Будь у Охотника хоть какая-нибудь инициатива, в свод правил Пустоши немедленно бы вошло новое правило: смотреть себе под ноги. Ранее никогда не случалось, чтобы тот, кто прожил в лесу большую часть жизни, попадал бы в овраги, обрывы и собственные ловушки. Он знал каждый кустик, каждую растущую травиночку, потому ему не составляло труда ориентироваться в глуши с мастерством следопыта. После Сигнала каждый шаг обещался стать последним. Как назло, Охотник начал забывать даже то, где он ставил капканы и силки на зверей. Подобные косяки иногда выходили ему боком. Слегка одичалый ловец ругался, с трудом доставал поврежденную ногу из капкана и снова ставил ловушку на то же место. Сломанные кости, разорванное в кровь мясо и мышцы – все это удалялось, как при ампутации. Поход к Доктору стал Охотнику как спасением, так и проклятьем: обезумевший толстяк со своим «художественным нюхом» вставил ему протезы и вшил под кожу вату, как чучелу. Теперь горе-добытчик не чувствовал боли, если над его ногами смыкались острые челюсти капканов, зато каждый раз ему приходилось менять себе протезы, если все же такая беда случалась. Благо, на чердаке скопилась внушительная груда отдельных рук, ног, которые отлично подходили. В конце оставалось лишь подшить порванную кожу или поставить на ней заплаты. Из шкуры животного, например. Хотя человеческая кожа тоже шла на разнос.
Охотник запомнил урок и теперь напряженно вглядывался в траву и опавшие листья, дабы не проворонить растяжку или очередной капкан. Иногда ему едва удавалось сохранить жизнь, ведь у некоторых ловушек подразумевалось оглушение бревном или падение сверху на жертву клетки. Если бы реакция ухудшилась, лежать бы мужчине мертвым с разбитой головой.
Луч фонаря мягко скользил по темным кустам и пригоркам. В лесу на обыкновение стало невероятно тихо: можно было невзначай услышать стук собственного сердца. Охотник точно не знал, бьется ли оно до сих пор или уже давно остановилось – пульс не прощупывался; даже если приложить ладонь к груди, биение не ощущалось. Нелегко представить, что ты мертв. Обычно мертвые лежат в земле, а не плетутся по бренной земле на честном слове и на одном крыле... Человек закашлялся и схватился за ворот мешка, надеясь ослабить узел. Опять кажется, что не хватает воздуха. Так бывало, если на ум приходили невеселые мысли. Охотник носил мешок долгое время, дышать ему позволяла дыра – она играла роль как глазка для обзора, так и вентиляционной отдушины. Разумеется, такое ношение не обошлось даром: прелый воздух, который мужчина вдыхал и выдыхал, вызвал хрипоту и першение в горле. Иной раз и вовсе становилось душно до невозможности и хотелось содрать маску с лица, чтобы полной грудью вдохнуть воздуха, но он знал, что этого нельзя делать ни в коем случае.
Неприятное чувство вскоре утихло. Охотник по пути заметил кучку листьев, сваленных в небольшой холм. Дулом ружья приподняв край кучки, он заметил, как в свете фонаря блеснули острые зубья капкана. Пустого. В голову следопыта, словно набитой толстым слоем ваты, просочилась досада, что никто не попался. Он аккуратно прикрыл ловушку травой и пошел дальше. Много капканов было разложено по лесу, большая часть из которых совершенно нетронутые. Проверить их все было непростой задачей.
Охотник брел в зарослях густой шершавой травы, пока не достиг моста. Когда-то давно он соединял два крутых склона, облегчая путникам задачу, потому что в противном случае обход предстоял бы весьма долгим – скачками по холмам и петлями между деревьями. До поры до времени. Однажды человек сам его разрушил. Теперь две половинки моста висели сухими гнилыми
досками над обрывом, одна даже ложилась на дно; примерно метра четыре от земли до края. Не так высоко, чтобы разбиться насмерть или не дотянуться до спасительной деревянной лесенки.Правда она выдержала бы вес разве что ребенка. Охотник осветил фонарем обрыв – к счастью, к сожалению ли, но никто не попал в
столь неприятную ловушку. Проклятье. Особенно, когда ты сам ни при каких обстоятельствах туда не полез бы.
С каждым днем попадалось все меньше живности. Те, кого не убили, погибли еще до появления Передачи. Никто не попадался в силки, не застревал в капканах. Лишь вороны оглушали изредка хриплым карканьем, прилетая кормиться падалью, но их Охотник не трогал – он не работал по птицам. Промысел превращался в бессмысленное хождение по темному лесу. Единственные, кому не везло, были крысы. Охотник ненавидел этих обжорливых, выросших до гигантских размеров, тварей. Гадкие хвостатые трупоеды размножились в Пустоши с немыслимой скоростью, ведь пищи им хватало вдоволь. Они стали пожирать пойманную Охотником добычу, оставляя того без сырья. Пришлось принять меры, и вот количество падальщиков заметно сократилось. Тем не менее, то и дело приходилось менять капканы, так как крысы попадались часто. Похоже, их невозможно истребить полностью.
Настроение у Охотника не то чтобы ухудшилось, но смутное чувство тревоги заселилось в голове и начало вить гнездышко. Он еще раз прошел вдоль привычного маршрута, заглядывая под каждую упавшую ветку, кустик, листвяную кучу, но так ничего не нашел. В прошлый раз была такая же история, правда в конце один заяц все-таки попался. Его вымоченная в специальном растворе шкурка теперь висела на крюке в сарае. Дойдут руки, получится неплохое чучело.
Охотник двинулся в сторону моря, надеясь хотя бы там получить сырье для работы. Лес закачался верхушками стволов, зашуршал ветками – у Пустоши была своя пускай зловещая, но привычная для слуха музыка. С тихим шорохом падали листья, дрожала и потрескивала трава, трещало карканье несносных птиц, ветер свистел, нахально залетая в дырку к Охотнику. Даже подвешенные клетки и ловушки покачивались музыкально – со скрипом, в котором человек с идеальным слухом смог бы отчетливо выявить отдельные ноты. Все это сливалось в один негромкий оркестр.
Человек не торопился – куда ему спешить, если нет причины? Похлестывая себя полами плаща по бокам, грузно ступая по протоптанной тропинке тяжелыми сапогами, Охотник обошел с опущенным ружьем старый разрушенный дом. За ним брала начало лесная речка, когда-то снабжавшая немногих жителей Пустоши чистой водой, но теперь не только бесполезная, но и превратившаяся в сточную канаву. Вместо рыбы в ней плавали останки существ, преследуемых Охотником, раненных и обессилевших. Не имея возможности даже выбраться из воды, они здесь и умирали. Река стала кладбищем зверей и даже некоторых людей. Впрочем, некому было осудить добытчика, некому было и вычистить поганый источник. Сам Охотник в речку не лез – потом одежду никогда не отмыть от грязи и вони.
Он прошелся по низкому мостику, что тянулся от одного берега реки до другой, фонарем прочесывая коричневатую пузырящуюся воду. Захотелось что-то спеть: мужчина начал насвистывать старую песенку, которая была знакома всем людям его профессии. Свист выходил прерывистым и слегка фальшивым.
«On the farm, every Friday,
On the farm, it’s rabbit pie day…»
Охотник подумал, что кролик ему сейчас бы не помешал. Впереди было лишь море и одна пустая полуразваленная хижина. Здесь Пустошь кончалась. Волны, такие же бледные, как и затянутое тучами небо, с ворчанием накатывали на гальку. Здесь сильно пахло солью – непривычный запах, особенно когда ты живешь в затхлом сыром лесу. Охотник встал в метре от набегающих волн и вздохнул – легкие обжег соленый воздух. Он поставил фонарь на землю, закинул ружье за спину и подставил лицо легкому морскому ветерку, который шаловливо брызгал в него капельками.
«So every Friday, when every comes along…»
Охотник частенько приходил к морю, когда Пустошь еще была светлой и чистой –нетронутой Влиянием. В особенно ясные солнечные дни, когда солнце приближалось к горизонту, он садился на берегу и смотрел, как плещутся волны. Было приятно наблюдать за блестящей лазурной гладью и слушать журчание воды. Так хорошо, так спокойно... На душе становилось тепло, как в детстве, когда мир вокруг тебя казался настоящим дворцом чудес. Сидишь вот так, и все тревоги уходят. В такие моменты он чувствовал себя свободным и даже... ну, счастливым?
Мимолетное очарование сменилось пасмурной скукой. Охотник приложил руку к виску: голова звенела. Монотонное звучание Башни не просто сжигало разумы людям – оно подчиняло их волю и превращало их в безвольных рабов, марионеток, которые следуют чьим-то чужим приказам. Люди менялись, люди становились...
другими. И эти Другие могли делать все, что угодно – без всякого сожаления.
«I get up early and sing this little song…»
Охотнику поплохело; тяжело дыша, он сжимал и разжимал пальцы, чтобы прийти в себя, но это не помогало. Боль усиливалась; голову словно сдавили тиски. И что-то очень сильно защемило в груди, до стона. Мужчина сморщился. Он продолжал смотреть в сторону горизонта. Вдалеке показалась крошечная труба. Из нее по серому небу растекался дымок.
Охотник хрипел, но продолжал стоять на месте. Только правая рука потянулась к ружью. Песенка, тихо играющая в сознании, стала
усиливаться, превращаясь в зычный гимн. Или победный марш.
«Run, rabbit, run, rabbit, run, run, run...»
Вдруг, словно по мановению руки, неприятное ощущение пропало, сменившись тупым равнодушием. Охотник встряхнулся, поднял фонарь. Присмотрелся: действительно, нечто на горизонте (может, пароход) дымило из трубы, но не двигалось в сторону берега. Он не знал точно, что это, но видеть неизвестный объект ему уже приходилось раньше. «Судно» появлялось вдали каждый месяц, сдвигаясь то вправо, то влево, но обязательно в одно и то же время. А потом приплывал
ОН.
Охотник без особого интереса следил глазом через порванный мешок за одиноко плывущей по волнам лодкой. Ритмично работая веслами, к берегу греб высокий широкоплечий человек в пальто и шляпе. Хотя назвать его человеком было немного затруднительно: его безносое и безгубое лицо свисало почти до земли, подобно мокрому сдутому шарику, в глубине которого зияли бездонными ущельями вытянутые глаза. Охотник никак не мог понять, маска ли это или же настоящая голова – он пытался приравнять необычную физиономию к своему мешку, но потом обычно начинал путаться в догадках. Странный человек вызывал ворох ненужных вопросов.
Когда на горизонте показывалась таинственная труба с вырывающимся из нее дымом, незнакомец причаливал на лодке к берегу. Бывало так, что он появлялся раньше, но такое событие случалось не часто. Было бы трудно выяснить, какова цель его рейдов, продолжающихся из года в год, если бы Охотник не знал ответа. Человек на лодке забирал с собой всегда один и тот же товар. Иногда он находил необходимых спутников в городе или искал по всему свету, а иногда, если повезет, ему помогали. Например, сам Охотник.
Лодочник махнул издалека рукой своему знакомому. Мужчина ответил кивком головы и развел руки – на этот раз ничего нет. Не привел. Тот не переставал грести к берегу. Охотник мог лишь гадать, что испытывает странник в пальто и шляпе, потому что увидеть хоть какие-нибудь эмоции на длинном гладком лице с дырами вместо глаз было невозможно. Да и сам Лодочник, на удивление, особо не рассказывал ни о себе, ни о своих переживаниях. Из него вообще ни звука не вытянешь. Что гадать, все равно рта нет, а если и есть, то он явно не используется.
Лодка с плеском пристала к берегу, и человек сошел на твердую почву. Подошел к Охотнику, пожал ему руку. Они не были друзьями, или приятелями, или коллегами. Просто партнерами. Суть их взаимодействия заключалась в одном – в детях. Вот только детей не было. Охотник покачал головой. Лодочник молчал, впрочем, как и всегда.
Он вытянул мощную ладонь с толстыми пальцами и поднял ее в полуметре от земли. Этот жест изображал кого-то маленького по росту. Охотник почувствовал слабое раздражение и снова развел руками в стороны. Нет, неужели не понятно? Он никого не нашел. Никого не осталось. Чего ему еще нужно?!
Лицо Лодочника оставалось бесстрастным. Однако мужчине стало не по себе от прямого взора его черных внимательных глаз. Что он ими видит? Да и видит ли вообще? Хотя все равно от него не ускользала мысль, что этот чудак видит все. Даже то, что порой хочется скрыть. На миг Охотник снова ощутил укол в грудь. Что за дерьмовое состояние? Как это знакомо. Как же оно называется? Что-то на букву «С». Нет, не вспомнить. Да и к чему?
Почему же так плохо?
Он собирался уйти, но Лодочник его остановил. Схватил за руку – крепко, но не больно, словно просил ответить за что-то. Он указал пальцем другой руки на самого зверолова – прямо туда, откуда что-то ныло и горело. Так больно... Охотник не мог терпеть этот стыд, опаливший его изнутри. Он пригрозил Лодочнику ружьем, если тот не перестанет взывать к его... что же это за слово?Непонятно, чем закончилось бы это столкновение, если бы бугай в шляпе и пальто не подчинился. Он отпустил Охотника.
Охотник, похрипывая со злости, отошел от Лодочника на приличное расстояние; не хватало еще, чтобы тот стал преследовать его по лесу. Однако диковинного вида существо не сдвинулось с места. Черные глазные впадины с непроницаемым выражением смотрели точно в его сторону. Кого видит перед собой Лодочник? Человека? Такого же странного индивида, как и он сам? Жестокого и хладнокровного убийцу? Или несчастного, запутавшегося в самом себе пленника чужих амбиций?
Кто знает...
Мужчина отступил к самой границе леса и берега, надеясь стать незаметным в тени деревьев; если бы он знал, что нельзя скрыться от самой Тени, как бы сильно не старался. Лодочник смотрел ему вслед. Он поднял руку и показал себе на грудь – Охотник снова выставил ружье. Довольно глупостей! Что от него требует этот идиот? Пусть убирается отсюда! Ему здесь не место, как и всем остальным.
"Пристрелю!!!"
Немую угрозу странник в шляпе понял безукоризненно, но, кажется, ничуть не испугался. Он лишь кивнул. Пуф! – на месте Лодочника в воздух взвился тонкий столб пара, а сам он словно испарился. Чудеса, подумал Охотник, прежде чем опустил ружье. Лодка так же пропала бесследно.
«Что он хотел этим сказать?» - размышлял мужчина, петляя меж стволов. Ничего не оставалось, кроме как возвращаться с пустыми руками домой. День коту под хвост. Знакомый туман принял Охотника в свои густые объятия. В лесу, невзирая на мрак и душащее чувство опасности, ему было гораздо легче и спокойнее, чем во внешнем мире, где каждый может так же взять и подойти, заглянуть в глаза с укором или напомнить о морали. Какая к черту мораль? Этот мир умер, в нем остались только тени и монстры. Кого тогда нужно жалеть?
Охотник был зол и одновременно напуган. Лодочник словно заглянул ему в душу, и явно что-то его насторожило. Быть может, он был прав, и нечто темное и мерзкое поселилось внутри человека, будто сорняк? Вернулось забытое чувство вины, камнем упавшее на плечи старого добытчика. Что с ним происходит?
Почему ему жаль?
И кого?
