Ab Inconvenienti

Waking up in a world surrounded by flames Where everything I liked is about to fade. How could you be the one if you're not the same If in the hands of gods you have lost your way. Woodkid, Ghost Lights

Он впервые с момента своей победы переступил порог обители в западной части Лондона, и, поражённый сводчатыми арками, обилием света в пустующих, но величественных пространствах нефов, приклонил голову, приложив кулак к груди. Казалось, что над его головой кто-то ещё более могущественный, чем он сам, кто-то, обладающий правом вершить судьбы, занёс меч. Капелька пота, скользнувшая по виску, и выражение абсолютного смирения – воистину христианского, что ранее было ему незнакомо – что застыло на его лице, выдавали его страх, и мужчина непроизвольно дёрнулся, услышав по правую руку от себя приглушённый смех. - Он короновался здесь, по обычаю англосаксов, но не допустил оммажа. Ты… - Я даю своим вассалам хлеб и вино, - прорычал герцог, почувствовав себя до неприличия обнажённым без меча на поясе, - Они обязаны присягнуть мне на верность. И ты, и Гермиона… Тоже. Святая клятва, скреплённая елеем на моей груди, не позволит тем, кто всё ещё пытается забрать мою жизнь силой, сделать это, Одо. Смертный грех – убивать того, чья власть – от Бога. - Прежде, чем приступить к конфирмации, брат мой, ты обязан покаяться во грехах своих, - епископ подёрнул плечами, в очередной раз отгоняя от себя неприязнь к этому человеку, что, по несчастью, оказался его братом, - Покаяться мне, как главе поместной церкви. - Александр даровал мне индульгенцию после карательного похода в Никею, Одо, - Северус на мгновение прищурился и оскалился, обнажив зубы, - Неужели этого недостаточно? - Боюсь, при всей власти Его Святейшества, я не могу принять её. С тех пор твои руки были порядочно запачканы кровью, и я обязан просить тебя об этом. Если желаешь, можем совершить таинство прямо сейчас. Герцог остановился посреди собора, глядя на обитый кожей трон – казалось, стоит ему сделать всего один шаг, как главная цель в его жизни будет достигнута, но… Внутри бушевал ураган, он обнажал все его чувства, он выставлял его страх быть непринятым напоказ, он заставил его обернуться, и тайно, словно маленький мальчишка, подсматривать над будущей королевой, держащей беседу с одним из лендлордов, присланных Понмерси для организации церемонии. О, несомненно, он дарует ей право быть королевой – то было её законное право – но будет ли она ценить то, что он смел ей предложить? Будет ли она, после того, как принесёт клятву в верности и вечном служении ему, герцогу Нормандскому, достойной матерью для наследника? Будет ли она… Хоть сколько-нибудь напоминать её? Заглушив истошный вой в своей голове, что умолял его сорваться в Ноттингем, он лишь отрывисто кивнул Одо и прошествовал следом за ним в предел. Ему потребовалось несколько минут, прежде чем, глубоко вздохнув, опуститься на колени перед братом и покорно склонить голову, прикрыв глаза. Осенив себя крестным знамением, Северус сглотнул и охрипшим, тихим, неприятно режущим глотку голосом провозгласил в давящую тишину каменной обители: - Святой отец, с момента моей последней исповеди прошло… Пятнадцать лет, - полустон, сорвавшийся с губ епископа, походил на камень, и придавил его душу. Внезапно герцог, прежде не ведавший страха – не тогда, когда вернул себе власть – почувствовал себя маленьким и беззащитным мальчонкой, и видения прошлого промчались перед его глазами с пугающей скоростью, - Я желаю… Покаяться, - слова срывались с его языка непроизвольно, и он сжал кулаки, - В убийстве Гарольда Годвинсона, помазанного святым елеем на английский престол, и смерти его последователей. - Говоришь ли ты искренне, брат мой? – Снейп почувствовал крепкую хватку на своём плече, заставившую его шумно выдохнуть сквозь зубы. В любой другой день, в любом другом месте он бы, не особо задумываясь, солгал, в очередной раз перехитрив – как ему казалось – того, кто видит всё, но сейчас ураган в его душе сметал всю броню, всё то железо, что он возводил внутри долгие годы одним своим порывом, и в этом соборе, под суровым, но тёплым взглядом единоутробного брата, он не посмел. Вероятно, это был единственный раз, когда он почувствовал всю тяжесть всех грехов на своих плечах. - Клянусь короной, - прорычал герцог, не рискнув поднять головы, и упустил из виду удовлетворённый кивок Одо. - Я освобождаю тебя от твоих грехов во имя Господа, и Сына, и Святого Духа, - рука оставила его плечо, и, вторя словам и действиям епископа, Снейп коснулся пальцами лба и плеч, - Иди с миром и служи Господу. - Благодарение Богу, - прошептал герцог, поднимаясь с колен, и оставил поцелуй на тыльной стороне ладони Одо, затронув губами золотую печатку. - Не передо мной ты каялся, Северус – о твоих грехах мне доподлинно известно – но перед ним, - протянув раскрытую ладонь в сторону скромного деревянного распятия, епископ слабо улыбнулся, - И она наблюдала за тобой. Он вновь обернулся через плечо, чтобы всего на мгновение встретиться с ней взглядом – сначала пустым, потерянным, но потом столь ей привычным, полным скрытого превосходства и презрения – и заставить её, гордо подняв подбородок, удалиться вслед за лендлордом. Он видел, как нетверда её походка, и вновь осклабился – она поняла, что теперь его не способен остановить никто. Страх перед Господом пропал из его души вместе с тяжким ярмом смертного греха. *** Западный Лондон пылал, подобный огромному костру, его языки ласкали затянутое сизыми тучами небо, а те капли, что падали на брусчатку, оставленную ещё римлянами, на каменные стены собора и непокрытые головы простого люда, она считала слезами – казалось, сами святые оплакивают, омывают живительной влагой умирающую, гниющую землю благословенной Англии. Подол её платья намок и потяжелел, грязь, разнесённая сотнями, тысячами подошв, замедляла шаги торжественной процессии, гул толпы, незатихающий, давил на барабанные перепонки, и единственное, чего она желала, так это скрыться от оценивающих взглядов, от громких выкриков – «Предательница!», «Шлюха!» - толпы, запереться за стенами господских покоев в относительной безопасности и плакать, плакать, пока невероятная боль в её душе не уйдёт, пока глубокие раны от звериных когтей не затянутся. Казалось, герцог Нормандский, без нескольких минут король, законный правитель, помазанный миром, не обращал никакого внимания на злобные крики в её адрес, лишь широко ухмыляясь – о, разумеется, никто, кроме неё, не смел оскорбить его, глядя в лицо, и он наслаждался своим могуществом, наслаждался семенами страха, что были брошены им во время битвы при Гастингсе, что дали первые ростки во время карательного похода на Север и проросли, наконец, к самому важному моменту его жизни. Он внушал ужас, смешанный с немым восторгом – статный, верхом на породистом вороном скакуне, строптивом, но становившимся невероятно податливым при хозяине, облачённый в чёрный шёлк, отделанный золотыми нитями. Его меч, закреплённый на поясе – о, погибни в муках ты, дерзнувший нарушить Божью заповедь и войти с оружием в храм! – был весомым аргументом против всех тех, кто ещё сомневался в легитимности власти. Его взгляд, тяжелый, колючий, как ветер, воющий в тех северных землях, из которых он прибыл, жёсткая линия челюсти, обрамлённая тёмной бородой, и пряди цвета воронова крыла, спадающие на плечи, скрывающие лицо, истинные человеческие – если они у него были – эмоции – падший ангел во плоти, инфернальное создание, что должно было вернуться в пасть Геенны Огненной, матери, из чьего утроба он вышел, крещённый в крови… Гонец, несущий за собой весть о смерти… Её муж, перед которым она должна была преклонить колени, которому должна была поклясться в вечном служении и перед Богом, и перед Церковью. Она тайком утёрла сбегающие по щекам слёзы, чтобы не привлечь внимание мирно шагающего рядом Одо, но, словно услышав вой, готовый вырваться из её груди, он незаметно сжал тонкие подрагивающие пальчики и ободряюще улыбнулся одними уголками губ. - Через несколько недель всё кончится, Ваше Величество. О, как она желала бы этого! Как она желала перестать бояться собственной тени, как она желала перестать чувствовать на себе его взгляд, от которого становилось дурно, как хотелось ей забыть, как она, поддавшись, потерявшись во грехе, отдалась ему, умоляя о большем, как хотелось… Перестать думать о том, что человек, которого она ненавидела, доставил ей ни с чем не сравнимое удовольствие, затмившее собой всё то, что сумела она познать ранее. Гомон толпы эхом отражался от каменных стен собора, не позволяя скрыться, и она не сразу поняла, что торжественная процессия достигла конечной точки своего маршрута. С невероятной грацией человека, с ранних лет достойно державшегося в седле, герцог Нормандский спустился на землю и, ласково потрепав по холке фыркнувшего коня, вошёл в обитель Господа с высоко поднятой головой. - Вы должны быть по правую руку от него, Гермиона, - Одо несильно подтолкнул её, призывая проследовать за супругом, и прошептал вдогонку, - Здесь с Вами ничего не случится. Она хотела в это верить, но взгляд чёрных глаз, пробирающий до самых потайных уголков её души, заставил её пристыженно опустить голову и закусить нижнюю губу. Герцог, сжавший её ладонь с такой силой, что чуть было не сдавил хрупкие пальчики, лишь удовлетворённо хмыкнул, бросив фразу, заставившую кровь в её жилах вскипеть, поверх её головы: - Кусать тебя – моя прерогатива. Настоятельно советую не делать подобного в моём присутствии, иначе… Я за себя не ручаюсь, - Снейп лениво провёл пальцами по скрытому красным бархатом предплечью, медленно подходя к стоящему в окружении высоких деревянных перекрытий, на которых в трепетном ожидании расположились лорды – большинство из них были ей незнакомы, вероятно, все они были выходцами с севера Франции – трону, и кивнул ей, отпустив её руку. Никто не произнёс и слова, когда герцог занял место, омытое кровью Гарольда Годвинсона, положив ладони на подлокотники. Он скользил затянутым поволокой взглядом по стройным рядам, по наряженным в цветастые кафтаны и меховые накидки людям, чью верность он купил и завоевал огнём и мечом, и не сдержал удовлетворённого, звериного оскала, когда Одо, поджав губы, преподнёс ему Священное Писание в потрёпанной кожаной обложке. - Положи ладонь поверх и произнеси клятву, Северус. Ему потребовалось некоторое время, чтобы вникнуть в слова брата: взгляд, которым наградила его Гермиона, был полон боли и неприкрытого страдания, но в глубине её глаз, напоминающих блистающий на солнце янтарь, он увидел… Влечение, стыд, желание? Эта краткая, промелькнувшая эмоция, исказившая её лицо, заставила его с каким-то особым остервенением сжать обветренной ладонью корешок Вульгаты. - Я, Северус Снейп, сын герцога Нормандского Роберта Дьявола, законный наследник престола Англии, клянусь жизнью и честью защищать и оберегать Церковь и свой народ, присягнувший мне на верность. Клянусь быть справедливым правителем, клянусь быть праведным христианином, клянусь следовать закону и уступить свою власть первому достойному, - он склонил голову, пряча усмешку за прядями тёмных волос, и не побоялся лгать – ведь все, кто присутствуют сейчас здесь, знают, что трон, доставшийся ему ценой многих лишений, останется за ним до самой его смерти. Холод елея, что коснулся его лба, заставил его на несколько мгновений закрыть глаза и покорно распахнуть шёлковую рубаху, обнажая грудь. Капли масла оросили его грудь, и он почувствовал, как оно, впитываясь в его кожу, привносит с собой долгожданный покой, покой, который он искал долгие годы. Зверь в его груди, хищник, следующий за зовом крови, наконец, притих. Золотой венец был под стать местным жителям: грубовато сделанный, с режущими кончики пальцев зазубринами, лишённый всяческих украшений, он знаменовал собой приход новой власти, нового витка жизни, новых правил и устоев, принесённых с обласканных ветрами земель Нормандии новым королём. Когда Северус почувствовал его тяжесть, то поднял голову и, широко улыбнувшись, вновь оглядел собравшийся люд – и почувствовал признание, преданность и веру. Веру в него, мальчишку, что, лишённый власти, долгие годы был заключён в темницу. - Во славу нового короля Англии Северуса, да сохранит его Господь! Преклонившая перед ним колени супруга пробудила в его душе бурю, и он отеческим, ласковым жестом очертил контуры её подбородка, касаясь полуоткрытых губ подушечкой большого пальца. Стоило ей припасть поцелуем к его ладони, как он не сдержал хриплого, сдавленного вздоха. - Клянусь быть Вашей верной подданной до тех пор, пока смерть не разлучит нас, Ваше величество, - шепнула она едва слышно, выдавливая из себя каждое слово, но и этого ему было достаточно. Не бастард, но король. Один за другим те, кто переплыл во имя его славы бушующие воды пролива, приносили ему клятву верности и вечного подданства. Вассалы, вскормленные его потом и кровью тех, кто некогда имел смелость преградить ему путь, отводили взгляд, касаясь губами его ладони, и благодарили за оказанную им честь. Быть приближённым короля, который вот уже девятнадцать лет держал в страхе всю северную Европу, значило многое, и если не сейчас, то через несколько лет, когда в каждом владении будут отстроены форты, когда армия, говорящая на французском, заполнит эти земли, они будут чувствовать себя хозяевами. Ведь для простого народа, для кожевников и кузнецов, для мельников и прачек, для трактирщиков и пахарей феодал, сидящий на мелком троне и без венца на голове, куда важнее и опаснее пусть и грозного, но далёкого монарха. Барон Понмерси, склонивший перед ним колено одним из последних, прежде чем поцеловать его ладонь, произнёс фразу, должную достигнуть исключительно уха владыки на грани слышимости, и едва заметно приподнял уголки тонких губ, почувствовав, как напряглась его ладонь: - Взгляните на тех, кто находится на возвышении по правую руку от Вас, - и оставил его одного, наслаждаясь своей маленькой победой. Северусу потребовалось мгновение на то, чтобы выйти из оцепенения и кратким жестом подозвать к себе мирно наблюдающего за процессией Одо. Голос его, вопреки ожиданиям, дрожал и, бросив взгляд на супругу, он в недовольстве поджал губы, медленно выдыхая: - Сопроводи Марию в Илфорд как можно скорее. Я желаю, чтобы она была в моих комнатах сегодня ночью, и чтобы ни одна живая душа об этом не узнала. Об остальном позаботимся позже. То, с какой стремительностью он покинул Вестминстер, оставив гневно – или ему лишь казалось? – ропщущий люд за своей спиной, не укрылось ни от вездесущего Божьего глаза, ни от королевы, что, лишённая венца, принимала поздравления за нелюбимого мужа. *** Илфордский замок в ту ночь походил на пчелиный рой, стены, казалось, содрогались от дружного хохота и нестройных французских песен о мёртвых мятежниках, и, в очередной раз повернувшись на другой бок, Гермиона зажала уши ладонями. Те несколько часов, что прошли с момента коронации, показались ей вечностью – покинутая всеми, она должна была быть посмешищем для лордов, баронов и офицеров гвардии, прибывших с покрытых вереском земель, и держать беседу со всеми теми, кто пытался подсластить тяжкую долю очередным кувшином вина. Присутствие супруга хоть и было для неё практически невыносимо, но оберегало от сальных, раздевающих взглядов и приглушённых смешков. Она чувствовала себя… Невероятно одинокой в холодных стенах замка, и даже присутствие епископа, что нежно сжимал её ладонь под льняными скатертями, не успокоило её. Холодный ночной ветер, как думалось ей, способен будет заглушить поселившуюся в глубине души боль и несогласие сердца с разумом, и, порывисто поднявшись со смятых простыней, она тихо, чтобы не привлечь к себе внимания, отворила дубовую дверь – все ещё оставаясь пленницей, она не была более лишена чудесной возможности прогуливаться по каменной обители под покровом ночи, будучи никем не пойманной. Плиты, которых она касалась босыми ножками, были укрыты здесь, в господских покоях, коврами из овечьей шерсти, и по пути на скрытый от посторонних глаз балкончик она не успела замёрзнуть, подтягивая подол ночной рубашки выше. Она бы и шла так, самозабвенно сжимая мягкую ткань между пальцев, если бы не услышала незнакомый женский голос чуть дальше по коридору – привыкшая проводить свой досуг среди мужчин с явным французским говором, Гермиона удивилась. Тёмная ниша, до которой не доставал алеющий отсвет пламени факела, была ей прекрасным укрытием. - И всё же… Позвольте мне поздравить Вас, Ваше Величество, - гордая, царственная женщина, на несколько, как ей показалось, лет младше нового монарха, склонила голову, присев в аккуратном реверансе, и хриплый, глубокий смех, эхом отразившийся от древних стен, выдал ей другого участника тайного диалога, что до сих пор находился в тени. - Я видел в твоих глазах гордость, смешанную с разочарованием, милая, - широкая ладонь коснулась лица женщины, лаская щёку, - Мне кажется, я догадываюсь, почему. - Считаешь, что я желала бы быть на месте твоей супруги? Поверь мне, Северус, - словно зверёк, поманенный плавными движениями змея, она приблизилась к нему, поддаваясь, - Я не вынесла бы всего того, что ты взвалил на плечи маленькой девочки. И лишь одно желание привело меня следом за отцом сюда, в Лондон – желание увидеть тебя на законном месте спустя столько лет… - Произнеси это ещё раз, - Гермионе не было видно, как загорелись его глаза, но ладонь спустилась ниже, обхватывая тонкую шею, оплетая свою жертву кольцами, он вновь походил на того, кто притаился в Эдемском саду. - Ваше Величество… - прошептала женщина и, издав низкий, утробный рык, Северус припал к её губам в жадном поцелуе. Он сказал Гермионе обо всём, что она желала знать: о нескрываемой похоти, распаляющей его естество, о силе и мощи этого мужчины, о том, как наслаждается он покорным телом в своих руках, прижимая его ближе к себе, о том, что через этот поцелуй, грубый, собственнический, он доносил до своей спутницы те чувства, о которых она, его законная супруга, и не смела помыслить. Он, как показалось ей на мгновение, умеет любить странной, извращённой любовью. Любовью зверя, но не человека. Женщина в его объятиях таяла, не сдерживая стонов, предоставляя Снейпу доступ к шее и обнажённым ключицам, зарываясь пальцами в его тёмные локоны и отвечая с ещё большим рвением, словно стремясь обуздать его… И он поддался. В один миг весь голод, будто по щелчку пальцев, покинул его, и губы, тонкие, обветренные, ласкавшие в ту ночь тело её, Гермионино, ласкали тело другое. Он вновь поцеловал её, прикрыв глаза, дыша тяжело, будто после погони, но кровь в его жилах застыла. Он помнил вкус её кожи, вкус её губ, и упивался им, как дорогим вином, забываясь, теряясь в давних воспоминаниях и в долгожданном покое. - Проведи эту ночь со мной, - бросил он небрежно, найдя в себе силы оторваться от святого источника, чтобы, спустя мгновение получив утвердительный кивок, припасть к нему вновь. Они скрылись в тени коридоров замка, замеченные лишь будущей венценосной королевой, что сжала ткань ночной рубашки с невиданной силой. Он касался её губ. Даже в ту ночь, когда он был нежен с Гермионой, он не удостоил её такой чести. Всего на мгновение душа молодой девушки, лишённой и страны, и мужа, и свободы, пожелала быть на месте таинственной гостьи нормандца. *** Лениво почёсывая бороду, Северус откинулся на спинку стула, несколько раз моргнув. Прошлая ночь не одарила его сном, но чувство удовлетворения и лёгкой усталости, волнами прокатывающееся по его телу, заставило его едва заметно улыбнуться. Были ли события, скрытые мраком, ошибкой, он не знал, и не хотел думать об этом до того, как дурманящая дымка спадёт с его глаз. Вчера, в самый сладостный миг своей жизни, в миг триумфа над теми, кто долгие годы считал его нелюбимым сыном могучего герцога, он одержал триумф и над призраками прошлого. Он не был с ней нежен и не попросил остаться до рассвета, сухо кивнув, когда Мария, торопливо натягивая на себя то, что, вероятно, было её нижним платьем, собралась поцеловать его на прощание. Вероятно, ему нужно было… Нужно было испытать те яркие, неподдельные эмоции, вернувшиеся прямиком из юности, вновь. Она не была лучше его наложниц, её волосы не пахли яблоками, а тело не было столь совершенным, как у посланной Богом супруги, но она знала его настоящего и позволяла куда больше, чем он мог бы взять. И ему, и самой себе. Погружённый в размышления, он не заметил того, как в тронный зал, где ещё не был убран широкий обеденный стол, за которым пировали люди, чьи имена он предпочёл бы забыть, вошла та, с кем он невольно сравнивал свою возлюбленную «Бывшую», - шепнуло сознание, но он предпочёл отмахнуться от него и вновь окунуться в сладостную пучину. - Кто она? – её голос был полон решимости, и заставил его против воли поднять взгляд на хрупкую фигурку, стоящую напротив. Фурия. Мстительная королева, невенчанная на престол. Его настоящее, отражение его истинных желаний. Прямо перед ним. Он не удостоил её ответом, лишь заинтересованно подняв бровь. - Ты можешь… Сколь угодно развлекаться с наложницами, но вне стен этой обители, - она махнула рукой, и мягкие, упругие кудри скользнули по её шее. Впиться бы в эту нежную кожу зубами, оставляя багровую отметину… - Позволь узнать, почему. - Перед Богом и Церковью я – твоя супруга. Я долго могу терпеть взгляды твоих людей, долго могу слушать их шутки и разговоры о том, какова я в постели, но если они, прознав, что ты проводишь ночи с другими, осмелятся хотя бы коснуться меня – всё равно ведь не нужна монарху, - она выплюнула последнее слово, делая шаг ему навстречу, - Я убью тебя. Не смей. Ярость в её взгляде позабавила её, и Северус криво усмехнулся, вновь почёсывая бороду. - Король может брать любую женщину, которую пожелает, моя милая, ревнивая девочка, - шепнул он едва слышно, - И я буду обладать ими сколь угодно долго и там, где я того захочу. А если ты… - мужчина на мгновение замолчал, изучая её скрытые под расшитой позолотой тканью формы, - Ещё раз выскажешь своё… Неодобрение моими действиями, то будешь наблюдать за тем, как женщины, которым в жизни явно повезло больше, чем тебе, ублажают своего короля. Лицо Гермионы побледнело, и она, едва сдерживаясь, чтобы не наброситься на него, расцарапать ногтями это некрасивое, с грубыми чертами лицо, собиралась было вновь произнести роковое слово, как двери тронного зала распахнулись вновь, и епископ, путаясь в складках рясы, нарушил их уединение громким возгласом: - Понмерси… Понмерси в плену, Ваше Величество, англы, они… Ноттингем! – и замер, прижимая к груди Вульгату. Северус покинул супругу и брата столь же стремительно, как и накануне в Вестминстере, и его зычный, глубокий голос, призывающий направить приказ о выступлении расположенным за крепостными валами войскам, призывающий подготовить его оружие и верного коня, эхом отразился от каменных стен, как накануне отражался его смех. И Гермиона, бросив на Одо взгляд, полный надежды, позволила себе впервые за долгие месяцы искренне улыбнуться. Сеть заговора, накинутая на север, на вересковые долины, где жили те, непокорные королю, но верные ей, начала затягиваться.