Горе победителям

«Бешеная пчела» 03.07.2017 08:15 ЭКСКЛЮЗИВ: Деньги не пахнут? Бертран Одельхард замешан в незаконном обороте оружия <…>Благотворительный фонд «Соловей» был основан под эгидой «Банка Аллегри» в середине 2003 года, вскоре после начала войны в Ираке. Цели заявлялись самые благие: помощь вдовам и детям, лишившихся кормильцев и пострадавшим в ходе боевых действий. Фонд действовал совместно с организацией Красного креста и объединением «Врачи без границ» — по официальным отчетам, за время войны удалось развернуть около 500 «госпиталей Аллегри», снабдить продуктами первой необходимости более 20 тыс. человек. На торжественном вечере в честь седьмой годовщины основания фонда Фабиан Аллегри заявил, что планирует распространить его деятельность на территорию Индии, Пакистана, Сирии, а также «везде, где может потребоваться наша помощь». Речь он произнес с большим чувством; неудивительно, что ее окончание встретили овациями. [ссылка: Youtube.com] Каковы же были истинные намерения известного банкира, прячущиеся за его прекраснодушием? Ни для кого не было секретом, что одним из ближневосточных партнеров фонда числился Маджит Аль-Матар, известный финансист и — неофициально, конечно, — один из крупнейших оружейных баронов региона. Под его руководством и его охраной сотрудники «Соловья» занимались распределением поступивших из Бакардии гуманитарных грузов среди тех, кто больше всего нуждался в них. Сам Аль-Матар делал в пользу фонда щедрые пожертвования — но не были ли они не более чем оплатой за совершенно определенные услуги? [фото] На фотографиях выше — одна из «гуманитарных посылок», что тысячами поступали из Бакардии на Ближний Восток. Ящик с двойным дном — и его истинное содержимое не имело ничего общего с питьевой водой, крекерами и туалетной бумагой. Фото были сделаны в 2006 году сотрудником фонда, пожелавшим сохранить инкогнито. По его словам, он ничего не знал об истинном назначении «посылки» и был шокирован, обнаружив, что почти наполовину ящик заполнен боевыми гранатами и огнестрельным оружием. Таким же было и содержимое остальных ящиков — оно переходило в собственность Аль-Матара, который по стечению обстоятельств сразу после получения «посылки» считал нужным сделать очередное пожертвование. Каждую из поступающих партий «товара» он оценивал в сумму от 600 тыс. до 1.5 млн. долларов. Согласно бакардийскому законодательству, деньги, поступившие в качестве пожертвования, облагались сниженным налогом — всего 7% вместо обычных 20%. «Бешеная пчела» ознакомилась с финансовыми отчетами фонда, чтобы убедиться: все полученные от Аль-Матара суммы походили через руки одного человека — того, которого мы знаем теперь как главу министерства труда и занятости. [фото] Бертран Одельхард возглавлял казначейство «Соловья» с 2005 года, уже будучи депутатом бакардийского парламента от партии «Свободная Бакардия». С Фабианом Аллегри его связывают не только дружеские, но и семейные узы — в 1999 году Бертран женился на Катарине Аллегри и, хотя его семейное счастье продлилось недолго, продолжал пользоваться ее банковским счетом для получения своей доли от каждой совершенной сделки. По информации «Бешеной пчелы», «гонорар» Одельхарда мог составлять от 30 до 70 тыс. $ за одну «операцию» — эти деньги Аллегри отправлял Катарине, чтобы та в дальнейшем передавала их мужу <…> «Новости Бакардии» 13:13 Дело «Соловья»: пресс-секретарь Бертрана Одельхарда отказался от комментариев 13:45 «Соловей» поет в соцсетях: самые остроумные комментарии в Twitter «Бакардия сегодня» 14:25 Идельфина Мейрхельд: Дело «Соловья» — лишь верхушка айсберга 14:54 Дело «Соловья»: Фабиан Аллегри при попытке взять у него интервью приказал спустить на журналистов охранных собак [видео] «Актуальная Бакардия» 15:04 Клеменс Вассерланг: Мы будем ждать справедливого и беспристрастного расследования 15:07 Леопольд фон Фирехтин: Все, замешанные в деле «Соловья», порочат имя Бакардии 15:35 Катарина Одельхард-Аллегри задержана в аэропорту Буххорна *** — Как прошел отпуск, Берти? Бертран тяжело поднял голову от экрана ноутбука и исподлобья воззрился на Микаэля. Нет, непохоже было, что он издевается. — Прекрасно, — скупо ответил он, морщась. — Уже жалею о том, что вернулся. «Если где-то чего-то прибыло, откуда-то обязательно убудет», — в очередной раз он убеждался в истинности этого утверждения. Две недели безмятежного рая, наполненного расслабленностью, состоящего из моря, вина и жары, оказались слишком щедрым подарком, чтобы обойтись без последствий — и с того самого утра, как Бертран обнаружил Хильди бесчувственно лежащей на балконе, его существование будто бы кто-то проклял. С ней, к счастью, не случилось ничего ужасного сверх меры: прибывший врач диагностировал «тепловой удар и последствия перепада давления», а Хильди, разбитая и тихая, не стала оспаривать его слова. За все время, что заняло у них с Бертраном возвращение в Бакадию, она произнесла от силы несколько слов — по большей части спала или полудремала, отвернувшись, ни на что не обращая внимания, глядя сквозь иллюминатор на проплывающую где-то внизу молочную дымку облаков. Бертран не тревожил ее — слишком много поводов для тревоги в тот день обнаружилось у него самого. — Все не так уж и плохо, — заметил Микаэль, силясь заглянуть одним глазом в статью, которую Бертран, ненавидя себя за это, перечитывал уже в третий или четвертый раз. — Сам подумай — какие у них доказательства? Парочка фотографий, которые можно сделать в любом ангаре? Их не примет ни один суд. — Ты же знаешь, как работает пресса, — процедил Бертран сквозь зубы, — кому в наше время нужны доказательства? Он развернул ноутбук так, чтобы Микаэль тоже мог видеть карикатуру, занимающую половину экрана: рисунок, яркий, хоть и выполненный наспех, изображал самого Бертрана, развалившегося на кровати из долларовых купюр и от пачки долларов прикуривающего, а свободной от денег рукой обнимающего надувную женщину, чьи темные кудри, смуглая кожа и высокая грудь должны были, видимо, послужить намеком на Като. «Удачная женитьба», — гласила подпись под карикатурой, и именно она была причиной тому, что у Бертрана уже пятнадцать минут кряду яростно стучало в висках. Микаэль сочувственно пожал плечами, не скрывая, что не особенно тронут увиденным. — Слова, слова, слова, Берти. Вернее, в наше время, раз уж ты про него заговорил — комментарии, комментарии, комментарии. Не читай их, в том и все дело. Потом, когда все закончится, подашь на кого-нибудь особенно ретивого иск о клевете. Он говорил верно, даже слишком рассудительно для его склонной к порывам эмоций натуры, но что-то мешало Бертрану послушать его, послушать собственный здравый смысл, закрыть чертовы многостраничные ветки с обсуждением его, Бертрана, давешних прегрешений, и сосредоточиться на главном — на том, кто мог его сдать. Но где теперь было главное? «Тепловой удар и перепад давления», — Бертран даже не стал делать вид, что поверил в это, а Хильди даже не стала пытаться убедить его; конечно, это все еще могло быть совпадением, но в то же время совпадением не являлось — и именно в этом, как говорил Микаэль, и было все дело. — Ты знаешь, — вдруг сказал Микаэль, понижая голос, — Катарину… то есть, твою же… в общем, ее арестовали. — Задержали, — сухо поправил его Бертран. — Скоро ее отпустят. Им нечего ей предъявить, и они прекрасно это понимают. Он снова подвинул к себе ноутбук, показывая, что тема исчерпана, но Микаэль, черт его подери, этого будто не понял. — Ты разве… ну… — он говорил все ниже и ниже, будто они планировали чье-то убийство, — не хочешь с ней увидеться? Хотя бы забрать ее оттуда, из полиции… Бертран глубоко вдохнул три раза подряд — это всегда помогало ему взять себя в руки, — и ответил ровно, даже безмятежно: — Ты слышал анекдот про человека, чья жена упала в бассейн к пираньям? «Это ваши пираньи — вы и выручайте их». Я думаю, ничего лучше не охарактеризует будущий разговор Катарины с господами полицейскими. Думаю, моя помощь нисколько ей не понадобится. Последняя его фраза прозвучала как предупреждение, и Микаэль решил не продолжать этот разговор — просто покинул кабинет, напоследок пробормотав себе под нос что-то недоуменное: должно быть, в его голове плохо укладывалось, каким образом можно оставить в беде такую женщину, как Катарина Аллегри. Бертрану это в какой-то мере было знакомо: он помнил еще, хоть и желал забыть, как готов был защищать ее даже от слишком сильного ветра, закрывать ее собственным телом, если понадобится; прошло не так уж мало времени, прежде чем он понял, сколь никчемны и смешны были его порывы в ее глазах, как не нужна была ей ни его самоотверженность, ни его защита, ни, по сути дела, он сам. Бертран не стремился польстить себе — для Катарины он в итоге оказался всего лишь очередной безделушкой из тех, которые она коллекционировала, скупая все, что попадалось ей в ювелирных магазинах Буххорна — а затем, положив самую дорогую, самую редкую добычу в шкатулку, сразу же о ней забывала. «Между прочим, сдать тебя могла и она, — напомнил внутренний голос. — Кому еще знать о делах «Соловья», как не ей?». Звучало резонно, но единственным, обо что Бертран спотыкался, был вопрос «зачем». Катарина явно не из тех, кто будет продавать информацию газетам; впрочем, ее дела могли идти не так хорошо, как она давно уже стремилась показать. Может, Микаэль и был в чем-то прав? Стоило встретиться с ней, поговорить, пока до нее не добрались журналисты… «Оправдывайся сколько угодно», — заметил внутренний голос. «Заткнись», — приказал ему Бертран, захлопнул ноутбук и снял с аппарата служебный телефон. *** Перед участком царило небольшое столпотворение: случайные прохожие, зеваки, но в первую очередь — жадные насекомые с камерами и телефонами. Кто-то из них попытался добраться и до Бертрана, но оказался тут же оттеснен охраной; так, в относительной безопасности, подстегиваемый доносящимся ему в спину щелканьем затворов (оно заставляло поторопиться не хуже, чем пулеметная очередь), Бертран поднялся к высоким дверям полицейского управления — конечно же, такую персону, как Като, ни за что не привезли бы в обычный участок. — Моя жена здесь, — сказал Бертран сержанту, сидящему на посту у входа. Тот хищно улыбнулся ему — зубы у него были мелкие, с широкими щелями между ними, и Бертрану на ум пришло сравнение с венериной мухоловкой. — Желаете зайти? — Нет, — Бертран осуждающе качнул головой: неужели вы думали, что я так прост, чтобы попасться в такую ловушку. — Подожду тут. Сержант хмыкнул, но ничего больше говорить не стал — правда, на этом Бертрана в покое не оставили. Он безмолвно, не привлекая к себе внимания, стоял чуть в стороне, держась подальше от окон — каждое лишнее движение стоило бы ему очередного десятка фотографий, на которые уже через пару часов имела бы возможность смотреть вся Бакардия, — и не сразу заметил, что к нему обратились. — Господин Одельхард. Бертран обернулся. Перед ним стоял приземистый, скромно одетый человек, в котором лишь самый зоркий глаз мог бы распознать полицейского — наверное, появляется со временем что-то в манере держаться у этой породы людей, что не спрячешь за вежливой улыбкой и штатской одеждой. — Чем могу быть полезен? — спросил Бертран, едва взглянув на него. Незнакомец вытащил из кармана удостоверение, но сразу, поняв, что Бертран не проявляет к нему интереса, убрал его назад. — Детектив Браун. Могу я задать вам несколько вопросов? — Нет, — ответил Бертран, продолжая высматривать Катарину среди людей, что спускались по широкой, отделанной гранитом лестнице к выходу. — Господин Одельхард, — сказал детектив чуть настойчивее, — в ваших же интересах… Может быть, Бертран уделил ему чуть больше времени, если бы не увидел наконец на лестнице фигуру Като — мысли его тут же пустились вскачь, будто спугнутые громким звуком, и Бертран резко спросил: — У вас есть официальное предписание, детектив? Что-то, что может меня заставить? — Пока что нет, — отозвался полицейский с сожалением. — Но когда мы откроем дело… — …вы сможете вызвать меня сюда согласно принятым процедурам, и я обязательно приду в сопровождении своего адвоката, — пообещал ему Бертран, делая шаг навстречу Катарине, которая все еще не заметила его, занятая подписанием бумаги, что подсунул ей сержант-мухоловка. В зубах она зажала сигарету, дым от которой облаком распространялся вокруг нее; Бертран слышал, как сержант говорит ей: — Здесь не разрешено курить. Катарина улыбнулась ему. — Выпиши штраф, милый. Вышли на мой адрес. Я заплачу. Он пару раз хлопнул глазами и остался сидеть на месте. Вернув ему бумагу, Като повернулась к дверям — и только тут на глаза ей попался Бертран. — Берти! — воскликнула она, просияв, так что можно было решить, что она действительно рада его видеть. — Это ты! Боже мой! Она подбежала к нему, коснулась его щеки своей в приветственном поцелуе — для этого ей пришлось наклониться, ведь она, в отличие от Бертрана, могла компенсировать небольшой рост высотой своего каблука. Бертран коротко обнял ее, как того требовали приличия, чувствуя, как замедляется и застывает человеческое движение вокруг них — всем не терпелось посмотреть на трогательное воссоединение, вот только Бертран был совсем не в том настроении, чтобы брать на себя роль циркового кривляки. — Ты приехал за мной! — щебетала Катарина, пока он, схватив ее за руку, торопился увести ее прочь. — Так мило с твоей стороны! Я ведь даже ничего не успела — меня встретили прямо на паспортном контроле… Самым сложным было преодолеть несколько метров, ведущих от управления к машине. Стрекот фотоаппаратов зачастил настолько, что слился в непрерывный, в мозг вгрызающийся звук; глупо и бесполезно силясь закрыться от объективов хотя бы ладонью, Бертран пропустил Катарину на заднее сиденье, а затем и сам шмыгнул в салон, будто в бомбоубежище. — Едем. Шоферу не нужно было повторять дважды: машина сорвалась с места, едва не проехав кому-то из фотографов по ногам (тот еле отскочил в сторону, хотя если бы не успел — Бертран не пожалел бы об этом). Управление осталось далеко за их спинами; чувствуя себя так, словно только что улизнул от погони, Бертран откинулся на сиденье, провел по лицу ладонью. — Вот твари, — сказала Катарина своим обычным голосом, раскрывая портсигар и извлекая из него еще одну сигарету. — Надеялись, что я расколюсь. — Какая самонадеянность, — проговорил Бертран. — Я об этом и говорю, — отозвалась Катарина и несколько раз подряд щелкнула зажигалкой, но, судя по ее глухой ругани, так и не сумела высечь искру. — Да чтоб ее, все время забываю заправить… есть тут у тебя?.. Бертран не успел предложить ей свою — запустив руку в карман автомобильной двери, Катарина извлекла оттуда кое-что маленькое, белое, что было принято ей за зажигалку по ошибке, а на самом деле представляло из себя флакон с мятным освежителем для рта, который Бертран оставил в машине несколько недель назад и до сих пор не удосуживался забрать. — Ого, — Катарина повертела флакон в руках, будто перед ней был сувенир с другой планеты, — что это, Берти? У тебя кто-то появился? — С чего ты ре… — начал Бертран возмущенно, но осекся, услышав, что его голос звучит так же фальшиво, как вконец расстроенный инструмент. Катарина звонко хохотнула. Бертран заметил, что на ее лице появились морщины — как Като ни стремилась прятать их, они выдавали себя всякий раз, когда она улыбалась. — Та девочка, с которой тебя видели на Кеа? Мне прожужжали о ней все уши! Скажи спасибо, что мои друзья не очень болтливы в том, что касается прессы… но боже мой, Берти, сколько ей лет? «Зачем я только приехал», — подумал он одновременно с тоской и злостью. Но отступать было поздно. — Она совершеннолетняя. — Спасибо и на этом, — Катарина не переставала ухмыляться, и Бертран вспомнил, за что когда-то начал ее ненавидеть. — А… она всегда ходит с таким цветом волос или только по большим праздникам? Знаешь, если вдруг… — Като, — сказал Бертран, обрывая ее, — у меня сегодня не очень много времени на разговоры. Ты не думаешь, что у нас есть более животрепещущие темы для обсуждения? Катарина замерла на секунду с открытым ртом. Кажется, такого резкого ответа она от него не ожидала. — Как хочешь, — произнесла она, возвращая ему флакон; Бертран спрятал его в карман, будто тот был уликой. — Просто хотела, знаешь ли, поддержать ни к чему не обязывающую беседу. Но если ты так уж хочешь поговорить о делах — поехали туда, где нас не будут слушать. В «Золотом фазане» все такие же чудесные отбивные? Отбивные оставили ее полностью довольной, как и поданное к ним вино; после пары бокалов Като несколько разомлела, закинула ногу на ногу — Бертран невольно задержался взглядом на полосе солнечного света, пролегшей от ее острого колена до тонкой, упакованной в изящную туфлю щиколотки, — посмотрела на Бертрана, будто ждала от него чего-то — или, вернее, ей было чего от него ждать. — Итак? Какие мысли? Бертран ответил ей мрачным буравящим взглядом. Подозрения, напавшие на него днем, все еще не покидали его — хотя теперь, когда он увидел Катарину, ее лицо, ее глаза, над насмешливым выражением которых будто не имели власти прошедшие годы, эти подозрения стремительно, хоть и совершенно беспричинно таяли. — Берти, — Катарина чуть приподнялась на стуле, прижала к груди ладонь, будто Бертран только что толкнул ее, — только не говори, что в своем воображении решил свалить все на меня. К чему мне это? — Кто еще мог знать? — спросил Бертран, надеясь, что она не увидит, как ему неловко. — Эти бумаги с моими подписями, которые оказались в «Пчеле»… кто мог их достать? Могла ты. Мог твой отец. — Отец? Берти, перестань! Зачем ему это? — Ему лучше знать, — процедил Бертран, — может быть, он решил, что я ему больше не нужен и лучше будет от меня избавиться. Катарина замахала руками, будто отказываясь верить, что Бертран мог сказать нечто подобное. — Какая чушь, Берти! Невероятная чушь. Отец тебя всегда очень ценил. Даже любил… по-своему, хотя со стороны, я согласна, это довольно сложно понять. Бертран позволил себе скептическую усмешку. Последний раз он видел Аллегри несколько лет назад, вскоре после избрания Фейерхете — разговор получился прохладным, и Бертран был только рад поскорее его закончить. Аллегри ни в чем его не упрекал, но ему никогда не нужно было делать это, чтобы заставить Бертрана ощущать себя школьником, плохо выучившим урок, или, того хуже — марионеткой, чье единственное возможное предназначение состоит в том, чтобы, повинуясь чужому движению, послушно и в заданном ритме дергать руками и головой. Одним своим присутствием Аллегри душил его, лишал собственной воли, превращал в болванчика, способного только кивать в сопровождение чужих слов — и поэтому Бертран поторопился уйти, сославшись на дела в министерстве. Что подумал тогда Аллегри, увидев его побег? Не решил ли, что куклу, вышедшую из-под контроля, пора отправлять на свалку? — Хватит упиваться своей паранойей, Берти, тебе это не идет, — продолжала тем временем Катарина, задумчиво проводя ногтями по поверхности стола. — Это кто-то копает под отца. Он стал много кому неудобен. Ты знаешь, кто автор статьи в «Пчеле»? — Некто под псевдонимом «Шарлотта Корде», — ответил Бертран, криво улыбаясь в знак того, что оценил остроумие исторической отсылки. — Выяснить настоящее имя труда не составит, но… ты же знаешь «Пчелу». Там работают те, кому нечего терять в смысле репутации. У них могут быть какие угодно источники. — Все равно начать следует с этого. Попробуй найти что-нибудь по своим каналам. А я посмотрю свои. — И все же — откуда бы ни случилась утечка, это так или иначе связано с твоим отцом. Катарина пожала плечами. Конечно, ей сложно было воспринимать Аллегри как угрозу, и догадки Бертрана не могли встретить понимания с ее стороны. — Я собираюсь навестить его на этой неделе, — добавил Бертран. — Поговорим по душам. — Хорошая мысль. Может быть, он знает, кто мог пронюхать или проболтаться. Катарине принесли десерт — истекающие кремом эклеры, к которым она всегда питала слабость, — и разговор ненадолго прервался. Бертран, отказавшийся от сладкого, пил кофе, попутно пытаясь представить, что будет ждать его, когда он переступит порог загородного дворца Аллегри, и не спустят ли и на него стаю доберманов, что рыскают каждый день вдоль высокой ограды, кровожадно глядя на каждого, кто подбирается к ней слишком близко. Сталкиваясь с ними, Бертран всегда чувствовал сковывающий ужас, будто был затравленной добычей, хотя ни одна из собак не посмела бы сделать лишнего движения без приказа своего хозяина; впрочем, у Бертрана было мало сомнений в том, что дай Аллегри команду — и любой из доберманов мгновенно перегрыз бы неугодному посетителю горло. — Сходим куда-нибудь вечером? Бертран не сразу понял, что слова Катарины обращены к нему. Наверное, лицо его приобрело достаточно красноречивое выражение, чтобы она закатила глаза, как в разговоре с беспросветным кретином, не понимающим очевидных вещей: — Я говорю — нам нужно появиться вместе, Берти. Где угодно, на любом паршивом торжестве, только чтобы нас заметили. Чтобы эти сволочи, которые точат зуб на тебя, увидели, что ты не боишься. Что ты здесь, что я здесь, и что мы вместе никому не дадим макать себя в дерьмо. Она говорила совсем не о том, о чем он подумал в первую секунду — и он все равно не мог поверить в то, что слышит. — Ты… для этого приехала? — проговорил Бертран оцепенело, понимая, что до сих пор не додумался задать ей этот вопрос. — Только из-за того, что… Он замялся, полностью обезоруженный; что до Катарины, то она с непреходящей невозмутимостью прикончила эклер, прежде чем ответить: — Не знаю, как это у вас принято, Берти, но Аллегри не бросают семью. А мы с тобой — все-таки семья. Или ты уже об этом забыл? Бертран молчал. Катарина бережно, чтобы не размазать помаду, стерла салфеткой с губ остатки крема, подхватила сумочку и поднялась, глядя на Бертрана совсем для себя не обычно — без снисходительности, но с состраданием. — Дам тебе небольшой совет, Берти. Мне когда-то чудовищно романтичной казалась история про то, как принцесса целует лягушку, и та превращается в принца. Или принц превращает лягушку в принцессу, это не так уж важно. Только потом я поняла, что они оба были бы куда счастливее на своем месте — принцесса во дворце, а лягушка в своем болоте. У каждого из нас своя природа, Берти, и если мы будем стараться изменить свою или чужую — добьемся этим только того, что все будут несчастны. Не попадайся на это второй раз, ладно? Не ошибись, Берти. Не ошибись.