Горе победителям

1974 У входа в закусочную в конце улицы Муффтар Рене задержался на секунду — коротко коснулся кармана пальто, где покоился револьвер. Не впервые Рене было отправляться вооруженным на разговор, исход которого невозможно было предугадать и поэтому лучше было готовиться к наихудшему, но в этот раз Рене не оставляла мысль, что огнестрельного оружия может оказаться недостаточно, чтобы защититься — и она вселяла в него обычно не присущую ему опаску. Размышляя, не грозит ли ему в случае чего оказаться превращенным в жабу, навозного жука или летучую мышь, Рене толкнул дверь и оказался внутри. В обстановке, на первый взгляд, не было ничего угрожающего, странного или наводящего на мысль, что здесь может твориться какая-то непостижимая человеческому уму чертовщина: обычное кафе из тех, куда забегают перекусить окрестные служащие, а студенты — скоротать время за кружкой пива или чашкой кофе. Сейчас, когда обеденный перерыв кончился, а до ужина оставалось еще несколько часов, посетителей было немного, поэтому бармен, лениво протирающий полотенцем стойку и изредка отвлекающийся на то, чтобы отогнать муху, вьющуюся над его макушкой, откровенно скучал. При виде Рене он, впрочем, сразу же насторожился: очевидно, хорошо одетые незнакомцы в этом местечке были чем-то вроде недоброго знака. — Что нужно? — буркнул он, когда Рене приблизился: может, ожидал, что тот оскорбится и удалится прочь. Очевидно, посетителя он не узнал — и для Рене это было как нельзя кстати. — Выпить, — как можно более дружелюбно улыбнулся он, доставая бумажник. — У вас «Кроненбург»? Один стакан. Продолжая искоса поглядывать на него, бармен направился к пивному крану. Рене же воспользовался паузой, чтобы осмотреться внимательнее в надежде на то, что на глаза ему попадется что-то, что сможет ему помочь. В этом он потерпел неудачу: кафе было настолько тривиальным, насколько это было возможно, и Рене подумал даже, не ошибся ли он адресом. О том, что он свихнулся с ума, раз принял всерьез все то, что рассказали ему об этом месте, Рене давно уже предпочитал не думать. Бармен поставил перед ним наполненный стакан, но вместо причитающихся ему трех франков Рене вложил в его ладонь сразу сотню. — Слушай, приятель, — сказал он, доверительно понижая голос, — я… знаешь, пришел сюда с одной проблемой. Меня на вас навел старик Дорвиль из Сорбонны. Знаешь его? Бармен устремил на него пронизывающий взгляд исподлобья, но купюру все-таки взял. — Ну? — Проблема такая, — было не до того, чтобы задумываться, каким болваном он будет выглядеть, если ошибка все-таки произошла, и Рене заговорил со всей проникновенностью, на которую был способен, — на одного моего приятеля… ну… порчу навели. Очень мучается, бедолага. Может, подскажешь мне адресок кого-нибудь, кто… может дать консультацию? Бармен молчал, глядя на него, и Рене со вздохом вытянул из бумажника еще две сотенных. Что-то подсказывало ему, что денег он лишится, а после этого будет громко и непреклонно послан ко всем чертям, но, по счастью, предчувствие оказалось ложным; изучив его взглядом, будто преступника на допросе, бармен пришел к каким-то одному ему известным выводам и просьбе решил все-таки внять. — Поговори с Клэр. Услышав женское имя, Рене навострил уши. — Клэр? Кто это? Где ее найти? Вместо ответа бармен взмахнул своим полотенцем, показывая куда-то Рене за спину, и тот, обернувшись в нужную сторону, мгновенно почувствовал, что сегодня ему на руки пришла отменная карта: за столиком в дальнем углу кафе сидела, погруженная в книгу, исключительно миловидная девица лет двадцати пяти, закинувшая одну стройную ножку на другую и в явном впечатлении от прочитанного причмокивающая красиво очерченными губами. Разговорить ее виделось Рене делом несложным, и он, с трудом отводя от девицы взгляд, снова обратился к бармену: — Что она больше всего любит пить? — «Анжуйскую розу», — ответил тот. — По пятницам только ее и заказывает. — Отлично, — Рене передал ему еще одну купюру. — Всю бутылку и бокал. Свое появление он обставил с достаточной долей эффектности: сначала поставил на стол вино, затем — собственный стакан, затем опустился на стул напротив изумленно сморгнувшей девицы и послал ей самую невинно-очаровательную улыбку из всех имевшихся в его арсенале. — Позволите составить вам компанию? Девица посмотрела сначала на вино, затем — на пришельца. Она все еще выглядела обескураженной, но для того, чтобы устоять, ей явно не хватило бы сил. — Хорошо, — проговорила она, откладывая книгу, и улыбнулась тоже; поняв, что от бармена помощи ждать не придется, Рене самолично наполнил ее бокал и предложил короткий тост: — Отметим нашу встречу? Меня зовут… — секунду он колебался, раздумывая, не представиться ли чужим именем, но в итоге решил, что это недальновидно, ведь девица могла оказаться наблюдательнее бармена и помнить его в лицо. — Рене. А вы… вы — Клэр? — Да, — девица осторожно отпила из бокала, будто не верила, что в нем настоящее вино, а не подкрашенная вода. — Вы меня искали? Я вас впервые вижу. — Именно вас, — кивнул Рене. — Мне сказали, что вы… можете мне кое-чем помочь. Тонкие пальцы девицы сильнее сжались вокруг ножки бокала, и Рене понял, что его собеседница находится в одном шаге от того, чтобы испугаться и сбежать; о чем она подумала в этот момент, ему было неведомо, и он поспешил ее успокоить: — Вам это ничем не грозит, обещаю. Всего лишь небольшой разговор. Я хочу задать несколько вопросов… праздный интерес непосвященного, если можно так выразиться. Если вы согласитесь меня просветить, я буду очень вам благодарен. Девица сомневалась недолго: смотрела на Рене во все глаза, но едва ли могла видеть, сколько волнения скрывается за надетой им маской непроницаемой безмятежности. Откровенно говоря, он чувствовал себя канатоходцем, идущим над пропастью по готовой оборваться веревке, но он не был бы собой, если бы позволил сомнениям поколебать свою решимость во что бы то ни стало узнать ответы; сейчас в этой девчонке крылся его единственный шанс, и он не мог позволить себе просто так упустить ее. — Ладно… — наконец пробормотала она, сдаваясь, и Рене пришлось сделать усилие, чтобы не выпустить из груди полный облегчения вздох. — О чем вы хотели меня спросить? Рене набрал в легкие побольше воздуха. Этот вопрос он продумывал до мельчайшей интонации, даже репетировал — про себя, конечно, не вслух, — но произнести его все равно оказалось неизмеримо тяжело. — Если рассуждать теоретически, — начал он, снова касаясь кармана со спрятанным в нем оружием, будто оно могло хоть как-то ему помочь, — существуют ли… чары или заклинания, которые могут убить человека? Предположим, он жил и ни о чем не подозревал, но внезапно заболел… чем-то непонятным, очень редким, чтобы даже лучшие врачи в стране разводили руками. Какое-то время мучился, а потом… — он сделал паузу и закончил свистяще, на выдохе, — потом умер. Никаких следов преступления. Может сделать такое… кто-то из ваших? Клэр поставила бокал на стол. Теперь на ее лице были написаны горечь и жалость — видимо, Рене забылся, открылся, слишком себя отпустил. — Да, — сказала она твердо. — Да, это возможно. Рене спросил тише, чувствуя себя хищником, готовым к броску: — Вы знаете кого-нибудь, кто мог бы это сделать? — Нет, — она качнула головой, и Рене ощутил острейшую резь досады: конечно, все не могло оказаться настолько просто. — Это очень древняя магия. Очень темная. Немногие способны такое сотворить. Да немногие и решатся. За все совершенное обязательно надо платить, такой закон. Если стал причиной чьей-то беды — беда произойдет и с тобой. — Принцип камикадзе? — Рене прищурился. — Убил кого-то — иди следом за жертвой? — Примерно так. Или что-то плохое случится с тобой, или с теми, кто тебе близок. Поэтому, говорю вам, мало кто на такое пойдет. Нужно быть очень озлобленным для этого. Или совсем отчаявшимся. — Озлобленным или отчаявшимся, — повторил Рене машинално, перебирая в уме возможные варианты и понимая, что тех слишком много, чтобы склониться к какому-то одному. Нужно было больше конкретного, больше подробностей, чтобы отсечь лишнее, но Рене не успел задать следующий вопрос, потому что Клэр его опередила: — А кто умер? Рене на секунду замер, открыв рот. Нет, в ее распахнутых глазах не было следа догадки: похоже, она действительно не сопоставила услышанное ею от Рене с тем, что могло быть услышано ей по радио или телевизору месяцем ранее. У Рене возникло даже предчувствие (весьма бредовое, но удивительно правдоподобное с другой стороны), что его собеседница совершенно не в курсе того, что произошло в апреле: для нее самой, для мира, в котором она существовала, это имело не больше значения, чем известие о мелком дорожном происшествии где-нибудь на другом конце света. — Его имя вам ничего не скажет, — ответил Рене, думая, что, возможно, даже не соврал. Клэр не стала любопытствовать дальше — просто заметила: — На самом деле это важно. Нельзя ведь просто посмотреть на человека, пожелать ему умереть — и он умрет. То, о чем вы спрашиваете — это магия крови. Нужна кровь того, кто будет жертвой, иначе ничего не получится. Рене сполна ощутил то, что ощущает охотничий пес, после долгих и бесполезных блужданий по лесной чащобе почуявший, наконец, запах добычи. — Кровь? — переспросил он напряженно. — Много? — Нет, одной капли может быть достаточно. Но это непременное условие. Поэтому… случайный человек не сделает такое. Это должен быть кто-то близкий. Круг сужался, но в нем до сих пор было по крайней мере несколько десятков человек — начиная с медсестер, врачей, собственно прохвоста Жарду, которого давно пора было потрясти как следует… и все же сегодняшний разговор позволил Рене продвинуться далеко вперед — и Рене ничуть не кривил душой, когда сказал своей собеседнице: — Вы очень помогли. — Не за что, — ответила она, допивая бокал и наливая себе еще; лицо ее чуть покраснело, в глазах зажглись первые игривые искры. — А вам-то это зачем? Хотите убить кого-то? — Очень, — сказал Рене с абсолютной искренностью. — Просто пока не могу понять, кого именно. — Как поймете, приходите, — Клэр весело ему подмигнула, и Рене пожалел, что у него вообще нет времени на то, чтобы остаться и продолжить столь многообещающе начавшуюся беседу. — Что-нибудь придумаем. Понимая, что соблазн остаться вот-вот перевесит любые доводы здравого смысла, Рене хотел уйти тут же — но в последний момент, кое о чем вспомнив, остался за столом. — Еще один вопрос, из несколько другой области, — сказал он, вытаскивая из кармана сложенную вчетверо бумагу с запиской — последней из полученных им в марте, которую он с того самого дня постоянно носил с собой. — Может быть, вам знакомо вот это? Развернув записку, он выложил ее перед Клэр обратной стороной — той, на которой были чуть заметно, карандашом вычерчены символы, над разгадкой которых Рене безуспешно бился вот уже больше месяца. Составленные из вытянутых, пересекающихся под разными углами линий, из всех более-менее знакомых Рене видов письменности они больше всего напоминали германские руны, но его попытки самостоятельно разобраться в них не привели решительно ни к чему. Тем не менее, как подсказывала Рене интуиция, смысл символов имел огромную важность — неспроста это послание передали ему, еще и зашифрованное столь хитроумным способом. — Ого, — Клэр озадаченно почесала кончик носа. — Откуда это у вас? — Неважно, — ответил Рене нетерпеливо. — Вы знаете, что это? — Немного, — нерешительно протянула девица, придвигая бумагу к себе и принимаясь вертеть ее так и этак. — Это… бретонское руническое письмо. Странно, что кто-то его еще использует. Я уже давно такого не видела. — Можете сказать, что это значит? Клэр помолчала еще немного, разглядывая бумагу, а потом вдруг подняла голову и крикнула звонко, обращаясь в сторону приоткрытой двери за барной стойкой, ведущей, видимо, на кухню: — Аньес! Аньес, подойди сюда! Появилась еще одна девица — не такая хорошенькая, но обладающая ладной, пышной фигурой и двигающаяся с грациозным, практически балетным изяществом; одетая в фартук, на ходу вытирающая тряпкой руки, она приблизилась к Клэр и спросила, Рене едва кивнув: — Чего тебе? — Посмотри, — Клэр показала ей бумагу. — Знаешь, как перевести? Рене попросил… На это Рене удостоился от Аньес еще одного подозрительного взгляда, но возражать или отнекиваться она не стала: выхватив у Клэр записку, вгляделась в символы и нахмурилась. — Кто это писал? Как курица лапой, — высказалась она, возвращая Рене бумагу, показывая на символы пальцем с коротко остриженным ногтем. — В общем, первый означает опасность. Но в сочетании со вторым — неявную, скрытую. А третий… вроде как их объединяет. И предупреждает о чем-то. «Берегись, здесь предатель». Как-то так. — Предатель, — пробормотал Рене, не веря собственным ушам. Клэр посмотрела на него, на записку — и вдруг воскликнула, оживляясь: — Это он написал, да? Тот, кто умер? Он знал, что что-то не так, что кто-то желает ему смерти! — Да что происходит? — спросила Аньес недовольно, переводя взгляд с Рене на нее. — Кто-то умер? Кто? — Неважно, — проговорил Рене, чувствуя, что нелепость происходящего нарастает с каждой секундой и ему настоятельно требуется освободиться от нее. — Если позволите, дамы… я хотел бы, чтобы этот разговор остался только между нами. Аньес громко фыркнула. — Подумаешь, важность. Да кому мы нужны? Интриги какие-то, тайны… — Я — могила! — провозгласила Клэр, салютуя Рене бокалом; кажется, выпитое вино успело сполна оказать на нее свое действие. — А вы уже уходите? Если еще чего-то нужно будет — приходите, я тут почти каждый день бываю. Или оставьте Мишелю записку, он всегда все передает… — Обязательно, — пообещал ей Рене, поднимаясь из-за стола. «Кто-то близкий, — безостановочно крутилось у него в голове, пока он выходил на улицу, садился в машину, ехал в партийный штаб, по пути собирая все встретившиеся ему светофоры. — Кто-то близкий. Кто-то близкий. Кто-то…» Итак, по крайней мере теперь Рене знал, с чего начать. *** 1975 Рауль открыл ему дверь лично, что вызвало у Рене немалое удивление. — Вы один? — Да, — Рауль пожал плечами, пропуская гостя в квартиру. — Моя жена в отъезде. У прислуги выходной. Это было Рене только на руку — не будет никакого лишнего шума. Оказавшись в просторном, отделанном дубом коридоре, он, однако, не торопился снимать пальто; что до Рауля, то он расценил возникшую заминку по-своему. — Если честно, не представляю, чем могу быть вам полезен, — сказал он с чуть заметным оттенком недовольства, упрямо взирая на Рене снизу вверх. — Вы же знаете, после… того, что случилось, я оставил политическую жизнь. Не знаю, смогу ли помочь вам с вашей, как вы выразились сегодня, «срочной проблемой». — Я думаю, никто не поможет мне лучше, чем вы, — Рене улыбнулся ему одновременно сладко и плотоядно. — Только вы, как мне видится, способны дать ответы на некоторые вопросы. Рауль по-прежнему был сама невозмутимость. — Какие, например? — Например… — в притворной задумчивости Рене устремил глаза к потолку, а затем, молниеносно выхватив револьвер из кармана, щелкнул курком и направил дуло прямо своему собеседнику в лицо, — ну например, сволочь, сколько тебе заплатили? Рауль издал жалкий задушенный звук, будто хотел вскрикнуть, но в последний момент передумал. Потом, пошатнувшись, сделал попытку отступить в сторону (не без мстительного удовольствия Рене заметил, что ноги явно с трудом слушаются его), но Рене продолжал держать его на мушке — и, чего таить, искренне наслаждался происходящим. — Говорят же, что от самых больших тихонь всегда больше всего проблем, — выплюнул он с крайним презрением. — Кто бы мог подумать, что ты впутаешься в такое дерьмо? А ведь он тебя так ценил… и дня не проходило, чтобы не сказал мне, как ты прекрасно справляешься с делами и что мне нужно брать с тебя пример. — Я… я… — все хладнокровие Рауля испарилось, и теперь ему сложно было даже говорить, не заикаясь при этом, — я не понимаю… — Так я тебе объясню, — охотно добавил Рене. — Сегодня днем я был в гостях у одной девицы по имени Вивьенна Вильдерштейн. Не застал ее, правда — она, бедняга, умерла вчера, — зато увидел там некоторые вещи, которых совершенно точно быть там не должно. А ее мамаша, та еще мегера, вспомнила тебя. Что ты там забыл, Рауль? Приходил вынюхивать? Или прибрать за собой? Он ожидал, что прямые обвинения сделают свое дело: Рауль, застигнутый врасплох, съежится еще больше, а потом и расклеится окончательно, но тот внезапно сделал прямо противоположное — выпрямился, расправил плечи, устремил на своего противника взгляд, полный мрачной непреклонной решимости; даже мягкие черты его лица будто окаменели, ожесточились, приобретя выражение человека, осознавшего со всей полнотой, что терять ему больше нечего. — Что ж, — проговорил он твердо, пусть и едва слышно, — по крайней мере, меня вы убьете быстро. Чего-чего, а этого Рене никак не мог ожидать. — Что?.. Рауль, бледный как полотно, но не показывающий более и толики испуга, сделал шаг к нему, заговорил звенящим от гнева голосом. — Как могли вы сделать то, что сделали? Как могли быть так безжалостны? Он доверял вам! Отличал вас! Считал, что вы достойны самых высоких постов! Но вам было мало, верно? Вы не хотели ждать, хотели получить все — здесь и сейчас, и вам было все равно, на что ради этого придется пойти! — Что?.. — только и смог пробормотать Рене. Дальше он говорить не мог — в горле будто поставили заслонку. — Теперь вы пришли заткнуть мне рот, — Рауль усмехнулся с совершенно не свойственным ему сарказмом. — Как обставите дело? Как самоубийство? Что же, лучше уж так, чем… проходить через все то, через что вы заставили его пройти. — Да вы… — потрясенное оцепенение дрогнуло, будто треснули оковы, сковавшие Рене по рукам и ногам, правда, умение владеть собой вернулось к нему не в полной мере. — Да вы с ума сошли! В чем вы меня обвиняете?! Рауль немного помолчал, прежде чем ответить. Похоже, и его отчаянной решительности был только что нанесен значительный ущерб. — В убийстве, — проговорил он, но уже без былой уверенности. — Вивьенна Вильдерштейн… — Да я никогда ее не встречал! — взревел Рене, опуская револьвер; пристрелить Рауля ему больше не хотелось, а вот дать ему как следует в лощеную морду — очень даже. — Я с трудом ее нашел, я хотел с ней поговорить, узнать, кто ей помогал, но не успел! А ее мать сказала, что к ней приходили вы… — С теми же самыми целями, — протянул Рауль с ошеломлением. — Мне удалось понять роль мадемуазель Вильдерштейн в случившемся, но вместе с тем я понял, что она не осуществила бы свой замысел в одиночку. У нее был сообщник — кто-то из людей нашего круга. — Да, — подтвердил Рене и прибавил совсем уж глупо. — Я думал, это вы. — Я думал, это вы, — ответил Рауль тем же тоном. — Похоже, нас столкнули лбами. — Похоже, — сказал Рене, снимая револьвер со взвода; как часто бывало с ним после неудач и поражений, в первую минуту он чувствовал не ярость или желание найти виноватого, а холодное и пространное опустошение. Нужно было перевести дух, расставить по местам мысли — наверное, Рауль занимался тем же самым, потому что с полминуты они оба молчали, а потом Рауль вдруг сказал — со своим обычным спокойствием, почти по-светки: — Выпить? Рене встрепенулся. — Не откажусь. Если честно, он был уверен в том, что хозяин дома прикажет ему убраться прочь и никогда больше не появляться на пороге, и поэтому не торопился узнать, что стало причиной внезапного Раулева гостеприимства. Впрочем, гадать долго не надо было: наверняка ему было любопытно узнать, что успел раскопать Рене за время своих поисков, и ради этого он готов был закрыть глаза даже на то, что его едва не подстрелили, как зайца. — Как вы нашли мадемуазель Вильдерштейн? — поинтересовался он, проводив Рене в гостиную и вручив ему бокал коньяка. Рене отпил с удовольствием, чувствуя, как волна блаженного тепла окатывает взбудораженные нервы. — Это было непросто. Все началось с того, что я, получив назначение в январе, узнал о том, что… — тут он замялся, вспомнив о том, что сообщил ему начальник министерской охраны, — в общем, что некоторые из нас… — Пользуются услугами людей, обладающих экстраординарными способностями, для собственной защиты? — ровно уточнил Рауль и поджал губы, перехватывая взгляд Рене. — Напомню вам, что я занимал пост генерального секретаря Елисейского дворца. Вы считаете, что я мог быть не осведомлен о подобных вещах? — Тогда вы были осведомлены и о том, — сказал Рене тише и значительнее, — что c его защитой все было… не совсем так, как казалось на первый взгляд. Рауль не ответил ему, но и его молчания оказалось для Рене достаточно, чтобы понять все. — Как вы поняли, что что-то не так? — осведомился он, отпивая коньяка и расслабленно раскидываясь на диване: тот был чертовски удобным, мягким, как перина, и Рене пожалел, что соображения приличий не позволят ему, порядком уставшему за день, растянуться на нем в полный рост. Рауль еще сомневался — по счастью, недолго. — Во время поездки на Кавказ. Там я увидел… словом, у меня появилась догадка, что болезнь президента может иметь сверхъестественную природу. Я поговорил с начальником охранной службы. Он уверил меня, что это невозможно благодаря работе «щита». Но меня не удовлетворили его объяснения. Рене кивнул. — И что вы сделали? — Решил поговорить с этим человеком с глазу на глаз, — сообщил Рауль важно. — Мой доступ к делам президента позволил мне узнать его имя. Ее имя. — Гвендолин Орейли, — негромко сказал Рене и добавил, заметив, как вздрогнул его собеседник. — Что вас удивляет? У меня ведь теперь тоже есть доступ. Если Рауля и покоробил тот факт, что он — не самый осведомленный о подоплеке дела человек в этой комнате, то ему довольно быстро удалось с собой справиться; по крайней мере, он продолжил бесстрастно, будто излагал отчет: — Я нашел кое-что о ней. Ее семья — ирландского происхождения, сама она родилась в западной Бретани. Ее отец умер, когда ей было пять лет, и мать увезла ее в другую часть страны, где у нее жили кое-какие родственники. — Департамент Канталь, — выговорил Рене со вздохом. — Именно. Позже она переехала в Париж и именно там, очевидно, попала в поле зрения специальных служб. Я нашел ее имя в реестре «подлежащих наблюдению лиц» за 1932 год. Последнее упоминание о ней — восемью годами позже, незадолго до начала войны. Она пыталась под чужим именем выехать в Испанию. Дальше — никаких следов. — У вас это не вызвало подозрений? — Разумеется, вызвало. Но других сведений я найти не смог. Гвендолин Орейли просто исчезла. Рене улыбнулся, понимая, что хоть в чем-то да сумел обскакать своего дотошного коллегу — исключительно приятная мелочь, поселившая в его душе отголоски азартного торжества. — Не совсем так. Мадам Орейли не повезло. Немцы всегда проявляли интерес в отношении людей с необычными способностями. Они хотели узнать их природу, понять, можно ли наделить такими способностями всех людей, принадлежащих к господствующей расе. Ими были устроены тайные лагеря, где они ставили несчастными эксперименты… один из них находился на территории Эльзас-Лотарингии. Мне удалось найти доклад генерала Леклерка о том, что наши войска обнаружили в этом месте. Гвендолин Орейли была среди жертв. Она мертва уже тридцать лет. При всем желании, она не могла бы стать президентским «щитом». Рауль скорбно покачал головой, но смолчал. Рене не стал пытаться угадать, о чем тот думает — в отношении Рауля это всегда было бесполезной тратой времени. — Я, конечно, ни о чем не подозревал до определенного момента, — продолжил он. — Это было в конце марта — я получил от него очень странную записку. Вернее сказать, записка была обычная, но в ней было кое-что… Бумага все еще была у него с собой; вытащив ее из кармана, он продемонстрировал Раулю символы на обороте. — Похоже на шифр, — Рауль наклонился вперед, чтобы лучше различить их. — Что это? — Я не знал. Попытался сам разобраться — получалась какая-то бессмыслица. Потом додумался показать их одному знакомому из Сорбонны. И он мне сказал, что больше всего это похоже на что-то… не наше. Что нужно искать того, кто это расшифрует, среди тех… тех, кто обладает особыми знаниями. Понимаете? Рауль кивнул необычайно серьезно. — Несомненно. — И тогда я подумал, — Рене отпил еще коньяка, думая, что одной порции ему наверняка будет мало, — что это все не случайно. Что он пытался меня о чем-то предупредить или дать какой-то след, зацепку… и я пошел туда, где собираются эти ребята. Поставил там кое-кому выпить и задал по паре вопросов. — И что же? — Мне рассказали, как это все происходит. Что совершить убийство подобного рода — не так-то просто, для этого нужен целый ритуал… в общем, у меня появились свои источники, — Рене усмехнулся, мимолетно вспоминая Клэр, ее мелодичный голосок, нежные руки, ее пышущее обжигающим жаром тело в его постели. — Через них мне удалось достать имена тех, кто мог бы изготовить все, что нужно для исполнения этого обряда. Во Франции их немного, в Париже — тем более. Так я и вышел на Вивьенну Вильдерштейн. — Но опоздали, — глухо подытожил Рауль. — Увы, опоздал. Но я, признаться, не могу представить себе, что могло заставить ее совершить это. Вы ведь знаете, убивший человека подобным образом скорее всего умрет сам — и ее это не испугало. Я думал, ей хорошо заплатили, но едва ли. Я же был в ее квартире, она едва сводила концы с концами. Прощупал ее связи — ничего подозрительного. Никаких связей с гошистами и всей этой шушерой. На митинги она не ходила, в выборах не участвовала, вообще никогда не показывала, что ей хоть сколько-нибудь интересна политика. Но при этом как-то раз встала поутру с мыслью, что убьет президента, даже если это будет стоить жизни ей самой. Полный бред. Рене отставил пустой бокал в сторону, чувствуя, что в душе его вновь проклевываются ростки злости — как всегда, когда что-то не подчинялось ему, не складывалось, не шло так, как он того хотел. Рауль смотрел на него, будто пытаясь что-то просчитать. — Вы не думали… — наконец начал он с осторожностью, будто не был уверен до конца, правильным ли будет тот ход, что он собирается сделать. — Вы не думали, что это могло быть что-то личное? Рене глянул на него непонимающе. — Личное? Что вы имеете в виду? Они даже не были знакомы! Да и чем он мог так смертельно ее обидеть? Огромные напольные часы за их спинами разразились боем: наступил одиннадцатый час вечера. Рауль сомневался еще немного, прежде чем спросить, коротко вздохнув: — Вам говорит о чем-нибудь имя Андре Делаваль? Рене призвал на помощь все возможности собственной памяти. Ничего. — Нет. Кто это? — Молодой человек, с которым Вивьенну Вильдерштейн связывали многолетние близкие отношения, — произнес Рауль менторски. — Похоже, она не знала о том, что он давно сотрудничает со службой президентской охраны. Его завербовали в пятьдесят восьмом — Делавалю было чуть больше двадцати и он был горячим поклонником Генерала. Говорят, посчитал сделанное ему предложение огромной честью — а главное, способом хорошо заработать, не подвергая себя никакой опасности. Кто тогда мог представить, что случится десять лет спустя? — О, — вырвалось у Рене, когда он понял, к чему клонит его собеседник. — О, черт. — Он умер в шестьдесят восьмом, в конце мая, — сказал Рауль чуть рассеянно, постукивая кончиками пальцев по подлокотнику кресла. — Похоже, для Вивьенны это было шоком. Молодая девушка трагически теряет возлюбленного… она могла решиться отомстить. И после смерти Генерала объектом ее ненависти стал тот, кого не воспринимали иначе как его сына. — Да, это похоже на правду, — согласился Рене. — Но все равно был кто-то, кто помог ей, кто принес ей образец крови, иначе ее план не сработал бы. И никто не расскажет нам, кто это был — Вивьенна мертва, а второй возможный свидетель еще «мама-папа» не произнесет… постойте… Осекшись, Рене уставился на своего собеседника. В голове у него не укладывалось, насколько же все оказалось просто. — Вы ведь не были в ее квартире, верно? — Нет, — ответил Рауль, наблюдающий за метаморфозами Рене с интересом. — Что вы узнали? — У Вивьенны остался сын, — объяснил ему Рене, пытаясь одновременно справиться с охватившим его желанием в голос рассмеяться. — Совсем маленький. Ему и года нет, наверное. А этот ее Андре, как вы сказали, с шестьдесят восьмого года в могиле. Так откуда взялся ребенок? Вопрос повис в воздухе. Но ответ на него не требовался — все и без того было ясно. — Похоже, ей даже не заплатили, — сказал Рене, пожимая плечами. — Ей просто манипулировали — самым тривиальным образом. Даже не потребовалось убирать ее после этого — фактически, она сделала это сама. — Напоминает идеальное преступление, — заметил Рауль. — И что вы теперь собираетесь делать? — Пока не знаю, — признался Рене, выразительно подвигая к нему бокал — и Рауль, с неохотой поднявшись из кресла, вновь отправился за бутылкой. — Не могу понять только одного — откуда у Вивьенны его записная книжка? Зачем она ей и как она к ней попала? Поначалу я думал, что это вы их ей отправили… — Вы думали совершенно верно, — сказал Рауль, передавая ему следующую порцию коньяка. — Но я сделал это с его ведома — и более того, по его просьбе. Рене вновь опешил. Что ни говори, а вечер выдался богатым на сюрпризы. — Что? Он вас об этом попросил? — Да. Я был у него за сутки до его смерти. Думаю, он понимал, что это конец — иначе едва ли обратился бы ко мне с этим поручением. Он передал мне… кое-что из своих записей, а также сообщил адрес Вивьенны. От меня требовалось только доставить ей посылку. Ощущая себя поставленным в глухой тупик, Рене потер ладонью лоб. — Зачем ему это? Он не сказал? — Конечно, нет, — хмуро отозвался Рауль. — Боюсь, он был не в том состоянии, чтобы давать объяснения. — А что было в записях? Рауль посмотрел на Рене с таким видом, будто тот только что швырнул ему в лицо перчатку или что-нибудь куда менее аппетитное. — Вы полагаете, что я могу позволить себе без ведома глубоко уважаемого мною человека заглянуть в его конфиденциальные бумаги? — Ну конечно нет, что вы, — заверил его Рене, все свои силы прикладывая, чтобы не закатить глаза. — Но все-таки, что там было? Рауль молчал. Его мясистое, строгое лицо пошло мелкими розоватыми пятнами. — Вы мне не доверяете, — бросил Рене с сожалением. — А жаль. Ведь мы на одной стороне. — Полчаса назад вы явились сюда с намерением пустить в меня пулю. «Туше», — мелькнуло в голове у Рене, и он почувствовал, что на лице его появляется улыбка — хоть ситуация и мало к этому располагала. — Дело ваше, — сказал он, поднимаясь на ноги; Рауль сделал то же самое с намерением его проводить. — Я все равно найду этого ублюдка, кем бы он ни был, и ему придется очень сильно пожалеть о том, что он сделал. — Нисколько не сомневаюсь, — ответил ему Рауль на прощание.