Больше любви, больше доверия

      — …на колени.       Стоит прозвучать этим словам, и стираются любые капризы из-за того, что Шэнь Цинцю отстраняется. Звучит тихий вздох, Ло Бинхэ завороженно кивает головой, разжимает хватку и плавным движением послушно опускается на пол. Вместо того, чтобы ласкать бледную ладонь своего учителя, трепетно скользит пальцами сперва по его талии, а после — по краю одежд. Тоже бледных, голубовато-зеленых, как хвоя можжевельника. Даже когда встает на колени окончательно — цепляется, но все же в итоге отпускает и примерно складывает ладони на коленях. И все это время алые — чуть притухшие в своей интенсивности — глаза ни на секунду не отрываются от чужого лица, с почти болезненным обожанием пытаясь запомнить каждую, даже самую незначительную эмоцию.       Под таким пристальным взглядом повелитель пика Цинцзин застывает на месте и затаивает дыхание.       Ло Бинхэ встает на колени, как будто сдается, но все равно побеждает.       Это аксиома этого мира: Ло Бинхэ всегда в итоге оказывается в выигрыше — в конце концов, он главный герой.       Бумажное «крыло» веера вновь трепещет, прикрывая нижнюю половину обманчиво невозмутимого лица, тогда как зеленые острые глаза из-под ресниц отмечают каждое размеренное движение другого пристально-пристально. Смотреть вот так сверху вниз на Ло Бинхэ… волнительно. Пальцы другой руки в складках одежды невольно вновь подрагивают, сгибаясь. Шэнь Цинцю «незаметно» облизывает губы и поднимает ладонь, чтобы опустить ее на чужую макушку, зарыться в волнистые волосы: эти восхитительно мягкие и так и льнущие к пальцам волосы. В точности такие же, как сам его ученик.       Мысль отдается в груди приступом нехарактерной (для Шэнь Цзю?) щемящей нежности.       — Бинхэ действительно радует этого мастера, — натягивает пряди у корней — слышится сладкий вздох, — прежде чем отпустить; завиток как пружинка ложится обратно на свое место.       Эти прилежно сложенные на коленях руки, светлые ученические одежды — потому что, возвращаясь из царства демонов, Ло Бинхэ всегда очень любит переодеваться в цвета своего учителя, словно это метка принадлежности на нем — и темный искрящийся взгляд… в голове вновь вспыхивают мысли, порочные и также нехарактерно смелые (для обеих его личностей?).       — Этот Шэнь действительно устал. Ученик забыл, что следует помочь мне в такой час подготовиться ко сну? — улыбка уголками губ через плечо, когда резко разворачивается и делает буквально два шага, чтобы опуститься в высокое плетеное кресло, стоящее тут же. Шэнь Цинцю оправляет одежду аккуратно — и без того безупречно лежащую, благодаря дорогой ткани и вплетенным заклинаниям, — перекидывает ногу за ногу и внезапно вытягивает ее в сторону сидящего мужчины, обутую в длинный белый сапог. — Снимешь?       Формальная вежливая речь перескакивает на личную сама собой. И обратно. Ло Бинхэ кивает будто в замедленной съемке. «Дорогой ученик, ты даже не считаешь нужным сделать вид, что не пожираешь меня взглядом?»       — Да, Учитель.       «Учитель» в устах этого неисправимого ученика звучит как молитва, как имя божества. Шэнь Цинцю всегда испытывает смущение и жадное ликование одновременно, что и как-то поправлять не стремится, только когда в постели от постоянного «Учитель-Учитель-Учитель» на ухо совсем некуда деть лицо становится.       «Что же ты делаешь со мной, Бинхэ? Тебе совсем меня не жалко?»       А Ло Бинхэ не отвечает. Он на коленях сокращает разделяющее расстояние, ловко перехватывает протянутую правую ногу и подносит ближе к лицу, без всякого стеснения оставляя на носке сапога легкий поцелуй, после оглаживая чуть грубый тканный материал, ведя пальцами до самого голенища, и подцепляет край. Стягивает и не глядя отставляет в сторону, вместо этого тут же — будто не желая даже на миг прервать контакт — обеими руками подхватывая оголившуюся стопу, вновь наклоняется и оставляет поцелуй теперь уже на коже, чуть дольше прежнего касается губами аккуратных пальчиков.       — Ох!.. — слышится тихое, но этот вздох невозможно упустить ни с помощью заклинательского, ни тем более демонического слуха.       Шэнь Цинцю вздрагивает и рефлекторно дергает ногой от щекотки: первое прикосновение к голой коже вызывает желание зажмуриться и сжаться — но все же не отдергивает, претерпевая. Только легонько щелкает сложенным веером по чужой темноволосой макушке.       — Полегче.       Алый взгляд встречает яркую зелень, пока губы Ло Бинхэ по-прежнему прижаты к обнаженным пальцам ног. Штанина, будучи не заправленной в обувь, не облегает полностью, ее можно беспрепятственно задрать при желании (о, и желание явно имеется в данном случае). Лорд Цинцзин откидывается на спинку, пальцы на ручках кресла сжимаются. Нога еще чуть вытягивается вперед, пальцы невесомо задевают чужие щеку и краешек губ.       — Послушный ученик…       Если бы он был тем Шэнь Юанем, который только переселился в мир «Пути гордого бессмертного демона», он бы скорее умер от смущения, чем произнес подобное вслух. Сейчас же… он вдруг находит, что испытывает странное волнение от этой «доминирующей» манеры. И маленький Шэнь Юань внутри больше с интересом смотрит сквозь пальцы, чем спешит вопить и прятаться.       Кроткий поцелуй в косточку лодыжки.       Ло Бинхэ от похвалы прикрывает глаза, скрывая пылающий в них голод, и чуть поворачивает голову, чтобы прихватить один из скользнувших около губ пальцев, не касаясь языком, лишь чувственно сжимая ртом. Тем не менее, довольно быстро ученик отступает, поднимая голову вновь.       — Учитель позволит?       Не дожидаясь ответа, мягко давит на уже «раздетую» ногу, опуская ее на свое колено, и, будто невзначай придвигаясь еще немного ближе, принимается за второй сапог: сперва оставляет такой же поцелуй на носке, а только после, наконец, стягивает.       — Позволит… — запоздало, потому что Шэнь Цинцю зависает взглядом.       Пальцы, которые обычно держат Синьмо и управляются с ним играючи, порхают по оголенной коже легко-легко, будто крылья бабочки. Вроде бы не останавливаются где-либо надолго и ощутимо, но одновременно касаются в слишком «нужных» местах, заставляя дрожать. Шэнь Цинцю надавливает свободной ногой на колено, упираясь крепче, и выпрямляется в кресле, вновь проводя языком по губам.       Впрочем, не то чтобы ему в самом деле удавалось выглядеть недосягаемым и неприкасаемым. Трудно оставаться таким, когда тебя и трогают, и сидят так близко-близко, что ощущается жар тела, даже если положение столь покорное — у ног.       — Этого… достаточно.       Взгляд — потемневшая зелень, будто раскрашен «сухой» акварелью.       Ло Бинхэ отрывается от стопы и ставит ее на второе колено, тем самым шире раздвигая ноги Шэнь Цинцю, а после беззастенчиво вклинивается между ними. Он жадно улавливает все эмоции учителя, которых так долго ждал. О, это нуждающееся в ласке и одобрении нежное нутро другого — его ученик на самом деле не умеет быть по-настоящему послушным. Черноволосая голова, полная буйных кудрей, склоняется набок и этот его «щеночек» прижимается щекой к острому колену, преданно и кротко смотря из-под ресниц.       — Учитель простил этого ученика за раннюю дерзость? — низкая вкрадчивая интонация совершенно не вяжется с выражением покорности на лице. Пальцы ученика, будто бессознательно, по-прежнему скользят по ногам Шэнь Цинцю, касаются щиколоток, оглаживают сухожилия и слегка забираются под ткань штанин в попытке оголить больше кожи.       Четким движением Шэнь Цинцю прикрывает веером («когда я успел его опустить?») нижнюю половину лица. Прикосновения дразнящие-дразнящие, слишком мало и при этом откровенно, неприлично до крайности, но мысль о лишней одежде мелькает в голове этого «благовоспитанного» горного лорда все равно.       Пальцы ног поджимаются, собирая ткань чужих брюк.       — Этот мастер… — вдох-выдох, — действительно считает, что о предыдущей дерзости можно забыть. Его ученик очень старателен. У Бинхэ… есть просьбы?       Отводит взгляд.       Продолжив скользить пальцами, Ло Бинхэ опускает ладони на обе стопы, сильнее прижимая их к своим коленям, а потом направляет выше, неспешно проводя чужими ногами по бедрам. Несколько раз не удерживается и толкается навстречу, пытаясь вжаться пахом. После возвращает на исходное положение и отпускает, будто ничего не было.       — Этот ученик хотел бы сделать Учителю приятно. Возможно, Учитель хочет показать, как лучше прикасаться к нему, как правильнее сделать ему хорошо? — потемневший, но выросший невероятно прекрасным лотос Шэнь Цинцю ненадолго прерывается, словно обдумывая что-то, а после приподнимает уголки губ, и эта улыбка уже никого не может обмануть своей «невинностью». — Или же этот ученик самостоятельно изучит, как и что приносит Учителю большее наслаждение. Хотя это может занять чуть больше времени…       — М-мх, — выдох срывается неожиданно громкий, и веер порхает быстрее перед лицом в жесткой хватке рук. Чужие бедра под голыми стопами даже через одежду — чистый жар, под тканью прощупываются крепкие мышцы, которые в сравнении могут устыдить Шэнь Цинцю, благо, что он хозяин пика Цинцзин, а не Байчжань. Вся эта ранняя незамысловатая ласка приводит к закономерному результату: возбуждение внизу живота вспыхивает, тугое и такое же горячее. Алый взгляд — слишком темный, слишком дерзкий, слишком тревожащий…       Они не в первый раз «оказываются между простыней», но до этого дня все ограничивалось прикосновениями тел, губ и пальцев. Шэнь Цинцю поставил условие исследовать границы друг друга постепенно, даже если его ученик хочет считать себя готовым. Неправда. Он — абсолютная девственница. Шэнь Цинцю тоже (в любой своей жизни), однако очевидно рациональнее и умнее, поэтому его ученику приходится слушать учителя хотя бы иногда.       Шэнь Цинцю разглядывает «любовника», в задумчивости теребит нижнюю губу зубами, но вовремя останавливает себя. Он серьезно думает над вариантами, не зная, какой из них обойдется «легче» и для его лица, и для его душевного равновесия, и для тела, что уж тут говорить.       — Слишком самонадеянно просить кого-то так просто раскрыть свои слабые места, — в конце концов отвечает он, но голос предательски проседает. Шэнь Цинцю отворачивает голову, веер касается губ, скрывая подрагивание: очень уж хочется закусить край зубами и избавиться от этого раздражающего смущения.       И из-за этого Ло Бинхэ улыбается шире, чего Шэнь Цинцю не замечает, и сам себе коротко кивает.       — Значит, этому ученику придется изучить тело своего Учителя самостоятельно.       Шэнь Цинцю вздрагивает.       Выдох.       Несмотря на всю почтительность в чужом голосе звучит бесконечное сладкое довольство. Ло Бинхэ не испытывает разочарования, потому что с самого начала приготовился получить наслаждением от любого из предложенных вариантов. Главный герой, как-никак.       И, будто получив все требуемые разрешения, его руки вновь приходят в движение: скользят по тонким щиколоткам выше, оглаживают светлую, будто нефрит, кожу. Ло Бинхэ подается вперед, прижимается грудью к краю кресла, а потом, наконец, приподнимается с пола, упирается коленом меж расставленных ног Шэнь Цинцю и кладет руки на подлокотники.       Лорд Цинцзин до сих пор смотрит в сторону, но его тело — идеально настроенная струна, на которой нужно лишь правильно сыграть.       Одно лицо — на уровне другого.       Буквально пара цуней между.       Так близко, что можно почувствовать горячее размеренное дыхание на губах — от него внутри Шэнь Цинцю все вздрагивает и сжимается, замирая. Зеленые расширенные глаза, не в силах больше смотреть в сторону, встречают чужой взгляд, несколько глубоких медленных вдохов, кожа покрывается испариной, а губы пересыхают (Шэнь Цинцю облизывает их рефлекторно). Если бы не преграда, мешающая…       — Этот ученик пришел к выводу, что не сможет сосредоточиться на обучении, если не будет видеть полноценную реакцию Учителя на его действия, — низко хрипло шепчет в не спрятанное волосами ухо, мягко прикусывая мочку…       И одновременно выхватывает веер. Предусмотрительно крепко сжимает в ладони и с выражением некоторого сожаления, но при этом и упрямства возвращается обратно на колени. Шэнь Цинцю реагирует на столь нахальную выходку только, когда пальцы сжимаются на пустоте.       — Верни! — ошеломленно моргает, а потом сужает глаза, взгляд острый, как лезвие меча, и при этом горящий: откровенное возмущение и отголоски жаркого чувства, разливающегося по венам. Сердце стучит быстрее нужного, ноги всеми этими порывистыми движениями оказываются скинуты с надежной опоры коленей, но Шэнь Цинцю поднимает правую и упирается в чужую грудь, вытягивая руку и шевеля пальцами требовательно и нетерпеливо. — Этот ученик очень смел?       Без веера — неуютно, будто раздет, пальцы другой руки прячутся в складках одежды на коленях и сжимаются. Но Ло Бинхэ не выглядит хоть сколько-то раскаявшимся. Вместо послушания он откладывает веер подальше за спину в твердом намерении хоть ненадолго избавиться от надоедливого аксессуара.       — Учитель слишком жесток, обращая внимание на что-то еще.       «…когда я перед ним», — повисает в воздухе очевидное. В голосе отчетливые — слезливые нотки. Небесный демон, повелевающий другими демонами — «внушающий трепет и опасения? кто бы поверил, точно не этот мастер», — всем своим видом показывает, что готов, если потребуется, отстаивать свою позицию слезами. При этом одновременно он совершенно бессовестно наслаждается тем, как Шэнь Цинцю давит ему на грудную клетку. Тому даже не нужно гадать, где еще Ло Бинхэ представляет его ногу: вновь на бедрах, на горле, на… Или вместо этого хочет вновь прижаться к коже губами? Вылизывая языком жадно и неряшливо — ноготки, подушечки и между пальцами, обильно смачивая их слюной так, что полупрозрачные нити остаются на коже и тянутся до губ и высунутого языка ученика, — что Бинхэ собственно и делает, лишь через мгновение мотая головой и сглатывая, слишком поздно осознавая, что мысли его повело совсем не туда.       Шэнь Цинцю лишь зажимает ладонью губы, между которыми так и рвутся полускулящие звуки — от щекотки и влажного тепла, — а потом как-то обнаруживается, что и жадные руки уже лежат поверх бедер Шэнь Цинцю, собирая ткань.       В комнате слишком жарко.       Ло Бинхэ моргает, чуть сгоняя мутную поволоку с глаз, и тут же меняет тактику: как ни в чем не бывало приподнимает уголки губ в улыбке — его лицо вновь слишком близко, — сладкой и соблазнительной.       — Учитель, вы позволите мне помочь вам снять верхние одежды?       Сердце Шэнь Цинцю колотится в глотке. Он не ожидал, что происходящее — маленькая забава среди их прошлых вечерних утех, которую и прелюдией-то полноценной не назовешь, — ударит по нервам так сильно.       Следуя своей интуиции, во внезапно смелом порыве поднимает правую ногу выше: пальцы ведут по груди до ключиц, выглядывающих из-под ворота ханьфу («бесстыдный ребенок»), и нажимают на горло, совсем слабо, ощущая под собой движущийся кадык. Оставляют влажный след из оставленной слюны. Пока чужие беззастенчивые ладони соскальзывают с внешней стороны бедер на внутреннюю.       — Ах, — Шэнь Цинцю кусает губы. Нечестно. Это слишком слабое место. Так нечестно. Если бы на месте Ло Бинхэ был кто-то другой, то вопрос решился бы быстро. В конце концов, Шэнь Цзю стал известен миру не за красивые глазки. И Шэнь Юань, как бы мягок он ни был в сравнении, никогда не намеревался снижать в этом отношении планку. Но вот так, когда это именно Бинхэ, когда это его еще-не-муж-но…       — Ученик позволяет себе слишком много, — отчаянно хочется вернуть веер, пальцы уже на уровне инстинктов желают стиснуть полупрохладное гладкое дерево. — Не стоило подпускать тебя так близко, ты начал наглеть, — только это не упрек его «ученику» (алые глаза чуть вскидываются в любопытстве), а самому себе. Словно смиряясь. Проводит зубами по нижней губе досадливо и отводит взгляд еще раз, чтобы через мгновение вернуть резко.       — Делай, Ло Бинхэ, — четкое ударение на имени. — Чего ты медлишь? Разве этому ученику не было сказано подготовить меня к ночи?       Он не уверен, может ли сказать «люблю», потому что в словаре Шэнь Цзю такого слова не существовало, но тот, как и Шэнь Юань, точно хотел и хочет его понять и освоить; нутро поет лишь одну песнь — «мой, еще, нужен».