вишня и совиное перо

Профессор что-то задумчиво выписывает в толстый и старый блокнот, раздражённо хмурясь, когда Кеша, неловко постучав костяшками пальцев по двери, заходит в кабинет. Только-только кончилось последнее на сегодня занятие, замешкавшиеся с уборкой рабочих мест второкурсники заинтересованно поглядывают на него, и Женеров просто ждёт, пока они уйдут – почему-то не хочется говорить с профессором при них. Когда последний мальчик, студент Гриффиндора в больших квадратных очках и странно сидящей на плечах мантии, уходит, пристально осмотрев его с головы до ног подозрительным взглядом, Кеша с облегчением выдыхает. Подходит ближе, взволнованно теребя пальцами край рукава, и смотрит, как Штоллен поднимает на него взгляд. Вид у растрёпанного учителя такой, словно он всё ещё витает в формулах старого блокнота, но спустя несколько мгновений профессор выдыхает, смаргивая наваждение, и слабо улыбается. – Женеров. – Профессор. Кеша молчит, пытаясь сформулировать предложение, и Штоллен, заметив его замешательство, откидывается на спинку своего стула, прищурив глаза с лукавой улыбкой. – Ты что-то хотел спросить? – Да, я … Хотел узнать про дополнительные занятия. Я не знаю, помните ли вы, когда мы говорили… – Я помню. – Профессор вздыхает, начиная сворачивать многочисленные свитки на своём столе, и неожиданно спрашивает. – Катамаранов с Жилиным вернулись в норму? Я слышал, встреча с боггартом далась им непросто. Кеша моргает от внезапности вопроса. Тут же начинает лихорадочно думать, где они могли быть замеченными, но в голову ничего не идёт. Тогда в классе все были слишком взбудоражены своими страхами, внимания на них не обратили, и Женеров предположил, что никто так и не узнал об этом. На уроках друзья в те времена разлада вели себя немного отстранённо, но причина могла быть любой и узнать её настолько точно невозможно. Если только… Котёл не рассказал Штоллену о случившемся. Константин Романович ни разу не упомянул об инциденте на уроках, а с другими учителями, выходит, говорит об этом? Но зачем? Сморгнув пелену недоумения, Кеша отводит взгляд и неловко переминается с ноги на ногу. – А, ага, да. Всё хорошо. Они… хорошо. – Отлично. А то ещё более рассеянного Катамаранова мой кабинет бы не выдержал. – Штоллен складывает свитки в отдельную коробку на столе, не смотря на Кешу. – А поводу занятий я не против, Иннокентий, моя кладовая в твоём распоряжении, можешь приходить после уроков. Но есть одно условие. – Какое? – Всегда согласуй со мной рецепты зелий, которые хочешь сварить. Многие из них опасны в приготовлении. Я не всегда буду рядом, чтобы контролировать процесс, а несчастные случаи мне не нужны. Кеша кивает, обрадованный таким лёгким разрешением, и улыбается. – Конечно, профессор! А если я иногда… ну, буду не один? – Надеюсь, ты не Катамаранова собрался притащить? – Нет! Это Тан-… Восьмиглазовой с Нечаевым тоже интересно. Штоллен щурится пару мгновений, вспоминая, наверное, кто это, после чего удовлетворительно мычит в согласии. – Ага. Им надоело ныкаться по старым классам? – Профессор фыркает на округлившиеся глаза Кеши и спокойно улыбается. – Пусть приходят, для них правила те же. Кеша зеркалит его улыбку, сцепляя руки в замок, чтобы не потянуться за ненужным прикосновением – после перемирия друзей Серёжа часто стал пропадать с Игорем в укромных уголках школы, и Женеров, не желающий им мешать, начал испытывать какой-то необъяснимый тактильный голод. Рома тоже особо не обнимательный, Витя прожигает Кешу взглядом за каждое близкое движение рядом с Таней, а больше у него друзей-то и нет. Одно успокаивает – скоро домой на каникулы, а, значит, он вдоволь наобнимается с мамой. Учитель порывы тактильности от него явно не оценит, поэтому Кеша только благодарно произносит: – Спасибо. Штоллен кивает, снова возвращаясь к свиткам, и Женеров уходит из класса в приподнятом настроении. До зимних каникул они с Таней и Эдиком пару раз занимаются после уроков. Узнав о зелье Мопсуса, профессор запрещает его варить в связи с взрывоопасностью приготовления этого вещества, и они выбирают более безопасные варианты. Это забавно – готовить зелья вместе с кем-то. Таня с Эдиком, живущие в одной башне, часто рассказывают Кеше местные слухи и шутливо препираются друг с другом над рецептами. Но спустя пару таких занятий он понимает, что ему гораздо приятнее варить зелья в одиночестве. Когда никто не говорит под руку, не бормочет над ухом, не отвлекает разговорами. Нет, Кеша очень рад общению с ними, но таинственное единение с зельями, которое он всегда чувствует, находясь в процессе готовки, не хочется делить ни с кем. Поэтому дни, когда друзья не приходят, ссылаясь на другие свои дела, он любит больше всего. Только бурление котелка на столе, рецепт, исписанный скачущим почерком профессора, и умиротворение в прохладе подземелья. Кеша осознаёт, что будет скучать по этому ощущению, когда сани везут их к поезду, чтобы доставить домой, но он слишком соскучился по маме, чтобы переживать об этом. Она встречает его на вокзале – бледная и похудевшая. Стоит в сторонке, совсем близко к выходу, и чуть покачивается, когда Кеша порывисто обнимает её. Валентина улыбается, касаясь его щеки ладонью, и Женеров тут же чувствует волны усталости, исходящие от неё. Они уходят с вокзала быстро, не встретившись, как делали раньше, с Натальей, и Кеша только взволнованно поглядывает на маму, поддерживая её за локоть всю дорогу. На каждый вопрос о самочувствии она отвечает пространными словами о работе и затяжной простуде. Эти каникулы становятся тяжёлыми и мрачными. Не смотря на обилие солнечных дней, сверкающие призывно сугробы под окном и кучу свободных дней, не обременённых учёбой, Кеше тревожно. Днём, когда мама на работе, он предоставлен самому себе. Читает взятые с собой учебники, прибирается в доме, готовит, скучая по зельям. Вечером мама приходит уставшая и тусклая. Она старается не показывать этого, через силу улыбается сыну, хвалит вкусный ужин, не съев и половины порции, и быстро засыпает, порой даже не успев добрести до кровати. Кеша накрывает её, заснувшую в кресле или на диване, пледом и жалеет, что он такой маленький и слабый. Будь он взрослым и сильным, то смог бы донести маму до нормальной постели, чтобы ей было удобнее спать. Кеша ловит её тяжёлые спутанные мысли, пытается выспросить, как она себя чувствует и что ей нужно, но Валентина неизменно повторяет, что всё хорошо и что это просто усталость. Она бледнеет сильнее с каждым днём, почти не ест и порой забывает, куда положила свои очки. Кеша боится окончания каникул, ведь он уедет, а мама останется одна. Кто приготовит ей поесть, кто накроет её пледом, когда она опять заснёт в кресле? Роясь в полупустых полках в поиске чистого листка для ответного письма Серёже, который вновь запоздало поздравил его с Новым годом, Кеша неожиданно натыкается на знакомую стопочку. Вытаскивает осторожно, рассматривая многочисленные письма с одинаковой подписью вытянутым почерком Натальи Катамарановой, и хмурится – все конверты открыты, кроме последних трёх. Они чуть-чуть помяты, будто адресат хотел открыть их, но не решался, вновь забрасывая в ящик до следующего раза. Мама не хочет читать письма от подруги? Они поссорились? Может, она поэтому такая расстроенная и тусклая? Вздохнув, Кеша сверлит взглядом письма, испытывая неправильное желание прочитать их, узнать, в чём дело, но тут сидящая на плече Плюшка, принесшая с утра письмо, протяжно и будто бы укорительно свистит над ухом. Кеша вздрагивает и складывает письма в ровную стопочку, отправляя их на место. Говорит сове: – Да я и не собирался. Плюшка в ответ мягко кусает его за ухо и летит на кухню, намекая, чтобы ей дали лакомство. В день своего отъезда, на вокзале посреди гомона провожающих и садящихся в поезд детей Кеша, так и не нашедший в себе сил расспросить маму о письмах, крепко обнимает её и, чувствуя, как привычно ласково тонкая рука зарывается в его волосы, просит: – Мам, ты только кушай, пожалуйста, ладно? И очки ты всегда на полку в прихожей кладёшь. Валентина вздыхает, касаясь волос сына губами. За эти три года в школе он подрос и теперь они почти сравнялись в росте – ещё пара лет, и Кеша будет возвышаться над ней. Её малыш скоро станет совсем взрослым. – Хорошо. Не волнуйся обо мне, Кеша, я в порядке. Передавай от меня привет друзьям, ладно? – Передам. Я люблю тебя. – И я тебя, сынок. Ну всё, иди. Кеша заставляет себя выпустить её из объятий. Впервые с того момента, как он узнал о существовании Хогвартса, ему не хочется туда уезжать. Женеров смотрит, как удаляется мамин силуэт, стоящий одиноко среди людей на перроне, прилипнув к окну, а затем садится в ближайшее пустое купе безо всякого желания обходить весь поезд в поисках друзей. Он просто забивается в угол, наблюдая за проплывающими в окне домами и деревьями. На душе неспокойно и тревожно, хочется обратно в тёплые объятия мамы, но Женеров не сопливый малыш для подобного, он уже взрослый. Поэтому Кеша просто хмуро кутается в великоватую кофту и не оборачивается посмотреть на вошедшего в купе человека. Ему всё равно, кто там. – Тебя там твои ищут. Эдик садится напротив, пристально вглядываясь, после чего забавно поправляет очки ладонью и роется в сумке в поисках чего-то. Кеша смотрит на него невыразительно и тяжело вздыхает. Глупо было надеяться, что Игорь с Серёжей про него забудут. Шумный и проницательный Катамаранов обязательно полезет своим длинным лисьим носом куда не надо, почуяв Кешино настроение. Рассказывать друзьям о маме не хочется, придётся отмалчиваться или увиливать, чего делать Женеров совсем не умеет. Пытаясь оттянуть момент встречи с ними, Кеша спрашивает тихо: – А ты чего ушёл? Эдик взгляд поднимает и неожиданно легонько улыбается. Очки в тонкой оправе, совсем не похожие на Кешины огромные блюдца, отражают лучи зимнего солнца, делая его глаза светлее. – Тебе место освободил. Иди, они в соседнем купе. Кеше неожиданно становится стыдно. Что же это, он будет там с друзьями сидеть, пока Эдик тут один? Нет уж. Кеша неловко сжимает плечи, отводит взгляд и чуть краснеет. – Ну ты чего? Пошли вместе. – Не, – Эдик палочку деловито достаёт, лавр и соколиное перо, и шутливо подгоняет ей Кешу на выход, снова важно поправив очки. – Иди-иди, мне ещё потренироваться нужно. – Учёба ещё не началась. – Для меня она никогда не заканчивается. Ну-ка брысь. Кеша фыркает смешливо над его нарочито серьёзным выражением лица, и выходит из купе, тут же сталкиваясь с Таней в проходе. У неё немного отросли волосы, и красивые вьющиеся пряди разметались по плечам. Наверняка вышла Эдика искать, вот уж неразлучная когтевранская парочка. – Кеша, вот ты где! Привет. – Объятия Тани всё такие же тёплые, но она быстро отстраняется, обеспокоенно хмурясь. – Слушай, ты Эдика не видел? Этот обалдуй мог его обидеть. – Кто? Таня раздражённо поджимает губы, теребя брошку на уже переодетой мантии, и вздыхает тяжело, отвечая: – Витя. Кеша без удивления указывает на соседнее купе. Вот вечно Жила находит причину с кем-то поругаться. С содроганием вспомнив ту ночь, когда Витя ночевал с ним в комнате, Женеров заходит к друзьям, тут же попадая в молчаливую атмосферу напряжения. Коротко здоровается со всеми, садясь подальше, к самой стене, и Игорь тут же укладывается лохматой головой к нему на колени, приветственно бодая лбом. Кеша привычно гладит его по волосам, наблюдая за напряжёнными близнецами, сидящими друг напротив друга. Через несколько минут Жила, громко цыкнув, встаёт и выходит из купе, оглушительно громыхнув дверью. Катамаранов, довольно протянув длинные ноги на освободившееся место, фыркает: – О, извиняться пошёл. – Перед Эдиком? – Ага. Слушай, а ты чего такой грустный? Кеша замирает, рефлекторно продолжая копаться в густых волосах. Пытается выдумать что-нибудь, но в голову ничего не идёт, поэтому он выдаёт простое: – Я не грустный. – А чег-… Серёжа, наблюдавший за ними со смесью умиления и задумчивости на лице, пихает Игоря по ноге, прерывая. Говорит ровно: – Не приставай к нему. – Я не пристаю! Я помочь хочу. Может, его обидел кто-то. Кеша вздыхает, прерывая начинающуюся перепалку: – Никто меня не обижал, и я не грустный. Расскажите лучше, как ваши каникулы прошли. Обманный манёвр срабатывает, и всю дорогу до школы Кеша слушает забавные истории, которые происходили с его друзьями дома. То Жила с Серёжей пили сворованное из родительской кладовой оборотное зелье, но превращаться было не в кого, и они стали друг другом, что, в принципе, ничего не поменяло. То Игорь чуть не сломал свою палочку, свалившись с метлы, и её пришлось нести на ремонт. У них каникулы прошли гораздо интереснее, как и всегда, и на вопросы о своём доме Кеша отвечает уклончиво и общими фразами. Это не скрывается от Серёжи, который наверняка начнёт докапываться до него в комнате, но Женеров добился хотя бы временной передышки. Церемония распределения такая же, как и в прошлые разы. Кеша забегает перед сном на кухню поздороваться по соскучившимся по нему эльфам, дарит нескольким из них приятные безделушки, привезённые из дома, и всю первую ночь в замке не спит, переживая и думая о маме. В голову лезут ужасные предположения и всякие плохие сценарии о том, что она может заболеть, что не заботится о себе, что некому накрыть её пледом и приготовить поесть, и Женеров закапывается в эти мысли по самую макушку. Он думает об этом утром, на обеде, перед сном. Начинает видеть плохие сны, а с наступлением ужасных февральских холодов градус переживаний повышается – что, если мама простудится в этом своём тонком пальто? Друзья пытаются помочь, подбодрить, узнать, в чём дело, но Кеша закрывается от них, отнекиваясь, и не хочет ходить с ними в гости к дяде Ване или в лес. Он замыкается в себе, механически учит все уроки и выполняет домашние задания. Интерес к магии всё ещё есть, особенно на уроках по уходу за магическими существами и на зельеварении с трансфигурацией, но он постоянно покрыт налётом тревоги и переживания. Иногда Кеша забывается на интересном занятии или за очередной беседой с друзьями, и потом он корит себя за то, что расслабился, что забыл о маме, и чувство вины двойным ударом бьёт под дых, хотя какой-то далёкой частью своего сознания Кеша понимает, что это глупо. Немного отвлечься он может на тренировках с Ромой, который жёстко пресекает все его попытки увильнуть или отменить их встречи под неубедительным предлогом. Его советы и указания чёткие, отрывистые, координируют и упорядочивают эмоции, и Женерову становится немного легче. Рома не лезет к нему с расспросами, не смотрит настороженно, ничего не говорит, поток его мыслей бесшумный и строгий, и Кеша осознаёт, что пытается продлить эти уроки подольше. Спрашивает несколько раз нарочно, даже когда всё понял с первого объяснения, просит повторить движения палочкой, намеренно делает всё медленнее в надежде, что это поможет подольше пробыть рядом с охлаждающим присутствием Ромы рядом. Железняков не глупый, он это понимает достаточно быстро, но принимает правила игры, терпеливо объясняя всё раз за разом. Теперь Кеше не стыдно, когда что-то не получается с первого раза, теперь он делает это как будто нарочно. Вот и сейчас, тяжело вздохнув, Женеров поднимает руку с зажатой в ней палочкой так, будто та весит пару килограмм. Стоит так несколько секунд, фокусируя взгляд на каменной кладке высокой стены замка, и руку опускает. Оборачивается на стоящего позади Рому – стальные глаза, спокойный разум, упорядоченные мысли – и говорит тихо: – Движение крестообразное? – Да. Ответ короткий, лишённый резкости или раздражения, и Кеша кивает, отворачиваясь. Иногда ему становится интересно, насколько много у Железнякова осталось терпения внутри. В конце концов, он не учитель и не обязан терпеть все Кешины выкрутасы. На самом деле, будь Женеров на месте Ромы, он бы давно вышел из себя. Стараясь не думать о том, что подобным поведением он отвращает от себя всех своих друзей, Кеша выдыхает ещё раз и поднимает руку, стараясь сконцентрироваться. Заклинание получается сносным сразу же. Выучив и закрепив основы с помощью первых уроков, последующие упражнения Женеров схватывает гораздо быстрее, и то с учётом намеренного замедления процесса. Рома, всё ещё стоящий позади, одобрительно хмыкает и, судя по шуршанию ткани, облокачивается о каменный выступ старого, не пользуемого уже камина. Кеша прикрывает глаза, напоследок укутываясь в спокойную тишь его сознания, потому что понимает – заклинание вышло, а значит, занятие окончено, и они сейчас снова разойдутся по разным сторонам замка. Тревога вновь вернётся, как и шум голосов многочисленных студентов школы, и Женерову придётся искать укрытие где-нибудь ещё. У Ромы же, судя по всему, другие планы, потому что, когда Кеша оборачивается, он говорит тихо: – Ты уже поздравил друзей? Кеша хмурится, подходя к нему ближе. Облокачивается о холодный камень спиной, касаясь левым плечом плеча Ромы, и пытается вспомнить, какой праздник он упустил. Вроде бы ничего такого нет, обычный день раннего марта. Железняков, спокойно изучающий его лицо и наверняка уже всё понявший, чуть прищуривает глаза. Плечо его тёплое, разум надёжный, и Кеша едва подавляет в себе желание прильнуть к нему ближе. Вместо этого он спрашивает коротко: – А с чем? – Сегодня брали новых загонщиков на Гриффиндор. – Рома рассеянно крутит в руках свою палочку, не звуча особо заинтересованным. Как Кеша успел понять, он тоже не особый фанат квиддича. – Жилина с Катамарановым взяли. – Оу. Женеров хмурится и проводит ладонями по лицу, будто смывая с него налёт странного безразличия, которое его пугает. Он безумно рад за друзей, особенно за Игоря, который обожает игру и всегда хотел попасть в команду, но на фоне постоянного волнения за маму всё это кажется таким неважным и глупым, что Кеша просто не находит в себе сил даже испытать вину за то, что как-то упустил этот момент в повседневной рутине. Друзья, наверное, говорили ему, но Женеров пропустил мимо ушей. Удержать что-либо в голове становится всё труднее. Опустив устало плечи, он выдыхает нервно и проговаривает: – Да, я… я как-нибудь поздравлю их. За ужином, может быть. – На которые ты не ходишь. – Ч-что? Кеша удивлённо моргает и смотрит, как Рома невозмутимо жмёт плечами в ответ на его взгляд. Железняков что, действительно заметил? – Ты часто не появляешься на ужинах. Не знаю, чем таким важным ты занимаешься вечерами, но доводить себя до истощения плохая идея. – Я не… – Не нужно объясняться. Я не делаю тебе выговор и не буду уговаривать рассказать мне, что с тобой происходит. – Рома перебивает ровно, смотря прямым взглядом, и отталкивается от камина. Чуть нависает сверху, впервые, наверное, с того момента, как начались их тренировки, настолько залезая в чужое личное пространство. – Просто думай головой, Кеша, ты это умеешь. Ну, иногда. Письмо. Женеров потерянно моргает, не понимая, к чему сказано последнее слово, но тут позади слышится шелест перьев и на плечо привычно опускается знакомая сова. На маленькой лапке виднеется небольшой свёрток бумаги, и сердце внутри тут же ускоряется, когда Кеша понимает, от кого он. Рома, всё ещё стоящий непозволительно близко, вдруг протягивает руки вперёд и аккуратно поправляет чужой чуть покосившийся галстук. Не обращая внимания на шокировано глядящего на него Женерова разглаживает ткань, молча разворачивается и уходит. Кеша от неожиданности даже слов прощания напоследок выдавить не может. Стоит так пару минут, пока засидевшаяся без дела Плюшка не свистит над ухом. Кеша извиняюще касается перьев пальцами – в последние месяцы он сильно её загонял с письмами домой, даже с учётом того, что несколько раз брал школьных сов. Но не писать маме он не может. Выдохнув, Женеров отцепляет записку от лапки Плюшки и сжимает бумагу в ладони, направляясь в безопасное пространство спальни. Сейчас там никого не должно быть, тем более, после отборочного матча все наверняка ещё на поле. В комнате пасмурно, и яркие жёлтые стены с приятными пастельными тонами одеял не помогают разбавить эту серость. Кеша садится на кровать прямиком в уличной мантии, не заботясь о чистоте, и разворачивает короткое письмо. Всё как обычно – слова о том, что всё хорошо, что мама чувствует себя прекрасно и что ему не следует волноваться. Кеша касается маленького клочка бумаги кончиками пальцев, буквально чувствуя, насколько тяжело ей писать даже такие короткие ответы, и сжимает бумажку в кулаке так сильно, что она превращается в нечитаемый комок пергамента. Плюшка взволнованно свистит, чувствуя чужую тревогу, и Женеров автоматически поглаживает её по пёрышкам, успокаивая. – Кеша. Женеров вздрагивает от внезапно раздавшегося голоса позади и оборачивается. Взгляд Серёжи, жестко рассматривающий его, неуловимо смягчается при виде того, какой Кеша бледный и взволнованный. Жилин подходит ближе, и Женеров суёт руку с зажатым в ней письмом в карман. – Что происходит? – Ничего. – Кеша. – Серёжа вздыхает тяжело и протяжно. – Ты же помнишь, каково было нам всем, когда отдалился Игорь, и ничего хорошего из этого не вышло. Ты сейчас делаешь то же самое. – Я не отдаляюсь. Просто не говорю всего, как и вы. Жилин поджимает губы, хмурясь от подколки по поводу тайн, но не сдаётся и не отходит. Кеше так хочется, чтобы его оставили в покое. – Может, мы можем помочь… – Нет, вы не можете! Никто не может! – Серёжа вздрагивает от неожиданно громкого возгласа, и Кеше тут же становится стыдно. Друг не виноват ни в чём. – Прости, я… Мне нужно побыть одному. Прости, Серёж. Женеров вылетает из комнаты, ощущая противный комок в горле, и идёт в единственное место, помогавшее ему успокоить нервы в одиночестве. Дверь кабинета открывается, когда Кеша постукивает по ней своей палочкой. Внутри прохладно и немного сыро, парты убраны, на учительском столе привычный уже беспорядок разбросанных пергаментов и перьев. Вздохнув глубоко, Женеров отточенными движениями принимается готовить себе рабочее место: расставляет котелок, горелку, доску с ножом и раскладывает нужные ингредиенты простенького зелья, готовка которого не требует большой концентрации. Он делает всё жестко, резко, со сбившимся дыханием и необъяснимой злостью внутри. В ожидании, пока вода закипит, Кеша достаёт сжатую бумажку из кармана и бережно расправляет. Снова бесполезные слова о том, что всё хорошо, написанные пляшущими буквами, написанные слабой рукой, и Женеров чувствует, как скапливаются под веками горячие слёзы, готовясь пролиться. Что ему делать? Как узнать, как помочь? – Женеров? Ты чт-… Знакомый голос профессора раздаётся совсем рядом, и Кеша, не осознавая собственных действий под налётом страха и волнения, резко разворачивается, чтобы обнять стоящего близко учителя. Утыкается лицом в грудь, чувствуя запахи многочисленных зелий, впитавшиеся в ткань светлой мантии, и всхлипывает, уже не в силах контролировать эмоции – слишком много их накопилось. Дышит тяжело, обхватывая профессора за худые бока, и чувствует, как поначалу замерший Штоллен осторожно успокаивающе касается его спины. – Ну тихо-тихо. Что такое? Тебя кто-то обидел? Кеша качает отрицательно головой, уговаривая себя успокоиться, но у него не выходит, особенно когда рука профессора проходится мягко по голове, приглаживая кудряшки. – М-мама, она… она б-болеет, а я же… я ничего н-не мог-гу сделать… п-помочь ей… – Я уверен, что твой папа позаботится о ней. Женеров шмыгает заложенным носом и прижимается ещё ближе. – У м-меня нет папы. Она там совсем одна… – Так, ну ладно. Успокаивайся. – Штоллен отстраняет Кешу от себя, склоняется, чтобы заглянуть в глаза, и мягко утирает большими пальцами мокрые щёки. Движения его такие непринуждённые, будто он делал это не один раз. – Ты уверен, что всё серьёзно? Может, она простудилась или отравилась чем-то? – Нет, это… это давно уже, с лета началось, но было не так сильно, и я… А сейчас она всегда уставшая, много спит и забывает вещи, которые не забывала никогда. И не ест почти. Кеша отводит глаза, стыдясь своей вспышки и уже жалея о ней, но профессор смотрит таким внимательным взглядом, что хочется ему рассказать. Он же взрослый, вдруг он поможет? – А родственники? Есть кто-то, кто может приехать к ней и помочь? – Нет, мы только вдвоём. – Штоллен вздыхает, убирает свои руки с плеч Кеши и задумчиво касается пальцами подбородка. Размышляет о чём-то, и Женеров, вспомнив один факт, добавляет неуверенно. – Ну… мама общалась с мамой Игоря, только в последнее время… – С Натальей? – Да. Штоллен кивает и, усадив Кешу на стул, идёт в каморку, прилегающую к классу. Женерову видна только большая вспышка голубого света и едва слышное бормотание, после чего профессор возвращается в класс и усаживается за свой стол, начиная нервно перебирать перья, забытые рассеянными учениками на партах. Они сидят молча какое-то время, пока Кеша успокаивает всколыхнувшиеся внутри смущение и тревогу, и через несколько минут в класс залетает небольшой светящийся шарик, трансформирующийся в рысь. У Женерова шокировано расширяются глаза, когда полупрозрачная рысь начинает говорить смутно знакомым голосом: – Привет, профессор. Да, мы с Валентиной…общались, но в последний месяц она не отвечает на письма. Я думала, что поняла причину, но, если дело в болезни… – Рысь рассерженно приподнимает верхнюю губу, будто бы собираясь зашипеть, и раздражённо ведёт хвостом. – У меня есть адрес, я проверю. Надеюсь ты успокоил ребёнка, и да, Штоллен, твой патронус напугал мне американскую делегацию, надеюсь, ты доволен. Животное тает, растворяясь в воздухе, и профессор вздыхает, бросая на Кешу непонятный взгляд. Говорит тихо: – Всё будет хорошо. Зная Наталью, она будет у вас дома через считанные минуты. – Женеров кивает и опускает взгляд на стол, полагая, что теперь стоит сидеть и ждать новостей, но тут Штоллен встаёт и подходит к парте, на которой всё ещё расположены ингредиенты. Слышно, как бурлит вода в котелке. – Что ты собирался варить? Кеша поднимается следом и становится рядом с учителем. Потирает воспалённые глаза пальцами, стыдясь слёз, но не их результата – кто-то проведает маму, поможет ей, а значит, всё не зря. – Икотное зелье. – Икотное зелье? – Профессор фыркает смешливо. – Ты мог сварить его ещё на первом курсе, Иннокентий. Ну раз выбрал, то усложним задачу. Попробуй по памяти, без рецепта. Кеша улыбается слабо, беря в руки нож, чтобы измельчить лепестки, и от монотонного стука стали о дерево разделочной доски нервы потихоньку успокаиваются. Он помнит рецепт по памяти, запомнил практически сразу, и поэтому делает всё механически, то и дело возвращаясь мыслями к маме. Окажется ли она дома? Впустит ли гостью, если не открывала письма от Натальи весь месяц? Сможет ли та помочь маме? Все эти мысли и вопросы роятся в его голове, пока он поочередно бросает в котелок ингредиенты, помешивая верное количество раз и в нужном направлении. Профессор наблюдает за его действиями, облокотившись о соседнюю парту бедром. Выглядит он задумчивым и немного напряжённым. Кеша растягивает процесс приготовления так долго, как может, надеясь, что к моменту, когда зелье будет готово, появятся новости. Но спустя пару часов всё ещё тихо, и Женеров нервно убирает рабочее место, расставляя инвентарь по нужным шкафчикам. Чуть не разбивает мерный стакан, режется кончиком ножа и задевает котелок бедром, почти сбивая его со стола. Профессор, предотвратив катастрофу с едва не разлитым зельем, подходит ближе. Берёт ладонь Кеши в руки, заживляя с помощью палочки порез, и смотрит серьёзным взглядом зелёных глаз. – Всё будет хорошо. Мы поможем твоей маме. – Я хочу к ней. – Понимаю. – Штоллен кладёт свои ладони на худые плечи ученика и чуть сжимает в успокаивающем жесте. Кеша ощущает идущий от него слабый отголосок печали и горечи. – Я обещаю, что мы навестим её, как только что-то станет известным. А сейчас тебе нужно успокоиться. Мне необходимо идти, а ты побудь с друзьями, одному сейчас оставаться плохая идея. Кеша хмурится, вспоминая, как обошёлся сегодня с Серёжей, но кивает. Запоздало накатывает стыд – Жилин, может, хотел поделиться радостью, развеселить его, отвлечь, и Кеша в ответ только окатил друга злым раздражением. Коснувшись носа кончиками пальцев, Женеров говорит тихо: – Спасибо, профессор. И простите за… это. – Хорошо, что ты мне рассказал. Не волнуйся об этом, Кеша, иди отдохни. Прохладная ладонь учителя едва ощутимо проводит по щеке, тут же отстраняясь, и Женеров выдыхает, разворачиваясь, чтобы выйти из кабинета. Думает неожиданно, что сейчас профессор впервые назвал его по имени и что услышать это оказалось удивительно приятным. Кеша медленно бредёт прочь из подземелий в направлении спален, зная, что вряд ли кто-то там сейчас будет, но сил на то, чтобы искать друзей по всему замку, у него нет. В груди чувство вины, стыда и робкой надежды смешиваются в коктейль, от которого начинает мутить. Хотя, может, это потому, что он не ел ещё сегодня. Вдохнув тяжело и обессиленно, Кеша останавливается посреди коридора, уткнувшись лбом в прохладный камень стены, и замирает так на несколько долгих мгновений. Может, он задрёмывает стоя на пару секунд или просто проваливается в себя, но шелеста приближающихся шагов не слышит. Чувствует только, как кто-то подходит к нему и отстраняет от стены, чтобы коснуться лба ладонью. На проверке температуры Игорь не останавливается. Склоняется ниже, носом утыкается в волосы, за ухом, в шею, надеясь что-то там вынюхать, и Кеша ёжится от щекотки его дыхания, но не отстраняется. Опять льнёт, прислоняется лбом к тёплой груди вместо холодного камня, и стоит так, не двигаясь. Женеров буквально чувствует недоумение Игоря, который оборачивается на стоящего рядом Серёжу. Чуть выдохнув, Кеша произносит невнятно в чужую мантию: – Прости, что не пришёл на твои отборочные. – Да ничё. – Катамаранов похлопывает по худой спине, не беспокоясь о том, что они стоят посреди пустого коридора как дурачки, и дёргает пальцем за отросшую кудряшку. – Ты заболел, что-ли? – Не я. – Кеша отстраняется, чтобы посмотреть им обоим в глаза. Видит в их лицах только обеспокоенность, не обиду и не жалость, и потому немного расслабляется. – Моя мама. Рассказывая друзьям то, что должен был рассказать с самого начала, пока они направляются в более уютное место, Кеша понимает, что ему действительно становится легче.

***pov Наталья***

Спешно сворачивая встречу с американской делегацией так деликатно, как только можно, Наталья старается сохранять спокойствие и хладнокровие. Вопросы, ради которых они собрались – сотрудничество и обмен квалификационными кадрами между Министерствами – уже решены, и потому окончание встречи, состоящее из экскурсии по городу и небольшого фуршета, она оставляет на Марию, которая не подведёт. Той осталось действовать по заранее намеченному плану, и Катамаранова без малейших колебаний оставляет группу любознательных чопорных американцев на помощницу. Зайдя в свой кабинет, Наталья раздражённо скидывает строгую чёрную мантию и расслабляет узел на затылке, позволяя волосам рассыпаться по плечам. Обычно прямые и тёмные, они, будучи скреплёнными заколкой на пару часов, превратились в слабые завитки, и она заправляет их за уши, чтобы не мешали, разыскивая в полках рабочего стола нужную тетрадь. Адрес Наталья помнит наизусть, но удостовериться нужно, чтобы не перелететь в другой город или не на ту улицу. В груди смерзаются тревога и иррациональная обида, которые она успешно заталкивала поглубже в себя на протяжении всего месяца. Валя перестала отвечать ей в середине февраля, неожиданно и резко, просто написав напоследок какую-то неубедительную записку о том, что им не стоит больше общаться. Наталья попыталась выяснить причину, разузнать, отправила вслед ещё три письма, переступив через собственную гордость, но ответ так и не пришёл, и она решила оставить всё как есть. В конце концов, навязываться никогда не входило в её планы. Нащупав край знакомой потрёпанной тетради, Катамаранова вытаскивает её, сразу же начиная листать, и просто вырывает нужный листок, кладя его в карман брюк. Привычно суёт палочку в специальный чехол, расположенный на предплечье под широким рукавом рубашки, и выходит из кабинета, плотно прикрыв дверь. Трансгрессии в здании Министерства отслеживаются, поэтому в желании скрыть, куда она направляется, Наталья заходит в ближайший переулок. Думает на мгновение, а не чересчур ли это – наведываться домой к тому, кто игнорирует твои письма, но потом вспоминает слова Штоллена об испуганном и тревожном Кеше, и все сомнения отпадают. Даже если Валентина не захочет её видеть, она хотя бы удостоверится, что та в порядке и, быть может, сможет выяснить, что произошло. Почему всё прекратилось так резко? Ведь были первые робкие встречи, неуверенные улыбки и чистый восторженный взгляд тёмных глаз каждый раз, когда Наталья говорила о магии и школе. Были письма, с каждым разом теряющие всё больше официальности, в которых Наталья заменялась на Нат, а Валентина на Валю. Они не спешили, робко приглядывались друг к другу, общались, встречались иногда в уютных нелюдных местах. Сперва как матери сыновей, ставших друг другу друзьями, затем как подруги. Когда Наталья впервые за много лет почувствовала то, чего не могла ощутить ни с кем долгие годы, и, решившись, накрыла чужую ладонь своей рукой, легонько погладив суховатую кожу большим пальцем, Валя не отстранилась. Чуть покраснела, отвела взгляд, но сжала её пальцы в ответ, и Катамаранова уже было подумала, что что-то может получиться. Но спустя пару месяцев всё оборвалось, едва начавшись, и ей нужно знать причину. От трансгресии привычно кружится голова, и Наталья выдыхает коротко, ощущая на лице порывы холодного мартовского ветра. Оглядывается, ища глазами нужный номер дома, и видит перед собой тихую улочку небольшого городка с окружающими небольшой круглый двор пятиэтажками. Старые окна, разваливающиеся балконы, серый подтаявший снег на неухоженных клумбах. Картинка настолько отличается от привычной уже широкой улицы с двухэтажными красивыми домами, что Наталья непроизвольно вспоминает своё детство, прошедшее в таких же городских трущобах среди гаражей. Сосредоточившись, она находит взглядом нужный подъезд и проходит через незакрытую дверь. Внутри пахнет мокрой кошачьей шерстью, алкоголем и хрустом битого стекла. Наталья морщится, поднимаясь на нужный этаж. Квартира сорок пять. Цифры на двери с покосившейся, обтёртой со временем пятёркой, и старым, но чистеньким ковриком у двери. Наталья выдыхает, коря себя за промедление, и нажимает на кнопку звонка. В ответ раздаётся тишина – наверное, механизм сломался, и она по старинке стучит в дверь кулаком. Прислушивается к звукам за дверью, различая какие-то шорохи и едва слышное бормотание. Чувствуя, как с каждой проходящей минутой возрастает внутри тревога, Наталья тянется достать палочку, чтобы заклинанием отпереть замок, но тут дверь медленно открывается, и в проёме появляется Валя. Бледная и жутко исхудавшая, она несколько секунд смотрит на гостью, будто бы не узнавая, после чего устало и как-то побеждённо опускает плечи, безмолвно проходя вглубь квартиры. Наталья настороженно заходит вслед, закрывая за собой дверь, и смотрит, как Валя спокойно направляется на кухню, будто бы игнорируя её присутствие. Домашний сарафан на ней старенький и выцветший, длинные русые кудри собраны в неряшливую косу, под глазами синие тени. Наблюдая, как Валя наливает себе воды в стакан прямиком из-под крана, Наталья проговаривает тихо: – Здравствуй. Валя поворачивается к ней, и Катамаранова с шоком видит, что в её тёмных глазах стоят слёзы. Дрогнувшим голосом Валя отвечает: – Это плохо. – Стакан в её руке начинает трястись. – Галлюцинаций быть не должно, это плохо. – Ты о чём? – Я думала… думала, время есть. Думала, таблетки помогают. – Я не галлюцинация. – Нет, ты она. – Валя…. – Боже мой, а как же Кеша? Валя всхлипывает, роняя стакан, и тот разбивается об пол сотней осколков. Не обратив на это никакого внимания, она закрывает лицо руками. Худые плечи вздрагивают раз, другой, и Наталья, не выдержав, подходит к ней ближе. Достаёт палочку, заклинанием быстро собирая осколки обратно в стакан, и отставляет его на стол. Кладёт осторожно ладони на чужие предплечья, ощущая, насколько они холодные, и тянет их в стороны, чтобы открыть лицо. – Эй. Валя? Посмотри на меня, я здесь. Это я. Я настоящая. Наталья склоняется, чтобы заглянуть в тёмные уставшие глаза, полные слёз, и облегчённо выдыхает, когда видит в них проблеск узнавания и осознанности. Взгляд Вали фокусируется на ней, она протягивает ладонь вперёд, чтобы коснуться пальцами тёплой щеки, и замирает, понимая. – Нат? Ты… – Да. – Что? Но почему… Я же не… Валя отводит взгляд, сжимается, будто стараясь спрятаться. Краснеет щеками, начиная напоминать себя прежнюю, и принимается касаться растрёпанных волос и старенького халатика руками, явно стесняясь своего вида. Это уже больше похоже на суетливую Валю, и Наталья успокаивающе касается ладонью её щеки, возвращая себе взгляд. Ей абсолютно плевать, как она выглядит и во что одета. Судя по всему, есть проблема посерьёзнее. – Ты больна. Чем? – Нет, это не… Это так, просто. – Я не ребёнок, чтобы меня можно было успокоить байками про усталость. Что это? Валя выдыхает, будто бы сдуваясь, и устало прикрывает глаза. Не удержавшись, Наталья проводит пальцами по выбившимся из косы кудряшкам, ласково заправляя их за её уши. – Я не знаю точно. У меня… Она запинается, опять стыдливо поджимая губы, и Катамаранова предполагает, о чём ей не хочется говорить. – У тебя что? – Нет денег на обследование. Я покупаю какие-то таблетки для памяти, и они немного помогают… – Валя, ну что ж ты… – Ты почему здесь? – Видимо, собравшись с силами, Женерова поднимает взгляд вверх. – Зачем ты пришла? – Проведать тебя. И спросить. Валя отстраняется, в защитном жесте складывая руки на груди. Маленькая и похудевшая, с растрёпанными волосами и бледной кожей, она выглядит беззащитно, и Катамарановой просто хочется закутать её в одеяло и откормить. – Спрашивай. – Почему ты… – Наталья проглатывает детское «бросила меня». Бросают маленьких глупых девочек и щенков, а она взрослая самодостаточная женщина. – … оборвала наше общение? – Ничего бы не вышло. – Почему? Валя, наверняка прочитавшая в её взгляде всё, что нужно, смотрит в ответ с горечью и болью в покрасневших глазах. Простирает руки в стороны, указывая на обстановку вокруг, а затем и на себя. – Ты посмотри на меня, Нат. Оглянись. Тебе это не нужно. – Может, я сама буду решать, что мне нужно? Женерова устало вздыхает, как наверняка уже вздыхала, несколько раз объясняя сыну какую-то простую истину, которую тот никак не мог понять. Почему небо не падает на нас, мам? А почему мне нельзя пить из лужи? – Я не такая. Как ты, как мой сын, как весь ваш мир. Я вообще… я никакая, понимаешь? Во мне нет ничего, а теперь ещё и эта болезнь. Я не буду никому обузой… – Мерлиново дерьмо, какая же ты дурочка. – Валя запинается от неожиданности, и Наталья продолжает безапелляционным тоном, которым обычно разговаривает со строптивыми подчинёнными. – Никогда не смей решать что-либо за меня. Я прекрасно знаю, кто ты, и знала с самого начала. Мы едем к врачу. – Но у меня работа... – Валя. Это был не вопрос и не предложение. – Наталья смягчается, увидев, как растерянно Валя мнёт подол сарафана, и подходит ближе, касаясь её напряжённых рук своими ладонями. – Ты нужна сыну. И мне, если захочешь. Собирайся, я подожду. Пока Валя уходит в комнату, чтобы переодеться и собрать вещи, Катамаранова просчитывает в голове варианты. Ехать в маггловскую лечебницу глупо – слишком у них всё долго и муторно, а в больнице святого Мунго могут возникнуть многочисленные вопросы и проблемы с пациентом, который не является волшебником. Остаются только частные лекари с долгой практикой лечения, и Наталья перебирает в голове многочисленные варианты знакомых нарушителей, которые, представляясь в маггловском мире колдунами и знахарями, сколотили себе состояния, излечивая людей лекарственными зельями. Парочка вариантов находится, и она отправляет им послания патронусом, надеясь, что тем хватит памяти вспомнить, кто помог им избежать Азкабана, отделавшись только внушительным штрафом. Наталья трансгрессирует с Женеровой к себе домой. Отводит ей гостевую спальню рядом со своей комнатой, наблюдая, как расширяются глаза Вали при виде снующих по светлым коридорам домовиков и того, как они умело обращаются с магией. Уставшая от первого в жизни перемещения, Женерова засыпает прямо в кресле, не дождавшись, пока домовик закончить стелить постель, и Наталья жестом просит его не шуметь. Благодарит тихо, когда тот заканчивает, и с помощью заклинания перекладывает Валю на кровать. Садится рядом, рассматривая заострившиеся скулы, тени под глазами, бледные губы, и чувствует, как свербит протяжно где-то под рёбрами. Действительно, дурочка. Напридумывала кучу причин, чтобы остаться в привычном и безопасном одиночестве, тихо угасая. Наталья может понять это желание, но её натура слишком прямолинейная и решительная для того, чтобы отрицать чувства и прятаться за рутиной. Вздохнув тяжело, она собирается подняться, чтобы выйти из комнаты и послать Штоллену сообщение, но тут Валя, тихо и бесшумно дышащая, неожиданно протяжно стонет и приоткрывает мутные от боли глаза. Тянется дрожащей ладонью, и Катамаранова тут же берёт её в свои руки, крепко сжимая. Валя утыкается в её пальцы пылающим лбом, хрипя: – Нат… Так больно… – Потерпи. – Наталья чуть сдвигается, чтобы коснуться губами горячей щеки, ощутить гладкость чужой кожи, и чувствует, как сжимается что-то злое и яростное в груди от представшей перед глазами картины того, как Валя справлялась с этими приступами одна в пустой и холодной квартире. – Потерпи, parum*, скоро станет легче. – Прости… – Тихо. Всё хорошо. Ты испугалась, я понимаю. Ничего, это ничего. Валя закрывает глаза, прижимая чужую руку к лицу, и Наталья чувствует её прохладные слёзы. – Я не хочу, чтобы… Кеша видел меня такой. – Он придёт, когда ты поправишься. Я попрошу Штоллена присмотреть за ним. Улыбка Вали слабая, но искренняя, как и всегда, когда она говорит о сыне. – Это тот зельевар, которого Кеша обожает? – Да. А теперь постарайся заснуть, пока доктор не пришёл. – Спасибо. – Спи. На сообщение откликаются двое, и Наталья для пущей надёжности просит их работать вместе. Первые несколько дней самые тяжёлые – пока лекари ставят диагноз, высчитывают процедуры и думают над зельями, Валя держится на одних обезболивающих и снотворных. Постоянно их принимать нельзя, поэтому приступы боли, которые неизменно накатывают каждые несколько часов, они пережидают вместе. Валя держит Наталью за руку, обнимает её, ложится головой на колени, прося рассказать о чём-нибудь или почитать вслух. И Катамаранова рассказывает о проделках сына, о временах своего преподавания в школе. Читает сборник сказок, самые странные рецепты зелий и описания магических животных. В один из таких вечеров чтения Валя, наблюдающая за сосредоточенной на книге Натальей, приподнимается и мягко касается её губ своими губами. Их первый поцелуй нежный и приправленный болью.