От рассвета До заката

Утро начиналось с затёкшей шеи, облизывания псом моего лица, и громыханием со стороны двери. За ней что-то громко падало, материлось, и по голосу я признал хозяина квартиры: кажется, он пытался готовить. Я сгоняю Тао с кровати, выползаю сам, зависая возле большого окна и любуясь красным, поднимающимся солнцем, а потом чапаю на кухню, на запах горелого. - Я снова вырубился? - Доброе утро. – Улыбается он мне. – Как спалось? Кажется, будто без этих милых формальностей он на вопросы не отвечает. - Неплохо. – Я осматриваю масштабы катастрофы, которые ещё вчера можно было назвать кухней, и крайне аккуратно отодвигаю повара от его горелых произведений. – Позволь я возьму это на себя, иначе ты точно спалишь квартиру. – А он просто пытался поджарить яйца… - Так как так получилось, что я уже во второй раз просыпаюсь в твоей постели? - Забавно, правда? – Усмехается тот, моментально хватаясь за что-то другое, теперь в надежде отрезать себе пальцы. - Просто сядь и расскажи, с завтраком я сам разгребу! Его палец уже лежал под ножом, буквально в сантиметре от ампутации! - Кхм, - тот манерно отряхивает руки, наливает кофе, и усаживается за стол, - твой организм, похоже, сильно истощён, раз ты так быстро засыпаешь, и крепко спишь. Нервничаешь много в последнее время? - Ага, последние 29 лет. – Отвечаю я, перекладывая испорченные яйца на отдельную тарелку, и поджаривая новые. Пока я исправлял завтрак – диалог сошел на нет, но, когда я уселся напротив, вопросы продолжились. - Ладно, чёрт с ним, с именем, но как мне тогда тебя называть при обращении? - Прозвища сближают сильнее, так что давай просто позавтракаем, выпьем кофе, и распрощаемся? Мне ни к чему новые знакомства. – Парень скептично повёл бровью. – Я правда благодарен за всё, что ты для меня сделал, но оно того не стоило. - Буду звать тебя Рэйн. – Спокойно выдаёт тот, и принимается за завтрак. - Придурок. - Ну вот и познакомились. – Улыбнулся тот. – Как только ты появился в моей жизни – настал сезон дождей. Кличка была на половину фантасмагорией, а на другую – загадкой: сезон дождей в Городе регулярный, день в день почти. Есть этот придурок предпочёл молча. В воздухе витало ни то напряжение с моей стороны, ни то смущение с его: как будто неловкость. Это ощущение было настолько заметным, что просто поднять глаза на него – казалось безумно неправильным. - Посмотрим фильм? – Предложил он, убирая со стола посуду. – Я закажу что-то на десерт. - Нет. Пора было заканчивать это. - Спасибо, что помог мне, но я вторую ночь провёл в Центре без допуска, мне стоит вернуться во Второй район. – Парень в лице не поменялся. – Мне повезло, что меня не заметили, но сейчас нет желания продолжать эту комедию. Объективно говоря, мы с тобой абсолютно чужие люди друг другу, ты не обязан мне помогать, а я не собираюсь заводить с тобой дружбу. - Эй, Рэйн… - Нет, не называй меня так. Давай просто закончим на этом. - Куда ты пойдёшь сейчас? Давай хоть подвезу. - Моя машина стоит у того бара, не напрягайся. – Резко отвечаю я. – Я вернусь домой, если там ещё хоть что-то осталось. Светловолосый поначалу молчал. Смотрел на меня, но как будто сквозь, взгляд у него был такой стеклянный и мутный. - Спасибо за гостеприимство, но на этом всё. Обуваюсь, щёлкаю замком, и выхожу за дверь. На улице было очень ярко, что странно, для этого Города – солнце грело, небо было без туч, и такое светло-синее, каким я его ни разу ещё не видел. За мои 29 лет – небо всегда было свинцово-тяжелым, особо-хмурое, серое и мрачное. Погоды хватило радовать нас ненадолго: пока я доехал до дома – привычная обстановка вернулась. Замельтешил дождь, поднялся ветер, а стёкла зазвенели от грома. Как ни странно – дома всё было в относительном порядке. Я даже ворота особо не закрывал, не рассчитывая вернуться, но во двор, кажется, никто даже не заходил. Всё было на местах. Ворота целы, деньги на месте, в зале не образовалось поселение местных рекетирщиков, забор даже не разрисован, как будто за эти две ночи во Втором районе вообще ничего не происходило. Удивительно и невероятно. Я вышел на задний двор, уселся на отсыревшую землю, достал уже почти пустую пачку и закурил, бессмысленно вдыхая и выдыхая смог. Бессмысленно вдыхал и выдыхал я в принципе кислород, но с сигаретами было поприятнее. Было какое-то странное ощущение, что с горящими горлом и лёгкими дышалось легче. Чувствовалось, как жизнь покидала тело. Не помню точно, сколько я так сидел. Секунды начинали сливаться в минуты, те в часы, а дальше в дни и месяцы. Город, район, дом, да и сам я – приходили в уныние, запустение, и всенепременно катились в пекло. Я просыпался на диване, курил, пил, иногда ел, и снова засыпал. Кафе даже не открывал. По ночам не закрывал ни окна, ни ворота. Жил в непреодолимом желании помереть, но сил на это не хватало, так что рассчитывал на судьбу. Включал раз в неделю телек, ничего интересно там не проповедовали, но он трындел на фоне, скрашивая моё одиночество. «С наступившим вас утром!», - Слегка приподнято вещает из динамиков. – «Сегодня у забора Дворца было обнаружено тело некого господина Чона». Моя голова дёргается к экрану, едва видящие глаза пытаются сфокусироваться на фотографии. «Обугленное тело нашли утром стражи Дворца: он умер от выстрела в голову, а затем от него пытались избавиться, сложив костёр прям на ступенях. Как нам известно, господин Чон, имея некоторую власть, уже несколько месяцев активно выступал против строительной фирмы господина М, подал на владельца в суд, якобы обвиняя того в зверском убийстве его сына, при том без доказательств. Поступившая к нам информация сообщает, что сын господина Чона – преследовал господина М долгие годы, собирая на того ложную информацию, и угрожал расправой. Юристы господина М выступали против обвинений, но после смерти господина Чона – дело закроют во вторник. К другим новостям…» Обугленный кусок мяса, ранее мой отчим, был погружен в чёрный грузовик, пока докладывали о прочих жертвах. Я снова закурил, уже кажется двадцать четвёртую за это утро сигарету, в надежде, что она прикончит меня точно. Этого всё не случалось. Я курил вторую, и третью, и ещё одну, и так пачку за пачкой, но в зеркале всё ещё видел своё отражение. Щёки впали, торчали рёбра и кости, глаза померкли, а кожа… На фоне белой стены я отсвечивал только благодаря серо-синему оттенку вен и тёмных пятен. Улыбаться вообще было противно – зубы пожелтели, а то и начинали гнить в сколах. Осознание, что теперь не осталось вообще никого – пришло не сразу. Может через несколько дней. Без истерик, как с Чонгуком, да я даже и не пил. Алкоголь в доме закончился, как и еда, и горячая вода, и желание существовать дальше в принципе. Пока набиралась ледяная ванна – я стоял перед зеркалом и смотрел. Куда-то даже не на своё отражение, а мимо. За спиной казалось, что мелькнула какая-то тень. Душа сбегала, как крыса, с тонущего корабля. Я снял в сотый раз пропаленную пеплом рубашку, в пятнах от крови, которая то и дело, что хлестала из носа. Грудь была в тёмно-желтых и зелёных пятнах, иногда с кровоподтёками: сильные порезы начинали гноиться, а те, что были недостаточно глубокими – сходили коричневатой коркой и оставляли шрамы. По верхней губе снова побежала кровь. Тело понимало всё лучше головы. В глазах на минуту помутилось от недомогания. Пальцы едва ли с какой-никакой силой сжимали крышку, пытаясь открутить пластиковую баночку с таблетками. Я даже не знаю, от чего они, для чего, и откуда взялись. Принимал я их по жмене в день, ложась на пол, и пока сознание терялось в каком-то трансе – тело ловило судороги и тики. Я принял дозу выше своей «нормы», запил какими-то транквилизаторами, на десерт выкурил последнюю сигарету. Смотрел в зеркало так внимательно, как только мог, чтобы запомнить – зрачки расширялись, наворачивались слёзы. Ног коснулась холодная волна воды, перелившейся через край ванны. Я выдохнул. Воздух был противен без примеси дыма и смога. Маленькое окошко в ванной было распахнуто настежь, чтобы, когда тело начнёт набухать и разлагаться – по запаху соседи могли определить, что дом уже свободен. Не могу сказать, что это было самоубийство – нельзя убить то, что мертво. Я просто хотел, чтобы всё закончилось. Моё существование в этом мире, потребность в кислороде, постоянные потери. Я должен был стать последней потерей в своей жизни. Оставлять записку, как это делали в романтичных мелодрамах – было не столько лень, сколько бессмысленно. Нет никого, кто хотел бы это прочитать. После себя я оставил только нарисованную зубной пастой улыбку на зеркале: умирать было безумно весело, как на мой вкус. Комната вокруг начинала то сжиматься, то расширяться, голова вот-вот бы лопнула, пока я не нырнул в ледяную воду, а потом миллиарды острых иголок вонзились в кожу, залезая в нос и в уши, кололи глаза, без того уже слепые, и заполняли лёгкие. Умирать было приятно. На тот момент мне казалось, что по ту самую невиданную сторону меня ждёт что-то хорошее. Чонгу, или мама, даже не знаю. Может они оба. Может даже с ними будет господин Чон, и наша собака, которую застрелили, когда Чонгуку ещё и пяти не было. Может я увижу там ещё разок то ясно-голубое небо, без туч, и солнце бы слепило мои глаза. Мы бы жили где-то на ферме, обрабатывали землю, и никогда бы не знали горя. Жили бы просто спокойно. Когда под веками что-то начало бешено гореть – я распахнул глаза: серый потолок моей ванны нависал свинцовыми тучами, будто вот-вот да ударит молния прямо в меня, и я наконец умру. Было очень тихо. Уши заложило водой, в голове стоял вакуум, в горле всё горело. Тело брало мелкой дрожью и мурашками. Перед собой я не видел ничего: серый потолок уже почему-то плыл, унося с собой всю свою безжизненность, и когда я моргнул – стало темно. Не больно, не холодно, просто темно. Света в конце тоннеля не предвиделось. Я продолжал лежать, пока цветные пятна сменяли друг друга: было похоже на то, когда закрываешь глаза, и давишь на веки ладонями, или очень сильно зажмуриваешься – так же сумбурно и страшно. Накрывала паника. Не помню, дышал я или нет, но если дышал, то задыхался. Когда я снова открыл глаза, как сумасшедший ища какой-либо источник света – я увидел перед собой двери. С ног до головы меня поливало дождём, было холодно, мерзко, и до жути почему-то обидно. Даже по ту сторону меня ждёт дождь. Дверь – эквивалент перехода на ту сторону – я открывал с яростью, резко, и достаточно громко. Что-то говорил, но ничего не слышал, даже самого себя. Передо собой, на возвышении, я видел человека – он был красиво и опрятно одет, его глаза сверкали, а на губах сияла довольная благородная улыбка. Подобно светловолосому ангелу. Он тоже что-то говорил, иногда повышал тон, но я не слышал ничего. Меня окружало огромное множество зеркал, в них я видел себя, какого-то истощённого и как будто совсем другого, но это был я. Чем-то похожий на себя в далёкой молодости, когда мне было всего семнадцать – с натуральным цветом волос, ещё живым взглядом, и полными лёгкими воздуха, чтобы говорить. Я говорил и говорил, так много, как не говорил в своей жизни ещё никогда, наверное. Мне было что сказать. Честно сказать, понятия не имею, стоял передо мной человек, или Господь Бог, но он слушал спокойно, иногда улыбался, в какой-то момент в тени его улыбки я увидел кого-то знакомого. Кого-то такого же светловолосого, с такой же лёгкой улыбкой, почти натянутой, и шрамом на лице. А я ведь и имени его не знаю, чтобы позвать. Я продолжал что-то говорить, а потом и кричать. Переходил на личное, материл всех и вся, как будто меня услышали бы и тут же исправили всё. Поминал и потерянный блокнот, и дождь, под которым сырели все сигареты и не горели спички. - Ты меня хоть слушаешь? – Спрашивает голос изнутри, на что тот улыбается, и подходит ближе, кладя руку на щёку. - Тебя здесь быть не должно, Пак Чимин. – Он улыбается как-то неправильно, словно со стёбом. – Я жду тебя на той стороне, сюда тебе пока ход закрыт. - Двери открылись. - Я сказал возвращайся! – Он толкает меня ладонями в плечи, я лечу спиной вперёд, за порог, падаю на что-то холодное и выныриваю из ванны в ту же секунду. Меня трясло, вода в ванне была кроваво-грязной, а по шее текла горячая розовая пена: я подрываюсь на ноги, чувствуя острую нужно в вертикализации. Смотрю в зеркало, но перед собой вижу только улыбку того человека. Эту ненормальную, психованную улыбку, нарисованную зубной пастой. - Это просто галлюцинации, Чимин. – Говорю я себе, и голос внутри поддакивает. – Просто страх. «Ты просто боишься умирать!», - насмехается голос. - Звучит как вызов. – Колени подгибаются от слабости, я снова падаю. На этот раз уже без страха. С головой окунаюсь в холодную воду, спину словно прокалывает осколками от стёкол, и от безумной боли я снова подрываюсь, сгибаясь в пояснице. Сижу весь мокрый, перебинтованный, на серых простынях в какой-то коморке. Всё казалось почти реальным. Люди вокруг расплывались, за крошечным окном неаккуратно были размазаны тяжелые тучи, изредка допускающие бледный свет на землю: я видел новую дверь, к которой идти уже не очень хотелось. Если за ней снова меня не примут – будет обидно. Я достаточно наследил в этой жизни, достаточно напакостил, прогнил изнутри, и чертовски устал. Мне настолько больно, что уже даже не чувствую этого: внутри холодно и больно. Я хочу, чтобы это просто закончилось. «Рано, Чимин» - Поздно. – Еле бормочу я, и горло раздирает кашлем, с которым на серую ткань я выплёвываю кровь и гнилые остатки души. Еле сползаю с кровати, ударяясь торчащими костями обо всё, что попадалось, но иду. Ползу, если быть точнее. Прямо по полу, деревянному, с огромным количеством скабок, которые залезают под кожу и впиваются под ногти. Уже за ручку хватаюсь, оставляя кровавые, коричнево-грязные пятна. Повернуть ручку сил не хватило. Последнее, что помню – как дверь открывалась, всё тот же человек, светловолосый и со шрамом на лице, оттаскивал меня назад, бормоча про то, что мне рано туда, и я должен оставаться в постели. Дальше только темнота.