***
Сон его был крепким, но недолгим. Полы поместья хоть и приятно грели спину, однако были чудовищно жёсткими. Солнце за окном уже скрывалось за холмами, уступая место бледноликой луне. Волшебница до сих пор спала на его груди, запустив пальцы в растрёпанные волосы мужчины. Он аккуратно вытащил её руку и, придержав хрупкое тело под лопатки, развернулся, аккуратно перехватил под колени и не без труда принял сначала сидячее положение, а затем и поднялся на ноги. Обнажённая Гермиона, чьё истерзанное, покрытое кровоподтёками и синяками тело освещали последние лучи уходящего солнца, безмятежно покоилась на руках мага словно тряпичная кукла. Люциус аккуратно перенёс её на кровать и уложил на холодный шёлк простыней, на несколько секунд залюбовавшись. Его спина ужасно болела, а воспалившиеся царапины жгли, но он не смог уйти, однако отнюдь не из-за своего состояния, а лишь потому что не хотел. Вместо этого Малфой лёг на другую половину кровати и укрыл обоих покрывалом. Разум, ещё не до конца успевший очнуться, практически сразу вновь успокоился и ушёл в темноту. Но последним, что почувствовал маг, перед тем как уснуть, была рука Кареглазой ведьмы, опустившаяся на его грудь.Часть восьмая
11 января 2022 г. в 03:25
Для Люциуса эта ночь действительно прошла практически без кошмаров и проснулся он достаточно отдохнувшим. Гермиона же напротив, ворочалась в своей постели почти до самого рассвета и смогла забыться во сне лишь с первыми лучами солнца, достаточно себя измотав никак не уходящими из головы размышлениями, но и выспаться не смогла, то и дело выныривая из столь необходимого и желанного марева.
Она не спустилась на завтрак и не вышла пить чай в саду, как делала это каждый день своего пребывания здесь, что безусловно, насторожило Малфоя. После полудня он всё же решил подняться в покои девушки и обнаружил её, сидящей в кресле около окна с какой-то книгой. Гермиона, услышав шаги, за которыми последовало появление мужчины в дверях её спальни, нервно перелистнула страницу, но затем просто захлопнула фолиант, решив, что им всё же стоит поговорить.
— Неужели пособие Веридиана по зельям настолько увлекательно? — с привычной ноткой сарказма спросил Люциус, оперевшись о дверной косяк и сложив руки на груди. На самом деле магу лишь хотелось расставить все точки над «и» по поводу произошедшего вчера вечером.
— Что за идиотская привычка начинать разговор с вопроса, никак не относящегося к теме? — скопировав тон Малфоя, парировала волшебница, не поворачиваясь к магу.
Мужчина усмехнулся, но не стал продолжать эту бессмысленную перепалку. Он был намерен поговорить, поэтому перешёл непосредственно к сути.
— То, что было вчера не должно повторяться, надеюсь, ты поняла меня, Грейнджер. Всё это не более чем секс для снятия напряжения, всплеск гормонов от долгого воздержания. Просто ты удачно попала под руку, будь тут кто-то кроме тебя, я выбрал бы её.
Слова Люциуса были самым отвратительным, что слышала девушка за всю свою жизнь. Этот, чтоб его драклы разодрали, беловолосый подонок говорил с ней как с какой-то шлюхой. Буквально тремя фразами он втоптал её в грязь и вытер ноги. У девушки и до этого не было никаких иллюзий на счёт Малфоя, но сейчас внутри дьявольским огнём полыхала ярость, которую этот урод, вечно кичащийся своей треклятой чистокровностью, распалял каждым словом, вылетающим из его губ.
— Как же ты отвратителен, Малфой, — девушка подскочила на ноги, отбрасывая в сторону книгу, которую только что сжимала пальцами до белых костяшек, и стала наступать на мужчину, сжимая в кулаке палочку. Глаза Люциуса потемнели, а на лице заиграли желваки, он уже собирался что-то сказать, но Гермиона взмахнула палочкой и лишила его голоса.
— Замолчи, закрой свой поганый рот! Ещё вчера я жалела тебя, пыталась помочь, но сейчас единственное, чего я хочу, так это увидеть, как ты сгниёшь в канаве около своего трижды проклятого родового особняка, — палочка в руках гриффиндорки взметнулась вверх, связывая невидимыми путами ноги и руки мужчины. Сейчас он был слабее её, и блокирующие заклинания без палочки в руках не подействовали, а Гермиона, движимая яростью, подошла вплотную, кончиком оружия ткнув в горло мага, в том самом месте где сейчас пульсировала артерия.
— Я тебе не какая-нибудь шлюха, не смей так говорить со мной, — волшебница перевела дыхание и продолжила, — хотя знаешь, в целом, я согласна с каждым твоим словом, однако местоимения немного не на своих местах: это ты просто попался под руку, и это я выбрала бы кого-нибудь другого, появись такая возможность, беловолосый ты сукин сын, — Гермиона смотрела ему в глаза, ни на секунду не отводя взгляд и не моргая. Сейчас ею двигала лишь ненависть к Малфою и самой себе, к той части себя, которая всегда пыталась видеть в людях лучшее, напрочь отбрасывая всё плохое.
— А ведь ты мог подобрать слова, и я бы бесспорно с тобой согласилась, но зачем? Ведь я грязнокровка, недостойная и дерьма под твоими ногами, я права? — На искажённом гневом лице Гермионы расцвела поистине дьявольская улыбка и она рассмеялась.
— Ты никто, всегда был никем: трус, подонок и лживый мерзавец, — крик Гермионы прервала хлёсткая пощёчина, заставившая скулу Люциуса почти моментально покраснеть. И это стало последней каплей. Его серые глаза словно засветились, и он одним резким движением разорвал наложенные на себя заклинания.
Доли секунды и он обеими руками сжал шею девушки, грозясь задушить её и на этот раз до последнего вздоха, но Гермиона лишь хрипло рассмеялась ему в лицо, рефлекторно хватая мага за запястья. Из её глаз брызнули слёзы, а в лёгких стал заканчиваться кислород.
— Ну же… убей меня… вернешься в Азкабан… где наконец сдохнешь, — хрипло смогла произнести молодая волшебница, глаза её начали закатываться, а руки ослабевать, но на грани потери сознания она почувствовала грубый, болезненный поцелуй на своих губах, который впустил воздух в лёгкие. На языке появился привкус собственной крови. Организм наполнился адреналином, и девушка со всей силы ударила Малфоя обеими руками в грудь, отталкивая от себя.
— Не смей! — взвизгнула она, отвешивая ему очередную пощёчину, но маг с озлобленным, словно звериным рыком, схватил её за руку, вознесённую для третьего удара и вывернул, заставив девушку с болезненным криком оказаться прижатой к нему спиной. Он одним резким толчком припечатал её к стене и схватил за волосы, заставляя развернуть голову к себе до болезненной судороги в шее. Его губы захватили её, но Гермиона не сдавалась — больно укусила его, на этот раз чувствуя вкус ещё и чужой крови.
— Чёртова мразь, — зашипел он ей в рот, ещё сильнее потянул за волосы и коленом припечатал к стене, — сука, — выругался Люциус, вновь вовлекая девушку в животный поцелуй с отвратительным привкусом железа. Грейнджер вырывалась, кусала его, но наконец ответила. По её щекам катились слёзы, от обиды и боли: она словно выплёскивала свою ненависть, кусая, и терзая Малфоя. Рукой она обхватила его шею, со всей силы впиваясь в неё ногтями и оставляя царапины. Он зарычал, развернул разъярённую гриффиндорку к себе лицом, заставив убрать руку с шеи, и вновь впечатал в стену, но на этот раз лопатками. Комнату вновь огласил звук пощёчины и волшебница, собрав все силы, толкнула Люциуса так, что тот осел на пол, утянув её за собой.
Теперь кареглазая ведьма оказалась на нём сверху, припечатывая голову мужчины к полу, и впервые инициируя поцелуй. Его руки незамедлительно разорвали тонкую ночную футболку на теле девушки, полностью её обнажив. Ладони легли на бёдра, сжимая их до синяков.
— Лучше б ты сдох, мерзкий ублюдок, — выкрикнула она, сжатыми в кулаки руками впечатываясь в грудь, и с неизвестно откуда взявшейся силой, разрывая его рубашку до самого живота, — я лично пущу аваду в твоё гнилое сердце!
Ещё одного удара не последовало, потому что Люциус, приподнявшись, прикусил кожу на ключицах девушки, оставляя там наливающийся кровью синяк. Она схватила его за волосы, прижимая к своей груди и почти вырывая платиновый клок. Укус, ещё один, тело Гермионы пылало жаром возбуждения и гнева, она оставляла на покрытой шрамами спине мага всё новые и новые царапины, а он словно клеймил её грудь укусами и засосами. Это не было вожделение, и тем более актом любви, происходящее скорее напоминало адскую страсть и посмертное сражение. Оба причиняли друг другу боль, словно мстили за каждое оскорбление, но не могли оторваться. Это была словно отдушина, подогреваемая обоюдным, спекающим всё внутри возбуждением.
Люциус оторвался от груди волшебницы, опустился на пол и схватил её за талию, пересаживая к себе на грудь. Понадобилось буквально мгновение для того чтобы расстегнуть брюки и одним смазанным движением насадить Гермиону на налившийся кровью член до упора, а затем приподнять и войти снова. Грейнджер вскрикнула от неожиданности, выгнулась, нашла опору рукам на груди Малфоя, сама начала насаживаться на него и перехватила инициативу, двигаясь именно так, как хотелось ей самой. Она продолжала оставлять багровые полосы на коже мужчины, а его руки проходились по всему её телу, сжимали, давили, оставляя новые и новые синяки.
Волшебница кричала от вожделения и боли до хрипоты в голосе, а маг низко рычал, совершая жёсткие, резкие фрикции, словно насилуя, но девушка не останавливала его. Из глаз лились слёзы, но она чувствовала лишь как с принимаемой и причиняемой болью выходит вся злость, а на её смену приходит сводящий с ума экстаз.
В одно мгновение она оказалась на полу под мужчиной. Удар спиной выбил из груди воздух, Гермиона зашипела, вновь хлестанула Малфоя по горевшему от ударов лицу и притянула к себе, закидывая ноги ему на бёдра, чтобы прижаться сильнее, почти до треска в рёбрах. Люциус вновь вошёл, теперь самостоятельно наращивая темп. Одной рукой он опёрся об пол, отрываясь от Грейнджер, а второй придушил её и втянул в очередной сводящий с ума поцелуй. Её рот распух от поцелуев и укусов, а по его нижней губе стекала капля крови. Волшебница стонала уже окончательно охрипшим голосом, а когда её тело пробило разрядом тока из-за подступившего оргазма, она оттянула голову Малфоя, вцепившись в его волосы и прижалась всем телом. Ей казалось, что женский крик, смешанный с оскорблениями, льющимися в адрес аристократа слышали не только стены пустого особняка, но и весь Уилтшир.
— Поганая грязнокровка, — прохрипел Люциус, с последним толчком, изливаясь в лоно Гермионы, — Мерлин, ну почему мне так хорошо с тобой…
Держать себя больше не было сил и Малфой, придерживая Гермиону за талию, перекатился на спину утягивая её за собой и снова целуя, но на этот раз слишком нежно, так, как он, казалось, никогда не умел. Беловолосый маг словно впервые в жизни приносил свои искренние извинения. Слёзы полились из глаз волшебницы с новой силой, придавая поцелую ещё более солёный вкус.
— Я не знаю, — прошептала она, наконец оторвавшись и кладя голову на грудь мужчине, — я хочу уничтожить тебя, заставить страдать, но не могу, Люциус, — едва слышно всхлипнула она, окончательно потерявшись в собственных ощущениях. Ей было одновременно погано и хорошо от того, что происходило между ними.
Подобное нельзя было назвать любовью или даже банальной похотью, это походило на какой-то обоюдный Стокгольмский синдром. Малфой не мог принять, что лишь рядом с Грейнджер наконец чувствовал себя живым, а она не могла забыть, какой жестокий и отвратительный он на самом деле человек. Принципы обоих вступали в бой с сжигающей дотла страстью и желанием наслаждаться друг другом.
Широкая ладонь Малфоя легла на разгорячённую спину Гермионы, аккуратно поглаживая, словно пытаясь остановить рвущиеся наружу всхлипы. Сам он прикрыл глаза, не чувствуя ничего кроме тепла, окутавшего его тела. Когда Грейнджер связала его и кричала, то единственным желанием мага было свернуть ей шею, чтобы никогда больше не слышать её голос, но приоткрытые в приступе удушья губы пленили, и он не смог удержаться. Сначала он хотел доставить ей боль, подобно той, какую она причинила ему словами, затем ему хотелось указать девчонке её место, но все эти желания сменила звериная страсть, какой он никогда ранее не ощущал. Хотелось слиться с хрупким телом, поглотить её и никогда более не чувствовать себя одиноким. Ему в какой-то момент стало совершенно неважно, кто эта девушка, которая выплёскивала на него всю свою злость со слезами и ударами, он хотел её так, как не хотел никого и никогда. А сейчас не мог отпустить, чувствуя внутри лишь удовлетворение и непонятное тепло исходившее от этой всхлипывающей у него на груди ведьмы.
Никто из них не знал, сколько времени прошло, но Гермиона, чьи слёзы постепенно иссякли, наконец погрузилась в сон, успокаиваемая поглаживаниями и мерно вздымающейся грудью мужчины. Люциус же молчал, все слова как будто улетучились из головы, а голос пропал. Он не отрываясь смотрел в потолок, неосознанно стараясь продлить этот момент умиротворения и в какой-то момент сам провалился в небытие.