Горе победителям

«Vogue» 07.07.2017 12:15 Короли красной дорожки: кого можно было встретить на благотворительном вечере в «Royal Буххорн»? <…>Cюрпризом для собравшихся стало появление в зале отеля Катарины Одельхард-Аллегри в сопровождении мужа, ныне возглавляющего министерство труда. Последний раз пара выходила в свет более десяти лет назад — в 2005 году они появились на вечеринке в честь годовщины основания «Банка Аллегри» (интересно, что местом проведения мероприятия был также выбран «Royal»). [фото] (на Катарине: платье Valentino Spring 2017 8 тыс. f., туфли Valentino Garavani 5 тыс. f., серьги Boucheron Serpent Boheme 5,5 тыс. f., колье Boucheron Serpent Boheme 10 тыс. f. на Бертране: смокинг Corneliani 7 тыс. f., рубашка Brunello Cucinelli 1,5 тыс. f., галстук Brunello Cucinelli 1 тыс. f., туфли Corneliani 3 тыс. f., часы Carl von Zeyten CVZ0055RWH 1,5 тыс. f.) Не так давно министр с супругой оказались в центре внимания прессы из-за их причастности к так называемому «делу «Соловья». Никаких комментариев от них, как и от представителей министерства, не последовало. «Я не хочу, чтобы кто-то мог хотя бы подумать, что я принимаю всерьез эту чушь, — единственное, что сказала Катарина на вопрос журналистов. — Я всего лишь хочу провести приятный вечер». Судя по тому, что она и ее муж покидали мероприятие одними из последних, гостеприимство организаторов не оставило их равнодушными <…> *** часы класс)) стимпанк)) Бертран чуть не поперхнулся кофе, который принесла ему немногословная, непроницаемо-приветливая горничная Аллегри. Не знал, что ты читаешь «Вог». я нет) но ваша тусовка поднялась в топ самых обсуждаемых новостей в твиттере)) и ты тоже Нужно ли мне знать, что пишут? лучше не надо Бертран вздохнул, прикидывая про себя, окажется ли Хильди настолько недальновидной, чтобы начать задавать лишние вопросы или, того хуже, устроить сцену ревности. Все, что он успел узнать о ней, однозначно отвечало ему «нет», но он решил все же увести разговор с опасной темы — тем более, у него не было никакого желания обсуждать вечер, утомивший его больше, чем самые долгие, монотонные министерские заседания. Тебе стало лучше? Она ответила с небольшой задержкой. вполне)) все в порядке «Все не в порядке», — подумал Бертран ожесточенно и взглянул на закрытую дверь приемной Аллегри, перед которой сидел уже четверть часа, будто школьник, которого привели к директору. Конечно, горничная рассыпалась перед ним в извинениях, принесла кофе и целую вазу рассыпчатых кремовых пирожных, на которые Бертран, с самого утра мучимый спазмами в желудке, даже не посмотрел. Он отдавал себе отчет, что рискует, отправляясь сюда — но с другой стороны, если Аллегри действительно решил уничтожить его, то терять Бертрану было уже нечего; если же Аллегри ни при чем, то таким союзником, как он, не стоило разбрасываться. когда мы теперь увидимся? Бертран прикрыл глаза, заставляя себя сосредоточиться, восстанавливая в памяти все подробности своего расписания на ближайшие дни. Во вторник вечером. После девяти. хорошо) — Господин Аллегри ждет вас. Обратилась к нему секретарша, премилое создание с точеной фигурой и копной тщательно уложенных светлых волос; проходя мимо нее, Бертран коротко улыбнулся ей и в ответ тоже получил улыбку, дежурную и безликую. — Принеси чаю, Делли, — раздался из кабинета голос хозяина — громкий, бодрый, ничем не выдающий того, что принадлежит он человеку, недавно справившему девяностую годовщину собственного рождения. Конечно, годы не могли пройти для Аллегри вовсе не замеченными: если во время их с Бертраном прошлой встречи тот, как Бертран помнил, нашел в себе силы встать из-за стола и шагнуть ему навстречу, то теперь остался сидеть, выкатившись к посетителю прямо в кресле — отделанном кожей, снабженным хромированными колесами и целой панелью из каких-то футуристических датчиков. — Берти, друг мой, — радушно произнес Аллегри, протягивая Бертрану руку, и тот в некотором ошеломлении (ему все еще странно было осознавать, что этот человек оказался подвластен хоть чему-то, хоть роковому течению времени) пожал ее. — Сколько я тебя не видел? Слышал о том, что Альверн взял тебя в министры… есть хоть какие-то мозги у этого павлина! Он закатился обратно на свое место, предоставив Бертрану опуститься в кресло для гостей. Стол стоял у окна, за которым видно было гигантский, наполненный солнечным светом сад, в котором как будто перемешались все существующие в мире цвета и формы — сейчас там никого не было, только перекрикивались и носились с ветки на ветку редкие птицы. — Чудесная погода сегодня, верно? — спросил Аллегри, нажимая на кнопку в подлокотнике своего кресла — окно раскрылось шире, впуская в кабинет еще больше воздуха и вместе с ним проклятой пыльцы, от которой у Бертрана тут же начали слезиться глаза. — Не хочешь остаться на обед? Сегодня накроют на террасе… — Благодарю, — отозвался Бертран, говоря в нос, как простуженный, — но меня ждут дела в Буххорне… — Правда? Жаль, — Аллегри посмотрел на него и с видимым сожалением вновь нажал кнопку; окно закрылось, а из-под потолка послышалось мерное гудение кондиционера. — Вижу, ты все так же не переносишь дары многоуважаемой Флоры, как и раньше. Знаешь, что сказала мне Като? Что ты вообще не изменился с тех пор, как она видела тебя в последний раз. Бертран с радостью бы оставил его реплику без ответа, но делать этого было никак нельзя: Аллегри смотрел на него так, будто бросил шар в боулинге и ждал, выбьет ли тот полный страйк. — Она тоже не изменилась, — заметил Бертран со всей дипломатичностью, на которую был способен. Аллегри, явно ожидавший чего-то более красноречивого, пожал плечами: — Странно, если бы да. Я вообще не думаю, что людям свойственно меняться, Берти. Наша скотская природа ничуть не изменилась за всю историю цивилизации, а кто-то хочет, чтобы одно-единственное человеческое существо становилось другим за год, два, даже десять! Надо быть идиотом, чтобы так думать. Если держать в мыслях тот факт, что люди не меняются — жизнь как таковая становится намного понятнее… Словно в подтверждение своих слов, он продемонстрировал тут же, что самые незначительные его привычки все так же остаются при нем: секретарша внесла в кабинет поднос с чаем, который Аллегри, сколько Бертран его помнил, предпочитал и кофе, и всем остальным напиткам, и старик принялся самостоятельно наполнять чашку. Терпкий, крепкий аромат, с которым Бертран уже успел сродниться, раскинулся вокруг стола; Бертран вспомнил Хильди — интересно, что бы она сказала по поводу содержимого чайника Аллегри? Оценила бы по достоинству или забраковала как не стоящее внимания? «Хильди, Хильди». Бертран не ждал от себя такой мысли, но подумал, что прибыл сюда и ради нее тоже — по крайней мере, помочь самому себе значило в определенной мере помочь и ей. — Вы читали последние новости? — спросил он, не желая больше тратить время. Аллегри, вопреки его ожиданиям, не стал тянуть с ответом или уклоняться от него, только поморщился, поднося ко рту чашку: — Конечно, читал. В современном мире, Берти, новости нападают отовсюду: даже если не хочешь чего-то знать, все равно узнаешь рано или поздно. — У вас есть… — конечно, Бертран не был самоубийцей, чтобы допустить в своих словах прямое обвинение или хотя бы намек на него: Аллегри и без того смотрел на него, как удав на добычу, — …догадки, кто может стоять за всем этим? — Я хотел задать тебе тот же самый вопрос, — произнес Аллегри, разглядывая Бертрана, будто выжидая, когда тот сделает ошибку. — Сам понимаешь… не так много людей были посвящены в подробности дела. Откуда могла произойти утечка? Голос его был прохладен, и Бертран осознал, что сам стал жертвой того подозрения, которое уже несколько дней терзало его самого. О таком он даже не задумывался; по спине его, по плечам и рукам, доходя до кончиков пальцев, пробежала волна мурашек. — Вы думаете, я сделал это? — спросил он, стараясь, чтобы не дрогнул голос. — Подставил сам себя? Но зачем? — Или проболтался не тому человеку, — произнес Аллегри учительским тоном, — не появилось ли недавно рядом с тобой людей, с которыми ты мог быть… откровенен сверх необходимого? Знал ли он про Хильди? Бертран вспомнил их встречи, всегда короткие, обрывавшиеся будто на полуслове, все отвоеванное у Бакардии время, что они проводили вместе — и непререкаемо ответил: — Нет. Аллегри хмыкнул, отпил из чашки, поставил ее на блюдце. Через ободок перелились, поползли по белоснежной фарфоровой стенке несколько темных капель. — Тогда мы в тупике, Берти. Всех, кто был осведомлен о деле, я знаю лично. Ни один из них не причастен. И ни одна. Бертран ему не поверил. Слишком сложно ему было представить, что Аллегри может чего-то не знать. — Получается, — произнес он, складывая на груди руки, — публикация в «Пчеле» появилась из ниоткуда? — Почему же? Кто-то, по крайней мере, набрал этот текст и отправил его в редакцию. Кто это, кстати? Ты уже выяснил? — Выясняю, — буркнул Бертран, снова ощущая себя ребенком, которого вызвали к доске, и испытывая от этого острейшее неудовольствие. — «Пчела» гарантирует анонимность тем, кто этого хочет. Но мои люди смогут найти автора статьи. — Уже что-то, — заметил Аллегри, снимая обертку с кубика сахара, лежащего на блюдце, и отправляя его в рот целиком — эту привычку, усвоенную им с послевоенных лет, Бертран также заметил за ним давно. — Начни с этого человека, Берти. Выясни, кто был его основной целью — ты, Като или я. Это сузит круг подозреваемых… у тебя, должно быть, порядком завелось врагов? — Легче перечислить тех, кого я могу назвать друзьями, — ответил Бертран. Аллегри шумно разгрыз еще один кубик — в ссохшихся чертах его лица проявилось на миг восторженное выражение мальчишки, получившего долгожданное, так желанное им угощение. — Это было ожидаемо. Политика — грязное дело, Берти. Мой отец, помнится, хотел, чтобы я стал политиканом. Несмотря на все свои недостатки, он верил в демократию, мой отец. Верил, что человечество способно чему-то научиться, верил в прогресс, в справедливое будущее… хорошо, что он давно уже на том свете и не может видеть, что оставили от его идеалов те, кто, по его мнению, должен был строить светлое завтра. Манипуляции и демагогия! Вот все, что осталось нам от демократии. Она выродилась, ее больше не существует. — Что вы имеете в виду? — спросил Бертран растерянно. — Мы сохраняем основные принципы демократии, как можем. Даже последние выборы… — Выборы! — хохотнул Аллегри. — Фарс! Мой отец, говоря о демократии, думал, что народ будет выбирать лучших, наиболее достойных, чтобы служить своей стране — и что же сейчас? Выбирают того, кто, по их мнению, наименьший осел! И ненавидят тех, кого вынуждены были выбрать, потому что другого выхода не было — разве это демократия? Это пародия на нее! Уязвленный, Бертран поспешил подняться на ноги. Пора было возвращаться в Буххорн, а он, черт побери, так ничего и не узнал — зато позволил втянуть себя в совершенно бесполезный разговор. — Все что мы делаем, мы делаем для блага страны, господин Аллегри. — Несомненно, Берти, — ответил ему Аллегри мрачно и разочарованно. — Не забывай почаще себе это повторять. *** В министерстве его поджидал Микаэль — для разнообразия, с хорошими новостями. — Мы ее нашли! — Не здесь, — шикнул на него Бертран, косясь на секретаря, который наверняка уже навострил уши. — Поговорим у меня. Дверь он запер собственноручно, очень тщательно, и только после этого принял у Микаэля из рук планшет с открытой на экране страницей в Facebook. «Алексия Арнульфинг», — гласило имя в заголовке. Бертрану оно не сказало ни о чем. — Кто это? — Известная любительница жареного, — ухмылка Микаэля не оставляла сомнений в том, что эту страсть госпожи Арнульфинг он изучил всесторонне. — Она состоит в «Бакардийском трудовом сопротивлении». Большая часть коммюнике, которые они выпускают — ее работа. Бертран опустился за стол, потирая лоб ладонью. Конечно, чего-то подобного нужно было ожидать с самого начала — но он, пожалуй, даже надеялся на то, что все окажется не так просто и безыскусно. — Понятно, — сказал он, листая страницу: фотографии на ней не было, в графе «место учебы» был предсказуемо указан Национальный университет. «Интересно, не знакомы ли они с Хильди?». Теория была занятной, но едва ли претендовала на реалистичность: использовав всю силу своего воображения, Бертран так и не смог представить, чтобы Хильди и девушку из «Трудового сопротивления» могло связывать хотя бы приятельство. — Очередной щенок Идельфины, тявкающий по команде. — Ага, — согласился Микаэль, подходя к нему, жестом попросил планшет обратно, чтобы открыть кое-что еще — на этот раз видео с Youtube. — Только история у нее интересная. Вся ее семья — ультраправые. Голосуют за Фирехтина. И она сама начинала в какой-то связанной с ним газетенке. Как-то пришла на встречу Идельфины с ее приятелями в каком-то кафе, и это попало на видео, вот, погляди… Он запустил ролик; Бертран сразу увидел Идельфину — невозможно было перепутать ее огненно-рыжую шевелюру, неизменное красное пальто с небрежно распахнутым воротником, манеру стоять, широко расставив ноги и держа руки в карманах, ее въедливый голос, от звука которого словно натягивался и вибрировал воздух — то ли Бертран слишком хорошо это помнил, то ли чувствовал даже через экран. — Что я вижу? — говорила она, стоя над съежившейся на стуле, скромно одетой девицей лет семнадцати. — Пурпурный барон послал сюда своего рядового? — Я здесь по заданию редакции, — пробормотала девица обескураженно. — Вы имеете что-то против? — Ни в коем случае! — засмеялась Идельфина. — Мне просто стало интересно, не перепутали ли вы по случайности место встречи — обычно поклонники Фирехтина добровольно сюда не заходят. Слабые нервы, тонкая душевная организация, похожая на грядку с нежными эдельвейсами… не обессудьте только, если я ненароком в нее наступлю. Посчитав словесное расчленение несчастной оконченным, Идельфина развернулась, чтобы вернуться к своему месту — там был уже установлен микрофон, разложены бумаги и ее дожидалось с полдюжины человек, но в этот момент девица, краснея, подскочила со стула и выкрикнула ей в спину: — Вы просто трусите! Бертран посмотрел на Микаэля. — Она осталась жива? Микаэль кивнул на экран: — Смотри дальше. — Вы просто трусите! — продолжала девица, приближаясь к Идельфине почти вплотную; та, вновь обернувшись к ней, смотрела на нее, как на ожившее чудо света. — Вы окружаете себя только теми, кто разделяет ваши взгляды, и не желаете видеть и слышать тех, кто думает по-другому! Вы боитесь, что они окажутся правы, заставят вас сомневаться в себе! А вы, видимо, и без того постоянно в себе сомневаетесь, поэтому предпочитаете закрыть глаза и заткнуть уши! И вы хотите управлять нашей страной — чем же вы тогда отличаетесь от тех, кто находится при власти сейчас? Ответ Идельфины на видео не попал — ролик оборвался на моменте, когда она, меняясь в лице, приготовилась открыть рот. Бертран не сразу смог внятно прокомментировать увиденное; масла в огонь подлил Микаэль, пояснивший: — Это было три года назад. Теперь эти двое неразлучны. Алекса всюду с ней ездит, готовит ее выступления, всегда сидит в первых рядах… не хочу, чтобы ты думал, что я пересказываю сплетни, но ты же знаешь Идельфину и ее… м-м-м… широту взглядов. — Знаю, — сказал Бертран брезгливо, давая понять, что не собирается развивать тему. — Но это не отменяет вопроса, кто же подкинул нашей неугомонной парочке некоторые интересные сведения о моей биографии. Им самим узнать было неоткуда. — Ты был у Аллегри? — Сегодня. Он утверждает, что все прошло мимо него. Микаэль приблизился к окну, выглянул наружу, будто там мог найтись ответ, принялся задумчиво барабанить пальцами по стеклу. — Я не так хорошо знаю старикана, как ты, Берти, но мне почему-то кажется, что он не врет. Это не его стиль. Он человек… старого мира, и ты это знаешь. Если бы он хотел от тебя избавиться — тебя бы уже нашли в пруду, как Ферзена. И концы в воду. Он усмехнулся, довольный собственным каламбуром; шутка меньше всего показалась Бертрану смешной, но в то же время он не мог отринуть от себя мысль, что в словах Микаэля может быть рациональное зерно. Аллегри всю жизнь не скрывал презрения к крайне правым и крайне левым; стал бы он связываться с ними даже затем, чтобы от кого-то избавиться? — Думаешь, — высказал Бертран самое очевидное предположение, пришедшее ему в голову, — кто-то из «Республиканского действия» может иметь к этому отношение? Выборы через полтора года. Лучшего времени, чтобы организовать нападки на правительство, не может быть. Я мог оказаться просто в роли аперитива. — Может быть, — ответил Микаэль. — Знаешь, какой слушок прошел недавно в министерствах? Что Фейерхете хотел полностью переформировать кабинет. И не просто так — а ввести туда людей, поддерживающих идею европейского объединения. Ему она давно покоя не дает. Он хотел заручиться поддержкой всех, кому она по нраву… независимо от того, к какой партии они принадлежат. Бертран ушам своим не поверил: — Он что, хотел привести в правительство кого-то из «Республиканского действия»? — Говорю же, это слухи и ничего больше. Ты же знаешь, как это бывает — кто-то что-то сказал, кто-то не так услышал… но когда Фредерик умер, Фейерхете с Патрисом совещались почти сутки. Якобы думали, звать кого-то из них или нет. Говорят, даже предварительные договоренности были… но потом что-то изменилось, и решили назначить тебя. — Как интересно, — протянул Бертран, начиная чувствовать острую необходимость в том, чтобы выкурить сигарету. — И что, кто был кандидатом на мое место? Сам Вассерланг? А он не погнушался бы? Микаэль посмотрел на него, наконец-то оставляя стекло в покое — эти ритмичные постукивания начали не на шутку раздражать. — Мне называли другое имя. Цинциннат Литц.