Горе победителям

«Новости Бакардии» 22.08.2017 14:40 Патрис Альверн: Поддержка коллег из «Республиканского действия» была приятным сюрпризом для нас 14:47 Цинциннат Литц: Я просто сказал то, что думал 15:00 Клеменс Вассерланг отказался комментировать выступление Ц. Литца 15:06 «Нет сил наблюдать за этой клоунадой!» (Twitter Идельфины Мейрхельд) 15:07 Источник: отставка Одельхарда — вопрос нескольких дней *** В министерство Бертран не поехал — запрыгнул в машину, не слушая, что кричат ему из осадившей парламент толпы с микрофонами и камерами, и приказал шоферу везти его в «Северную звезду». Ни о чем ином он думать не хотел — только о том, что во рту у него с утра не было ни крошки, и сейчас было самое время исправить это. Больше ничего в мире не поддавалось и не подлежало исправлению, но Бертран ощущал по этому поводу одно испепеляющее равнодушие. В «Звезде» он расположился за столиком у окна, заказал салат, жареного лобстера и бутылку белого рейнского с намерением, раз уж в его расписании неожиданно образовалось такое количество свободного времени, не торопясь осушить ее до дна. Вино ему успели подать, как и закуску, когда в его кармане зазвонил телефон — Бертран поднял трубку только потому, что увидел на экране имя Като. — Я кое-что выяснила про твоего приятеля, — начала она с места в карьер, не отвлекаясь на приветствия. — Помнишь Делли, секретаршу отца? Они сошлись около года назад. Вместе ездили в отпуск. — А, — сказал Бертран, наматывая на вилку блестящую от заправки рукколу. — Это многое объясняет. — Может, и мне заодно объяснишь? Бертран коротко вздохнул. Меньше всего в его планы сейчас входило вести долгие разговоры, но в конце концов, было бы невежливо не посвятить Катарину в курс дела. — Как думаешь, эта Делли могла получить доступ к документам «Соловья»? Като недолго молчала. — Да, — протянула она немного нерешительно, — ты имеешь в виду… но зачем ей это делать? Она работает у отца десять лет! — У всех есть свои причины. Катарина вновь умолкла, и Бертран воспользовался паузой, чтобы отправить вилку в рот и начать жевать — масло, сорвавшееся с салатного листа, чуть не капнуло ему на грудь. — Твой отец теряет хватку, — произнес он, глотнув вина. — Как он позволил так себя облапошить? — О чем ты? Немногословный и услужливый официант забрал у Бертрана опустевшую тарелку, заново наполнил его бокал и исчез; короткую паузу в разговоре Бертран употребил на то, чтобы собраться с мыслями. — Представь, что ты, Като — относительно молодой и перспективный бакардийский политик, — начал он, начиная мысленно разматывать нить, конец которой давно уже держал в руках; картины прошлого и настоящего сменяли одна другую, сплетаясь в крепкую цепь из причин и последствий, и Бертран мог только удивиться, почему раньше не замечал этого. — У тебя весьма прогрессивные для нашей страны взгляды, в особенности — на европейскую интеграцию. Тебе удается, пусть не с первой попытки, избраться в президенты под лозунгом грядущего объединения. Тебе кажется, что страна полностью готова к тому, чтобы стать частью Союза… и тебя поддерживают твои многочисленные брюссельские приятели, давно стремящиеся включить Бакардию в свои тесные дружеские ряды. Когда купили Фейерхете? Что ему пообещали? Бертран пытался вообразить себе ответ на этот вопрос, но раз за разом упорно возвращался к ощущению, будто пытается объять необъятное. Впрочем, теперь это было не важно — малозначащая деталь, которая могла бы оживить повествование, но не затронула бы его суть. — В то же время тебе прекрасно известно, что в этой игре у тебя будет противник, — продолжал Бертран беззаботно, будто они с Като были на вечеринке, и он, думая вызвать ее улыбку, рассказывал ей забавную байку. — Даже больше — смертельный враг, который всегда воспринимал сближение с Европой в штыки. Ты знаешь, что он сделает все, чтобы тебя уничтожить, если ты объявишь об интеграции… и он действительно способен сделать это, ведь он — «некоронованный король Бакардии», и мало что может поспорить с влиянием, которое имеет он на жизнь этой страны. И в партии, к которой ты принадлежишь, у него хватает своих людей. Тех, кого он использует, чтобы смести тебя с политического поля. Бомбы отложенного действия. И одна из них — прямо у тебя под носом. — Берти… — Нет-нет, дослушай меня до конца. Ты недолго думаешь, что делать — тебе в голову приходит простой и беспроигрышный план. Почему бы не назначить неудобного тебе человека на министерский пост, а потом сделать ответственным за непопулярные шаги правительства? Почему бы не связать его имя с крайне жесткой реформой, которая непременно вызовет массовое недовольство, даже протест? Почему бы паралелльно с этим не уничтожить его репутацию, раздобыв кое-какой компромат и вывалив его в прессу, чтобы возбудить всеобщую ненависть, накалить ситуацию до предела возможного? Все, что нужно сделать потом — убрать его с поста. Сделать вид, будто прислушался к народу, будто позволил беспорядкам повлиять на себя. Обставить скандальную отставку своего министра так, будто он один, и только он был виноват в том, что происходило в Бакардии в последние месяцы. Отозвать реформу, смягчить ее, потом все равно принять — но по-другому, с помощью других людей, в чьей верности нельзя будет сомневаться. Поднять за счет этой истории свой собственный рейтинг — и, успешно переизбравшись, подписать соглашение об интеграции. Като долго не отвечала. Бертрану успели принести лобстера, и он, поняв, что не справится с разделкой одной рукой, отложил телефон на край стола и включил громкую связь. Скрываться ему было не от кого — да он был бы и рад про себя, обнаружься за соседним столиком какой-нибудь особенно пронырливый журналист. — Что ты будешь делать теперь? — раздался из динамика напряженный голос Като. — В первую очередь — как следует пообедаю, — добродушно ответил Бертран, щипцами разламывая хрустнувший панцирь. — Я сегодня даже не завтракал. А ведь мне предлагали. Зря я отказался. Странно, но Като даже не стала раздраженно выговаривать ему, что его попытки паясничать никуда не годятся. Наверное, она решила, что он в шоке или что-то в этом роде — и Бертран, глядя на себя со стороны, мог бы с ней в этом согласиться. — А потом? — Потом?.. — Бертран взглянул на бутылку, опустошенную им почти наполовину, и подавил свалившееся на него юношеское желание приложиться прямо к горлышку. — Потом попробую спасти кое-что… что, я надеюсь, все еще можно спасти. *** Когда Алексия Арнульфинг вышла из редакции «Вестника Бакардийского трудового сопротивления», было уже ближе к ночи; к счастью, с девчонкой не было ни Идельфины, ни кого-то еще, для кого Бертрану пришлось бы придумывать подходящее пустословное объяснение, и он, готовясь выбраться из машины, сказал шоферу: — Будьте добры, сходите за сигаретами и бутылкой «Перье». Возвращайтесь через полчаса. Тот, понятливый малый, исчез тут же, и Бертран скупо порадовался про себя тому, что остался хоть один человек в его окружении, на кого еще можно положиться. Сам же он отправился догонять Алексию — она направилась в противоположную от него сторону, заткнув уши наушниками, грохочущую откуда музыку было слышно даже на расстоянии нескольких шагов; конечно же, приближения Бертрана она не заметила, и поэтому, когда он остановил ее, схватив за плечо, вскрикнула почти в полный голос: — Эй, какого…! — Тише, — Бертран не выпустил ее, опасаясь, что ее первым порывом будет обратиться в бегство, но тут же выяснилось, что он изрядно недооценил ее умение постоять за себя — быстрее, чем он успел сказать хоть слово, Алексия выхватила из кармана газовый баллончик и направила ему в лицо. — Вы! Какого еще черта вам от меня нужно! Возможно, в прошлой жизни эта девица была амазонкой, но Бертран не позволил ее воинственности себя обескуражить — отступил на полшага, поднимая руки, будто в знак сдачи, и заговорил самым мирным и благожелательным тоном, на который был способен: — Простите, я не хотел вас пугать. Вы можете уделить мне несколько минут? Алексия обвела его настороженным взглядом, будто пытаясь понять, не прячет ли он под одеждой оружие. Бертран продолжал спокойно улыбаться ей; про себя он не был до конца уверен, что она не сбежит все-таки, предварительно отправив весь заряд баллончика ему в глаза, но в какой-то момент ее рука дрогнула, опускаясь, хотя выражение лица осталось все тем же настороженно-враждебным. — Что вам нужно? — Поговорить, — ответил Бертран кротко и махнул рукой в сторону оставленной им машины. — И кое о чем попросить. Это не займет много времени. Если хотите, я потом отвезу вас домой. — Моя машина за углом, — ответила она, — а вы что, думаете, что я настолько тупая, чтобы сесть в вашу? Стоило признать — ее упертость и глупость Бертран тоже недооценил. — Госпожа Арнульфинг, — произнес он, улыбаясь старательнее и проникновеннее, — я понимаю, что являюсь закоренелым мерзавцем в ваших глазах, но неужели вы думаете, что я способен на похищение? В ближайшее время мне и так предъявят обвинение — в лучшем случае только одно. А я бы совершенно не хотел множить число заведенных против меня уголовных дел. Алексия колебалась. Присущей их пишущей братии инстинкт, несомненно, влек ее на близкий запах жареного, вступая в ожесточенное противостояние с инстинктом самосохранения, и Бертрану оставалось только ждать, который из них одержит верх. На то, чтобы принять решение, Алексии потребовалось с полминуты — она обернулась на здание редакции, будто боясь, что из погасших окон за ней наблюдают, передернула плечами, будто от холода, и заявила с решимостью человека, сделавшего рискованную ставку: — Ладно. Но двери не запирать. — Я и не думал, — заверил ее Бертран, галантно распахивая перед ней дверь. Метнув на него еще один подозрительный взгляд, Алексия все же юркнула на сиденье, и Бертран опустился рядом с ней, проверил, полностью ли поднято стекло. — Вы позволите мне закурить? — Нет. И все же она была забавной — маленькая беззубая копия Идельфины. Та, насколько Бертран помнил, табачный дым не выносила, выразительно начиная чихать и кашлять каждый раз, когда мимо нее проходил кто-то, только что вышедший из курительной. Алексия, похоже, впитала все ее манеры, как губка, даже нос пыталась морщить точно так же, хотя ее лицу, еще сохранившему детские черты, это абсолютно не шло. — В первую очередь, хотел бы поздравить вас, — обратился к ней Бертран. — Вы победили. Я уничтожен и в скором времени исчезну с политической сцены. Не думаю, правда, что вы будете скучать по мне — вам будет с кем бороться и в мое отсутствие. «Целое поле из ветряных мельниц, на которые можно отважно бросаться, сколько душа пожелает». Бертран чуть не сказал это вслух, но напомнил себе, что ставил целью произвести на Алексию хорошее впечатление — а в разговоре со столь ранимой и порывистой натурой это значило избегать любых формулировок, которые могли быть поняты ею превратно. — Что вы хотите? — резко спросила она, давая понять, что не даст себя заболтать, потянулась заправить за ухо прядь невыносимо-розовых волос. Как можно ходить в таком виде по улицам, вообще показываться людям на глаза — оставалось для Бертрана загадкой; он некстати вспомнил, что много раз хотел задать Хильди этот вопрос, но в конце концов счел его несущественным и неуместным. Или просто предчувствовал, что она обидится, и решил, что его любопытство этого не стоит. — Обратиться к вам с просьбой, — сказал он, стараясь не обращать внимания на то, что все его внутренности будто сковало льдом. — Не публиковать ваш последний материал, который вы планировали приурочить к дню голосования в парламенте. Это не будет иметь никакого смысла, ведь Бертрана Одельхарда-министра труда уже не существует. — Понятно, — проговорила Алексия, неприязненно усмехаясь, — спасаете свою шкуру. — Вовсе нет, — вкрадчиво отозвался Бертран, доставая телефон, разыскивая в нем одну из немногих фотографий Хильди, что он позволял себе хранить, даже осознавая риск возможного взлома или утечки. — Мне, на самом деле, это ничем не грозит, госпожа Арнульфинг. У меня отличные адвокаты и достаточно средств, чтобы обеспечить для себя наиболее безболезненный исход процесса. В самом худшем случае я получу пару лет условного срока и должен буду выплатить штраф. Это неприятно, но на самом деле это ничто в сравнении с тем, чего будет стоить ваша публикация другому человеку. Ей. Бертран показал ей фото — пожалуй, свое любимое. Он сделал его на Кеа, однажды за ужином, когда они с Хильди сидели за столиком у самого моря и ждали, когда им принесут заказ. Солнце тонуло за горизонтом, окрашивая все вокруг себя в ярко-алый, и Хильди сидела под его лучами, задумчиво повернув голову, вслушиваясь в шум волн; ее облик и то, что ее окружало — все показалось Бертрану до такой степени гармоничным, естественным, что он не смог отказать искушению запечатлеть это. Фото, разумеется, не передавало и десятой доли момента — суррогат воспоминания, но Бертрану хватало и этого; теперь, демонстрируя его Алексии, он ощущал себя так, будто лично подставил голову под прицел снайпера. — Вы знакомы? — поинтересовался он, заметив, что в глазах его собеседницы мелькнула отчетливая тень узнавания. — Мы вместе учились, — ответила Алексия с неохотой; похоже, своим вопросом Бертран вторгнулся в область чего-то, что она желала бы скрыть. — А вы… откуда у вас это фото? Бертран убрал телефон. Какое-то время назад он думал, что это мгновение — окончательный выбор, — окажется мучительным для него, привыкшего к осмотрительности и осторожности; на деле все оказалось совсем иначе — Бертран мог бы сказать, что давно уже за его решениями не стояло такой легкости и уверенности. — Она — моя любовница, — пояснил он без обиняков. — И мой щит. Алексия только успела презрительно и гневно сощуриться — и тут же изумленно распахнула глаза. — Ваш кто? «Пусть», — вот и все, о чем подумал Бертран в ту секунду. — У вас ведь с собой диктофон? — спросил он. — Можете его включить. Я расскажу вам все — с начала и до конца. *** Листая новости на экране телефона, Идельфина Мейрхельд не могла удержаться от смеха. — Они сдали Одельхарда! — провозгласила она и выбралась из постели, чтобы направиться к шкафчику, за дверьми которого дожидались ее стаканы и несколько разномастных бутылок. — Что за предсказуемые идиоты! Он, конечно, тоже хорош — до последнего не понимал, что его просто выбрали овцой на заклание… — Ты ему сочувствуешь? Не успев налить себе бурбона — бутылка в ее руке дрогнула, и содержимое едва не пролилось мимо стакана, — Идельфина обернулась. Мужчина, оставшийся лежать под одеялом, разглядывал ее внимательно и испытующе, подперев затылок сложенными ладонями. — Конечно, нет, Лео, — ответила Идельфина, будто не понимая, как тому вообще могло такое прийти в голову. — Он такой же ублюдок, как и все они. Такой же паразит, готовый отпилить себе голову, только бы не признавать, что этой стране давно нужны изменения. — Или возвращение к корням. Далеко не впервые вынужденная слышать от своего собеседника подобные слова, Идельфина закатила глаза. — Мы говорим с тобой разными словами, но вещи, о которых мы говорим, от этого не меняются. Ты можешь называть это как хочешь, все равно все останется как есть: времени Одельхарда и ему подобных скоро придет конец. — Если бы я не верил в это, — усмехнулся мужчина, жестом попросив Идельфину налить немного и ему, — меня бы здесь не было. — И где же вы были бы тогда, ваше пурпуршество? — язвительно поинтересовалась она, возвращаясь в постель, вручая мужчине стакан. — В постели кого-то из твоих бывших дружков? Например, Вассерланга? Он мимолетно скривился, мало оценив остроту шутки, и приподнялся на подушках, чтобы сделать глоток, а затем прижаться к Идельфине со спины, жадно приникнуть к ее плечу губами. — Насколько же ты меня не ценишь, — шепнул он, ненадолго прерывая поцелуи, — если думаешь, что у меня такой отвратительный вкус… Она вновь засмеялась, на сей раз беззлобно и игриво, поддаваясь его ласкам, и в этот малоподходящий момент начал шумно вибрировать ее телефон, оставленный ею у кровати; с усилием выпутываясь из настойчивых рук любовника, Идельфина наклонилась, чтобы взять трубку, и лицо ее при взгляде на дисплей приобрело раздосадованное выражение. — Кто это? — спросил мужчина, недовольный тем, что их так грубо прервали. — Помолчи, — только и сказала ему Идельфина и после недолгого сомнения нажала на «ответ». *** — Алексия! Алексия, постойте! Выскочив из машины, Алексия бросилась было в сторону, но тут же остановилась и развернулась, чтобы вновь встретить выставленным вперед баллончиком метнувшегося за ней Одельхарда. — Идите ко всем чертям! — рявкнула она, и голос ее разнесся задорным эхом по опустевшей к ночи улице. — Хотите рассказывать сказки — уж найдите идиота, который в них поверит! — Алексия, вы не… — Только попробуйте, — угрожающе произнесла она, видя, что Одельхард все пытается, невзирая ни на что, подступиться к ней, — еще один шаг, и я подам на вас в суд за преследование! Он остался стоять, будто его пригвоздили к тротуару; Алексия решительно, но не слишком поспешно, чтобы это не напоминало побег, удалилась, забрасывая за спину рюкзак, запихивая в карман диктофон. Одельхард больше не делал попыток нагнать ее — быстро обернувшись, Алексия увидела его силуэт, замерший в тени одинокого уличного фонаря. — Урод, — сказала она, но без былой ожесточенности, и заторопилась к своей машине — припаркованному у тротуара старому «Фиату». Только оказавшись в салоне и тщательно заперев дверь, Алексия наконец-то ощутила себя в безопасности и смогла перевести дух — сидела пару минут, облокотившись на руль и уставившись через стекло в пространство, скрытое сгустившейся теменью, потом вытащила диктофон, покрутила его в руках и вдруг резко отбросила на соседнее сиденье, будто тот внезапно превратился в ядовитое насекомое. — Полный бред, — проговорила она вполголоса, помолчав еще немного, вспоминая в деталях все, что ей пришлось услышать. Неподалеку раздался постепенно удаляющийся шум мотора — очевидно, Одельхард уехал. Больше вокруг не было ни души. — Бред, — повторила Алексия, затем схватилась за телефон и принялась жадно, с каким-то остервенелым отчаянием перебирать список контактов. Это длилось еще с минуту; наконец, выудив нужный ей номер, Алексия вдохнула поглубже, выбрала «вызов» и прижала телефон к уху. — Алло. Алло, привет, бро. Да, это я! Да, у меня сейчас не очень много времени, я тут… Слушай, ты помнишь Хильди Вильдерштейн? Ну, девчонка с нашего курса, ты же учился с ней вместе, да? У тебя не остался ее номер? Да, очень надо. Пришлешь? Спасибо. После этого, получив сообщение с номером, Алексия принялась звонить по нему и тут же столкнулась с непредвиденной трудностью: звонок проходил нормально, но на длинные гудки никто не отвечал. — Ну давай же, — пробормотала она, крепче сдавливая телефон в пальцах. Все было бесполезно: две, три, пять попыток дозвониться окончились неудачей. Сочно и от души выругавшись, Алексия чуть не отшвырнула телефон от себя следом за диктофоном, но сумела сдержаться, потому что в голову ей пришла совсем другая идея — не самая благоразумная, но Алексии, к ее несчастью, показавшаяся наилучшей. — Алекси, — раздался в трубке ласковый голос Идельфины, — что-то случилось? — М-м-м, да, — проговорила Алексия, прикрывая глаза, стараясь загодя смириться с тем, что сейчас с полным осознанием выставит себя идиоткой. — Мне тут рассказали кое-что интересное. Хочу уточнить. — Это не терпит до завтра, солнце? — Идельфина издала короткий зевок. — На мне сегодня будто поле вспахали, а завтра не самый простой день. Тебе тоже надо поспать… — Это правда, что у политиков принято использовать людей с необычными способностями в качестве своих «щитов»? Чтобы они, если будет нужно, умерли вместо них? У Идельфины вырвалось что-то невнятное, надорванное, будто она получила сильнейший удар в солнечное сплетение — и больше ничего. Алексия даже покосилась на экран, чтобы убедиться, что связь не прервалась. — Это правда? — повторила она, стараясь унять панику, что захлестывала ее, мешала ей говорить. — Алекси… — Идельфине отказало самообладание, и она уже не могла скрывать своего потрясения, — кто тебе это сказал? — Это правда? Идельфина не отвечала. Не зная, как проверить, не видит ли она затянувшийся, слишком реалистичный сон, Алексия взглянула на себя в боковое стекло и вздрогнула, увидев в собственных глазах слезы. — У тебя тоже был «щит»? — спросила она, задохнувшись. — Или… или есть сейчас? Вопрос остался висеть в воздухе — и тогда Алексия вытащила из кармана ключ, воткнула его в замок зажигания. — Я еду к тебе, — заявила она почерпнутым у Идельфины же тоном, исключавшим любые возражения. — Не нужно, — ответила ее собеседница тихо, непривычно смиренно. — Тебе не понравится то, что ты увидишь. — Я буду через двадцать минут. Выключенный телефон тоже оказался отброшен на соседнее сиденье, а Алексия, быстро утерев рукавом нос, нажала на педаль газа. *** На экране появилось «Звонок завершен», и Идельфина отложила телефон, обернула к любовнику опечаленное, чуть побледневшее лицо. — Что? — нетерпеливо спросил он. — Что такое? — Ей кто-то рассказал про «щиты». Мужчина открыл было рот, но тут же его закрыл — у него, как и у Идельфины, не нашлось подходящих слов. — Что за идиот это сделал, — Идельфина потянулась к стакану, опрокинула в себя все, что оставалось на дне. — Она ведь не умеет держать язык за зубами. — Уже не смогла, — напомнил ее собеседник, еле заметно мрачнея. — Не смогла, — согласилась Идельфина, поднимая левую руку, чтобы внимательнее разглядеть плетеный из разноцветных нитей браслет на своем запястье. — А меня ведь давно прослушивают, Лео. Они не допустят, чтобы это выплыло на поверхность. Бедная девочка.