К концу четвёртого курса у Кеши всё ещё получаются очень скверные ментальные щиты. Слабые и тонкие, они рушатся от любого эмоционального воздействия извне, да и от потери концентрации со стороны самого Женерова тоже. Задумался на мгновение о чём-то – и щит рассыпается мелкими осколками стёклышек, вновь обдавая гулом сотен голосов школы.
Котёл его не торопит. Говорит, что ничего удивительного или страшного в этом нет – способность ставить хорошие и прочные щиты тренируется годами. Кеша вздрагивает, слыша это. Ему страшно представить, сколько времени это займёт у него, ведь он слабее остальных ребят в такой магии. Сколько ему ещё ходить с чужим камнем в кармане?
Он никому не говорит об этом, но, после того, как голоса замолкли, ему стало гораздо тяжелее общаться с людьми. Теперь Кеша не может почувствовать, настроен ли человек на разговор. Раздражён ли, а может задумчиво уплыл в свои мысли, и трогать его не стоит. Теперь Женеров понимает, почему мама говорит, что общение с людьми – непростая задача. Как разговаривать с человеком, если не чувствуешь его настроения? Для Кеши это так непривычно, что он тушуется каждый раз, прежде чем обратиться словами даже к друзьям. Всматривается в их лица, надеясь выяснить хотя бы по мимике, а вот сейчас можно спросить или нет, и чаще всего остаётся в молчании, хотя помирившиеся Игорь с Серёжей и уверяют его, что он никогда им не помешает и всегда может с ними поговорить. Кеша знает, что может, но в смятении пытается научиться понимать людей по лицам и движениям.
Домой на лето приходится ехать с камнем. Женеров пытается отдать его учителю, но Котёл отрицательно качает головой, отвечая, что их уроки ещё не закончились. Камень всё также надёжно оберегает разум Кеши, хотя дома это не особо нужно – мысли мамы мягкие и плавные, они никогда не причиняли дискомфорта и их легко было не читать.
На пару недель они приезжают в гости к Катамарановым, что уже постепенно начинает становиться традицией, и Кеше всё также легко проводить время с Игорем, как и всегда. Они делают заданные домашние задания вместе, засев в библиотеке, пишут общее письмо Тане и прогуливаются по тенистым травяным дорожкам в глубине парка.
Игорь красивый. Кеша понимает это, когда они разговаривают о какой-то ерунде, устроившись с удобством на огромных корнях дерева у кромки озера. Солнечные блики танцуют на смуглой коже, отросшие волосы чуть вьются у висков. Черты лица его, уже лишившиеся детской округлости, становятся тонкими и точёными, похожими на материнские, и Кеша рассматривает друга, отмечая все эти детали. Длинные ноги, широкие плечи и тёмный прищур глаз делают Игоря похожим на древний лесной дух.
Наверное, к выпуску он окончательно станет одним из самых привлекательных парней школы, и стайки девчонок будут посматривать на него, ожидая, когда он пригласит их на выпускной бал. Кеша задумчиво отводит взгляд, думая, а позволено ли приводить туда бывших студентов – Ната старше Ромы на год, а, значит… Женеров выдыхает резко, выбрасывая эти мысли из головы. Не хватало ещё о них думать, их проблемы и пусть сами решают. Хватает и того, что они с Железняковым так и не виделись почти весь четвёртый курс. Видать, фильмы не врали, и девчонки действительно вытесняют друзей и приятелей из жизни парня. Не то, чтобы Кешу это как-то беспокоило.
– Как ты понял, что влюбился?
Игорь замолкает, прерванный на полуслове, и моргает дезориентировано. Кеша понимает, что было невежливо перебивать друга вот так, но это же Катамаранов. Он всё всегда понимает, будто они с детства вместе росли. Подумав пару мгновений, Игорь отвечает негромко:
– Когда в первый раз захотел поцеловать. Испугался до усрачки.
Кеша фыркает, откидываясь затылком на шершавую прохладную кору. Глаза Игоря цепко смотрят на него, он слабо улыбается, спрашивая:
– А что?
– Ничего.
Игорь приподнимает брови на быстрый и явно лживый ответ. Кеша отводит взгляд, не готовый говорить об этом даже самому себе, не то, что кому-то. Катамаранов, впрочем, не давит. Женерова удивляет это его способность быть одновременно адски прямолинейным и тактичным.
– Ну ничего, так ничего.
И они возвращаются к прерванному Кешей разговору. Несколько дней спустя, уже вернувшийся домой Женеров сидит на своей узенькой кровати и рассматривает бликующие внутри амулета зелёно-золотистые искорки. Ему одновременно хочется вернуться в школу и не хочется. Тёплая атмосфера дома, всегда наполнявшая его в Хогвартсе, сменилась на напряжённую и дезориентирующую. В какой момент всё стало так сложно?..
Если это взросление, то Кеше не нравится. Он так и говорит эту мысль друзьям, едва они садятся в свободное купе. Машет маме в окно, немного натянуто улыбаясь, и видит, какая она маленькая и хрупкая даже на фоне стоящей рядом утончённой Натальи. Жила фыркает в ответ:
– Ты просто ещё не познал все прелести взрослой жизни, кудряха.
– Просто у тебя был тяжёлый семестр в том году. – Ободряюще проговаривает Таня словно в попытке сгладить слова Жилы. Они сидят рядом. Хрупкая тонкая ладонь девушки расслабленно лежит в руках Вити, который выглядит довольным и поплывшим даже от таких простых прикосновений. – Скоро ты научишься справляться с щитами, и всё станет лучше.
Она улыбается ему, красивая с кудряшками, собранными в высокий хвост, и Кеша не может не улыбнуться ей в ответ, пусть он и не особо верит, что всё станет лучше. Почему-то с каждым годом у него всё становится только хуже. И сам он, худой и нескладный, становится похожим на какого-то недоразвитого кузнечика, в отличие от тех же Игоря с Серёжей, которые и в детстве были вполне симпатичными мальчишками. Выдохнув, Кеша отворачивается, наблюдая, как плавно в окне железнодорожный перрон сменяется на красивые лесные пейзажи с пышными деревьями. И в какой момент его стала волновать собственная внешность? Бред какой.
Отношение учеников к нему особо не поменялось. Кешу продолжают избегать в коридорах и столовой, отсаживаясь как можно дальше, но хотя бы больше никто не отпускает по этому поводу комментариев. Наверное, им просто надоело, что Женеров не реагирует на них.
Всё вокруг какое-то странное, раздражающее и колючее, поэтому Кеша предпочитает проводить время с домовиками на кухне, прогуливаться по территории, заходя в гости к дяде Ване, и сидеть вечером с друзьями в одной из общих комнат, где зачастую они болтают без лишних ушей. Он говорит себе, что его совершенно не волнует тень Ромы, постоянно мелькающая со слизеринской стороны класса. Подумаешь, ну общались, и что? Железнякову это явно было не так важно, как Кеше.
«Оно и мне неважно», фыркает он про себя, утыкаясь в учебник, и злобно переворачивает страницу. Серёжа, сидящий рядом с видом вселенской скорби на лице, косится на него недоумённо, но ничего не говорит, продолжая писать эссе по нумерологии. Значок старосты на его груди отражает лучи осеннего солнца. Женеров вспоминает, каким довольным и гордым был друг, когда ему вручали этот значок, и улыбается, склоняясь к его пергаменту.
– Помочь?
Жилин, ненавидящий нумерологию всей своей душой, кивает настолько резво, что ещё чуть-чуть, и у него оторвалась бы голова.
– Ты мой самый лучший друг.
– Я думал, Игорь твой лучший друг.
– В конкретный момент времени он на втором месте.
Кеша фыркает коротко, забирая у него из-под носа учебник, и, пробежав по строчкам глазами, начинает начитывать нужные предложения, меняя их под стиль эссе. Нумерология не то, что бы ужасная, но даже Женеров вынужден признать – жутко нудная.
– Так ты собираешься… делать что-то?.. – Он проговаривает это будто невзначай, выискивая взглядом нужный отрывок в учебнике и не глядя на Серёжу. Жилин, рассеянно почесавший пером щёку, мычит что-то неопределённо-вопросительное, явно не понимая, о чём разговор. Они за столом одни, парочка слизеринцев сидит в другом конце зала, поэтому Кеша понижает тон на всякий случай, уточняя. – Ну, с Игорем.
– А что мне с ним… а.
– А. – Утвердительно повторяет Женеров. – Ты так и будешь просто…
Кеша рукой выписывает в воздухе жест, который, наверное, призван описать всё, что сейчас происходит между его друзьями. Со стороны выглядит так, будто у него нерв защемило, и слизеринцы на том конце зала тихо фыркают, начиная его копировать, но прекращают, стоит только Жилину погрозить им пальцем, указывая на значок старосты. Лишаться баллов из-за возможности подразнить пуффендуйцев им явно не хочется.
Серёжа, явно понявший, что друг имел ввиду, шумно выдыхает, запуская руку в волосы. Ерошит наведённый там с утра порядок, опирается щекой о ладонь и смотрит куда-то в сторону. Отвечает тихо:
– А что тут сделаешь? Я не хочу ничего портить.
– А почему ты уверен, что испортишь?
В тёмных глазах Жилина весь скепсис мира, когда он смотрит на Кешу. Женерову невыносимо хочется сказать ему всё, но он обещал больше не лезть ни к кому с чужими тайнами, тем более к Серёже, который так чувствительно на них реагирует. Поэтому ему остаётся только приподнять брови, как бы безмолвно спрашивая
«что?».
– Кеша, мы дружим. Дружим почти с рождения. Как ты себе это представляешь?
– Ну не знаю. Может, нужно поговорить?
Серёжа фыркает, садясь так, чтобы боком опираться на стол. Мелькает в выражении его лица какая-то лукавая искра, когда он проговаривает в ответ:
– Поговорить? А что ж ты с Железняковым своим не поговоришь?
– Чт… А причём тут… Я не… Ты что, совсем?
Жар моментально заливает лицо от щёк до корней волос, и Кеша отворачивается, пытаясь спрятаться за книгу. Тихий смех Серёжи раздаётся совсем рядом, его рука успокаивающе касается плеча.
– Ну вот видишь. Поговорить порой оказывается не так просто.
Женеров вздыхает глубоко, соглашаясь, и снова начинает диктовать другу эссе, чтобы как можно скорее забыть этот разговор. Видимо, не так уж и хорошо он скрывается, чтобы Серёжа не заметил редких взглядов на слизеринскую сторону класса.
От того, что знает хоть кто-то, почему-то становится легче, но делать что-либо с медленным осознанием, что Рома ему нравится так, как, по идее, нравится не должен, Кеша не собирается. Он просто игнорирует это чувство внутри, предпочитая больше о Железнякове не вспоминать. Берёт с Лёлика обещание не устраивать им неожиданных встреч и, помявшись для виду, домовик соглашается. Впрочем, сложно устраивать встречи с тем, кто на кухню ходить перестал. Наверное, с девушкой своей время проводить гораздо приятнее, чем с эльфами и неловкими пуффендуйцами, умеющими читать мысли.
Интересно, что Рома думает о всём этом? Что он почувствовал, когда узнал? Конечно, на тот момент они уже почти перестали общаться, но всё же. Отвращение, неприятие, презрение? Боялся ли он, что Женеров читал его мысли? Хотя за всё время, что они общались, Кеша мог чувствовать от Ромы только расслабляющее прохладное спокойствие, к которому его так тянуло. Никаких эмоций и мыслей. Может, это и к лучшему.
– Ты отвлекаешься.
Голос Котла раздаётся совсем близко, и Кеша моргает рассеянно, чувствуя, как по выстроенному им щиту бежит рябь смущения. Они занимаются уже давно, и усталость постепенно начинает наваливаться сверху давящим грузом, но Женеров не собирается говорить учителю об этом. Он только встряхивается немного, совсем как Овсянка, разбуженный потянувшей его за ухо пикси, и проговаривает:
– Простите.
– Готов?
– Да.
Константин Романович кивает, опуская свои щиты, и Кеша концентрируется на своих, чтобы не дать чужим эмоциям пробиться сквозь барьер. На удивление самому себе, ему удаётся, причём удерживать их не так сложно, как было раньше. Проходит несколько минут, во время которых щиты продолжают держаться вполне неплохо, но тут профессор Штоллен неожиданно громыхает чем-то в подсобке. Слышатся следом сдавленные ругательства, и Кеша прыскает, не сдержавшись, чувствуя, как щит в ответ начинает плавиться, будто бы медленно стекая вниз под ноги. Взгляд Котла нечитаемый, и Женеров тут же возвращает своему лицу серьёзное выражение. Учитель вздыхает тяжело, проговаривая:
– Ты слишком концентрируешься на том, чтобы держать щиты. Нужно воспринимать это как ходьбу или дыхание. Ты не следишь за каждой ногой, когда ходишь, верно? Здесь тот же принцип.
– Я не знаю, как это сделать.
– Пробуй делать это не только со мной. В любое время, в любом месте. Не убирая камня, просто тренируйся будто невзначай. Неважно, получится или нет. Главное навык.
– Я постараюсь.
Константин Романович кивает, поднимаясь со своего места. Бросает короткий взгляд на дверь, за которой продолжает раздаваться едва слышное ворчание. Штоллен, наверное, опять говорит сам с собой. Кеша уже заметил за ним такую привычку. Наблюдая, как Женеров собирается, забирая камень в карман, Котёл проговаривает негромко:
– Ты молодец, делаешь успехи.
Голос его звучит неуверенно, словно он до этого момента или не умел хвалить, или делал это очень редко, и Кеша чувствует, как от такой скупой похвалы у него довольно краснеют уши, скрытые за отросшими кудряшками волос.
– Спасибо.
Котёл прочищает горло неловко, отворачиваясь. Принимается рассматривать заставленные котелками и ингредиентами полки. Взгляд его останавливается на мерно кипящем зелье в самом конце кабинета, на последней парте. Зелье Мопсуса, о котором давно ещё говорила Таня, всё никак не даёт Кеше покоя. Его нужно варить около недели с определённым алгоритмом, и на четвёртый день добавлять порошок из когтей дракона с вытяжкой рога взрывопотама. Весьма опасная смесь, но профессор пообещал быть рядом в этот момент, чтобы проследить за ситуацией и предотвратить, если будет такая необходимость.
До пятого курса Штоллен не разрешал Кеше даже думать о таком опасном зелье, но Женеров настолько аккуратно и правильно справлялся со всеми остальными, что в этом году профессор смягчился. Правда, всегда надзирает, следя за безопасностью.
Не то, чтобы Кеше сильно хочется обрести дар провидения и телекинеза, которые, согласно легенде, дарует это зелье. Ему просто надо сварить его, а что делать потом – неважно. Хоть в раковину вылить.
Константин Романович, будучи в курсе этих планов, хмыкает тихо, направляясь в сторону подсобки. Женеров за ним заметил странную весёлость, когда речь заходит о зельях и Штоллене. Уже подойдя к двери, учитель останавливается и оборачивается на него.
– Я пока позову профессора, подожди немного, ладно?
Кеша кивает, и Котёл скрывается за дверью, плотно прикрыв её так, что даже голоса, раздающиеся внутри, не слышны. Хотя, может, тут дело в каком-то заклинании. Не то, чтобы Женерову хотелось их подслушивать. Он отворачивается от двери, проходя к котелку. Всматривается в бурлящую консистенцию без цвета и запаха, изучающе просматривает свои записи с пометками профессора и начинает раскладывать на столе заранее подготовленные ингредиенты, лежащие в особом шкафчике, который может открыть не каждый.
Когти и вытяжка из рога оказываются в плотно закрытых баночках с толстым стеклом. Кеша рассматривает их содержимое, перекатывая в пальцах на свет от факела. Открывает, нюхает осторожно, поморщившись от едкого запаха, и закрывает. Время для закидывания в зелье уже подходит, а учителя застряли в этой тесной подсобке. И что можно там долго выяснять?
Кеша скучающе проходится вдоль класса, закатывает рукава, чтобы было удобнее работать, готовит мерную ложечку и весы, отмеряет нужное количество – получаются две почти равные горочки тёмно-серого и золотистого цветов.
Зелье будто заигрывающе бурлит рядом, время уходит, а желание сделать что-то настолько важное самому, чтобы доказать, что он сможет, зудит в ладонях. Кеша садится напротив котелка, гипнотизируя его взглядом. Выдыхает ровно, закусывает губу, смотрит на отмеренные им кучки ингредиентов. Стреляет взглядом в сторону двери – она всё ещё заперта, и, повинуясь какому-то странному порыву, берёт в руки специальную ложечку на длинной рукояти. Такой обычно высыпаются ингредиенты в зелье, чтобы пар, ставший ядовитым, не успел затронуть руки.
Вдох-выдох.
Ничего плохого не случится, правда? Он уже делал так раз сто. Профессор выйдет, чтобы приступить к делу, а уже всё готово. Представляя, как увидит гордость в зелёных глазах учителя, Кеша, задержав дыхание, чтобы не смахнуть воздухом пыль из когтей дракона, набирает её в ложечку. Заносит над зельем и начинает осторожно высыпать. Бесцветное варево чернеет и пузырится. Женеров улыбается легонько – так и должно быть.
Закончив, он дочиста вытирает ложечку подготовленной тряпицей и тянется ко второй горке. Эта гораздо опаснее и сложнее. Нужно действовать очень осторожно, высыпать маленькими дозами, чтобы не порошок не взорвался, и Кеша приступает. Рука действует уверенными и аккуратными движениями, первые крупинки начинают падать в зелье. Женеров настолько сосредотачивается на этом, что не видит ничего вокруг.
Когда профессор выходит, открывая дверь подсобки, ветер от сквозняка подземелий захлопывает дверь класса с оглушительным неожиданным хлопком. Кеша инстинктивно вздрагивает, ложечка подпрыгивает в руках. Порошок, который нужно было высыпать в зелье малыми дозами около пяти минут, плюхается в котелок одним махом.
Кеша успевает только испуганно выдохнуть прежде, чем его оглушает взрывной волной и горячей болью.
***
Грудь, руки и шея неприятно горят, чешутся и болят – это первое, что выдёргивает его из вязкого обморочного сна. Невыносимо хочется почесать зудящий кончик носа, и Кеша, не открывая глаз, хочет было дотянуться левой рукой, чтобы сделать это, но тело не слушается. Ладони кажутся слишком тяжёлыми и неповоротливыми, и Женеров, начиная вспоминать, что произошло, испуганно открывает глаза.
– Тише, всё хорошо. Осторожно.
Чей-то ласковый голос раздаётся сверху, и Кеша поднимает взгляд, чтобы наткнуться им на Таню. Голубые глаза смотрят с мягкой укоризной, руки осторожно поправляют одеяло. На Тане расстёгнутый белый халат, неизменная брошь паука с новоиспеченным значком старосты Когтеврана виднеются на форменной кофте.
– Не двигайся. Ты весь в ожогах.
– Тань…
Он прерывается на сухой продолжительный кашель, и Восьмиглазова понятливо протягивает стакан воды с трубочкой, который Кеша тут же наполовину выпивает. Иссушенному горлу становится легче. В голове кавардак и сумятица, и он опускает взгляд вниз, чтобы увидеть покрытую бинтами грудь и руки. Вся кожа спрятана под ними, и Женеров панически сглатывает. Таня, чтобы, наверное, отвлечь его, начинает говорить:
– Ну и наделал ты шума. Как можно было варить в одиночку такое опасное зелье?
– Я думал, что справлюсь.
– Если бы Валентин Казимирович не успел накрыть невербальным куполом источник взрыва, тебя убило, Кеша.
Женеров отводит взгляд, ощущая жгучий стыд. Хотя, может, это обожжённое тело так горит под бинтами. После такого не видать ему больше индивидуальных занятий. Теперь Штоллен его ни к одному котелку не подпустит. Всё, что Кеша может выдавить, это тихое
«мне жаль», на что Таня со слезами пережитого страха на глазах начинает поглаживать его по подпаленным волосам. Она видела, в каком состоянии друга принесли в лазарет. Помнит ругательства Гвидона Сергеевича, бледные лица учителей и страшные ожоги. Но ничего, теперь всё хорошо. Выдохнув, Таня проговаривает успокаивающе:
– Полежишь здесь несколько дней, чтобы всё как следует зажило. Гвидон Сергеевич постарался, даже шрамов почти не останется.
Кеша кивает, прижимаясь всё ещё красноватой щекой к её ладони, и спрашивает тихо:
– Сильно страшный теперь?..
Таня выдыхает с улыбкой на губах. Тянется к оставленной доктором мази – как раз подошло время заново намазать лицо.
– Нет, не страшный, Кеш. Не переживай.
От этого немного легчает, Таня не стала бы ему врать, и Женеров доверчиво прикрывает глаза, ощущая на лице осторожные прикосновения. Если постараться, можно представить, будто это мама успокаивает своими руками, и Кеша не замечает, как вновь начинает засыпать.
В следующий раз он просыпается от того, что кто-то резко садится, падает почти на его ноги. Кеша подпрыгивает на постели спросонья, и распахивает глаза, чтобы увидеть стоящего над ним Серёжу и Катамаранова, с удобством устроившегося в изножье кровати. Жилин шипит тихо:
– Игорь! Ему же больно, дурила!
– Больно верхней части его тела.
– Нет, ну ты совсем уже всё…
– Всё нормально. – Перебивает их Кеша, чувствуя, как тепло от присутствия друзей знакомо клубится в грудной клетке. Ладонь Игоря, всегда любившего проявлять привязанность касаниями, осторожно сжимает его щиколотку сквозь одеяло, будто он хочет убедиться, действительно ли он в порядке. – Я рад, что вы пришли. Я много пропустил?
Серёжа, снова пронзив Игоря укоризненным взглядом, подтаскивает к кровати тяжёлый стул, усаживаясь на него. Рассматривает забинтованные чужие руки, отвечая негромко:
– Пару дней. Все были так рады тому, что половину класса раскурочило взрывом, пришлось отменять занятия по зельям.
– Штоллен даже не орал. Ходит пришибленный.
– Игорь!
– Ну а что…
Кеша сглатывает, понимая, что это из-за него. И отменённые занятия, и настроение профессора, и класс, который теперь нужно восстанавливать. Опять от него одни неприятности. Он же просто хотел спокойно и тихо варить зелья, никого не трогать, быть незаметным и хорошим учеником, а вышло всё как всегда. Голоса друзей раздаются на периферии сознания, в ушах начинает шуметь, а глаза наполняются слезами. Кеша так устал причинять проблемы и быть разочарованием.
Плакать при друзьях совсем не хочется. Плакать не хочется вообще, он уже не маленький одиннадцатилетний первокурсник для такого, ему пятнадцать, но организму на эти доводы плевать. Кеша сжимается, пытается спрятаться хотя бы под одеяло, но забинтованные болящие руки не дают, и он тихо всхлипывает, слыша, как друзья тут же замолкают, начиная взволнованно:
– Эй, ну ты чего, кудряшка…
– Так больно?
Женеров качает отрицательно головой, чувствуя, как пересевший со стула на край кровати Серёжа осторожно обхватывает его, и утыкается носом в тёплое плечо, пахнущее Плюшкиными перьями и пергаментом. Игорь, продолжающий сидеть в ногах, обнимает их через одеяло и по лисьи утыкается лицом в наволочку, нарочно так забавно фыркая, что у Кеши помимо воли вырывается смешок.
– Простите… Я заставил вас переживать… И профессора тоже. – На ум только сейчас приходит нечто важное, и Женеров отстраняется резко. – А мама? Ей говорили?
Серёжа хмурится, почёсывая затылок.
– Насколько я знаю, нет… Система оповещений Хогвартса не особо рассчитана на магглов.
Кеша выдыхает облегчённо, откидываясь на подушку. Пытается вытереть мокрые щёки о плечо, потому что руки всё ещё не способны на такие подвиги, и Жилин с непроницаемым выражением лица помогает, взяв со столика чистое полотенце. Женеров смущённо благодарит его, чувствуя себя немного неуютно от собственной беспомощности и эмоциональной вспышки.
Быть в буквальном смысле без рук очень неудобно. Кеша почти ничего не может сделать сам, а полагаться на других, постоянно держа их рядом с собой, ему не хочется. Днём ребята на занятиях, а вечером к нему приходят то Игорь с Серёжей, то Таня, постоянно находящаяся в лазарете, с буксиром в виде Эдика за спиной. Несколько раз заходит навестить Федя с молчаливым Севой, который, чтобы развлечь больного, выписывает своей утончённой палочкой – оливковое дерево и перо пегаса – красивые золотые ноты. Витя тоже приходит, но вряд ли к Кеше – Жилин каждый раз направляется к своей девушке.
Из взрослых, помимо Гвидона Сергеевича, к нему только один раз заходит Котёл. Спрашивает о самочувствии, и разговор этот настолько неуютный и скомканный, что у Кеши начинает кружиться голова. Хочется, чтобы Констанин Романович ушёл, перестал смотреть этим тяжёлым взглядом разноцветных глаз, но Женеров, пересиливая себя, всё равно спрашивает, в порядке ли профессор.
«Он занят, не может прийти», звучит ответ, и Кеше остаётся только кивнуть. Значит, Валентин Казимирович после такого просто не хочет его видеть. В груди от этого факта что-то ноет и горит неприятно, и Женеров касается перебинтованными руками грудной клетки, наплевав на боль.
В вечер очередного матча по квиддичу, выпавшего на его неожиданный больничный, когда в лазарете никого, а друзей Кеша уговорил пойти на игру, он засыпает от скуки и тишины палаты. Боль, бывшая поначалу сильной и горячей, спустя пару дней притупилась, и спать стало гораздо проще.
Из мутного сна, наполненного воспоминаниями боли и огня, выдёргивает неприятное ощущение, будто на него кто-то смотрит. Кеша хмурится в полудрёме, потягиваясь на постели, и лениво приоткрывает глаза, чтобы тут же застыть. В планы Ромы, который точно также замирает в одной позе, видимо, не входило то, что Женеров может проснуться.
Они пялятся друг на друга с минуту прежде, чем Кеша, осторожно улегшийся более удобно, проговаривает тихо:
– Привет.
– Привет.
Рома отзывается моментально, будто только и ждал первого слова от Кеши. Подходит немного ближе, будто опасаясь, что Женеров его прогонит сейчас взашей, и останавливается в паре шагов от кровати. Видеть его вот так, вблизи, а не с одного конца класса в другом, оказывается ещё больнее. Рома подтянулся, стал шире в плечах и гораздо мощнее. Всё также аккуратно уложенные тёмные волосы, серые глаза и губы… На губах Кеша быстренько сворачивает свой осмотр, отводя взгляд. Спрашивает коротко:
– Ты чего пришёл?
– Проведать тебя.
Женеров фыркает тихо, упираясь затылком в подушку. Почему-то при друзьях его не уязвляет своё такое беспомощное состояние, но лежать на постели с половиной перебинтованного тела при Роме оказывается гораздо неприятнее. Он и так всегда смотрел на него снизу-вверх с осознанием, что Железняков выше, умнее, сильнее, а сейчас всё ещё хуже.
– Ты мог не утруждать себя. Я в порядке.
В глазах Ромы – стыд наполовину с растерянностью. Он подходит на ещё один маленький шаг поближе.
– Это не… Прийти к тебе не труд для меня.
– Правда? А мне кажется, весь прошедший год говорит об обратном.
Кеша не знает, откуда в нём этот враждебный настрой, но обида и тоска, копившиеся не один месяц, выливаются в язвительность. Наверное, он набрался этой манеры от Серёжи. Воспоминания о том, как он пытается здороваться с Ромой при всех, а тот явно этого не хочет; о том, как он говорит те слова о нём своей девушке, как даже не пытается потом извиниться и поговорить, зудят под кожей. Кеша чувствует, что имеет право злиться.
Рома морщится стыдливо, проговаривает негромко:
– Прости.
– Хорошо. Это всё?
Рома говорит сдавленно, взволнованно крутя в руках свою палочку. Не смотрит на Кешу, рассматривая обстановку вокруг него.
– Я не хотел говорить те слова. Это не… ты не просто кто-то…Ты…. Это ты.
–… ладно.
Кеша моргает в ответ на эту выдавленную с усилием тираду, с удивлением отмечая, как бледные щёки Железнякова едва-едва очерчиваются румянцем.
Рома…покраснел?.. От неожиданности Кеша не знает, что сказать, и зависает на несколько мгновений, за которые Рома, видимо, успевает пожалеть, что вообще пришёл. Железняков бормочет тихо
«выздоравливай» и разворачивается, чтобы уйти, когда Кеша понимает, что надо бы ответить что-то нормальное.
Ситуация какая-то странная и очень неловкая, но Женеров всё равно протягивает руку в его направлении, проговаривая громко:
– Стой! Не уходи, я просто… разозлился. Я рад, что ты пришёл.
Напряжённые и будто каменные плечи Ромы, всё ещё отвернувшегося от него, медленно расслабляются. Он оборачивается, смотрит недоверчиво.
– Правда?
– Да. Я не думал, что тебе есть дело до меня.
– Прости. – Рома подходит ближе снова, смотрит взглядом, которого Кеша у него никогда не видел. Взглядом щенка, которого выпнули из дома, и у Женерова всё внутри оплавляется нежностью и сочувствием.
Да, он влип. – Я не хотел… игнорировать тебя. Просто сначала я не знал, как извиниться за те слова, а время шло и шло, и, в конце концов, мне начало казаться, что уже слишком поздно, а потом ты… Рядом всегда твои друзья. Я приходил пару раз ночью, но ты уже спал, не будить же тебя, а тут матч и я решил, что…
– Эй-эй, спокойно, Ром, выдохни. Всё хорошо. – Кеша приподнимает ладони в привычном жесте успокоения, чувствуя, как приятно снова произносить это имя вслух. Взгляд Железнякова цепляется за бинты, останавливается на них. Он будто этим взглядом хочет их испепелить, что весьма забавно в свете последних событий, и Женеров только сейчас хватается за одну его фразу. – Подожди, ты что, приходил раньше?
– Это странно.
– Нет, просто… Неожиданно.
Рома медленно садится на стул, который обычно занимает Серёжа, и принимается рассматривать Кешу тяжёлым взглядом, от которого тот уже успел отвыкнуть.
– Я хотел увидеть тебя.
Тупое Кешино сердце, погрязшее в тупой влюблённости, радостно ускоряется от этих слов, и он старается взять себя в руки. Всё это настолько неожиданно, что у него голова идёт кругом. Выдохнув, Женеров уговаривает себя перестать пялиться на повзрослевшие черты чужого лица, и проговаривает тихо:
– Зачем?
– Просто. – Рома выдыхает, прикрыв глаза, жмёт плечами. – Хотелось увидеть.
Явно не тот ответ, который хотелось бы услышать Кеше, но это уже больше, чем он ожидал получить. Женеров думал, что они не поговорят до самого выпуска, а может и вообще больше поговорят. Что способному слизеринцу с чистокровной девушкой, негласной принцессой факультета, делать рядом с магглорождённым пуффендуйцем? Целое ничего.
Они замолкают на несколько мгновений, рассматривая друг друга в тишине лазарета. Где-то вдалеке на квиддичном поле снова крики, ругань и рассекающие воздух мётлы. Слышится эхо гула сотен голосов.
Слабо улыбнувшись, Кеша проговаривает с опозданием:
– Ну что ж, теперь увидел.
Рома улыбается в ответ. Своей обычной улыбкой на полутоне, больше проявляющейся в серых глазах. Протягивает медленно руку к самому Кешиному лицу, чтобы поправить упавшую на лоб кудряшку.
– Да, увидел.
***pov Рома***
У Кеши небольшой розоватый след от ожога на шее и щеке, перебинтованные руки и встрёпанные волосы. Рома не может, не в силах сдержаться. Рука сама тянется вперёд, пальцы берутся за мягкую прядь, отводят ото лба, касаются тёплой кожи будто невзначай – всё, что он может себе позволить сейчас.
Он так соскучился. По тихому голосу, медовым глазам и кудряшкам, пахнущим старым пергаментом и выпечкой. Не скажешь же ему, что весь год трусливо боялся подойти, объясниться из-за того, что подумают другие. Из страха, что посмотрят, как на низший сорт, что презрительно скривят губы, удостоверяясь в том, что он отброс.
Полукровка, до одиннадцати лет не имевший понятия о существовании магии, распределённый на Слизерин, звучит как шутка. Порой Рома жалел, что не попал на любой другой факультет. Ему бы так хотелось быть одним из тех, кому плевать на чужое мнение. Есть ребята, на самом деле, много ребят с его факультета, которым всё равно, но Рома слишком не похож ни на кого из них, чтобы смочь обзавестись друзьями. Слишком дикий, недоверчивый, не знающий, как общаться с людьми без постоянного страха быть избитым или преданным – приют в богом забытом городке научил его жизни получше всех школ вместе взятых.
Рома смог отвратить от себя почти всех ещё в свой первый год, не считая странноватого пуффендуйца, заблудившегося в подземельях, поэтому, когда Ната обратила на него своё внимание, Железняков потерялся. Упал в шок, удивление, странную радость, что вот, наконец-то, он не один. Ему и в голову тогда не пришло, что он никогда один и не был. Всё отошло на второй план под цепкими прикосновениями и кусачими поцелуями, и Роме стало страшно, что она, явно и не прикрыто брезгующая магглорождёнными, может бросить его. Бросить из-за Кеши.
Так стыдно, так глупо. Он этого не заслужил. Не этот милый барсучонок с вечно взъерошенными волосами и осторожным взглядом. Не нужен ему такой друг, но Рома всё равно пришёл. Не смог не прийти. Почему-то от осознания того, что Кеши могло просто не стать, в сердце смёрзлись страх и тревога. Стало как-то сразу плевать на чьё-то мнение, осталось только опасение, что Женеров выгонит его, едва увидев. Сложно простить год молчания. Но он простил.
Рома выдыхает, прикрывая глаза. Ната сейчас на матче. Скорее всего, злая, что он оставил её и не пошёл вместе с ней. Будет выговаривать свои претензии грубо и не стесняясь в выражениях. За этот год он уже успел порядочно устать и от неё, и от её друзей. Вечно рядом с ними ощущение, что они просто позволяют ему находиться рядом. Неуютно, неприятно. Ни в какое сравнение не идет с той теплотой, что всегда бутоном расцветала рядом с искренним Кешей. Те воспоминания их тренировок и готовки на кухне порой единственное, что держит его в этой вселенной.
Видя, как от касания пальцев к коже на щеках Кеши расцветает румянец смущения, Рома чувствует, насколько больно в груди щемит от растерянности. Он не знает, что ему делать.
