Горе победителям

Все следующее утро Бертран не мог смотреть на Хильди без нарастающего беспокойства. Ее подавленность никуда не исчезла: молчаливая, мало на что откликающаяся, Хильди едва притронулась к завтраку, отказалась от кофе, даже на борт яхты поднялась медленно, будто бы нехотя, и, когда они добрались до облюбованной ими бухты, совсем не стремилась напоследок насладиться купанием. Не снявшая своего платья, она сидела неподвижно в шезлонге и напряженно размышляла о чем-то, подперев подбородок сложенными ладонями; Бертран, тщетно пытавшийся отвлечь себя газетой, посмотрел на нее раз, другой, и все-таки не выдержал: — Что-то случилось? — Голова болит, — коротко ответила она, и не пытаясь соврать убедительно. — Не выспалась. Принесли фрукты, и она явно машинально отправила себе в рот несколько виноградин. По лицу ее поминутно будто проходила рябь — Хильди не могла скрыть, что с трудом сдерживает слезы, и Бертран повторил, уже не спрашивая, а утверждая: — Что-то случилось. Она посмотрела на него, коротко открыла рот, словно торопилась, вынырнув из глубины, сделать глоток воздуха, но так ничего и не сказала. Висящее в небе солнце ровно и безразлично высвечивало чудовищную, призрачную бледность, что разлилась на ее щеках. — Мне нужно… — будто решившись наконец на что-то, Хильди поднялась, взяла с блюда похожую на пуговицу грушу, настолько крошечную, что ее подали неразрезанной, и направилась к рубке. — Подожди минуту. Я сейчас вернусь. Бертран ей, конечно, не поверил, но Хильди, очевидно, меньше всего волновали его подозрения. Он наблюдал, как она ловит за рукав матроса, что-то негромко ему говорит — тот приобрел немного недоуменный вид, но кивнул, нырнул в трюм, а Хильди, не дожидаясь его, удалилась на боковую палубу. К Бертрану она не обернулась, будто его вовсе здесь не было, и от этого происходящее перестало нравиться ему окончательно. Что бы ни задумала Хильди — от этого отчетливо несло чем-то отчаянным и угрожающим; не желая теряться в догадках, что скопом лезли ему в голову, Бертран выждал пару минут, отложил газету и отправился за Хильди следом. Она стояла на самом носу яхты, подставив лицо ветру, что трепал ее платье и волосы — не плакала, даже как будто и не шевелилась, но Бертрану почему-то хватило едва взглянуть на нее, на то, как она держит спину и плечи, будто выпрямившись в последний раз перед направленными на нее ружейными дулами — и что-то, что до сих пор тревожно билось и металось в его груди, одномоментно превратилось в кусок льда. — Хильди! Голос его сорвался на невразумительное хриплое карканье; до смерти почему-то испугавшись, что Хильди его не услышит, что сделает что-то, забыв, что он рядом, Бертран метнулся к ней, схватил за руку, развернул к себе лицом. — Хильди, что ты делаешь? Она как будто с трудом выходила из транса, в который погружена была всем своим существом — все еще бледная, оцепеневшая, смотрела на Бертрана и одновременно куда-то сквозь него. Из руки ее выскользнуло и со звоном упало на палубу что-то блестящее; присмотревшись, Бертран понял, что это фруктовый нож. — Хильди… Она не отвечала. Подняв взгляд чуть повыше, Бертран увидел, что платье ее измазано в красном, что красное капает и на ярко-белое под их ногами, что источник этого красного — ладонь Хильди, на которой расцвела уродливой продолговатой кляксой глубокая резаная рана. У него вырвался вскрик. — Хильди! Хильди, черт возьми! Теряя самообладание, он схватил ее за плечи, встряхнул — не так сильно, как мог бы, но достаточно, чтобы все ее тело сотряслось, а голова закачалась из стороны в сторону, как у болванчика. Неизвестно, разбудило ли это ее или она пришла в себя сама, но спустя секунду Бертран услышал ее голос — почти неразборчивое лепетание: — Я… я в порядке… я просто порезалась… — Порезалась? — он схватил ее окровавленную ладонь, безуспешно попытался представить, как можно было непреднамеренно нанести себе рану, подобную этой. — Что за чушь? Хильди, ты же говорила мне, что не будешь больше этого делать! — Да я грушу чистила, — упрямо бормотала она, силясь отнять руку, — это случайно. — Случайно?.. — тут же Бертран понял каким-то краем сознания, привыкшим подмечать мелочи, что не видит на ней ее пресловутого медальона; тот бесследно пропал с ее шеи, но Бертран не стал задумываться, имеет ли это какое-то значение — ему и без того было, чем себя занять. — Ладно, пойдем. Это надо обработать… должна же здесь быть аптечка? Аптечка, разумеется, нашлась. Несколько минут спустя Хильди вновь сидела в шезлонге, а матрос, опустившийся перед ней на одно колено, все равно что рыцарь, готовый дать присягу, осторожно перебинтовывал ее руку. Она не поднимала глаз; Бертран, глядя на все это, молчаливо и зло курил. — Прости, — прошелестела Хильди, когда с перевязкой было покончено. Раздавив окурок в пепельнице, Бертран ответил: — Мне не нужны извинения. Мне нужно знать, что происходит. Хильди боязливо вздрогнула и поежилась, будто Бертран принялся ей угрожать, и спросила одними губами: — Что ты хочешь узнать? — Для начала, — вздохнул Бертран, стараясь говорить мягче, не создавать у нее впечатления, что он на нее давит, — для чего ты себя порезала. Хильди его слова будто ужалили. Она больше не была испугана — напротив, теперь и ее взгляд метал гневные молнии. — Говорю же, это случайность! — воскликнула она, ударяя по столу сжатым кулаком. — Хорошо, я сама не своя после вчерашнего, меня еще не отпустило, веришь? Посмотри, у меня руки ходуном ходят! — она протянула Бертрану обе ладони, чтобы он увидел, как мелко трясутся ее загоревшие пальцы. — Можешь считать, что я дура, но у меня правда пунктик! Надо было захватить с собой успокоительное и напиться им до отключки, чтобы ты не придумывал себе непонятно что… — Я не считаю, что ты дура, — возразил Бертран, сбитый с толку. — Но ты странно ведешь себя последние дни, поэтому… — Да! Да, я веду себя странно! Потому что в последние дни происходит куча странных вещей! Шесть невозможностей до завтрака, забыл? А тут их не шесть, а тридцать шесть, и все пришли за раз! Да, это может быть… тяжело, потому что я не очень-то к такому привыкшая, но пожалуйста, — вдруг подскочив с шезлонга, Хильди шагнула к Бертрану, в свою очередь опустилась возле него на колени, схватила его руки крепко и горячечно, — пожалуйста, давай не будем ссориться. Обещаю тебе, все будет хорошо. Как прежде. Нет — даже лучше, чем прежде. Растерявшийся, он не сразу сообразил подхватить ее, поднять, посадить себе на колени — только чтобы не выдерживать, ощущая себя при этом мерзавцем, ее умоляющий взгляд на себя снизу вверх. Она не сопротивлялась, даже наоборот — тесно прижалась к нему и обняла за шею, повторила, тепло вздыхая: — Прости. Правда, не хочу больше думать обо всех странностях. Они закончились. Вода все смоет. Бертран смутно помнил, что на языке у него крутился еще какой-то вопрос, но, поразмыслив немного, махнул на него рукой. К Хильди же понемногу возвращалась ее жизнерадостность: явно приободренная, она быстро поцеловала Бертрана в щеку и проговорила, игриво сверкая глазами: — Пойду купаться. Ты точно не хочешь? — Нет, — он качнул головой, показывая на бинт, стянувший ее ладонь. — А как же это? Соленую воду на свежую рану… — Да наплевать, — сказала она, словно не понимая, как это вообще может быть проблемой, — только продезинфицирую. Спустя полминуты она, раздевшись до купальника, со своим обыкновенным «у-и-и» нырнула в воду. Бертран проследил за ней взглядом, а затем потянулся к столу, где лежала оставленная им газета. Все действительно стало как прежде — и Бертран изо всех сил пытался отделаться от предчувствия, что кроется за этим «как прежде» какая-то неуловимая фальшь. *** Ужинать отправились в рыбный ресторан — Хильди, которой весь остаток дня не изменяло веселое расположение духа, заявила, открывая меню: «Сейчас я съем половину из того, что тут есть». До таких крайностей, конечно, дело не дошло, но она заказала себе сразу три порции основных блюд — по ее словам, попробовать то, к чему ей не довелось приобщиться до этого. Пугающее наваждение, что одолевало ее последние двое суток, действительно рассеялось — она звонко болтала, пила рецину, и по мере того, как пустела бутылка, все более настойчиво и недвусмысленно терлась под столом ногой Бертрану о колено. Он, в свою очередь, прятал усмешку и никак ей не мешал; окончание их «прощального» вечера рисовалось ему в исключительно приятных оттенках, и он даже не ощутил недовольства, когда их игривую идиллию прервал подошедший официант. — Простите, мисс? — Да-да? — она с улыбкой вскинула на него глаза, и парень, как заметил Бертран, даже слегка смутился. — Что такое? Тут появился еще один молодой человек, тоже, по-видимому, из местных, и быстро заговорил по-гречески, глядя то на Бертрана, то на Хильди; официант принялся переводить, насколько позволял его неважный английский: — Это Анастас, он… он сегодня выходил в море, чтобы поймать рыбу. — Ту, которую мы едим сейчас? — живо поинтересовалась Хильди. — Классный улов! — Спасибо, — перевел официант после короткого обмена репликами между ним и его приятелем. — Но в его сети попало и еще кое-что. Похоже, это принадлежит вам. Из лица Хильди мгновенно ушли все краски. Даже самого лица будто не осталось, только лишенное черт пятно с двумя провалами глаз, когда официант протянул ей, смущаясь, ее медальон — несомненно, тот самый, который носила она на себе неразлучно и который сегодняшним утром таинственным образом исчез. Позолота, вульгарный узор, сверкнувший в свете заката красный камень — даже Бертран узнал его с первого взгляда, но Хильди узнавать почему-то отказывалась — и более того, была на грани того, чтобы впасть в ужас. — Нет, — вырвалось у нее шепотом, напоминавшим предсмертный. — Нет, нет. — Извините меня, — официант стушевался еще больше, — должно быть, я ошибся, но мне показалось, что я видел эту вещь у вас… — Все в порядке, — вмешался Бертран, забирая у него медальон, чтобы как можно скорее избавиться от чужого присутствия. — Это действительно ее. Мы очень вам благодарны. Вот, держите… Получив из его рук несколько купюр, официант поспешил испариться. Бертран успел увидеть, как они с рыбаком, не доходя до дверей, начинают ожесточенную, грозящую дойти до потасовки дележку добычи. — Нет, — заведенно продолжала Хильди, как помешанная, обхватывая голову руками, — нет, почему. — «Почему»? — изумился Бертран, видя, как начинает ее бить дрожь до того крупная, что он невольно вспомнил о приступе, который настиг на вечеринке Джоанну. — Хильди, ты же потеряла его? Медальон он оставил лежать на столе; Хильди смотрела на несчастную безделушку так, будто то была ядовитая змея. — Это… — выговорила она с явным трудом, быстро сглатывая, будто в попытке справиться с тошнотой, — это он. Он вернулся. Кстати оказалась заказанная Бертраном «Перье»: он налил Хильди полный стакан, почти заставил ее выпить до дна. Это помогло ей хоть немного справиться с потрясением — она даже протянула руку к медальону, пропустила цепочку меж пальцев, поднесла его к самому своему лицу, будто пытаясь найти меж граней камня ответ на какой-то вопрос. — Я думал, ты обрадуешься, — сказал Бертран, с тоской понимая, что все очарование вечера испорчено безнадежно. — Что-то не так? Хильди перевела на него застывший, как подернутый льдом взгляд, и Бертран ощутил, как что-то из содержимого его туловища, точь-в-точь как сегодняшним утром, замерзает тоже. — Все так, — произнесла она, оборачивая цепочку вокруг шеи — Бертран не хотел об этом думать, но вообразил себе удивительно ярко самоубийцу, что надел на себя петлю и готовится сделать последний шаг. — Все так, как и должно быть. Теперь-то я понимаю, как именно. *** Бертран застал Хильди на балконе спальни, наполовину погруженном в опустившуюся на холмы тьму. Они вернулись с ужина полчаса назад — Бертран отлучился ненадолго, чтобы принять душ, а Хильди за это время успела откупорить еще одну бутылку вина и устроиться в кресле, сбросив туфли и поджав под себя ноги. Она внимательно смотрела в ночь, будто стремясь что-то в ней разглядеть, и не двинулась, когда Бертран оказался рядом — то ли не заметила его приближения, то ли решила не обращать на него внимания. — Хильди. Не поворачивая головы, она издала короткий нечленораздельный звук в знак того, что готова выслушать, что бы Бертран ни пожелал ей сказать. Чтобы не говорить с ее спиной, он обогнул ее, подвинул другое кресло так, чтобы сесть напротив. Хильди по-прежнему не смотрела на него, занятая своим беззвучным диалогом с чем-то, что виделось ей в темноте. — Хильди, я… — он замялся, как обычно, когда от него требовалось произнести речь, которую он не готовил. — У нас обоих есть тайны, о которых мы не можем или не хотим говорить. Такой уж у нас род занятий — и у меня, и у тебя. Ты считаешь, что мне не нужно знать о чем-то, что не дает тебе покоя — я понимаю. Но если… На первый взгляд, ничто не могло поколебать ее, но Бертран заметил, как мимолетно горестно исказилась линия ее рта. Сейчас, в окружении темноты и тишины, окаменевшая в своем, непонятном Бертрану, горе, она выглядела чудовищно, космически одинокой — и он не мог отпустить ее в это одиночество просто так, даже если бы она все равно ушла, утекла у него сквозь пальцы. — Если тебе что-то угрожает, — проговорил Бертран, дотрагиваясь до ее щеки, и Хильди, оборванно всхлипнув, спрятала в его ладони лицо, — ты можешь сказать мне. Если тебе нужна помощь или защита, я это сделаю. — Ты сумеешь? Опрометчиво было думать, что его слова вселят в ее надежду — единственным, что сумел прочесть Бертран в ее взгляде, было то душевное изнеможение, что стоит на грани с сумасшествием. «Ты не сумеешь», — сказал внутренний голос с весомым спокойствием, с каким говорят о давно свершившемся факте. Бертран поднялся на ноги. — Я подожду тебя в спальне. Хильди кивнула, вновь отворачиваясь от него, обращаясь навстречу ночи. «Нужно звонить Катарине, — с такой мыслью Бертран, оставив на стуле халат и выключив свет, ложился в постель. — Пусть говорит, что хочет, пусть смеется, как она умеет, но этому нужно положить конец. Может, в этом и есть единственная возможность сделать что-нибудь». Он не успел посмеяться над наивностью собственных мыслей — его сморил сон. *** Телефон Бертран оставил на прикроватном столике и проснулся от звука вибрации и последовавшей за ним трели звонка. Схватив трубку сослепу, пытаясь нашарить очки и вместе с этим понять, как обычно спросонья, где он находится и какой сейчас год, Бертран нажал на «ответить» — и его будто ошпарили ведром кипятка, когда в ухо ему вонзился бодрый голос Като. — Доброе утро, Берти. Как твои дела? — Просто отлично, — брякнул он, садясь на постели и понимая, что Хильди рядом нет — и она, судя по неразобранной половине кровати, этой ночью так и не ложилась. — Были, пока ты не позвонила, я имею в виду. Который час? — Девять утра, соня. Самое время для утренних новостей. — Что?.. — попытки одновременно проснуться, сосредоточиться на разговоре и разыскать Хильди закономерно привели к тому, что Бертран терпел неудачу на всех трех направлениях одновременно. — О чем ты? — Как — о чем? — воскликнула Като, как будто искренне не понимала, как Бертран умудрился оказаться таким невеждой. — Включи любой канал, милый. Или интернет открой. Ты сегодня утром — главная звезда. — Что?.. Он не мог видеть лица Катарины, но живо представил, как она, пораженная его тупостью, закатывает глаза. — Кто-то раскопал про ваши с отцом делишки десятилетней давности, Берти. Вывалили все на свет божий, и… меня тоже поминают, конечно же. Собственно, мне сразу и сообщили. Я решила, вдруг ты тоже захочешь узнать? — Я… — Бертран ощутил, что его сейчас вывернет наизнанку; теряясь, он хотел сказать что-то потрясающе неуместное в контексте ситуации, вроде «спасибо», а может и выразиться резче и крепче, но способность говорить моментально оставила его, когда он распахнул балконные двери — и увидел, что Хильди лежит на полу, лишенная сознания, нелепо раскинувшая руки, а из носа ее течет, капает на пол тонкая струйка крови. Рядом валялся разбитый бокал и расползалась полузасохшая винная лужа. — Хильди! — он забыл даже, что по-прежнему прижимает телефон к уху и Катарина, конечно же, слышит его. — Хильди, черт! — Что? — вот теперь удивление Като было неподдельным. — Ты что там… — Я перезвоню, — бросил Бертран и, оборвав связь, кинулся к Хильди. Она была жива, но пребывала, судя по всему, в глубоком обмороке; Бертран поднял ее, донес до кровати, но она, скорее всего, этого даже не заметила. — Мистер? — в спальню деликатно постучала горничная, привлеченная, очевидно, его криком. — Мистер, у вас все в порядке? — Нет! — рявкнул Бертран во всю мощь своих легких, нисколько себя не контролируя. — Скорее, вызывайте врача, «скорую», кого-нибудь! Сейчас же! Из-за двери донеслось испуганное ойканье, а затем — топот удаляющихся шагов. Похоже, у Бертрана получилось быть достаточно убедительным. Хильди не шевелилась, жутковато похожая сейчас на куклу; Бертран наклонился к ней, чтобы успокоить себя, отогнать одолевающий его страх звуком ее дыхания. Кровь, стекавшая по ее лицу, капала теперь на простыню — удивительно мерно, как часы или метроном, и Бертрану почудилось, что так отсчитывает кто-то, будто в насмешку, разделяя по секунде, то время, что у них с Хильди еще оставалось. конец первой части