложены и наверняка выглажены. Вся картина, представшая перед Чоном, гласила о том, что Юнги куда-то собирался и щепетильно прихорашивался — его с этой мысли немного коротнуло. Не уж-то Мин собирался на какую-то встречу? Или даже свидание? Но зачем тогда он позвал Хосока? Он ведь даже не успел поинтересоваться, перебивая его своим недопризнанием и погружая обоих в полнейший конфуз. Чон аккуратно расправил одеяло и завалился на кровать, закрывая лицо ладонями от смущения: — Неужели я правда такой неловкий? Как я мог его милым назвать? Парень минуты две пялился в потолок, пытаясь прийти в себя, чтобы хоть немного начать ориентироваться в пространстве и найти уже себе что-то из домашнего, как наказал ему Юнги. Взор упал на одну из футболок, лежащих вместе с ним на кровати: она была персикового цвета и с рваными краями — не от старости, видимо, такой был дизайн. Хосок вытряхнул её, чтобы распрямить, и «постелил» себе на грудь: пахло телом и едва уловимыми нотами кедрового мужского дезодоранта. Чон сам не понимал, что за манипуляции он проворачивает, но от футболки не отлипал: наоборот, сжал рукава и пытался зарыться носом в её хлопковый воротник. Тут уже не Хосок выбрал вещь, а, скорее, вещь выбрала Хосока, прямо как палочка в «Гарри Поттере», но лежать далее в подобном положении он не намеревался: хозяин футболки мог вернуться с душа с минуты на минуту. Парень поднялся, собираясь выбрать что-то в качестве низа и поспешно оглядывал в поиске нужного атрибута каждую полку. Он заметил пару выдвижных ящиков, которые ещё не открывал, и интерес, конечно, взял над ним верх, принуждая рассмотреть хотя бы один из них. Хосок в первую очередь усмехнулся, когда понял, что содержимое первой полки составляли яркие боксёры разных цветов и оттенков, полностью контрастирующие с его оставшимся наполнением шкафа. Он «пролистал» аккуратно выложенные в стопку трусы и не переставал смущённо улыбаться: «Юнги у нас яркая личность, оказывается», — подумал блондин. — Зачем ты на мои трусы пялишь? — Юнги непонимающе смотрел на друга в проходе, потирая мокрую голову полотенцем. — Господи, прости, я-я.. — Хосок в попыхах начал засовывать боксёры обратно и задвигать «запретный» ящик. — Я искал, что вниз смогу надеть… — Точняк, бельё тебе тоже понадобится, — Мин показал пальцем жест «эврика» и подошёл к шкафу. — Можешь взять, только не знаю, какой размер… — запнулся Юнги. — Размер трусов у тебя какой? — Чего? — Чон захлопал ресницами, глядя на распаренную красную кожу собеседника в зоне декольте и не понимал, про какой размер вообще чешет этот малый. — Почему у тебя моя футболка на плече? — Темноволосый оглядел Хосока, который хотел сквозь землю провалиться от смущения. — Я её сам надеть собирался. — Эм-м, она вроде нормальная по размеру, да и я не хотел наводить беспорядок у тебя в шкафу, поэтому она мне первая на глаза попалась, — запинался Чон. — П-прости ещё раз, держи.. — Хосок зажмурился и вытянул руки вместе с футболкой, чтобы передать её товарищу. — Забей, — отмахнулся Юнги. — Я найду что-нибудь другое, у меня и правда не очень много оверсайза, — юноша подошёл вплотную к полкам, заставляя Чона тем самым сделать пару шагов назад: парень стоял в огроменном махровом халате, освеженный от принятия душа и пахнущий не менее приятно, чем футболка, которую отвоевал Хосок. Только Юнги, в отличие от футболки, не получилось бы разместить на- — Кха-а-а, — закашлялся блондин, хватаясь за бока и отскакивая в сторону, присаживаясь следом на корточки. Юнги в режиме «турбо» развернулся, сгибая колени, и собрался стучать Чону по позвоночнику. Халат от резкости сполз с одного плеча и второй конкретно, как астматик, начал задыхаться и окрасился под цвет своего шоппера. Кажется, пришла его очередь валяться в обмороке, только Мин навряд ли смог бы поднять его на руки. — Ты в порядке? Тебе воды дать? — Парень испуганно смотрел на друга и продолжал постукивать по спине. Хосок, в свою очередь, старался всеми силами отпрянуть от товарища и показать рукой, что всё якобы нормально. — Меня если только полить ей. — Пытался прийти в себя Чон, глубоко задышав и опираясь левой рукой об пол. Юнги тихо засмеялся. — Ну, ты, конечно, прихотливое растение, — Мин поднялся, возвращаясь к полкам и, быстро обнаружив нужные вещи, кинул их в сторону друга. — Иди, мойся, а то совсем зачахнешь. — Я серьёзно могу надеть твои трусы? — Хосок, как ошалевший, смотрел на полученный предмет. — Тебе модель не нравится? Семейники дать? — Громче захохотал Мин, получая снизу шлепок по икре. Было скорее щекотно, чем больно. — Всё, я отчаливаю, — сглотнул Хосок, далее приподнимаясь и отряхивая пыль со штанов. Как только блондин покинул территорию, Юнги начал прибираться в комнате и немного корил себя за то, что устроил такую разруху перед уходом. Страшно представить, какова была реакция родителей, войди б они в его логово. Мин никогда не старалась как-либо убирать за сыном, обосновывая в средней школе тем, что «он уже взрослый мальчик и умеет всё делать сам», только его этот факт раньше жуть как бесил и не беспричинно: «Как она может говорить о самостоятельности, когда в их семье буквально живёт бытовой инвалид умеющий только раздавать указания?» В общем и целом, его конкретно напрягало нахождение отца в их доме, которого она ежесекундно лелеяла, не решаясь высказать хоть что-то против его высоченного эго. Юнги на пике гормонального перехода не мог понять, почему и для чего он должен получать оплеухи каждый раз, когда оставит в своей комнате соринку и не отдраит во всём доме полы в субботу. Иногда он срывался и истерил по той причине, что мать не может похвалить его за «ничегонеделание», как того же отца. Но, стоило только пройти немного времени, как он, кажется, начал осознавать — она боялась. Она боялась человека, которого называла «родным», но родного в нём было ровным счётом ничего. Последние два года, если ему приходилось находиться дома, он слышал непривлекательные стычки, в которых замечал, как отец конкретно перегибает палку, но Юнги ничего не говорил: нет, он не боялся пойти ему наперекор, наоборот, иногда голос хотелось сорвать, оглушая того ультразвуком до самой смерти. Он не делал это по той причине, что считал, что им полностью наплевать на него: не заинтересованность в увлечениях, неразговорчивость, убийственный холодный взгляд с обоих сторон — всё казалось не по-настоящему, будто его родителей заменили инопланетяне, заставляя перенимать чужеродную сторону и не иметь доступа к человечности. Сейчас же Мин понимает, что его родителей никто не подменял, они остались теми же, только детская пелена с глаз начала сниматься и перестала преграждать обзор на реальные вещи: отец всегда был жлобом и эгоистом, только мог ранее мяч с ним попинать на заднем дворе, вместо миновой головы, а заботливость матери с годами исчезла в оттенках страха перед будущим: какой мужчина бы из него вырос, поощряя она его в «пустых», как говорил отец, интересах? Как же ему хотелось раскрошить стену в клочья, но делать этого он не смел: не хотелось от отца получать такую же кашу на своём лице. Быть узником абьюза явно было не одним пунктом из его списка желаний, который только начал формироваться, появись в его жизни Образ. Разве что, теперь, зная, что Образом являлся Хосок, Юнги начал вспоминать их откровенный диалог о семьях и, кажется, понял, что из него очень хуёвый советчик: как он мог говорить о принятии неидеального родителя, когда его отец являлся на самом деле ещё тем отморозком? Неужели так это и бывает, что ты снимаешь розовые очки только тогда, когда морально готов к этому? Но он не был готов, видя разбитое состояние Хосока, он не хотел принимать острящую правду. — Чего загруженный такой? — Хосок переступил порог и завалился к уже переодетому в серый спортивный комплект Мину на кровать, второй потирал виски и удручённо вздыхал. — Помнишь про наш диалог в репетиционной.. о родителях? — Юнги развернулся в сторону друга параллельно его лицу и, подставляя локоть, оперся головой об свою ладонь. — Помню, — слегка кивнул Чон. В комнате Юнги было тепло и светло: небо с утра было крайне чистым, а солнце ярким, возможно, что за спиной остались последние прохладные деньки, которые они пережили на пару с Мином, но оставшиеся глубоко под сердцем морозящие осадки все ещё вязко стекали в водосток и вместе с грязью уходили куда-то в самую глубь. Как бы Хосоку уже хотелось высушить их, чтоб не порочили разум и дали наконец вдохнуть полной грудью цветущий весенний аромат. — Так вот, кажется, я пиздабол, — вздохнул Юнги. — Интересный вывод, а что, собственно, не так? — Хосок смотрел на нахмурившегося Мина и не понимал, с чего он вообще решил завести данную тему. — Я тебе сказал о том, что нужно принимать близких людей такими, какие они есть, и что у меня сейчас всё «в шоколаде» со своими предками, — выпалил парень. — Это не так, блять, я понял, что ненавижу своего отца, слышишь, Хосок? Я хочу чтоб он сд- — Остановись, — Чон схватил Юнги за плечо и начал его слегка массировать, чтоб второй ослабил свой пыл. — Мне жаль тебя, правда, прости, что я был таким узколобым, — Юнги опустил голову и наверняка бы пустил слезу, если б на это было хоть немного сил моральных и физических. — Ты тоже можешь ненавидеть свою мать, я думаю, это нормально… Нормально — не любить их. — Я тебе это рассказал не для того, чтобы ты меня пожалел, Юнги. — Парень переместил ладонь на подбородок собеседника и приподнял его голову, чтоб тот посмотрел на него. — Мне было интересно узнать что-то о тебе, и я узнал: я понял, что наши ситуации нельзя сравнивать, но я искренне был рад твоей поддержке. — Что же в них разного? Мы ненавидим членов своей семьи одинаково, — не понял юноша. — Как бы моя мать не любила отца, я, кажется, могу понять, почему она с ним развелась, просто до сих пор отказываюсь принимать именно это, — Хосок развернулся на спину, сверля глазами потолок. — И что же? — Юнги придвинулся к другу чуть ближе и также лёг на спину, не понимая, чего он нашёл в потолке такого увлекательного. — Собственный комфорт, — сделал вывод Хосок. — Она пожертвовала комфортом других, чтобы ей было легче. Да, это достаточно эгоистично, но, если так подумать: что ей оставалось делать? — Остаться в семье, предпринять что-то, чтобы сохранить отношения, разве нет? — рассуждал Юнги. — Какая обстановка у тебя в семье? Ты бы хотел, чтоб она была цельной, несмотря на то, какие люди в ней состоят? — Хосок резко повернул голову. — Нет, — задумался Юнги. — Я думаю, что моя мать достаточно настрадалась за пару лет. — А почему вы так живёте до сих пор? — Чёрт, откуда я могу знать? — Сменил интонацию Мин на более огорчённую. — А я знаю: потому что твоей матери так комфортно. Только это ощущение ложное: она думает, что, как ты говоришь, сохраняет семью, но на деле же её убивает. — Юнги замолк: правда больно уколола, но ныть или бить стены больше не хотелось: жизнь никогда не была и не будет радужной, все её недочёты день за днём всплывали как подводные камни. — Поэтому я и не хотел ни к кому привязываться. Все люди — неуравновешенные, в них нет ничего хорошего. — Оскалился Мин. — Это не так, Юнги-и, — Хосок сам не понимал, чего он этим хочет доказать: Юнги его всё равно никогда не примет и уж точно не влюбиться в него, а ещё он до сих пор сам себя обвинял во всём, что происходит. — Ты был прав, когда сказал, что люди могут быть неидеальными: они могут быть эгоистичными: делать что-то только в пределах своих интересов, или ленивыми и агрессивными, но это не отменяет их, как людей, понимаешь? Только выбор всегда остаётся за тобой: принять такого человека, окружая себя ложным комфортом, либо отпустить, понимая, что свобода и есть твой собственный комфорт. Но это также не значит, что все люди плохие и нужно глотку перегрызать тому, кого ты любишь из-за того, что он не твой идеал: в таком человеке безоговорочно есть что-то хорошее, и именно для тебя этого может быть достаточно. — Но мне недостаточно, — начал Юнги. — Недостаточно, что я не вижу тебя. Значит ли это, что ты меня отпустил? — Парень тоже повернул голову в сторону друга, замечая его трясущиеся слегка наполненные влагой глаза. — Ни за что, — Ответил Чон в то время как лицо товарища было в расстоянии пары сантиметров, а губы приоткрыто зависли в вопросе. — Знаешь, я никогда не целовался, — выдал Юнги, отчего у Хосока внутри всё сжалось, как в бумажном пакете от попкорна, который положили в микроволновую печь. — А я до этого никогда не любил, оказывается, — дрожащими пальцами Хосок аккуратно положил ладонь на разгоряченную щёку: всё-таки оттепель действительно существует.