Солнце и Луна

Тоска по Хинате проявлялась в ужасном насилии над своим телом. Но теперь там, где были шрамы — выросли цветы. Край воротника в крови, опять кровоточат раны любви. Когда не мог заснуть бродил под ливнем, в тенях от фонарей искал её силуэт. Ему больно вспоминать места, где они ходили вместе. Саске больно, до кончиков отмерзших пальцев.Больно.Сильнее, чем сгореть вживую. Кровавая корочка спущена водой в раковине, теперь ещё и щипит, очередная фиалка наполняет букет крови. Прозрачная вазочка хорошо сочетает красный с фиолетовым — Учихе нравится. Наматывает бинт в районе предплечья, затягивает, надкусывает сеточную ткань и рвёт. Так по зверски. На зубах остаются мелкие ниточки, и он ковыряет языком. Лучше бы, если этот язык наполнял чужой ротик. Намного лучше, правда? Но этот ротик наполняет ком горечи. Горло болит. Царапает так, колется ужасно. Глаза Хинаты, полные слез, смотрят на Учиху беспомощно. Саске что, утешение какое то? Обезболивающее? Может…? Не может. Не может прогнать, не может глядеть на неё такую — истощенную и пустую. Хочется наполнить эту пустоту своей чернотой, раз тот не смог залить туда света. — Это ведь ты, — она вытирает слезы, уже не так болит голова. Хината уже не сидит напротив, она уже в сантиметре от его носа. Тонкими пальчиками спускает его тонкий воротник чёрной футболки, и подушечкой касается горящего солнца. Комната Учихи наполнилась тяжелым воздухом. Теперь он знает, как другие чувствуют его присутствие. Или… Это не то? Хината дышит прямо в шею, смотрит снова сквозь—не выражает ничего. — Почему ты молчал, Саске? Учиха сказать ничего не может — только томно выдыхает, с новым касанием ее губ, до его шеи, мурашки по всему телу. — Мне ведь… Тоже было больно. Она опускает голову, и потихоньку расстегивает рубашку. Одна за другой пуговки спускаются ниже. Ниже этого Саске даже не фантазировал, ибо стыдно. Стыдно опошлять ее. Чистую. Хината нежность, Хината — колодец чувств, которые срочно нужно испить. Она раскрывает белую ткань, что сладко отплескивает розовым, и меж ее груди, немного ниже — у солнечного сплетения, видит горящую Луну. Такая яркая. Живая, пульсирующая. Саске не знал, что им движет, но точно одобрял это. Притянув девушку к себе, он облокачивается на стену, она садится сверху. Секунда, нервный выдох. Ещё, и снова, и снова… Снова. Сминает ее губы, сквозь гущу ресниц, видит ее алеющие щечки и ухмыляется. Комната парит, все вокруг стало гореть. Все. Хината вздрагивает, выпускает из груди стон, когда Саске касается ее бёдра, задирая клетчатую школьную юбку. Его руки горячие, тонкие, длинные пальцы. Так приятно. Ужасно. Все это кажется сном. Сном запрещённым и приятным. Таким ласковым— желанным. Саске видит — ей нравится, она не сопротивляется, даже когда его палец проникает меж резинки на длинных капроновых гетрах. Водит им везде, ее кожа слишком приятна. Язык оказался там где надо. Хината чувствует кровь. Кровь внутри горит, у Саске горит, даже на языке чувствуется странный вкус. Все так смазано. После она не сможет смотреть ему в глаза. Саске будет лежать, беззаботно смотря в светлые стены своей комнаты, и непроизвольно улыбаться. Хината не видит, но чувствует эту улыбку. Хината не чувствует ничего больше. Она дышит учащённо, снова в его шею, снова всматриваясь в метку. Отпускать Учиху неловко. Их тяжелые вздохи сливаются с каплями шумящего дождя за окном. — Я так мечтал иметь за городом дом, и обязательно терассу с фиалками. Но почему-то — все мои чувства гиблые, — Учиха задыхается. — Я люблю его, — Хината выдыхает в его шею. — Опять? — образ Узумаки душит ещё сильнее. — До сих пор. Сил сдерживаться нет — Саске плюет кровью в руку, отталкивая Хьюгу.