Ab Inconvenienti

В нетерпении поддевая копытом промёрзшую землю, вороной конь то и дело шумно выдыхал, пытаясь привлечь внимание своего хозяина – казалось, герцог передумал отправляться в дальнюю дорогу, предпочтя держать беседу с епископом. Удивительно, но на хмуром лице мужчины то и дело мелькали эмоции, отличные от привычного пренебрежения – недоверие и неуверенность сквозили в каждом его жесте. Скрестив руки на груди, он мерил широкими шагами небольшой клочок земли, укрытый пожелтевшей, сухой травой, и поджимал губы, вслушиваясь в размеренную речь брата: - Погоди до того момента, пока не сойдёт снег, Северус, не будь глупцом. Если тебя, некоронованного, застанут врасплох посреди вересковой пустоши, то не оставят и клочка… - Ты сомневаешься в том, что я способен дать отпор несогласным? – герцог криво усмехнулся, качая головой, - Под английскими дождями твоя голова порядочно размякла, Одо. - Ты всегда воевал на земле, что была тебе хорошо знакома. Неужели ты с уверенностью можешь сказать, что находится за Сент-Олбанс? - Вот и узнаю. К тому же, на этот раз я всеми силами постараюсь обойтись без масштабных кровопролитий – вероятно, саксы сами захотят остаться на пригретых местечках. Если что-то пойдёт не так, я всегда могу рассчитывать на свою гвардию – я плачу им достаточно, чтобы моя жизнь была в сохранности. Или у тебя есть мысли на этот счёт, Одо, о которых мне не известно?.. - Ни в коем разе, светлейший, - епископ приклонил голову, не желая смотреть в глаза брату – тот способен был надавить на него, и, вопреки своему желанию, мужчина рискнул бы относительной безопасностью Гермионы. Простояв несколько секунд в покорном молчании, Одо почувствовал, как тяжелая ладонь почти ласково потрепала его за плечо, и натянуто, неискренне улыбнулся, - А что… С девчонкой? На мгновение в тёмных глазах герцога промелькнула тень злости и обиды, и, отпустив плечо мужчины, он несколько раз медленно сжал пальцы рук в кулак, словно размышляя над ответом. - Эта девочка, Одо, - голос его стал ниже и тише, - Стала женщиной, моей супругой. И я смею надеяться, что в моё отсутствие она будет в безопасности и под твоим бдительным присмотром. Я могу на тебя положиться? - Разумеется, светлейший, - кивнул епископ, не сдержав кривой усмешки, - Прикажете позвать её перед тем, как отправитесь? - Она спустится, если сама пожелает, - казалось, что ничего не занимает его больше, чем кривая царапина на обработанной коже наручей, - Я не намерен вымаливать у неё прощание на коленях. Он лишь удивлённо приподнял бровь, обратив, наконец, внимание на то, что большая часть гвардейцев незаметно скрылась, предпочтя своей службе заботу о коне будущего короля, что епископ, напоследок откланявшись и поцеловав его ладонь, поразительно медленным шагом поднимался по ступеням Илфордского замка, словно желая насладиться неуверенностью в голосе старшего брата, и прищурился, глядя на неё сверху вниз, оценивая. - Доброй дороги, светлейший, - он был готов наплевать на всё и, взвалив себе на плечо, подобный дикарю, унести в свои покои – так на него действовало её показное смирение, но глупые желания, затуманивающие разум, были лишь уловкой, на которую он не смел поддаться. - Поцелуешь меня на прощание? – сделав шаг навстречу супруге, Северус легко очертил мягкие линии её подбородка кончиком пальца, - Спустилась… Неужели будешь скучать? Мягкие, податливые губы вскользь мазнули по его щеке, и он не сумел удержать этот трепетный миг в своей памяти, миг, которым он мог упиваться – но услышал хриплый шёпот, полный яда и отвращения: - Я не буду скучать по тебе даже тогда, когда твою голову насадят на копьё, - прошипела она, с силой сжимая его предплечье, но герцог лишь лениво цокнул языком. - Пользуешься тем, что я собираюсь покинуть Лондон? Не переживай, стоит мне вернуться, как я напомню тебе о манерах, - и, не оборачиваясь, плотнее кутаясь в плащ, направился к начавшему гарцевать коню, - И даже не думай сбегать – я достану тебя из-под земли. Никто из них, что поразительно, не сомневался в правдивости небрежно брошенной фразы. *** - Мой брат, к большому сожалению, умён, - подстраивая ритм собственной речи под шаги, Одо медленно провёл ладонью по непокрытому затылку, - К большому, большому сожалению… - Что было в том письме, святой отец? Не томите, прошу… - Он продвигается всё дальше вглубь страны, и, к моему большому сожалению, ему никто не способен дать отпор. После смерти твоего благочестивого супруга, Гермиона, все лендлорды испуганно жмутся по собственным владениям, не рискуя высунуться – один неверный шаг, так они лишатся всех своих… - махнул рукой епископ, - А против тех, кто всё же не потерял голос, Северус нашёл оружие. Судя по всему, он… Планирует короноваться по англосакскому обычаю. - Но ведь… Он ведь не имеет никакого отношения к… - Как и Гарольд, я ведь прав? Ты знаешь, зачем и для чего это делается? – стоило девушке склонить голову в немом вопросе, как он слабо усмехнулся, - Принятие традиций захваченного народа – это принятие самого народа. Он решился показать, что не причинит вреда. Первое время это действительно будет так, но в тот момент, когда оставшаяся часть мятежников присягнет ему на верность… - Польётся кровь, - прошептала Гермиона, и, сжав кулачки, взглянула на собеседника, - Но ведь он сумеет короноваться только в том случае, если его грехи будут отпущены. Неужели Вы, святейший, возьмёте на себя роль вероотступника? - И не посмел бы, - словно в ответ на её действия епископ медленно стиснул пальцы в кулак, - Если бы не указание. - Что может быть сильнее Божьей воли? - Воля того, кто является наместником Его на земле, - сокрушённо покачал головой Одо, выдохнув через нос, - Александр ценит Северуса как верного слугу и человека, отстёгивающие достойные подаяния. За любой свой поход он расплачивается не покаянием, но звоном золотых, а Его Святейшество только того и ждёт. Положение Церкви, Гермиона, шаткое. Папа, да простит меня Господь, - он на секунду зажмурился, аккуратно подбирая слова, - Больше беспокоится за сохранность собственной жизни и земель, чем за то, что некогда считалось опорой Церкви. К тому же, Северус желает видеть меня на месте архиепископа здесь, в Англии, и я не могу позволить себе лишиться этого. Верую лишь в то, что за моё стремление быть пригретой на груди змеёй мне воздастся. - Люди Севера непокорны, святейший. Они не примут его как короля даже в том случае, если он с уважением отнесётся к их традициям – слишком сильным было нанесённое оскорбление. Я… - Гермиона на несколько мгновений замолчала, - Я буду счастлива, если он не вернётся оттуда. - Но надеяться стоит только на себя самих. - И для этого он должен пригреть на груди ещё одну змею, - в её приглушённом голосе слышалась уверенность и, подняв голову, она едва заметно усмехнулась, - Вероятно, я знаю, что от меня потребуется. В логове дьявола, в месте, что, подобно рыбе, начало гнить с головы, медленно, шаг за шагом двое, связанные незримой нитью, начали претворять в жизнь свой план. Оба знали, что одно неверное слово или действо не только поставит крест на том, что они сочли своим долгом, но и лишит их жизни: одного приказа, отданного хриплым баритоном, было бы для этого достаточно. Стражники Илфорда, низшие солдаты личной герцогской гвардии, что обязались клятвенно служить Северусу и оберегать его жизнь от любых посягательств, стали первыми, кто перешёл на сторону заговорщиков: ведь кто платит, того и правила. На исходе января покои Гермионы перестали охраняться обрюзгшими, вечно зевающими людьми в кирасах и с алебардами наперевес, и, пользуясь благосклонностью появившихся так вовремя служек, она смогла накинуть тонкую сеть заговора на весь Большой Лондон. Послания от мятежной супруги завоевателя получали епископы и кардиналы, графы и лендлорды, и постепенно людей, готовых выступить за сохранность жизни истинной королевы – вдовы короля Годвинсона, упокой, Господь, его душу – становилось все больше и больше. Всё это оставалось в Лондоне, и никому не было известно, сколько жизней заберёт в качестве расплаты за предательство дьявол, стоит ему вернуться из холодных, заметённых снегом северных пустошей. Но Гермиона улыбалась. Если ни одно из звеньев цепи не разорвётся раньше времени, спустя неделю после коронации ей принесут отрубленную голову на серебряном подносе. Голову бастарда и человека, которого она, пусть и согласившись на необходимость делить постель, ненавидела. *** Вересковые пустоши ещё никогда не выглядели столь безжизненными, как в эту зиму. Плотнее кутаясь в подбитый мехом плащ, Северус провёл ладонью по неаккуратно отросшей бороде и подавил зевок, тряхнув головой: последние несколько дней, проведённых в седле, несомненно, сказались на его самочувствии, и даже по прибытии в Ноттингем он не сумел как следует отдохнуть. Каменный балкончик, выходивший на северо-восток, стал его убежищем. Барон Понмерси, помнится ему, ещё в бытность его подданным в Нормандии, отличался особой щедростью по отношению к герцогу, и никогда не скупился на проведение масштабных приёмов. Однако, как не прискорбно, уже через несколько часов они перетекали в одну бесконечную пьянку, и на третьи сутки здесь, в Ноттингеме, Северус устал. Устал от горланящих гимны солдат, что засыпали, уткнувшись лицом в посеребрённые блюда, а спустя некоторое время просыпались и, как ни в чём не бывало, продолжали. Устал от самого барона, что кружил вокруг него, как назойливая муха, поднося кувшины с вином и жареную дичь, будто он, Снейп, был слишком обрюзгшим и неуклюжим, чтобы дотянуться до них самостоятельно. Парадоксально, но после двух месяцев, проведённых в походе, он почувствовал непреодолимую тягу к дому – и, вопреки всему, не тому дому, что располагался на противоположной стороне пролива. Что влекло его обратно в Лондон, он не знал. Или просто не хотел знать, вдаваться в подробности своего маниакального влечения, которое медленно, но верно разъедало его душу и разум, заставляя чаще обычного переводить дыхание. И сейчас, стоя на продуваемом холодным ветром, в котором чувствовался едва уловимый аромат морской соли, он глубоко вдохнул и медленно, прикрыв глаза и сжав зубы, выдохнул, кончиками пальцев скользя по каплям, собравшимся на перилах. - Северус! – громкий возглас заставил его медленно обернуться и вопросительно поднять бровь – многие знали, что не стоит прерывать его уединение. Многие, но не Понмерси. Коренастый, на несколько голов ниже него самого, Мартен представлял из себя худшее подобие человека, но был невероятно важен. Один из первых, кто присягнул на верность новому герцогу, силой вернувшему себе законную власть. Один из первых, кто переплыл пролив, отправившись на неизведанную землю. Один из тех, в чьей преданности он, Снейп, не сомневался никогда – ведь человек, чья жизнь и благосостояние куплены ценой твоей крови, не покинет тебя. - Что ты хотел, Понмерси? – оттолкнувшись плечом от каменной кладки, Северус показательно подавил очередной зевок, - Что стоит того, чтобы прерывать меня? - Ничего особенного, светлейший, - Мартен раскланялся, будто марионетка под мягким воздействием кукловода, и Северус пренебрежительно осклабился, - Лишь хотел спросить Вас, почему Вы покинули зал… Если Вас не устраивает общество тех, кто находится за столом, не прикажете ли Вы сопроводить Вас в Ваши комнаты? Клянусь Богом, там Вас ждут такие женщины, о которых всем остальным приходится только мечтать… - Нет, - мужчина резко мотнул головой, и тёмные локоны скользнули по его скулам, - Я не желаю делить свою ночь ни с кем. Не сегодня, Понмерси. - Как пожелаете, светлейший, тогда я сейчас же их… - барон, вновь откланявшись, посеменил к дверям, ведущим в шумный зал, но был остановлен тихим, уставшим голосом. - Я не просил тебя уходить, Мартен. Раз уж явился… Тебе ведь известно, почему именно ты отныне будешь здесь, в Ноттингеме? - Несомненно, светлейший. Ваша щедрость не знает границ, и я… - Нет, Мартен, - герцог лениво усмехнулся и издал хриплый, - Не щедростью продиктовано моё решение. Я бы мог поставить наместником этих земель любого… - Разумеется… - …но предпочёл отдать их тому, кто действительно верен. В конце лета я вновь направлюсь на Север, и дальше, в земли скоттов. - Но для чего, светлейший? – в голосе Понмерси слышалась неуверенность, переплетённая со страхом, - Стоит ли так рисковать? Скотты дики, и лишь Богу известно, что произойдёт, стоит Вам переступить земли, права на которых Вы… - Не имею? То верно, Мартен, но ты говоришь истинно как мой брат. Когда-нибудь и до него, и до тебя дойдёт, что я не остановлюсь ни перед чем, чтобы увековечить свою власть. Чтобы ни у кого не было и шанса бросить мне вызов, как это сделали позорные псы, едва стоило моему отцу умереть в Никее! – герцог вновь с силой сжал деревянные перила и медленно выдохнул через рот, заставляя сорваться с полураскрытых губ облачко пара, - Я большую часть своей жизни возвращал отнятое. И я привык к тому, что стоит мне отвернуться, забыться, как появятся иные гнилые черви – люди способные на многое, когда не чувствуют страха. Я направлюсь к скоттам с одной лишь целью – чтобы, глядя на то, как умирают сильнейшие из воинов, люди Севера не думали сопротивляться. Не думали устраивать мятеж. Не думали, что я покину место, которое, как и Нормандия, принадлежит мне по законному праву. Северус опустил голову, позволяя прядям цвета воронова крыла скрыть от проницательного барона все те эмоции, что отражались в его глазах, и прикрыл глаза. Власть… Власть была для него всем с того самого момента, когда он, одинокий, покинутый и отцом, и матерью мальчишка, оказался заключённым в собственном доме. Власть позволяла чувствовать себя достойным, она пьянила и затягивала, подобно сильнейшей воронке, и он чувствовал себя Улиссом, погубившим Паламеда, и меч, обагрённый в крови, позволял ему надеяться на то, что он, покинутый всеми, достиг, наконец, Итаки. - Светлейший, я… - Понмерси неловко переминался с ноги на ногу за его спиной, и мужчина непреднамеренно сжал челюсти, - Я не сумел сказать Вам ранее, но она здесь. И если Вы желаете её видеть, я тут же всё устрою. Она ожидает в зале. Одно её упоминание, одна фраза, сказанная вполголоса чтобы отвлечь его от тягостных дум, заставила его в мгновение покинуть продуваемый холодными ветрами балкон и, отстёгивая окоченевшими – он сам того не заметил – пальцами бронзовые заклёпки плаща, удалиться в тускло освещённый зал, где продолжалось всеобщее веселье. Он не обратил внимания на горланящих солдат, на то, что многие из них уже мирно посапывали прямо под лавками, и лишь поджал в недовольстве губы. Он не обратил внимания на то, что гвардейцы, вытянувшись в полный рост, стоило ему вернуться к ожидающей публике, проследовали за ним, как две неотступные тени, и лишь резкая фраза Понмерси заставила их с недоверием отступить. Не обратил внимания на то, что с каждым шагом в голове набатом отдавался стук сердца. Учащённый стук. Раздражающий, мешающий, но… В отгороженной от постороннего взора комнате, украшенной гобеленами, не было ничего, кроме двух жёстких стульев, обитых телячьей кожей, да пары факелов, придававших помещению инфернальное освещение. Тягучее, трепетное, как языки пламени, отплясывающие на каменной кладке замысловатый танец, желание медленно растекалось в крови, и герцог шумно втянул воздух сквозь сжатые зубы, прищурившись, пытаясь понять, не привиделось ли ему. Нет, это действительно была она. Девушка, или… Уже женщина, с которой он позволял себе быть любящим. Женщина, которая позволяла ему проявить слабость, показать истинную свою личину, скрытую под бронёй недоверия, ярости и презрения. Женщина, которую он, несомненно, полюбил, когда, будучи восемнадцатилетним юнцом, впервые увидел её на ярмарочной площади. Она была для него светилом, и ушла из его жизни столь же резко, как и появилась. Они не виделись больше десяти лет, с тех самых пор, когда он в последний раз прибыл в Анжу, но её улыбка, её нежная улыбка была столь же прекрасна, как и тогда. Он был готов поклясться, что помнит сладость её губ. Она была единственной, кому он дарил свои поцелуи. - Здравствуй, Северус, - голос, похожий на звон колокольчиков, на то, как речная вода во время таяния снегов сбегает по каменным гладям, - Отец сообщил, что ты будешь здесь. - Мария, - он тяжело выдохнул, - Несомненно, я рад, что Мартен решился перевезти тебя в Ноттингем, - он медленно сжимает кулаки, и ногти неприятно впиваются в огрубевшую кожу ладоней, - Но нет. - Я слышала, что ты женился, - Мария Понмерси вновь нежно улыбнулась и, сократив расстояние, отделявшее её от герцога, провела пальцами по его скуле, заставляя мужчину отшатнуться, как от пощёчины, - Ты заслуживаешь быть любимым и любящим. - Благодарю, - голос его стал много тише и неувереннее и, бросив последний взгляд на ту, что некогда была центром его мира, той, к ногам которой он бросал несметные богатства и ключи от городов, скрылся в полумраке коридоров. Но Мария знала, что, покинув Ноттингем сегодня ночью, он всё равно вернётся к ней. Рано или поздно ему, самому могущественному воину, нужно будет залечить раны. Тихо рассмеявшись, она несколько раз потёрла кончики пальцев друг о друга, пытаясь продлить миг, чарующий миг, когда она вновь почувствовала тепло его тела. Он вернётся. *** Одо, мирно заседающий в большом зале Илфордского замка, широко зевнул и провёл ладонью по коротко отстриженному, непокрытому затылку: в последние несколько дней, он, обременённый нуждой быть посыльным Её Величества, возвращался в замок ни свет, ни заря, и сон, жизненная необходимость, ускользала от него, как песок сквозь пальцы. Если и удавалось ему хоть на некоторое время, но отправиться в царство Морфея, так только после литургии, что не начиналась здесь ранее восхода солнца. До службы по его подсчётам оставалось некоторое время, и он решил посвятить его чтению – обитатели замка ещё мирно спали, а тревожить Гермиону очередным посланием с Севера ему не хотелось – на этот раз оно было не столь радужным, как накануне. Тихий голос, вкрадчиво читающий послание к Коринфянам, заглушил громкий стук дубовой двери о каменную кладь, и, позвякивая мечом на поясе, в обитель вошёл герцог – непривычно хмурый и разъярённый. Епископ едва успел покрыть голову камилавкой, как рослая фигура, перешагивая через ступени, скрылась в тёмном коридоре второго этажа. - Северус! Северус, постой! – он семенил за ним, стараясь не упустить из виду, вызывая приглушённый смех у гвардейцев, но герцог и не думал останавливаться, - Постой! - Всё потом, Одо, - голос мужчины был глух и низок, и словно охотничий пёс он шёл по одному ему известному следу, не желая свернуть с тропы, - Всё потом. - Да остановись же ты, заклинаю! – он ощутил волну злости, исходившую от брата и, стоило тому развернуться, тяжело сглотнул – несмотря ни на что, Северус вызывал в нём трепет до сих пор, - Почему ты вернулся раньше срока? - Нужда, Одо, - тяжело выдохнул герцог, на несколько мгновений зажмурившись, - Обо всём позже. Сейчас я хочу лишь знать, где она. - Кто?... А, да, разумеется, - он вновь замер под тяжелым взглядом и указал рукой в дальний конец коридора, - Там, где ты и просил за ней смотреть. Ничего не поменялось, Северус. Снейп не слушал более брата, и тяжелый плащ, подбитый мехом, слишком тёплый для этих земель, скользил по коврам, будто тень, будто продолжение его самого. Шаг за шагом, вдох за вдохом в его груди просыпался ликующий зверь, и он не заметил, как на подходе к супружеским покоям задрожали ладони. Он покинул Ноттингем, желая поскорее сбежать от призраков прошлого. Несомненно, он любил её – но любил давно, и ничего более не движет им, кроме плотского желания, что разгоралось негасимым пламенем. И, как не прискорбно было ему это осознать, прогнав посланных Мартеном унять тронутую душу девушек, погасить его могла лишь одна. Слёзы, её крик, всё ещё стоящий в ушах, обречённость во взгляде помогали сбежать от прошлого, в котором он был человеком. Не зверем, ищущим добычу, но человеком. Дверь поддалась на удивление легко, и Северус сделал мысленную заметку о том, что стоит обговорить с Одо условия содержания мнимой пленницы – он всё ещё ждал, что она может сбежать. Ворох сбитых простыней, раскрытое окно, гребень на грубо отшлифованном столе из деревянного массива. И она. В мгновение ока очнувшаяся ото сна, со спутанными кудрями и нежным розовым отпечатком на щеке. В глазах, затянутых поволокой, мелькнул страх, сменившись холодностью и пренебрежением, она медленно подтянула колени к груди, словно защищаясь, но герцог, аккуратно – в сравнении с тем, как отворил – прикрыл дверь и стал медленно расстёгивать медные заклёпки плаща, не сводя с неё взгляда. - У тебя… На щеке… - он мазнул пальцами по своей правой скуле, коснувшись колкой бороды, и измученно улыбнулся, скидывая тяжелую ткань на ковёр, - Доброе утро, девочка. Она тоже следила за ним. Следила за тем, как он, медленно, шаг за шагом приближаясь, развязывает узелки рубашки у самого горла, как лёгкая, белая, как первый снег, ткань медленно опадает вниз, к плащу, и как пальцы ложатся на пряжку ремня, выполненную в виде головы дракона. Со звоном и он падает вниз, утянутый тяжелым, с широкой рукоятью, мечом из дамасской стали, разящим, грозным оружием в руках умелого мастера; кожаные сапоги остаются у изножья постели, грязные, испачканные в лужах лондонской распутицы, и он остаётся в одних лишь брюках. Стоит ей на секунду опустить взгляд к его пальцам, все ещё лежащим на поясе, как она, смутившись, замечает явное доказательство его намерений. Северус хрипло смеётся, опершись коленом о плавно проседающий матрас, нависая над ней, как Всевидящий, и почти ласково проводит по отпечатку, что продолжает алеть на её коже. Девочка… Его девочка, та, кто, он уверен, позволит ему скрыться от прошлого, дарует – пусть и через силу – желанное освобождение. Сегодня он не будет с ней жесток. Пусть она не боится, пташка, заключённая в клетку, та, которая раскрыла свои полные, прекрасные губы, чтобы коротко вздохнуть. Он избавляется от брюк столь же быстро, как и от прочих своих одеяний, и, вновь опершись коленом о постель, подвигается ближе, чтобы, в конечном итоге, опираясь на локти, провести кончиком языка по ярёмной венке, наслаждаясь вкусом её кожи. Зверь в его груди, почувствовав себя дома, медленно, но успокаивается. Язык сменяется губами, тонкие, чуть шершавые, они скользят по выточенной шее до невозможности медленно, смакуя каждый миг целительной близости, заставляя Гермиону сжаться и зажмуриться. Стоило тяжелому дыханию коснуться ушной раковины, а губам – чувствительного местечка за мочкой, как она, непреднамеренно, но слишком громко, чтобы он не заметил, всхлипывает, сжимая пальцами простыни. - Я чувствую, что тебе нравится, - хрипло шепчет мужчина, ухмыляясь, и оставляет невесомый поцелуй на нежных линиях подбородка, - Я не намерен причинить тебе боли. Отпусти себя. Его руки отправляются в собственное путешествие, откидывая ткань простыней и на мгновение замирают, чтобы коснуться бархата с особой чувственностью. Пальцы бережно очерчивают полушария груди, и, когда он проводит ребром ладони по коже под грудью, с её губ вновь врывается всхлип. Прикусив губу почти до крови, зажмурившись, чтобы не видеть его ухмылки, Гермиона старается, старается всеми силами не давать ему повода даже надеяться, не реагировать… Но проигрывает, вновь становясь игрушкой в руках опытного любовника, который, казалось, видит её насквозь, раз касается её именно там, где нужно, там, ещё раз… Нет, он омерзителен ей, но, раз она дала себе клятву в том, что приблизится к нему, чего бы это ни стоило, значит… - Ты дрожишь, - его ладонь, крепкая, тёплая, ложится на её шею, сжимая горло мягко, но ощутимо, ощутимо настолько, что она открывает глаза. Зверь. В его взгляде читается наслаждение её реакцией, наслаждение мелкой судорогой, пронзающей ставшее податливым, будто воск, тело маленькими ударами молний. Все они, вопреки поверью, били лишь в одно место. Он не тратит время на подготовку, потому что в морозном, свежем воздухе господских покоев улавливает сладчайший аромат мускуса, заставивший кровь вскипеть. Плотское желание, оно соединит их обоих, и он найдёт… Найдёт покой, когда одним плавным движением заполнит её полностью, заставляя вскрикнуть и против воли впиться пальцами в его плечи, подаваясь навстречу. Томительная пытка – быть заключённым в тесноту, влагу, тепло её тела, не срываясь в пропасть. Такая… Юная, чистая, она была всем, чего он желал сейчас и, подавшись бёдрами вперёд, он в очередной раз заставляет её вскрикнуть – но вскрик уже напоминает стон. Сдавленный, призванный скрыть истинные желания, но стон. - Я чувствую, как откликается твоё тело, девочка, - мазнув подушечкой большого пальца по её нижней губе, он скалится, отстраняясь, чтобы наполнить её вновь, сорвать очередной стон – громче! Ещё! – и самому зарычать, в тот самый миг, когда ладони вновь укрывают полушария груди, лаская, сжимая упругие формы, всё сильнее и сильнее с каждым толчком, заставляя её заплакать. Вновь. Она не может себя контролировать, чувствуя, как внутри поднимается бушующий ураган. Господь, укрой её, спаси, не дай погрязнуть в пучине греха! Но змей, притаившийся в саду, нашёптывает на ухо те слова, который хочет слышать воспалённый разум, змей, так чарующе правильно соединившийся с ней, предугадывает каждое её желание и, когда он, подхватив её под поясницу, стаскивает по простыням ниже, меняя положение, когда с каждым, ставшим резким, толчком, его бёдра касаются того самого места, заставляя её прогнуться и прошептать едва слышно, признавая поражение: - Ещё… Змей, из-за которого Адам и Ева были изгнаны из райского сада, змей, соблазнивший прародителя на первородный грех… Змей, оплетающий её. Следуя за хриплым шёпотом, за хлёсткими ударами ладони по бёдрам – зверь, которого он держал в узде, сорвался, почувствовав скорое приближение финала – она впервые находилась на пути к наивысшему из светил, ослепляющего, притягательного, она вознеслась к нему на крыльях, чтобы в одно мгновение сорваться в пропасть и быть погребённой под завалами. Он осушил её слёзы короткими поцелуями, но так и не коснулся губ. Не она. Призрак прошлого, но не она. Грехопадение, заставившее её пасть, а его – забыть. Гермиона чувствовала тяжелое, сбившееся дыхание на своей шее, чувствовала, как он хмурится от того, что непокорные кудри щекочут лицо, но не поднимается, придавив её своим телом к матрасу. На секунду он поднял голову, зарывшись носом в её волосы, и глубоко вдохнул, заставляя её смутиться. - Яблоки… - герцог вновь тихо рассмеялся, и руки его против воли вновь приблизили её к могучему телу, - Ты сказала лишь одно слово после того, как я вернулся, девочка. Неужели не скучала по своему супругу? Она старалась тайком утереть слезы, что предательски стекали по щекам, и унять внезапно появившуюся во всём теле дрожь – минутная слабость, которая лишь поможет ей притянуть его ближе, пригреться на его груди и нанести удар, но никак не высшее из возможных удовольствий, томительное, растекающееся по каждой клеточке, нежно ласкающее… Шумно выдохнув через нос, Гермиона несколько раз моргнула, прогоняя хрустальную влагу из уголков глаз, и вопросила предательски охрипшим, но поразительно твёрдым голосом: - Так и будет каждый раз? - Каждый раз – что? – недоумённо откликнулся Северус, приподнимаясь на локтях и касаясь тыльной стороной ладони её щеки. Вопреки ожиданиям, девушка отпрянула от него, будто он дал ей пощёчину, будто ещё несколько минут назад не просила его о большем. - Приезжая из походов, ты первым делом будешь заваливаться сюда без спроса и стука? Ты будешь брать меня, как последнюю шлюху, даже не интересуясь тем, хочу ли я этого? У тебя достаточно наложниц, бастард, чтобы они удовлетворили тебя, - с каждым словом ей всё больше верилось в свою ложь, всё более осязаема была грязь, в которой она потонула, поддавшись, - Я – королева этих земель, и ты уже давно получил то, чего хотел. Оставь. Меня. В покое. Она успела лишь сдавленно вскрикнуть, когда одна его ладонь накрыла грубым жестом её рот, а вторая, сцепив запястья воедино, завела их за голову. В мгновение ока герцог, словно очнувшись от сладостного дурмана, изменился, и перед ней вновь был дьявол, зверское отродье с отсветами пламени в глубине антрацитовых глаз. Он сжал запястья ещё сильнее – наверняка, оставит на нежной коже отметины, но ему плевать – и тряхнул её, заставляя удариться затылком об изголовье. - Закрой свой рот, - Северус наклонился ближе и ни один мускул на его лице не дрогнул, когда он заметил в её взгляде страх, - Добыча. Вот ты кто. И будешь ей до того момента, пока я сам не решу обратное. Он покинул господские покои через несколько минут, оставив грязный, пропахший кровью, костром и вереском плащ валяться бесформенной грудой на ковре, облачённый лишь в брюки и распахнутую у ворота льняную рубаху. В тот миг, когда дверь за ним закрылась, он, не сдержав разочарованного рыка, ударил костяшками по грубой каменной кладке. Подавив шипение, он пустым взглядом осмотрел повреждённую кожицу на сгибах фаланг и медленно побрёл в противоположную часть Илфорда, по пути огрызаясь на каждого, кто стремился вступить с ним в диалог. Он позволил части скрытой за слоями брони и отторжения истинной сущности прорваться, но потерпел поражение. Отныне – и он знал это точно – эта девчонка не получит ничего из того, что он мог бы даровать ей как высшее из наслаждений. Отныне – и он знал это точно – она не возымеет над ним власти. Мария была права. Он вернётся в Ноттингем, чтобы зализать старые раны. Призраки прошлого истошно завыли в его голове.