Горе победителям

«Новости Бакардии» 11.07.2017 14:50 Рейтинги Алеиза Фейерхете стремятся к историческому антирекорду <…>Абсолютный антирекорд народной поддержки до сих пор остается за Северином Гласьером: в конце 2013 года на вопрос об одобрении его деятельности на посту президента положительно ответили 8% опрошенных бакардийцев. Фейерхете, однако, близок к критическому значению: последний опрос общественного мнения показал, что свою поддержку ему готовы выразить лишь 11,5% населения Бакардии. Это на несколько процентов ниже данных четырехмесячной давности: в марте 2017 года рейтинг президента колебался около 17-18%. Стали ли причиной столь резкого падения слухи о новой трудовой реформе, циркулирующие в правительственных кругах Бакардии? Нам не удалось получить официальные комментарии на этот счет: Микаэль Устерлинг, пресс-секретарь министра Бертрана Одельхарда отказался беседовать с журналистами о дальнейших шагах министерства. На фоне столь резкого снижения уровня симпатий к президенту и его окружению рост демонстрируют рейтинги представителей оппозиции. Лидер «Республиканского действия» Клеменс Вассерланг получил 35% народного одобрения (против мартовских 31%), глава ультраправого «Движения за единую Бакардию» Леопольд фон Фирехтин — 27% (против недавних 23%), однако самый стремительный взлет совершили показатели Идельфины Мейрхельд — если в марте свое одобрение основательнице «Бакардийского трудового сопротивления» были готовы высказать 25% опрошенных, то ныне эта цифра составила 41%<…> *** — Вы выглядите весьма подавленным, Бертран, — сказал Патрис после того, как его посетитель, зайдя в кабинет, отказался и от чашки кофе, и от бокала чего-нибудь покрепче. — Это из-за того, что пишут? Бертран пожал плечами, стараясь сохранять на лице выражение вежливого безразличия. День, да и вся неделя у него действительно не задались — спасибо тому неизвестному, кто не удержался и выдал журналистам информацию о проекте реформы, уже почти готовом, но еще не представленном ни парламенту, ни общественности, так что теперь министерству приходилось держать круговую оборону от желающих раскопать подробности, — но он был далек от намерения жаловаться на это премьер-министру. — Могу посоветовать вам только мужаться, — проговорил Патрис с сочувствием, глядя на Бертрана со снисхождением бывалого солдата, дающего указания новобранцу. — Все мы рано или поздно через это проходим. Выборы через полтора года, а вы — новичок в правительстве… неудивительно, что первой мишенью решили сделать именно вас. Бертрана сложно было обмануть подобным проявлением внимания — чувствуя, что его разглядывают под лупой, замечая каждое его движение, он сделал неуклюжую попытку увильнуть в сторону: — Это не стоит обсуждения. — Конечно, не стоит! — подтвердил Патрис. — Никто и не думает, что у этого «дела Соловья» будут какие-то серьезные последствия — по крайней мере, для вас. Все мы понимаем, что хороший адвокат развалит дело в два счета… если, конечно, эти идиоты вообще осмелятся выдвинуть обвинение. — Разумеется, — обронил Бертран, стараясь прикинуть, когда же премьер-министру надоест говорить об этом. Он не хотел тянуть — бессмысленная отсрочка не несла облегчения, только все новые и новые приступы раздражения, неприятно стягиваюшие грудь. Патрис недолго помолчал, пытливо рассматривая его. Конечно, недовольство Бертрана от него не ускользнуло — и он расценил его как-то своеобразно. — Бертран, вы проделываете огромную работу, — наконец произнес он с таким видом, будто ему стоило большого усилия решиться на это. — Меня часто упрекают в том, что я расточаю похвалы до того, как дело сделано, но я ясно вижу — вы уже сделали очень много. Многие битвы у нас еще впереди, это верно. Но я понимаю уже сейчас, что никто не справится с ними лучше, чем справитесь вы. На столь проникновенную похвалу нужно было что-то достойно ответить, но Бертран, напрягшись, смог выдавить из себя только: — Благодарю. Патрис не был разочарован его сдержанностью, только добавил, вздохнув: — Все наладится, Бертран. Такова наша жизнь — она состоит из трудностей, с ними ничего не поделаешь… ваш проект готов? — Мой секретарь прислал вам копию сегодня утром. — Да, да, знаю, — сказал Патрис рассеянно, глядя уже не на Бертрана, а куда-то сквозь него. — Пока я поверхностно с ней ознакомился, но вижу, что вы внесли все необходимые правки. Он на полминуты о чем-то задумался; Бертран еле сдержался, чтобы не бросить ему что-то нетерпеливое, побудить быстрее вынести вердикт. На секунду ему, как уже было с ним однажды, почудилось, что его раздвоило: одна его часть сидела здесь, в кабинете Патриса, под нестерпимым, выжигающим светом июльского солнца, а другая осталась на Кеа, на вилле, у постели, возле бесчувственного тела, над кровавой лужей, скапливающейся на простыне. — Как вы смотрите на то, — заговорил Патрис, и Бертран с трудом, но не до конца привел себя в сознание, чтобы прислушаться к нему, — чтобы представить ваш проект в парламенте на следующей неделе? «Отсрочка ни к чему не приведет», — повторил про себя Бертран, прежде чем ответить: — Я согласен. Видимо, в его голосе прозвучало недостаточно энтузиазма; Патрис тут же вперил в него пытливый, прищуренный взгляд. — У вас есть какие-то сомнения? «Кап-кап-кап», — стучаще металось у Бертрана в висках. — Нет, — произнес он, вернее — один из его-двоих. — Никаких сомнений, господин премьер-министр. *** Он был немало удивлен, получив вечером звонок от Катарины: после их появления в свете на прошлой неделе она никак не давала о себе знать, как будто (Бертран на это надеялся) совершенно забыла о нем. Оказалось, это далеко не так; увидев ее имя на экране, Бертран сражался несколько секунд с искушением сбросить звонок, но потом, малодушно успокоив себя тем, что у Като может быть что-то важное, все-таки взял трубку. — Слушаю. — Ты как всегда сама вежливость, — фыркнула она, и по ее чуть нетвердой интонации Бертран сделал вывод, что в желудке ее уже плещется не один и не два бокала ее обожаемого «Шабли». — Мог бы хоть сделать вид, что рад. — Като, — произнес он сквозь зубы, — я понимаю, что твой вечер проходит замечательно, но у меня чудовищно много работы. Она не поняла, конечно. Откуда было понять ей, не работавшей ни дня в своей жизни? — А ты планировал освободиться сегодня? Может, куда-нибудь пойдем? Бертран на всякий случай убедился, что номер на экране — именно ее, а не какого-нибудь доморощенного шутника-имитатора. — С тобой все хорошо? — осведомился он холодно, давая понять, что не позволит, как в былые времена, водить себя за нос. Катарина рассмеялась, и от звука ее смеха у Бертрана пропали последние сомнения в том, что она пьяна: — Что за паранойя, Берти? Просто я так давно не была в Буххорне… все мои знакомые заняты или разъехались, а тех, кто остался, я и видеть не хочу. Вот я и подумала: может, ты ко мне присоединишься? Проведем вечер вместе… как положено добропорядочным супругам… Пытаться ее в чем-то убедить и, тем более, вступать в перепалку всегда было делом заведомо проигрышным; Бертран ограничился только тем, что сухо ответил: — Я очень занят. — Ну ладно, ладно, — Като опять принялась смеяться, но смех ее быстро стих, уступив голос снисходительным и скучающим ноткам. — Ты совершенно не изменился, Берти, знаешь об этом? Передавай привет своей девчушке. «Если думаешь, что ты изменилась, то ошибаешься», — хотел ответить Бертран, но услышал последнюю фразу и замолк, будто кто-то выхватил слова у него изо рта до того, как они оказались произнесены. Катарина прервала звонок; взглянув на потухший экран, Бертран подумал секундно, не перезвонить ли ей, не высказать все, что он считал давно перекипевшим и отболевшим, но потом сообразил, что бывалая хищница только и ждет того, что добыча сама пойдет в расставленную ловушку, и отложил телефон в сторону. Тот тут же снова начал светиться, но причиной тому была, на счастье, совсем не Като. сегодня все в силе?) Да. Я освобожусь в 22:00. отлично! не трать время на еду, я готовлю ужин <3 Это вдохновляет. Прежде чем оставить телефон в покое, Бертран предусмотрительно выключил на нем звук, но никто больше не писал и не звонил ему, пока не пришло время исчезнуть из министерства — а для этого у него при содействии Микаэля был разработан целый план. Сейчас, когда вокруг здания роились журналисты, маскируясь под зевак и обывателей, проходящих мимо или занимающих столики в кафе напротив, думать было нечего о том, чтобы выйти или даже выехать на автомобиле через главные ворота — вся толпа непременно устремилась бы за министерской машиной, что подвергло бы планы Бертрана серьезной угрозе. На этот счет и был предусмотрен отвлекающий маневр: шофер, что возил обычно Микаэля, сел за руль Бертрановой машины и неспешно, как и должно тому, кто везет министра, выехал на улицу, направившись в один из ближних пригородов — там ему предстояло провести, будто в ожидании чего-то, около получаса, а затем как ни в чем не бывало вернуться обратно. Шофер Бертрана же поджидал его у второго выхода, который называли «служебным» — обычно им пользовались младшие сотрудники и персонал, но сейчас Бертрану было не до того, чтобы презрительно морщить нос. В машине, которую одолжил ему Микаэль, было по-своему удобно, хоть и салон насквозь пропах табаком; оказавшись на заднем сиденье, Бертран пожалел, что не может открыть окно, ведь это означало бы выдать себя любому случайному прохожему. — Угол улицы Магнолий и улицы Сократа, — сказал он шоферу, обмахиваясь, чтобы разогнать запах, раскрытой ладонью, — побыстрее. — Да, господин Одельхард, — отозвался тот, заводя мотор. — Вы… не будете возражать, если после этого я отлучусь ненадолго? — Не буду, — ответил Бертран, глянув на часы. — У вас есть время до полуночи. — Спасибо, господин Одельхард. Останавливать машину на площади у собора Бертран больше не рисковал: все больше становилось в городе людей, которые могли бы узнать его в лицо. Приходилось сворачивать в переулки, где автомобиль едва мог разъехаться с велосипедистом или водителем мотороллера — к счастью, вечерами там было довольно безлюдно, только можно было встретить компанию подгулявших туристов, которым до Бертрана не было никакого дела — наверняка у них в стране, какой бы она ни была, довольно было и своих Бертранов. И все же долго так продолжаться не могло: рано или поздно кто-нибудь обязательно бы «засек» его регулярные визиты в этот квартал, но Бертран, сколько ни старался, не мог откровенно ответить себе на вопрос: пугает ли его эта перспектива или он подспудно ждет ее, как некоей точки невозврата? Он вспоминал свое буххорнское жилище, в которое возвращался последнее время только затем, чтобы несколько часов поспать; пустое и просторное, оно легко вместило бы двоих, даже если с одним (вернее, с одной) переезжает еще и целая армада барахла. Вдобавок, и Катарина вернулась — когда, если не сейчас, требовать у нее развод?.. «Позже, — думал Бертран, выходя из машины и нервно оглядывая узкий, полутемный переулок. — Подумаю об этом позже». Хильди встретила его, одетая в легкое платье, до смешного не сочетающееся с пушистыми домашними тапочками. — Наконец-то! Я почти закончила… По квартире расплывался аромат чего-то потрясающего, от чего у Бертрана сразу же свело в животе. За сегодняшний день он съел только завтрак и пару бутербродов — не хватило времени даже на легкий обед, и поэтому полноценный ужин пришелся бы очень кстати. — Я никогда раньше не пробовал, как ты готовишь, — сказал он, пройдя в кухню и водрузив на стол припасенную бутылку вина — секретарь доставил ее еще днем, и она дожидалась своего часа, стоя в кабинете Бертрана на высокой полке рядом с резными часами. — Я это не очень люблю, — ответила Хильди, не переставая азартно помешивать что-то в кипящей кастрюле. — Только если настроение есть. Но тебе точно понравится! Это любимое блюдо Ферди — рыба «по-боденски» с рагу из фасоли. Он всю жизнь провел в разъездах по Бакардии, поэтому любил простые блюда… — Я готов довериться вкусу Его Величества, — заверил ее Бертран, опускаясь за стол — и чуть не вскрикнул, боковым зрением заметив шевеление за окном. Шевелилось что-то белое, и первая мысль Бертрана была о призраке или еще какой-то явившейся по его душу чертовщине, но у него тут же отлегло от сердца, когда он услышал из-за стекла громкое и требовательное «мяу». — Похоже, у нас еще один гость, — усмехнулся он, приоткрывая раму и позволяя усатой пушистой морде деликатно сунуться в кухню. Хильди бросила хлопотать над кастрюлей, обернулась и воскликнула, увидев кота: — Шафран! Что, услышал, как тут пахнет? Я открывала окно… Кот ответил ей еще одним «мяу», усевшись на подоконнике — формой своего тела он напоминал шар, и Бертран поразился про себя, как такие тонкие лапы могут удерживать столь внушительный вес. — Это кот соседей, он часто сюда заходит, — пояснила Хильди, прежде чем, жестом попросив Бертрана отодвинуться, высунуть голову в раскрытое окно и крикнуть куда-то наверх: — Господин Джамаль! Шафран опять тут! — Не давай ему ничего, Хильди! — крикнул в ответ мужской голос с отчетливым акцентом. — Врач прописал ему диету! — Ну вот, видишь, — сказала Хильди коту немного виновато, отойдя от окна, — тебе нельзя. Слышал? Она вернулась к плите, предусмотрительно отставив подальше блюдо, наполненное сырыми кусками разделанной рыбы; поняв, что от нее угощения ждать не приходится, кот обратил черные, просящие глаза к Бертрану. — Нет, нет, нет, — рассмеялся тот, чуть отодвигаясь. — Имей совесть. В стране кризис. Дотаций не будет. Он не думал, конечно, что кот его поймет — но тот, на удивление, повел себя так, будто действительно понял. По крайней мере, взгляд его стал явственно обиженным; развернувшись, он с неожиданной для своей комплекции проворством шмыгнул куда-то вниз — Бертран даже испугался на секунду, не совершит ли незваный гость прыжок с высоты третьего этажа, но выглянул наружу и увидел, что тот скрылся на проходящей прямо под окном узкой пожарной лестнице. Там же его гордо поднятый хвост мелькнул перед тем, прежде чем окончательно исчезнуть внизу; проводив его взглядом, Бертран потянулся закрыть окно, и в этот момент Хильди торжественно объявила: — Остался последний штрих — просто обжарить рыбу в оливковом масле, красном перце и… о, боже мой! — Что такое? — вскинулся Бертран. — Что-то случилось? Хильди распахнула холодильник, принялась шарить по полкам, но видно было, что делает это она скорее от безнадежности. — Вино! Я совсем забыла про вино! — убито проговорила она. — В «рыбу по-боденски» вино добавляют непременно! Хотя… подожди, ты же принес бутылку! Бертрану потребовалась несколько секунд, чтобы убедиться, что она не шутит. — Стой-стой-стой, — торопливо сказал он, не давая Хильди схватиться за бутылку и на всякий случай прибирая вино себе от греха подальше, — что ты делаешь? Это же «Шато-Марго» девяносто шестого года! Хильди уставилась на него, чуть приподняв бровь. — И что? Оно не подойдет? Бертран открыл было рот, чтобы объяснить, но вовремя себя предостерег — лучше было направить свои силы на практическое решение проблемы, тем более оно было перед ним, как на ладони. — Не трогай это вино, пожалуйста. Сейчас… — он достал из кармана телефон, чтобы набрать шофера, но тут же вспомнил, что отпустил его до полуночи, и брякнул, прежде чем успел обдумать собственные слова, — я принесу еще одну бутылку. Скажи только, куда идти. «Полное безрассудство», — вот что сказал бы ему любой человек, сохранивший в мозгу хотя бы ничтожное количество здравого смысла. Бертран, на самом деле, и без того в достаточной степени это понимал. Понимала, кажется, и Хильди — но сугубо на свой лад, потому что на Бертрана она воззрилась с почти священным ужасом. — Ты? Ты пойдешь в магазин? А ты… ты справишься? Этого Бертран ожидал в последнюю очередь. — Хильди, — напомнил он ей мягко, но настойчиво, — я занимаю не последний пост в правительстве этой страны. Думаю, я способен на такую мелочь, как приобретение бутылки вина. — Да, но… — несмело начала она, но тут же, с чем-то смирившись, поманила Бертрана к окну. — Видишь, там, в конце улицы? Вывеска горит. Они еще открыты. Я туда всегда хожу. — Вижу. — А ты точно… — Пять минут. «Я неповторимый идиот», — думал он, пока спускался по лестнице, держась за стену вместо перил, ведь о перила, которые заменяли последний раз, наверное, еще при монархии, недолго было всадить себе в ладонь с полдесятка заноз. Мысль его отчего-то воодушевила; по крайней мере, расстояние между домом и заветной вывеской Бертран преодолел, не заметив этого, а потом толкнул дверь с покосившейся табличкой «Открыто» и сделал решительный шаг внутрь. В первую секунду он решил, что ошибся, угодив на какой-то полузаброшенный склад. Даже в детстве он не был заядлым посетителем продуктовых лавок, но представлял себе смутно, что они выглядят аккуратно и приветливо, как в фильмах, которые он смотрел по вечерам с матерью или один. То помещение, где он оказался ныне, напомнило ему притон: истоптанный пол в буроватых разводах, обшарпанные полки, на которых навалены были подвядшие фрукты и овощи с кружащей над ними стаей черных, жужжащих мух, холодильники, где выставлены были сыры и колбасы жуткого вида — при одном взгляде на них Бертран, содрогаясь, ощутил, что его начинает тошнить. — Хэллоу, мистер, — послышался голос откуда-то слева; там за кассой сидел ближневосточного вида мужчина, размеренно пережевывающий жвачку. Он принял Бертрана за туриста — и это, наверное, был единственный плюс сложившегося положения. Бертран отшатнулся, чуть не споткнувшись о выставленные прямо на полу огромные бутылки с водой; больше всего ему хотелось сбежать, не оглядываясь, пока кассир не выхватил нож и не начал требовать кошелек или жизнь, но тут увидел в конце зала несколько полок с винными бутылками и смог наконец взять себя в руки. Названия на этикетках ни о чем ему не сказали, но он не стал вчитываться в них — схватил первую подходящую бутылку, что попалась ему под руку и, как под обстрелом, понес ее к выходу. — Пять флоринов, — сказал кассир на бакардийском; видимо, после «хэллоу» его запас английских слов подошел к концу. Все еще не будучи до конца уверенным, что его не зарежут, Бертран достал из бумажника карточку, отправил ее в терминал, услышал пронзительный писк. — А, ч-ч-черт, — протянул кассир, приподнимаясь и пару раз ударяя по терминалу ладонью; эффекта, правда, это не возымело. — Глючит, сволочь, уже два дня. Есть наличные? — Нет, — проговорил Бертран слабеющим голосом, безуспешно попытавшись вспомнить, когда он в последний раз держал в руках наличные деньги. Кассир со вздохом нажал на терминале несколько кнопок — тот погас, но тут же вспыхнул вновь. — Еще попробуйте. На второй раз оплата прошла, и это чудовищное место наконец-то выпустило Бертрана из своих цепких зловонных лап. Головокружение не прошло даже после того, как он вновь очутился на улице; навстречу ему вывалились из темноты несколько парней, гомонящих на английском, и один из них, обогнув Бертрана, встал у ближайшей стены и начал справлять нужду. — Давай быстрее, — сказал кто-то из его спутников. — Отвали, Мики, — огрызнулся тот, поворачивая голову и натыкаясь мутным, блуждающим взглядом на Бертрана. — Ты чего лупишься, придурок? А? Сорваться на бег Бертрану не позволили только остатки гордости — но до квартиры Хильди он добрался, тяжело дыша и с трудом переставляя негнущиеся ноги. Звонок не работал; постучав в дверь кулаком, Бертран обессиленно привалился к косяку. — Бертран! — вскрикнула Хильди, едва открыв. — За тобой что, гнались? — Почти что, — прохрипел он, вручая ей бутылку. Хильди посмотрела на него так, будто не могла решить, смеяться ей или плакать. — Я же говорила — не стоит тебе ходить! Спасибо, что принес… На то, чтобы справиться с шоком, у Бертрана ушло еще несколько минут, наполненных самыми разнообразными и одинаково идиотскими порывами: связаться с мэром, с министром внутренних дел, да хоть с Патрисом, с самим Фейерхете, в конце концов — каждый из них обязан был знать о том, какой ад творится на улицах столицы вверенного им государства. — Как ты здесь живешь? — спросил он у Хильди, пока она жестом шеф-повара переворачивала рыбные куски на шипящей сковородке. — Нормально живу, — сказала она, пожимая плечами. — Тут еще ничего. Ну, пьяные бывают. Обычно в пятницу и субботу. Шумят, конечно — но мне все равно, я сама поздно ложусь. Откроешь лучше свое «Марго», ладно? Я уже все, заканчиваю… Недавние приключения Бертрана могли бы начисто отбить ему аппетит, но не сделали этого — когда перед ним оказалась наполненная тарелка, он резко перестал думать о чем-то помимо того, как быстрее отправить все ее содержимое себе в желудок. — Салат, — пока он наполнял бокалы, Хильди достала из холодильника блюдо, наполненное нарезанными овощами. — Приятного аппетита. Выпитое и съеденное как нельзя лучше способствовало тому, чтобы Бертрана перестали угнетать впечатления от его короткой прогулки; понемногу принимая мысль о том, что ему довелось увидеть какой-то другой Буххорн, о существовании которого он до этого почти не знал, Бертран настроился понемногу на лад умиротворенный, даже философский. Хильди, должно быть, заметила это и оттого говорила мало; впрочем, выглядела она достаточно бодрой — не в пример себе самой в последний день на Кеа, когда ее пришлось вести под руки сначала до машины, а затем до самолета, — что немного ослабляло беспокойство Бертрана, внушало ему прерывистую, брезжущую надежду. Может быть, ничего особенного и не происходит — просто эта работа превратила его в беспробудного пессимиста… — Так странно натыкаться в интернете на твои фотографии, — сказала вдруг Хильди, запив вином последний кусок с собственной тарелки. — То есть… с одной стороны, это ты, а с другой — будто кто-то другой. Кто-то, кого я не знаю. Зато почему-то знают все. — Я бы хотел, чтобы их было поменьше, — сказал Бертран как можно более равнодушно. — Но… наверное, этого было не избежать. — Наверное, — согласилась Хильди и внезапно выпалила, будто с трудом осмелившись: — Это правда? Бертран позволил тишине натянуться между ними на пару секунд, затем уточнил вкрадчиво, внутренне подбираясь, все равно что готовясь отбиваться от направленного на него выпада: — Что — правда? — То, что пишут в газетах, — пробормотала она робко, с нервной тщательностью разглаживая угол лежащей перед ней салфетки. — Если ты не хочешь говорить… — Не хочу, — ответил Бертран; вспомнил вопрос, что задал ему Аллегри в их последнюю встречу, представил, где именно среди множества вещей в этой квартире можно было спрятать микрофон, а потом добавил наотмашь, отметая любые колебания. — Да, это правда. Хильди сжала салфетку в руке, но ни слова не проронила; не скрывая напавшего на него напряжения, Бертран поинтересовался: — И что теперь? Кажется, его вопрос больше выбил ее из колеи, чем то, что он сказал ей до этого. — Ничего, — сказала она поспешно, будто стремясь загладить вину. — Я знаю, что вы… то есть, люди из вашего круга — они часто делают разные… вещи. Иногда страшные. Это не самое страшное, что может быть. Бертран подождал, не скажет ли она еще что-нибудь, и она сказала едва слышно, на вдохе: — Ты же никого не убил. Просто подписывал бумаги. И все же она была далека от своего обычного отрешенного спокойствия — должно быть, перед ней, как и перед Бертраном недавно, открывалась во всей своей красе та сторона реальности, с которой Хильди до этого поддерживала лишь опосредованное знакомство. Как и Бертрану, Хильди было тяжело принять это; он сказал бы ей что-то успокаивающее, если бы у него было чем ее успокоить. — Я бы тоже задал тебе вопрос, если ты не против, — сказал он после короткой паузы. — Ты знаешь девушку по имени Алексия Арнульфинг? Хильди, отвлекаясь от своих раздумий, глянула на Бертрана с недоумением, моргнула несколько раз подряд. — Кажется… кажется, знаю. Она из моего университета? — Да, Хильди, — кивнул Бертран, чуть не начав по привычке раскачиваться на стуле, но вспомнив вовремя, что стул, на котором он сидит сейчас, точно не выдержит подобного упражнения. — Ты можешь что-нибудь рассказать о ней? Хильди качнула головой: — Ничего особенного. Я с ней никогда не разговаривала. Я про нее только слышала — она была в студенческом совете, постоянно продвигала разные инициативы, с кем-то боролась… — Боролась, — повторил Бертран насмешливо, жалея, что не может сейчас закурить. — Что же вам всем нужно? Чего не хватает? — Нам? — Молодежи, я имею в виду, — пояснил он, прикладываясь к вину. — Ладно — мы, старые дураки в своих кабинетах, которые говорят о новом мире… но ведь строить его на деле будете вы, а не кто-то еще! Перед вами все дороги открыты — вы должны быть двигателем этого мира, вы должны шагать с ним в ногу, а вместо этого носитесь с идеями либо болванов-романтиков, либо, что хуже — популистов и манипуляторов, которые вашими трупами готовы выложить лестницу к достижению собственных целей… Хильди выслушала его триаду без единого слова протеста, только заметила невнятно, себе под нос: — В ногу с миром шагать сложно. Слишком он быстрый. Его не догонишь. — Но другого выбора у нас нет, Хильди, — произнес Бертран, будто в попытке найти какое-то для себя оправдание. — Ни у кого из нас. Она не возразила. Они допили вино, которого в их бокалах оставалось совсем немного; после этого Хильди погасила светильники, оставив гореть только гирлянду, опутавшую окно в комнате — ровный приглушенный свет, исходящий от нее, ничуть не утомлял глаз и вместе с тем как будто давал укрытие, смирял преткновения, сглаживал острые углы. Бертран, которого ощущение сытости придавило, как многотонным грузом, опустился на диван, слепо сказал в полумрак пространства перед собой: — Иди ко мне… Хильди приблизилась к нему, села рядом; он думал начать раздевать ее, но вышло так, что смог только обхватить ее обеими руками и несколько раз глубоко вдохнуть-выдохнуть, опустив голову ей на плечо, пока она мерно и тепло гладила его затылок ладонью. — Бертран, — услышал он над собой ее голос, — ты со мной останешься? Ему пришлось отстраниться, посмотреть ей в глаза, сделать тщетную попытку заставить себя не чувствовать перед ней стыд. — Не могу. Мне нужно вернуться в министерство. У меня осталась еще работа. — Иногда мне кажется, — проговорила она с грустью, — что твоя работа тебя убьет. «Раньше она убьет тебя, Хильди». — Кто-то же должен ее делать, — сказал он. — Да, — откликнулась она со странной интонацией, которую он слышал уже в ее голосе — в последний вечер на Кеа после того, как ей принесли за ужином выроненный ей в море медальон, — всегда есть кто-то, кто должен. *** Я могу спросить тебя еще кое о чем? конечно Близкие мне люди в разговоре со мной обычно используют обращение «Берти». Но у меня сложилось впечатление, что ты сознательно его избегаешь. блин… раскусил) я думала о нем, но… оно у меня не те ассоциации вызывает)) «Дживс и Вустер», читал? Разумеется. вот)) хотя ты иногда как тот Берти) Действительно? да) ты как будто совсем не знаешь, как жить в этом мире)) и тебе нужна помощь Я? не обижайся! но ты бы видел свое лицо сегодня, а ведь ты просто вышел в магазин: D После того, как ты хотела использовать двадцатилетнее вино Grand Cru в качестве соуса к рыбе, Хильди. Кому из нас нужна помощь? похоже что обоим Договоримся на этом. спокойной ночи, Берти)) Спокойной ночи, Хильди.