Ab Inconvenienti

Оттолкнувшись от перил, королева – или та, кто себя ей считает – скрылась в тени дворца, оставив герцога в окружении посмеивающейся толпы. Пара особо смелых юношей, судя по одежде, ремесленников, позволили себе вторить её словам, но быстро были утянуты в глубину узких улочек верными гвардейцами, чтобы, вероятно, не увидеть более белый свет. Но всё происходящее – необычайное волнение толпы, перешёптывания солдат за его спиной, лошадиное ржание и вкрадчивый голос Одо – всё прошло мимо него, лишь одно слово, пульсирующее, как самый сильный болевой очаг, давило на виски и затылок, принуждая его закрыть глаза и медленно выдохнуть. Это слово, что не произносилось слишком давно из-за страха быть растерзанным, ранило его куда сильнее, и перед глазами герцога вновь предстал маленький мальчик в разодранной рубашке, жадно вгрызающийся в краюху хлеба. - Полагаю, мы должны войти, Северус, - Одо едва заметно коснулся его плеча, приводя в чувство, и, не произнеся и слова, даже не глянув на топившихся у замка людей, что следили за каждым его шагом, он проследовал за епископом сквозь массивные дубовые двери, обитые вылитыми из меди вставками со сценами Ветхого и Нового заветов. Обитель показалась ему куда темнее и грубее, чем те, что были отстроены по его приказу в Нормандии – даже Фалезский замок, что был его темницей на протяжении многих лет, сиял, подобно начищенным доспехам, в отличие от… Этого мрачного острога. Тронный зал начинался прямо от дверей: длинная и широкая его планировка, видимо, для того, чтобы принять всех желающих за раз, оттолкнули герцога; он несколько неуверенно провёл пальцами по кладке, и, соединив большой и безымянный, растёр жёсткую на ощупь каменную пыль. Свет из небольших окон под самым потолком пробивался нехотя, словно делая одолжение, а подвешенные на колоннах факелы лишь коптили и без того тёмные стены. И днём, и ночью он чувствовал бы себя в этих стенах неуверенно, то и дело оглядываясь – в такой обстановке любой предмет, что всё же бросал неровные тени на запыленные ковры, мог показаться силуэтом наёмного убийцы. Медленным шагом, будто стремясь растянуть каждую минуту и без того напряженного свидания с вдовой Годвинсона, он продвигался к трону, стоящему на мраморном возвышении в самом конце зала, недосягаемой прежде обители власти, к которой он, наконец, смог добраться. Сцепив ладони в замок за своей спиной, он потянулся, расправляя плечи, и внимательно изучил взглядом хрупкую фигурку с золотым венцом на голове, скользя взглядом сверху вниз. Сейчас она казалась ему ещё меньше, чем во время своего выступления, и уголки его губ дёрнулись в ядовитой усмешке: - Ты ведь знаешь, что оскорбила меня, верно? – но девушка, не смея опустить взгляд, лишь поджала губы, махнув рукой в сторону сопровождающей герцога делегации. - Я не буду говорить в их присутствии. Только с тобой. - Одо, - в тот же миг окликнул епископа Северус, кивнув в сторону грубо выбитой в камне лестницы, - Посмотри, что наверху. Я хочу знать, могу ли, всё же, расположиться здесь… Или отправиться со своей добычей в лучшее место. - Разумеется, светлейший, - мужчина, недоверчиво переведя взгляд на королеву, отступил, и, поклонившись, скрылся в тени вместе с немногочисленным отрядом личных телохранителей герцога. Они остались наедине, и несколько минут молчали, жадно изучая друг друга взглядом. Северус, ожидавший куда худшего – он прекрасно знал, что англосаксы не слишком разборчивы в женщинах – хмыкнул себе под нос: она была хороша. Не такая, как те наложницы, с которыми он привык проводить свой досуг в Нормандии, но, говоря откровенно, будет ли он требовать от неё что-то большее, чем тихо постанывать, уткнувшись лицом в подушку? Её густые, тяжелые каштановые кудри ниспадали на плечи и грудь – небольшую, вероятно, она с лёгкостью поместится в его ладони - мягкими волнами; молочная кожа дышала юностью и здоровьем; а черты её лица, тонкие, воистину аристократические, выдавали в ней французскую кровь. - Аквитания или Анжу? – вопрос Северуса заставил её недоумённо вскинуть брови, и лишь спустя несколько секунд размышлений она приподняла подбородок, подавшись ему навстречу. - Аквитания, но это абсолютно не твоё дело. - Куда проще породниться с землячкой, чем с одной из этих… - он неопределённо махнул рукой, - Я не выступаю против кровосмешения, но отдаться такому, как Гарольд, было верхом глупости. Твой отец получил достаточно денег, чтобы скорбь по дочери, отправившейся в руки к несостоявшемуся варвару, прошла? - Во всяком случае, у меня есть отец и мать… Что до тебя, бастард… - ей пришлось прервать полную отвращения речь и вжаться спиной в обитую бархатом спинку трона: со скоростью пущенной стрелы герцог оказался рядом с ней, опираясь ладонями о подлокотники, нависая над ней, буквально упиваясь её испугом – первым за всё время, что она осмелилась показать. Вопреки всей ситуации, она не отвела взгляда от его искажённого злобой лица, изучая его с неподдельным интересом: бледная, болезненно бледная кожа, резкие, будто выточенные резцом линии скул и челюсти, крупный нос, густые, сошедшиеся в гневе на переносице брови, тёмные, как вороново крыло, волосы, лоснящиеся, доходившие ему до плеч, обрамлённый густой щетиной подбородок, тонкие губы, и глаза… Глаза, словно у дьявола, два захватывающих душу водоворота, пульсирующих, обжигающих, в котором невозможно было прочесть ни единой эмоции. Сейчас, когда из-за недостатка света зрачок слился с радужкой, они показались ей чёрными, как сама ночь, как мрак, как… - Не смей, - прошипел Северус, выплёвывая каждое слово, но Гермиона лишь приподняла бровь, и страх отступил, стоило ей ухмыльнуться. - Это твоё слабое место? Могущественный герцог, претендующий на роль короля, убивший моего мужа в честном поединке… Боится правды о самом себе? Ты ещё более жалок, чем мне могло показаться. Вопреки желанию дать ей по щеке, заставить принять боль, Северус лишь прищурился и, издеваясь, провёл кончиками пальцев по скуле, скользя к губам – то, как она дёрнулась, пытаясь отвернуться от него, заставило его улыбнуться. - Я советую тебе следить за своим миленьким язычком и смириться с тем, что он пригодится в деле куда более важном… Думаю, нам стоит быть друзьями, тебе так не кажется? - Я желаю лишь одного: выпустить твои кишки, - рыкнула Гермиона, попытавшись укусить настойчивые пальцы, но герцог с хриплым смешком отвёл ладонь, коснувшись другой щеки. - И чем же я заслужил подобное обращение? - Ты – зверь, - выдохнула девушка, стоило пальцам скользнуть ниже, лаская плавные изгибы шеи, - Убийца и насильник, о котором наслышана вся Европа. Ты захватил мой город, отправил в вынужденное рабство моих людей, и у тебя нет ни единой причины по праву находиться здесь. Они все ненавидят тебя, ненавижу и я. - Ненависть… Это забавное чувство, - задумчиво проговорил мужчина, склонившись над ней, и сделал глубокий вдох, впитывая аромат её кожи и волос, - Я испытывал ненависть лишь к некоторым из тех, кого убивал. Все эти люди были причиной моего заточения, и я боялся их. Боялся, пока не научился чувствовать что-то большее, пока не научился ненавидеть. Раз ты ненавидишь меня, - прошептал он ей на ухо, коснувшись губами мочки уха, - Значит, боишься. И я чувствую, как стучит твоя кровь, как дрожат твои ладони. Ненавидь, милая. - Дьявол, - прошептала Гермиона, не в силах вырваться из западни, в которой оказалась, фактически накрытая его телом. - Мне нравится это обращение, но я бы предпочёл, чтобы ты называла меня Северус. По крайней мере, в постели. - Никогда, - её тонкие пальчики впились в его предплечье, стараясь принести боль, но герцог лишь хрипло рассмеялся – наручи не позволяли ему почувствовать что-то, кроме несильного давления, - Никогда я не разделю с тобой ложе. Никогда не позволю… - Прикоснуться к себе? Уже позволила, - низкий шёпот вновь опалил мочку её уха, - Ты – трофей, который я заберу с собой в любом случае. Постарайся научиться держать себя в руках до нашей свадьбы, и, быть может, я не буду… Особенно настойчив. Оттолкнувшись от подлокотников, Северус выпрямился в полный рост, сложив руки на груди, и напоследок скользнув взглядом по хрупкой фигурке, направился наверх. Перед тем, как спрятать лицо в ладонях и попытаться скрыть подступившие слёзы, она услышала лишь одну небрежно оброненную фразу, потонувшую в звуке тяжелых шагов: - Собери свои вещи. *** Размеренно покачиваясь, укрытая от ветра и мелкого, колющего снега балдахином повозка приближалась к небольшому каменному замку в Илфорде, отстроенном на несколько десятков лет позже того, в котором располагалась королевская резиденция: забраковав её из-за мрачного внешнего вида, герцог предпочёл пусть и пожертвовать территорией и большей площадью, но насладиться относительным уютом. Приказав Одо озаботиться закладкой первого оборонительного сооружения на северном берегу Темзы, он, плевав на обращение к ещё томящейся под крепостными стенами толпе, отправился отдыхать и праздновать победу. Воспользовавшись относительным уединением, скрытая от посторонних глаз, Гермиона теребила оборку шёлкового платья, нервно заламывая пальцы. Стоило признать, что герцог, пусть и несколько грубовато, но озаботился о её удобстве: когда девушка покинула неприглядную обитель, успев собрать лишь самое необходимое и не имея возможности переодеться, мужчина, прорычав себе под нос все ругательства, на которые был способен – правда, всё же на своём языке – укутал её в меховой плащ, даже не потребовав слов благодарности. Мысли, сплетённые в тугой клубок, отчаянно пульсировали в голове, пытаясь вырваться, и она закрыла глаза, спрятав лицо в ладонях. Она ожидала чего-то подобного от своей… Навязанной роли, но не подозревала, что всё произойдёт так скоро, и уж тем более не могла ожидать, что место её мужа, с которым она хоть как-то сумела смириться, займёт человек… Которого она действительно боялась. Герцог чувствовал за стеной возведённого отвращения тонкий аромат, и следовал по нему, подобно ищейке, наслаждаясь её нежеланной слабостью, заманивая её в ловушку, расставляя свои сети. Он был прав, упомянув бесстыдную сделку. В семнадцать лет она была выставлена собственным отцом, скромным аквитанским маркизом, который едва сводил концы с концами, отдавая ленную подать, на торги, будто породистая лошадь. Её воротило от приёмов, что были устроены для знакомств с возможными мужьями, её воротило от еженедельных променадов по ярмарочной площади, это продолжалось столь долго, что она потеряла счёт дням, месяцам, годам… Но, вернувшись в середине лета после причастия, она обнаружила свои скромные пожитки в прихожей, сложенные в обитые кожей ларцы. Отец, не сказав ничего, кроме нескольких слов о «почтенных юношах, заплативших столько, что хватит на десять жизней вперёд», и матери, что показательно оплакивала отъезд единственной дочери, отправили её в долгий и тяжелый путь до покрытой туманами земли Альбиона… Там она и познакомилась с Гарольдом, человеком, с которым обязана была быть обручена. Он отнюдь не был рыцарем из её снов: несколько скованный, постоянно погруженный в свои размышления и фантазии молодой человек, не обращавший на свою невесту особого внимания вплоть до свадьбы. Датчанин, низкорослый юноша с небесно-голубыми глазами и пшеничного цвета локонами, он был полной её противоположностью как внешне, так и внутренне, но был тих, смирен и никогда не принуждал её. Казалось, само таинство закрепления брака было для него чем-то постыдным, и он предпочитал пропадать в лагерях, расположенных в укутанных свинцовыми тучами долинах, чем делить с ней постель… Когда Гарольд стал королём, его советники и прочие лендлорды стали поднимать вопрос о наследнике, но юноша лишь отмахивался, говоря о том, что у них ещё будет время. Его смерть она перенесла поразительно стойко. Едва весть о завещании Эдуарда Исповедника затронула её, она поняла, что вторжения нормандцев не миновать, и только глупец не признал бы, что против Снейпа не было оружия. В силе с ним могли тягаться разве что сарацины, совершающие беспорядочные, жестокие набеги на Святой Град, но никто, никто из ныне живущих здесь, на островах, не смел бы дать ему отпор. Если бы Гарольд не был настолько самоуверен, и позволил человеку, чьё имя в той треклятой булле было заверено самим архиепископом, занять трон без лишнего сопротивления, они… Они могли бы быть даже счастливы. Гарольд никогда не привлекал её как мужчина, с которым она желала провести всю жизнь в любви и согласии, но он был… Человечным. Не похожим на бездушную глыбу льда, от плаща которой веяло травами и тонким ароматом костра. Он оставил её в покое на этот вечер, не сказав и слова, бросив в просторной господской спальне в полном одиночестве, приказав лишь некоторым из своих подручных растопить камин и помочь ей обустроиться. Она не смела взглянуть на него, но чувствовала в каждом его жесте попытку оценить её, будто она вновь оказалась выставленным на ярмарочной площади товаром. Когда служки оставили её в покое, Гермиона, ощутив тошноту, подкатившую к горлу, прижалась затылком к изголовью кровати и сжала простыни с такой силой, что занемели костяшки пальцев. Единственное, чего она желала – быть свободной. Но сейчас, находясь в плену у самого могущественного воителя Европы, это было практически невозможным… Если только она не сможет заручиться поддержкой тех немногих, что до сих пор хранили верность её почившему супругу. В ближайшие пару месяцев единственное, что она может себе позволить, так это сопротивляться ему всеми возможными способами, но в дальнейшем, когда его бдительность и ярость хоть немного, но утихнут… Она окажет всем неоценимую услугу. Оставалось лишь продумать план того, как стоит переиграть герцога на его же поле. *** - За милого короля Гарольда Годвинсона, что так любезно предоставил нам в правление свои дивные земли! – зычный, глубокий голос Северуса окутал тронный зал, и, когда он поднял кубок, до краёв полный вина, ему вторил голос десятков солдат, он слышал, как они с остервенением колотили по дубовой поверхности стола рукоятками мечей и кулаками, но позволил себе лишь сдержанно ухмыльнуться, когда один из особо желавших выслужиться перед ним баронов поднял за обагрённые локоны отрубленную голову, что, как знамя, лежала в центре стола. Слава о его пирах, что устраивались после каждой крупной победы, казалось, опережала его походы: каждый из тех, кто попал в плен к нормандскому военачальнику, заранее знал свою судьбу. К большому сожалению герцога, самая яркая часть всего этого пьяного буйства кончалась слишком быстро – мало кто из мужчин отличался особой сдержанностью и силой воли, потому, стоило не особо притязательному гвардейцу полоснуть лезвием по шее, задевая сонную артерию, как они погибали от потери крови менее, чем через полчаса, корчась в страшной агонии на каменном полу. Северус не обращал никакого внимания на то, что подол его плаща намок и отяжелел, пропитанный багряной жидкостью, и прожигал взглядом девушек на противоположном конце зала, которые, смущённо улыбаясь, не стремились, однако, прикрыть свои формы. - Нам стоит поговорить, - Одо, явно не горевший желанием принимать участие в подобном празднике беззакония, положил ладонь на плечо брата, крепко сжав пальцы, - Ты знаешь, что это не понравится Папе… - Папа – в Риме, - прорычал герцог, осушая кубок до дна, - И по законам церкви мы мало того, что должны даровать всем павшим упокой, так ещё и заплатить с десяток солидов… К чёрту, Одо! Я отчитаюсь за все свои прегрешения на смертном одре и буду свободен. К тому же, - он оскалился, глядя на епископа, - Мой милый братец готов подать мне индульгенцию в любой момент, так ведь? - Не об этом, - шепнул Одо тише, скривившись от очередного воя, прокатившегося по тронному залу, - Есть темы куда более насущные, чем отпущение твоих грехов… - Потом, - тише и куда более неохотно проговорил Северус, пальцем приманив одну из девушек ближе к себе, - Сейчас я попрошу тебя не донимать меня своими советами. После того, как герцог скрылся в просторных покоях на втором этаже, уже в тени лестницы прижав девицу так, что она непреднамеренно охнула, пир утих сам собой: кто-то стремился как можно скорее направиться на прогулку по так и не сумевшему уснуть Лондону, заваливаясь в лавки и требуя налога в честь нового короля, кто-то уснул прямо за столом, уткнувшись лицом в обглоданные кости. Проведя ещё несколько часов в размышлениях и попытке молитвы – но плюнув на чтение писания от Марка спустя некоторое время – Одо в нерешительности бродил по освещённым коридорам, не решаясь, однако, приблизиться к комнате, у входа в которую стояли два гвардейца, лениво перебрасываясь ничего не значащими фразами. Когда, наконец, в нём взыграла христианская любовь к ближнему, епископ сделал несколько широких шагов, намереваясь распахнуть двери, но стражники ожили, будто по команде, и сильно отпихнули его, показательно нахмурившись. - Нельзя. - Пустите, - пробурчал он, пытаясь пробиться сквозь непосильное препятствие, но вновь был оттолкнут. - Герцог приказал никого не впускать. - Я его брат. Я – его духовная власть, - и лишь спустя несколько минут препирательств, когда мужчина пригрозил анафемой, гвардейцы сдались, виновато опустив головы. Северус не обернулся, услышав скрип входной двери, и, отрешенно глядя на полыхающие языки пламени, медленно потягивал вино, дыша несколько чаще и тяжелее, чем обычно. - Я же просил, Одо, - вздохнул он, и лицо его на мгновение скривилось, - Лишь один вечер я просил не донимать меня… - Но дело важное, Северус! Ты должен это понимать! – повысил голос епископ, не делая, однако, шагов ему навстречу. Когда герцог вновь тяжело вздохнул, Одо пристыженно отвёл взгляд, взявшись разглядывать чудно исполненный гобелен на стене. - Прости, милая, - Северус мягко коснулся опухших губ девушки, что сидела перед ним на коленях, и кивком головы указал на дверь. Когда она, всё ещё обнаженная, покинула комнату, он лениво и нехотя поправил брюки, отставляя кубок. Закинув руки за голову, герцог вытянул длинные ноги ближе к огню и широко зевнул, но на брата глаз так и не поднял. - Что ты собираешься делать дальше, Северус? - Нужно будет втолковать тем, кто на Севере, что явилась новая власть, - он отрешённо повёл плечами, - Выдвинуться в поход. В моих планах было привнести сюда наш строй… Перекроив его, возможно, под местные порядки. Ввести подать, разделить землю, заместить мятежников в крупных землях – Йорке, Ланкашире – на нормандцев, у которых всё в порядке с бумагами и землями на родине. Маркизов из Аквитании и Анжу можно было бы… Отправить обратно на родину – стоит мне отвернуться, как эти псы перегрызут мою глотку. Много чего… Но для начала стоит разобраться с делами более насущными, как ты выразился: свадьбой и коронацией. - Ты говорил с ней об этом? – епископ не сдержал тихого смешка, когда Северус покачал головой, - Она показалась мне очень вольной пташкой. - Любую пташку можно посадить в клетку, Одо. Она – не исключение. Побудет здесь, в Лондоне, под твоим присмотром, но я бы желал, чтобы она была уже в положении, когда я отбуду. - На всё воля Божья… - Ты будешь готов помазать меня миром? – перебил его герцог, обернувшись. - Ты ведь знаешь, что для этого требуется… Требуется исповедь, и что это делается лишь с одобрения Его Святейшества… - Отправь ему пару тысяч и гарнизон для защиты Папских земель, - махнул рукой Северус, вновь широко зевая, - Думаю, это решит все проблемы. Александр любит меня. - Скорее, боится… - Одно и то же. - И всё же, свадьба… Стоит заручиться её, пусть и молчаливым, но одобрением этого брака. - Я не собирался тронуть её до того момента, пока она не будет моей перед Богом и епископатом. Этого достаточно, Одо, а теперь ступай и оставь меня, наконец, в покое. Когда погруженный в свои размышления священник направлялся в свои покои, в надежде, наконец, совершить полунощницу, он услышал женский плач, доносившийся из господской спальни, отведённой, как он полагал, вдовствующей королеве. Покачав головой, он лишь пообещал себе попытаться переубедить Северуса… Или поговорить с ней, заручившись поддержкой сторонников Годвинсона. Отмывать от своих рук кровь брата у него не было совершенно никакого желания.