Хозяин Пустоши

       Единственной сильной страстью, занимавшей Охотника долгие годы, являлась таксидермия. Для непосвященного в столь непривычное занятие человека само слово покажется диковинкой, а уж содержимое – заставит оцепенеть. По сути, эта работа заключалась в создании из мертвых животных чучел – экспонатов для музея, коллекций для индивидуального заказчика или же трофеев для зверолова. Охотник делал чучела и для того, и для другого, и для третьего. И получал весьма немаленький заработок.        Теперь экономическую ценность таксидермия потеряла. От прежней увлеченности осталась лишь тень, лишь разгорающееся в душе чувство, жгучее и опасное, как поцелуй ядовитой гадюки. Да, он мог позволить себе никого не убивать. Но если Охотник хотел взяться за дело, вся гуманность, что можно было наскрести в его небьющемся сердце, таяла на глазах. Он с особой жестокостью снимал кожу с любого, кого поймает. Даже с непутевых отупевших горожан, которые по чистой случайности забредали в лес и попадались в ловушки. Без стыда, без жалости, без мук... опять это слово. Помни он его, кто знает, может, все бы изменилось.        Почему? Когда что-то неприятно кололо в груди, Охотник пожимал плечами. Какая разница, кого, в сущности, убивать? Ведь люди уже давно стали как дикие животные, даже хуже. Они не те, что раньше, и никогда уже не изменятся. Чем они лучше тех же убитых зверей? Правильно – ничем. Да и потом, он совершал нечто, похожее на милость, лишая жизни уже и так мертвых изнутри тел, чтобы те не мучались. А что до чучел, то это своего рода увековечивание тех, кто так рано расстался с жизнью. Ну, нам же не важно, почему рано?        Процесс заключался в трех довольно простых шагах. Первое, приготовление, включало в себя добычу как раз шкур (или кож, когда как) и их консервация, ведь в обычной среде они быстро сгниют и испортятся. Нужно было либо вымочить материю в особом растворе или закоптить ее на огне. Затем – построение металлического каркаса или, по-другому, «скелета». В ход шла проволока, найденные в городе обрезки труб, даже стащенные у Доктора протезы. Шкуру (или кожу) сшивали в некоторых местах и, как чулок, надевали на каркас, после чего набивали его изнутри ватой, чтобы добавить существу реалистичности и объема. Если необходимо, можно было подправить некоторые черты, поменять поврежденные глаза, зубы, подкрасить шерсть или надеть одежду. В конце шкура сшивалась в тех местах, куда набивалась вата. Так получалось чучело.        Охотник, как мастер кройки и шитья, прекрасно обходился со швейной машинкой, что стояла у него в подвале. Он мог как разорвать самую толстую кожу, так сшить два кусочка ткани настолько искусно, что даже шов не сразу получится заметить. Грубость и аккуратность в одном лице, искусство и изуверство в одной деятельности. Увы, но и этот талант постепенно угасал. Чучела, над коими Охотник трудился в поту и в мыле, становились раз за разом все уродливей, кривее и уходили от запланированного образа на тысячи миль. Но рьяный мастер словно не замечал этого и продолжал издеваться над жертвами рук своих, чтобы добиться результата. Как маньяк, он упивался этой работой и никак не мог остановиться.        Как и призвание, так же неумолимо стиралась и память. Охотник мог считаться рекордсменом по убийству живых существ в округе, помни он их количество. Жаль, не помнил. Многие мертвые люди и звери так и остались висеть в самодельных ловушках, установленных дальше всего от дома свихнувшегося на нервной почве таксидермиста, потому что он никогда до них не доходил. По краям Пустоши капканы и силки скорее защищали от непрошеных гостей, нежели чем предназначались для охоты. А на чердаке и вовсе скопились тела тех, кого Охотник поймал, повесил на "черный день", а потом взял и начисто о них забыл. Когда он поднимался наверх, чтобы найти подходящую деталь для каркаса, висящие в мешках трупы в его глазах были недоразумением. Иногда человек их не замечал совсем, словно это были обычные тюки с сеном. Его память могла удерживать только самые недавние события, а хранить в голове моменты недельной или месячной давности - не для того, кто живет однообразно, замкнуто и уныло.        С какой-то стороны этим убитым повезло - они не стали жертвой таксидермии. Однако смерть есть смерть, и этот факт не исправишь ни "благими помыслами", ни "случайностью", ни забывчивостью.        Были, к счастью, некоторые, кого Охотник не трогал, никогда. Те немногие, кому повезло не превратиться в набивную игрушку. Ими, как ни странно, оказались дети.        Когда эскапизм затянул жителей Бледного города буквально с головой в телевизоры, сотни малышей, не подвергшихся излучению, остались без родных. Им не было никакого дела до сыновей и дочерей, которые хотели есть, играть, встречаться с друзьями и больше всего нуждались в родительской любви и опеке. Став практически сиротами, они не могли больше жить рядом с монстрами, коими стали их мамы и папы. Те насильно заставляли их смотреть телевизор, а если дети не слушались – издевались над ними. Те, кому посчастливилось выбраться из-под гнета, бежали кто куда. Некоторая часть принялась исследовать лес, но немногие остались в живых после встречи с враждебной и негостеприимной Пустошью. Некоторые направились на восток, где, по слухам, можно было добраться до почти заброшенных деревень, но где буйствовал и злодействовал коварный Северный ветер – мстительный дух, превращающий детей в скелетов. Другие надеялись переправиться через море на другую часть света. Почти все они утонули в бушующих водах        Охотнику доводилось находить в лесу «потеряшек». Маленькие дети, с красными от слез глазами, в изодранной колючими кустами одежде, принимали мужчину с ружьем на плече за своего спасителя. Он приводил их домой, кормил, умывал и давал ночлег. Зверолов относился к детям с настороженностью, потому что они никогда никого не слушались. В то же время они были одними из тех, кого Сигнал не коснулся, что радовало одинокого хозяина Пустоши. Но содержать у себя целую ораву заблудившихся малышей он не мог. Оставалось лишь решить, что с ними делать. Увести обратно в город не представлялось возможным. Тогда куда?        В этом ему помогли. Вернее, помог. Тот самый таинственный человек в шляпе и длинном пальто, что после Вспышки стал регулярно приплывать на берег у края леса. Лодочник искал детей. Он забирал их с собой якобы в «безопасное место», где им не угрожает внешний мир. Добытчик не знал этого наверняка, он лишь строил догадки. Так как существо молчало, Охотнику не удалось расспросить его, что это за место, в чем выгода этого перевозчика, да и не лукавит ли он. Оставалось лишь надеяться, что Лодочник не обманщик и дети действительно спасутся. Потому, когда к нему в дом попадал новый маленький «потеряшка», он некоторое время заботился о нем, как мог, а после – отдавал в руки Лодочнику. Такой незамысловатый «бизнес». Только Охотник не знал, что Лодочник привозил детей в Чрево. А это место было пострашнее всех ужасов, что ждали их за бортом.        Не стоит думать с наивностью, что Охотник был чересчур добр к детям. Не раз в его голову приходила скользкая манящая мысль опробовать ремесло на живности меньшего, чем он привык видеть, размера, так как некоторые малыши уступали в росте даже изрядно покрупневшим крысам. Представление о том, какими прекрасными бы вышли чучела ребят, с их курчавыми волосами, кукольной одежонкой, мягкими округлыми чертами лица вызывало профессиональный (и немного личный) интерес, да и работать с ними было бы гораздо проще, чем с сухими и жесткими горожанами. Чем чаще он об этом думал, тем чаще на столе в сарае появлялся желтый от времени учебник по таксидермии, с пустой последней страницей, которая так и просилась быть заполненной. Таксидермия – таксиДЕТИрмия, а что, звучит неплохо!        Слава Богу, в Охотнике осталась капля разума, чтобы каждый раз отбрасывать эту идею с руганью и заниматься рефлексией. Выше закона Пустоши находилась Мораль, а моралью управляло забытое надолго слово, сияющее звездой в той тьме, что поселилась внутри старого добытчика. Что это за слово, он не мог припомнить, но суть его не забывал никогда. А суть гласила: не убий. Охотник не выполнял данного себе обещания полностью, однако убивать самых маленьких и беззащитных у него просто сил не хватало. Потому что детям нельзя причинять боль. Потому что они последняя святость, оставшаяся в этом мире. И эту святость нужно беречь, если хочется сохранить свою душу.        Теперь, когда в карманах звенели патронные гильзы, Охотник мог быть спокоен, что их хватит надолго. На кого же собственно их тратить? Разве что только на крыс, которых зверолов охотно бы изничтожил даже голыми руками. На нечто большее он не надеялся.        Ночь сменилась утром так же быстро, как тает восковая свеча от пламени. Вскоре Охотнику предстояло начинать свой ежедневный ритуал. Он опять проверил свою безмолвную «семью», печально погибшую в тот самый злополучный день. Это был первый и, возможно, последний раз, когда люди подверглись таксидермии по его собственному, разумному желанию. Мужчина поступил так не потому, что его обуяла страсть. Ему просто не хватило смелости похоронить несчастных в земле, насквозь пропитанной ядом леса, и он решил сохранить их хотя бы физически. Заботиться о пустой оболочке, оставшейся от мужчины, его жены и сына, как будто они все еще живы. Или он делал это из тоски по тем, кто когда-то его любил? Не правда ли, что в их искореженных лицах он видел себя и свою семью? Если бы кто-нибудь мог спросить его об этом...        После ежедневной минуты молчания с чучелами, он принялся за самолечение. Найдя в подвале на столе со швейной машинкой иголку с толстой ниткой, Охотник сначала забил края ватой, а затем зашил края вспоротого рукава крепко-накрепко. Проверил сустав: рука двигалась без затруднений. Гроза животных и людей похлопал себя по плечу; случись с рукой неладное и не будет возможности ни стрелять, ни сдирать шкуры.        Охотник в кои-то веки позволил себе нарушить строгий распорядок дня. Вместо того чтобы начать свой ежедневный патруль, он остался дома и истратил треть своих запасов на стрельбу по пустым консервным банкам. Они без дела покоились в траве вокруг жилища, а так побудут вместо цели. Во-первых, так можно скоротать лишнее время, а во-вторых, хотя бы навык не утратится зря. Мужчина старался не думать о том, что будет, если в один прекрасный день он начисто забудет свое ремесло и не сможет ничего сделать, когда понадобится выстрелить или смастерить чучело. Охота, да и таксидермия были его призванием, но ничего другого он, к сожалению, не умел. Без привычного занятия жизнь теряла какой бы там ни было смысл. Жить без смысла, сами понимаете, так себе хорошая перспектива на будущее, если будущее вообще наступит.        Время, как четко установленное природой явление, в Пустоши вело себя как попало, то ускоряясь и мчась, словно испуганная лань, то замедляясь и протекая так медленно, что один день мог длиться чуть ли не целую вечность. Так Охотник, увлекшись стрельбой по импровизированным мишеням, не заметил, как в лесу стало темно. Он повесил ружье на плечо, закопал расстрелянные в хлам банки и только собрался на чердак за бутылкой, как по чащобе раскатился громкий лязг железных капканов (в Пустоши царила такая тишь, что даже обычный щелчок пальце можно было услышать за милю). Ловец замер, прислушиваясь. Как давно он не слышал этого звука, и вот... Не раздумывая ни минуты, он забежал в сарай за фонарем и ринулся в глушь, ориентируясь на шум.        Из облаков выглянула луна и сквозь узкие щели осветила клочки земли. У Охотника словно открылось второе дыхание. Он забыл про одышку, забыл про осторожность, опьяненный надеждой на то, что на сей раз кто-то да попадется, точно попадется ему в руки. Доказательство не оставило ждать: у первой точки, где была установлена ловушка, отпечатались чьи-то небольшие следы. Он сел на колено, провел пальцем над следами, чтобы понять, куда они ведут. Побежал туда и увидел еще один капкан, который был плотно сомкнут, вот только вместо израненного зверя в нем торчал обломок сучка. Недурно, подумал Охотник, хмыкнув себе под нос. Явно разумное существо оставило палку в капкане. Маленького роста, но довольно сообразительное, чтобы обезвредить ловушку. Возможно, человек. Хотя даже лесная крыса могла провернуть такой ход, умные твари, черт их подери. Рано было делать опрометчивые выводы.        Охотник услышал тихий топот ног, раздавшийся за спиной. Резко повернувшись, он вытянул фонарь, и яркий, как прожектор, луч пронзил тьму. То, что он ищет, где-то рядом. Свет мелькнул на стволах высоких сосен, но не выявил жизни. И тут над головой Охотника пролетел круглый темный объект, со стуком ударившись о землю. Он среагировал молниеносно: выстрел из ружья был такой мощный, что расщепил упавшее тело на кусочки. Но добытчик рано радовался, поскольку его жертвой оказался брошенный кем-то камень, безжалостно расколотый дробью. Впотьмах любая ветка покажется чьей-то ногой. Пока несколько раздосадованный стрелок ругал себя за промашку, добыча с шуршанием скрылась в лисьей норе. Охотник ни за что не смог бы залезть туда, он лишь нагнулся и пошарил фонарем, наблюдая, как кто-то мелкий уползает от него. Ч-черт! Он был вне себя. Жертва перехитрила своего преследователя, да еще так банально. Но злиться было некогда.        У лисьих или заячьих нор есть похожая особенность: кроме главного входа у них присутствует как минимум еще один, который находится с другой, безопасной стороны, недоступной для взгляда врага. Пока он с яростью станет топтаться с одной стороны, зверь выбежит через дополнительный выход и поминай, как звали. Охотник решил, что с противоположной стороны, где-то у подножия склона есть еще один проход. Он обежал место сверху и притаился, опустив слегка ружье вниз. Фонарь ему не понадобился; в свете луны ему удалось разглядеть того, за кем он гнался. Рядом с норой, поеживаясь от холода, стоял ребенок; он едва доставал взрослому человеку до колена. Ветер шаловливо перебирал короткие свалявшиеся волосики и теребил края халата, в который ребятенок был укутан. Вопреки своей недавней прыти и смекалки он беспричинно застыл на месте, всматриваясь куда-то вдаль.        Охотника от цели отделяли свисающие над головой чада корни, мешающие как обзору, так и выстрелу. Чтобы не упустить шанс, добытчик съехал по склону и приземлился прямо перед ребенком, заставив того вздрогнуть и отшатнуться. Луч фонаря бил прямо в лицо крохи, ослепляя и сбивая с толку. Однако почему-то он и не думал убегать. Охотник пристально посмотрел на свою жертву: им оказался не просто ребенок, а девочка, совсем еще маленькая и юная. Волосы, обмазанные грязью, закрывали ей лоб и глаза, отчего она казалась совершенно слепой. Из одежды на ней был потертый халатик, застегнутый на пуговицу, и похожее на тряпку платьице. Сама девочка выглядела настолько тоненькой и хрупкой, что даже самый легкий ветерок переломил бы ее как тростинку. Но несмотря на вроде бы беспомощный вид, что-то было в ней такое, не присущая столь юному существу решимость, не по годам развитый интеллект, раз ей удалось обойти ловушки и на какое-то время улизнуть от преследователя.        «Давно вы тут не появлялись», - подумал Охотник, опуская ружье. После всей этой нелепой погони ему насовсем расхотелось стрелять в беззащитную девочку, от которой пару секунд тому назад он бы и мокрого места не оставил. Азарт охоты и злость от промаха сменились растерянностью и знакомым чувством вины. Мигнувшее в глубинах сознания слово напомнило о том, что он поклялся выполнять – а именно не причинять вред детям. А ведь он бы выстрелил в нее, ей Богу выстрелил! Как все-таки хорошо, что умное дитя кинуло камень.        В лесу похолодало: воздух вырывался из-под мешка Охотника белым облачком, девочка с прищуренным взглядом прижалась к выступающим из земли корням, обхватив себя худенькими ручками. В свете луны и фонаря, ослепленная, загнанная в угол, продрогшая до костей, она утратила свою былую стойкость и теперь напоминала больше испуганную мышку. Лесного дозорного больно кольнуло в сердце. Он отставил свой миниатюрный прожектор в сторону, встал на одно колено, положил ружье на землю – все, лишь бы малышка не сильно боялась. Показал открытые ладони, мол, «не пугайся, стрелять не буду». На свою беду, сказать что-нибудь охрипшим голосом ему не удавалось, должно быть, уже забыл, как общаться с помощью речи. Девочка недоверчиво поджала губы, отстранилась.        «Иди сюда», - Охотник тихонько поманил ее правой рукой. Он терпеливо ждал, стараясь резко не двигаться, потому что понимал, что неосторожное движение может показаться для малышки угрозой. А убежит – что с ней там случится, в лесу-то? Опасно бродить ребенку одному в чащобе.        Наконец, девочка нашла в себе смелости подойти ближе. Как только ее пальцы неловко коснулись ладони, Охотник осторожно подхватил малявку под мышки и поднял в воздух. Она не сопротивлялась. Мужчина расстегнул пальто и сунул найденыша за пазуху. Та жадно прильнула к теплому сухому свитеру, сжавшись комочком. «Пусть греется,» - решил Охотник. Придерживая левой рукой почти переставшую дрожать девчонку, правой рукой он закинул на плечо ружье и взял фонарь.        Уже дома, после непродолжительной прогулки, хозяин Пустоши вынул из-за пазухи девочку, посадил ее на кушетку, а сам вытер ноги о ковер и снял пальто. Малявка, похоже, совсем оправилась от испуга и теперь с интересом осматривала все вокруг, болтая ногами в воздухе. При ее ростике любой предмет выглядел огромным; даже в охотничьих ботинках она спряталась бы с головой. Так много разных вещей: развешенные по крючкам шляпы, комод-великан, то же шершавое пальто, в которое она норовила укутаться вновь, но высокая вешалка мешала сорвать одежду. Особенно сильно впечатлило ее ружье, что теперь она могла без боязни потрогать, но недавние обстоятельства не давали ей быть полностью уверенной, что она в безопасности. В конце концов, кому дети могут доверять? Уж точно не странным дядям, бродящим по лесу с оружием, к которым даже взрослые люди отнеслись бы с настороженностью.        Оставив все в коридоре, Охотник повел гостью на кухню. Он вполне сам догадывался, что ребенок может быть голодным, а бурчащий у девочки живот лишь подтверждал его предположение. Поэтому без колебаний он поставил себе задачу позаботиться о чаде как следует. Для начала нужно накормить.        На самом деле человек, являясь опытным звероловом, с детьми впадал в нечто, близкое к панике. С самого начала он не знал, как с ними обращаться. Это были своего рода внеземные существа, которым всегда что-нибудь надо. То корми его определенной пищей (полезной для неокрепшего здоровья), то одевай по погоде, то подавай игрушки, а если ему грустно, то еще же надо сказать что-нибудь ласковое, спеть песенку, почитать сказки. Море непонятных сложных функций, к каким Охотник был совершенно не готов. Он себя-то содержал с трудом, а тут еще следить за малышней, как в яслях. Да у него и кровати нет, чтобы уложить спать! Вернее, была, но давно уже перестала выполнять свою основную задачу.        Все, на что он надеялся – на родительское чутье (которого у него не было никогда, но приходилось импровизировать, опираясь на отношения с близкими) и на то, что скоро ребенка заберут. Приедет Лодочник, возьмет чадо с собой в «безопасное место» - и живи себе спокойно дальше! Дети представлялись Охотнику ненужной обузой, что помешает ему заниматься серьезным делом. Поэтому долго они у него не задерживались – максимум на неделю-две, после чего тут же объявлялся таинственный перевозчик. Как он догадывался о поимке детей в лесу – уму непостижимо, но появлялся как по часам.        А до того времени да, нужно было побыть «отцом». Ухаживать за юными потерянными бедолагами, оставшимися без семьи, кормить их, шить им одежду, воспитывать. Безусловно, Охотнику и в голову не приходило применять силу по отношению к детям, Боже упаси, но и особой любви тоже не проявлял, лишь изредка позволяя себе минутную нежность.        Стол, как и стулья, предназначенные для человека других габаритов, нежели чем для карликов, были чрезмерно высокими, так что девочке пришлось бы встать, чтобы дотянуться до края. Решение нашлось: покопавшись в буфете, Охотник выудил пару старых справочников по огнестрельному оружию, охотничьему промыслу и своих излюбленных учебников по таксидермии и положил их на стул, а уж затем – усадил на образовавшийся пьедестал девчонку. Задней мыслью он взволновался, не захочет ли любопытная дама осмотреть книги, на которых сидит, но рассчитал, что от голода ей и в мысли не придет это сделать. Пока крошка постукивала по дереву ладошками, он исследовал содержимое своего холодильника. Если Охотнику было не принципиально, свежая еда или давно испорченная, то для ребенка гниль явно не подойдет. На свой страх и риск он достал из холодильника консервную банку с перловкой (найденную им в городе), сунул в руки девочки ложку (немного грязную, но кого это волнует?) и сел за стол с противоположной стороны. Банку вскрыл ножом, ибо специальной открывашки под рукой не находилось.        Поначалу девочка смотрела на банку так, будто в ней кишмя кишели черви, к тому же ей явно не нравилась этикетка с мясистым лицом какого-то человека в колпаке. Охотник махнул рукой – «ешь». Повторять не пришлось, поскольку голод оказался сильнее отвращения: она взяла столовый прибор, повозила ей в скользкой жиже и начала есть. С каждой новой порцией перловки она ела все быстрее и быстрее, с жадностью поглощая все до последней капли. Такого зверского аппетита Охотнику не доводилось видеть, он невольно задумался о том, как долго девочку морили голодом, если она едва не закусила столовым прибором и банкой в том числе. Другие дети тоже выглядели голодными, но даже они позволяли себе есть медленно, смакуя каждый кусочек пищи, словно он мог быть последним в их жизни.        Тревога улетучилась из его головы, когда девочка, сытая и довольная, откинулась на спинку стула. Есть ей больше не хотелось. Охотник (в душе тоже почувствовав облегчение), после довольно быстрого ужина вымыл малявке волосы и ноги, запачканные в земле, в тазике – надо держать себя в чистоплотности. Было уже поздно, поэтому после мойки он повел ее в подвал. Сам он почти не спал, а вот при детях это перерастало в проблему. Единственным местом для ночлега была отдельная комнатушка рядом с лестницей в подвале, где Охотник хранил пустые клетки, набивной материал и инструменты. Там он и решил поселить девочку.        В подвале было сухо, немного холодно, оттого что через окошко под потолком просачивался не только свет, но и влажный лесной туман. На полу, под той самой кроватью (ныне - всего лишь столом для клеток) лежал невзрачный серый коврик, в который можно было завернуться, так как одеяла под рукой не нашлось. До малышки в халате здесь побывали многие, на стенах остались рисунки детей и зачеркнутые тонкой линией палочки – они считали дни, проведенные в подвале. Охотник редко выпускал их наверх, поскольку боялся, что сбегут, и запирал дверь на ночь. С одной стороны, ребята ни в чем не нуждались, их кормили и одевали, а с другой - будто в тюрьме живешь.        Охотник спустился по лестнице и встал у двери, опершись на стену. Ему стало нехорошо от накатившей усталости, которую он перестал испытывать давно. Однако вот опять, отчего же? Он положил руку на грудь, глядя на то, как резво девчонка пробежалась по ступенькам. Спустя мгновение уже стояла рядом, высоко задрав голову – сложно смотреть прямо на того, кто выше тебя раза в два, а то и в три. Когда слабость прошла, мужчина открыл дверь и жестом велел ей зайти внутрь – малышка послушно вошла в комнату. Она с любопытством обвела глазами голые стены, задержала внимание на громоздких клетках, лежавших на столе. Больше всего ее привлекли рисунки на стенах, изображающие разных детей. Она подошла, провела рукой по неровным черточкам, ткнула пальцем в одного нацарапанного человечка и вопросительно посмотрела на Охотника. Тот молчал: объяснить ей, что все это оставили прошлые обитатели комнатушки, он не мог. С глупым видом (об этом знаем только мы с вами) он показал сначала на нее, затем – на рисунки, пошевелил пальцами, чтобы выглядело, будто кто-то идет, изобразил руками лодку, а после – волной провел ладонью по воздуху. «Такие, как ты, они здесь были, а потом их забрали на лодку и увезли». Попробуй на языке жестов рассказать подобное предложение ребенку.        Девочка тоже за все время не произнесла ни звука, но, кажется, что-то, показанное Охотником, было для нее знакомым, особенно, когда он сложил руки в форме лодочки. Она отвернулась и, словно забывшая про увиденные рисунки, шустро залезла под стол. Елозя на сваленных шкурах, она выудила из угла покрытую толстым слоем пыли музыкальную шкатулку. Когда-то она принадлежала другому ребенку, но взять ее с собой он забыл. Так она здесь и осталась. Охотник часто замечал, как отловленные им дети играют со шкатулкой, крутят и крутят ее без конца, будто эта мелодия играла для всех значимую роль, будто ее прерывающееся звучание навевало им о прошлой счастливой жизни. До Сигнала, до Вспышки. До войны.        Малявка удобно устроилась на коврике и покрутила ручку шкатулки – из маленькой жестяной коробочки полилась отрывистая тонкая мелодия. Охотник, решив, что своим бестолковым видом будет лишь мешать, вышел из комнаты, заперев дверь. Поднялся по лестнице – за спиной звенела заученная песня. Он по привычке принялся насвистывать услышанную мелодию, как вдруг вернувшаяся усталость чуть не подкосила его. Охотник уперся руками в подоконник, чтобы ненароком не упасть. Как часто в прошлом ему доводилось падать. Так много, что и не сосчитаешь. А удалось ли подняться?        Теряя последние силы, мужчина сел прямо у двери, воздух с напором вырывался у него из-под мешка – опять чувство удушья. Его глаз, смотрящий через дырку, уставился на все тот же неприятный на вид портрет человека с перекошенным лицом. Совершенно неправдоподобный, жуткий, неприятный образ, однако Охотнику он даже немного нравился. Все-таки внешнее уродство гораздо лучше внутреннего. А маньяку-таксидермисту, живущему в лесу было что с чем сравнивать        «С этой девчонкой вся работа коту под хвост», - беззлобно ворчал про себя Охотник, подавляя зевок. - «Нужно будет снова о ком-то заботиться. Да я-то что, мне не жалко. Тем более... тот странный человек вернется не скоро, если вообще вернется». Лесной житель сморщился, вспомнив о Лодочнике, о пристальном взгляде его пустых, черных впадин вместо глаз. Что, если он каким-нибудь образом узнает, что девочка у Охотника?        «Какая, в сущности, разница? Я не обязан отдавать ему детей, в конце концов, кто знает, что с ними происходит потом? Тоже мне... святой...»        Охотник не успел додумать мысль, потому что неожиданно для самого себя погрузился в сон.