From the dawn of time to the end of days
I will have to run, away
I want to feel the pain and the bitter taste
Of the blood on my lips, again.
Woodkid, Iron
Сизый дым, затянувший холмы близ Йорка, скрывал их, словно огромное одеяло. Несмотря на собачий холод, постоянную влажность, из-за которой ему приходилось по несколько раз в день останавливаться с привалом в пустующих низинах, он крепче сжимал поводья и хмурился сильнее с каждой минутой. Полгода назад, прибывший в эти земли устанавливать хрупкий мир, который зиждился на окровавленных телах мятежников, он и думать не смел, что те люди, которые под страхом смерти, но присягнули ему на верность, столь легко потеряют данную им, законным правителем, благодать. К восточному побережью в одночасье пришвартовались десятки, сотни кораблей, полные разъярённых датчан, жаждущих мести. Расправившись с одной угрозой, он, опьянённый успехом, упустил другую, куда более серьёзную, бьющую точечно и слишком сильно – и его помазанная миром грудь оказалась незащищённой. Он был окружён: сыны морей, чей главарь, неотёсанный, злобный, неграмотный варвар посмел оспорить его права на корону, воспользовавшись так удачно заключённым браком с дочерью короля скоттов; англосаксы, не теряющие надежды на то, что способны будут – вновь и вновь – уничтожать нормандских герцогов; король Франции Филипп, чьим вассалом, сильнейшим из всех, он был долгие годы, решивший убить ставшего слишком могущественным соперника… Он вновь и вновь сталкивался с предательством, куда более вероломным, чем то, что преследовало его всю юность. Но, к счастью и для себя самого, и для тех, кто сейчас в тягостном молчании стоял за его спиной, нервно теребя кожаные ремни на нагрудниках, он знал способ избавиться от занесённого над его головой меча. Избавиться раз и навсегда. - Они знают о нашем приближении и покинули город, - голос Понмерси был хриплым и тихим, и старый барон в который раз откашлялся, сплёвывая капельки крови на примятую, жухлую траву, - Имеет ли смысл приходить туда… Сейчас? - Именно сейчас, - не поворачивая головы, ответил он, и слова потонули в рёве ветра, - Нужно закончить то, что было начато. Он помнил полыхающие руины разорённого Ноттингема, помнил, как крепость, возведённая им, как казалось, на века, опустела в одночасье, как женщины и дети, которых он поклялся защищать, торопливо метались по заполненным чужеземцами улочкам, поднимая пыль над просёлочной дорогой, пытаясь спасти скромные пожитки, как храбрые мужи, переплывшие с ним беспокойные воды пролива, спешившиеся на мягкий песок дикого побережья, лежат бездыханные, устремившие взгляд в сереющий небосклон. Пробиваясь сквозь толпы мятежников с вилами наперевес вперёд, по разрушенной каменной лестнице, он не ощущал боли, не ощущал жалящих ударов по своему телу ровно до тех пор, пока ударом плеча не выбил дверь, ведущую в уединённые покои. Мартен, стоящий на коленях со святым Розарием в руках, поднял на него взгляд, полный безмолвного отчаяния, и прошептал, едва шевеля обветренными, кровоточащими губами: - Господь услышал мои молитвы… - попытавшись встать, он чуть было вновь не рухнул коленопреклонённый, но сильные руки подхватили его под грудь, взваливая на себя, помогая найти точку опоры. - У твоего Господа есть имя, - злобно прошипел он, кривясь от острой боли в плече, открытую рану на котором задел неуклюжий Понмерси. - Северус, Северус… Если бы я только знал, если бы я… Бери всё, что пожелаешь, всё, что захочешь, только позволь мне выбраться отсюда, - его речь была тиха и смешивалась с сиплыми стонами, он едва перебирал ногами, ослабленный, но продолжал с каким-то фанатичным остервенением сжимать в руке посеребрённую цепочку с бусинами из кипарисового древа. Мужчина, стараясь не пошатываться, лишь сильнее закусывал губу, позволив себе всего на мгновение прижаться спиной к каменной кладке. Очаг боли стремительно распространялся, и вот уже кончики его пальцев, неподвластные железной воле, затрепетали, а перед глазами начало стремительно чернеть. Он умел терпеть боль, умел дышать глубоко и медленно, позволяя эмоциям и мыслям унестись вскачь, но стоны барона, запах копоти, крики и звон оружия, перемешанные с боевыми кличами его армии, отвлекали его. - Ты лишил меня того единственного, чего я требовал от тебя, когда мне было ещё восемнадцать, - некогда зычный, похожий на рычание голос осип, и он непроизвольно сглотнул подступивший к горлу ком, втянув воздух сквозь плотно сжатые зубы. - Но мы оба знаем, о ком ты думал все эти годы, мальчик мой, - снисходительная, почти отеческая улыбка вновь заставила его скривиться, словно от хлёсткого удара по щеке, но что-то кольнуло и в сердце. Метко. Точечно. Отбив Ноттингем у бастующих англичан, он направился с карательным походом на Север, пытаясь договариваться: деньгами ли, скользящими ударами меча по обнажённым шеям – не имело значения. Ослабленному после ранения, ему пришлось остановиться в Йорке на несколько месяцев, обласканным вниманием белокурых красавиц. Но их любовь, которая легко покупалась за несколько золотых, упорхнула от него столь же быстро, как и верность тех, кого он считал своим народом – отныне своим. Стоило ему, оставив земли на попечение совета нормандских баронов, отправиться на юг – ближе к дому – как он оказался загнанным в силки, подобный дикому зайцу. Он не знал, мог ли кому-то доверять. Кому-то, кроме тех двоих, что сейчас, напряжённо вчитываясь в каждую строку на наскоро скреплённой печатями королевской грамоте, бледнели от страха и досады. - Что это значит, святейший? – прошептала Гермиона, едва сдерживая слёзы, раз за разом проводя кончиками пальцев по выведенному чернилами имени супруга. Servus*… Имя, выбранное его отцом, то, которым он был наречён под милостивым взглядом Бога, как нельзя лучше отражало его истинную сущность. - Как только он возьмёт Йорк, он направится назад. Нам стоит быть готовыми к его возвращению, Ваше Величество, и стоит быть готовыми к возвращению его армии… - Этих… Этих дворовых псов, берущим след по запаху крови, готовым на всё ради удовлетворения своих низменных удовольствий? Они вновь наводнят Лондон, вновь будут крушить рынки, пьяные от вина, вновь будут по ночам врываться в те дома, где горит лучина, и вырывать из постели совсем ещё девочек… Они совсем, совсем как… - Как Ваш супруг, - подытожил Одо, грустно ухмыльнувшись, - И мой брат. - Но мы должны что-то предпринять! Если даже датчане отступили, оставив Йоркшир ему, и сбежали, поджав хвосты, значит, более против него у нас нет силы. Он легко нашёл общий язык с теми французами, что были присланы Филиппом, пообещав им сытую и спокойную жизнь здесь, на островах, и… - Что мы можем предпринять против человека, что продал свою душу дьяволу, будучи юнцом? Человеку, который не боится смотреть в глаза смерти? - Стать для него этой самой смертью. Змеи, пригревшиеся на его груди, святейший, должны, наконец, нанести свой удар. Избавить мой, - она подняла голову, и епископ дрогнул от решимости, что горела в её глазах, - Народ от того, кто позволил себе слишком многое. Шум её шагов стих в пустующих, переплетённых коридорах Тауэра, каменной обители, что была отстроена на крутом берегу реки несколько месяцев назад, служившей новой королевской резиденцией, и епископ, стиснув челюсти, ударил кулаком по столу – слишком многое стояло на кону. И, пожалуй, с жизнью брата он готов был распроститься наиболее легко. Ему было неизвестно, что, ворвавшись в обстрелянный огненными стрелами город, король, не даровав пощады никому из тех, кто остался в, как казалось, неприступных стенах, одерживал очередную победу. Спешившись посреди рыночной площади, он, стоя во главе небольшого отряда лучших своих наёмников, отправил большую часть войска к югу от главных ворот, приказав поджигать укрытые соломой крыши маленьких, аккуратных домиков, а сам, широко ухмыльнувшись и обнажив меч, стал обходить опустевшие улицы. Запах разлагавшейся плоти и гниения, запах крови, смешанный с удушливым смрадом, заставил его прищуриться, но он всё ближе подходил к своей цели, и хищный оскал, исказивший его тонкие губы, стал ещё шире. В окружении отряда кавалерии, пущенной в Йорк первой, беспокойно жались чуть более тридцати женщин и с десяток ребятишек. Грязные, в разодранной одежде, они всего на мгновение, но напомнили ему о его судьбе. К счастью, его, маленького, покинутого всеми мальчишки, обошла стороной та участь, которая ожидала этих несчастных. Он знал, кого именно стоит пленить кавалеристам, знал, что как только его план претворится в жизнь, мятежные эрлы и герцоги, променявшие верность стягу на призрачную надежду возвыситься, ринуться к нему, падут пред ним на колени, умоляя взять их жизни взамен жизней тех, на кого он смотрел свысока, крепче сжимая рукоять меча из дамасской стали, но будет уже слишком поздно. Вопреки распространённому мнению, он умел прощать и давать второй шанс. Те, кто решал пренебречь такой возможностью, платили за неё высокую цену. Кавалеристы, гарцующие вокруг испуганной толпы, расступились в тот же миг, как он, скинув на покрытые кровавым месивом мостовые свой плащ, сделал шаг вперёд. Женщины, прижимающие своих детей ближе к своей груди, молили его о спасении – и он вновь почувствовал себя Богом, обнажая покрытый спекшейся кровью клинок – но король был глух к их мольбам. Шумно втянув пропахший жжёным деревом воздух, он слепо, ориентируясь только на сокрытые внутри его истерзанной души инстинкты, занёс меч, не слыша вскриков, не слыша детского плача и шепота, полного ужаса, что волной прокатился среди наблюдающих за резнёй кавалеристов. Он успел забыть то пьянящее ощущение, которое затапливало его разум, блокируя любую мало-мальски человеческую эмоцию, когда кровь обагряла грудь, росой опадая на пыльную землю, забыть то, с какой ненавистью в последний раз загораются глаза его невольной жертвы перед тем, как навсегда в них застынет тяжелый, со стеклянным отблеском взгляд, направленный куда-то ввысь, к тому, кто обязался защищать. Что-то отрезвило его, стоило безвольному тельцу черноволосого мальчонки опасть, неловко уткнувшись лицом во влажную землю. Брезгливо сморщившись, он несколько минут стоял без движения, словно оценивая результаты своего труда, своего адского жертвоприношения, и, не обратив внимания на то, что несколько женщин, бледные, как сама смерть – оттого, что увидели её живое воплощение – всё ещё стояли на коленях, прикрывая грудь дрожащими руками, оседлал верного скакуна и умчался прочь. Его силуэт, объятый языками пламени, размытый, подобный летящей стреле, был последним, что увидели стены древнего города перед тем, как пасть. На сей раз, как он надеялся, окончательно. *** - Ты не считаешь, мой мальчик, что лучше мне было бы направиться обратно в Ноттингем? Земли, лишённые контроля, как тебе хорошо известно, склонны к неподчинению… - Не раньше, чем мы отпразднуем нашу победу, Понмерси! Или ты стал слишком стар для того, чтобы положить глаз на понравившуюся тебе портниху? – Северус, проведя по лицу, перемазанному золой, широко ухмыльнулся и дёрнул за поводья, принуждая бедное животное ускориться, - И раз у нас появилась возможность поговорить, то… Боюсь, в Ноттингем ты направишься один. Если твоё предложение всё ещё в силе. - При живой супруге ты позволишь себе размениваться на неё? Мне казалось, что то, с какой стремительностью ты в последний свой визит покинул мой замок, лишний раз подтверждает то, что милой вдовушке удалось, наконец, смягчить тебя. - Она – в Тауэре, Мария – в Илфорде. Уверяю, Мартен, с твоей дочерью будут обращаться так, как подобает королеве, а Гермиона… - он подавил вздох, сжимая и разжимая кулак, прикусив губу от неприятных ощущений, что доставляли ему мелкие царапины на внутренней стороне ладони, - Я пытался. Дал ей всё, о чём она могла желать. - Это задело тебя куда сильнее, чем мой отказ выдать Марию за тебя, Северус, и это видно невооруженным глазом. Ты стал сам на себя не похож… - Уверен? – прорычал король, не поворачивая головы, - События последних месяцев ничему тебя не научили, старый дурак? - Ты можешь огрызаться сколько угодно, но я останусь при своём мнении, - барон, проследив за тем, как его собеседник пришпорил коня, обгоняя пехотные полки, подавил ухмылку и, покачав головой, подстегнул свою клячу – его добыча, вопреки обещаниям Снейпа, не была столь уж существенна. Огромное войско, где лишь треть составляли обессилившие, уставшие от постоянных походов по неприветливым, пустынным землям Альбиона нормандцы, всё ближе и ближе продвигалось к крепостным стенам, сереющим на горизонте. Месяцы, что провели они в карательных походах под знамёнами своего короля, в очередной раз уверили каждого из них, что бастард, которому они присягнули на верность ещё там, за бушующими водами Английского моря, канул в небытие, уступив место человеку, который не остановится ни перед чем, чтобы упрочить свою власть, власть своего народа и власть здравого смысла над проклятыми поползновениями захватчиков. Живая цепь, разрезающая войско напополам, плелась, позвякивая кандалами, пытаясь потереть руки, сплетённые крепкими жгутами, опустив глаза в землю. Юноши и мужи, смевшие восстать против помазанного Богом, безрассудные глупцы, что повелись на сладкие речи, пытались не продрогнуть на колючих порывах ветра, облачённые в разодранные рубахи. Лица их, как и у короля измазанные золой, были безжизненны, и огонь, что заставил зажечься где-то внутри и Филипп, и датские псы, уступил место самой пугающей эмоции – принятию собственной обречённости. Помимо многочисленных людских ресурсов, которые новый король желал направить на каменоломни – строительство царственных обителей, пышных резиденций и соборов, что должны были умалить его грехи перед Папой, требовали куда больше, чем он мог дать – Северус принёс с собой столько золота, украшений, книг и богатых тканей, сколько смог найти в Северных землях. Вопреки распространённому здесь, в более тёплой и приветливой части острова мнению, даже в укрытых вересковым одеялах низинах ему было, чем поживиться. Благодарить стоило как датчан, что подкупали неразумный народ, желающий подвести его к плахе, всем, чем только можно, так и его бывшего сюзерена, что решил избавиться от неугодного нормандца. С хищной ухмылкой Северус думал о том, как должно быть горестно сейчас Филиппу, как он, обезумевший, метается по извилистым коридорам обители в Аахене, вопрошая у Господа, что делать с диким зверем. Быть может, он доберётся и до него, ведь ни герцог, ни король предательства не простит. Лондон, вопреки его ожиданиям, был пустынен и тих – заколоченные деревянными ставнями окна трактиров и мелких лавочек словно ожидали пришествия захватчика, но не законного правителя, и, поджав губы, Северус, вновь подстегнув коня, сорвался вперёд, поднимая над брусчаткой мостовых, что была выложена ещё римлянами, пыль и золу. Ветер, гуляющий вдоль берегов Темзы, несколько отрезвил его, и, дёрнув за поводья, он застыл каменным изваянием на противоположном от Тауэра берегу, тяжело выдохнув. Над замком, который на его памяти был лишь грудой неотёсанных булыжников, где, не жалея себя, трудились лучшие из лучших зодчих, развевался его флаг. Его знамя, увенчанное короной герцога Нормандского. Отправив войско за границы древнего града, в Илфорд, куда он не хотел возвращаться до тех пор, пока не увидит причину своей погони, своих ран и триумфа, король, пренебрегая возданной ему гвардейцами честью, впервые переступил сквозь врата нового начала. Епископ Одо, с каждым кругом всё крепче сжимая в подрагивающем кулаке бусины розария, непреднамеренно дёрнулся, услышав тяжелые шаги и скрип несмазанных железных петель. Робко обернувшись через плечо, надеясь на то, что видение, представшее перед ним, совсем не то, чем кажется, он тяжело вздохнул и выдавил из себя улыбку – измученную и полную опаски. - Мы ждали тебя не раньше ноября, - ему пришлось откашляться, чтобы голос принял былые рокочущие интонации, и Северус, расстегивая пряжки плаща, повёл бровью, оглядывая его с ног до головы изучающим взглядом, - Брат мой. - Брат мой, - вторил ему мужчина, ухмыльнувшись, сокращая безопасное расстояние и заключая священнослужителя в крепкие объятия, на которые он, вопреки всему, неуверенно, но ответил, - Я решил, что дела на Севере больше не нуждаются в моём личном присутствии. Всё, что должно было быть сделано, я окончил, а иное… Иное не отвадит меня от желания как можно скорее вернуться… Домой. Это слово впервые за долгие месяцы сорвалось с его губ, приглушённо и быстро, но он успел почувствовать его сладостное послевкусие, томительное, пронизанное ожиданием и невероятным теплом, которое он не чувствовал с юношеских лет. Нега, что разлилась по его телу, мгновенно сделала голову тяжёлой, а руки и ноги неподвластными голосу разума, словно вся усталость, что он копил в себе во время походов, выплеснулась в один миг. - Да, да… Верно, Северус, - отойдя от пропахшего кровью, потом и костром единоутробного брата, Одо вновь улыбнулся, но куда более уверенно, - Ты сам не свой, вероятно, тебе стоит прийти в себя, а уже потом… Потом мы всё обсудим. Все, что тебе следовало знать, ты знаешь, да и мы с Её Величеством читали твои послания. Иди, Северус, иди и ни о чём не думай. Провожая рослую фигуру убийцы, насильника и грешника взглядом, он сразу обратил внимание на то, как при упоминании Гермионы он весь напрягся, будто готовясь к атаке, замер, сделав лишь шаг по каменным ступеням винтовой лестницы, и тряхнул головой, отгоняя от себя непрошенные мысли. - Ты знаешь, почему она не ответила ни на одно из моих посланий, Одо? Епископ сжал розарий с такой силой, что одна кипарисовая бусинка треснула, расколовшись на две почти равные части. - Нет, но уверен, она скажет тебе всё лично. Она ждала тебя, Северус. Мужчина не ответил ничего, скрывшись в объятом мягким пламенем свечей коридоре, и, стоило его голове коснуться подушки, провалился в долгий, крепкий сон. Среди туманных видений он слышал мягкий голос, шепчущий ему лишь одну фразу: я ждала тебя. *** Она кралась по коридорам тихо, подобно мышке, ступая по мягким коврам из овечьей шерсти с грацией и изяществом, подобрав подол длинной ночной рубашки так, что была видна мягкая округлость коленей. Солнце зашло за горизонт несколько часов назад, и служки, бывшие здесь, в стенах Тауэра, её тайными гонцами, донесли ей, что Его Величество проснулся и покинул – впервые за два дня, прошедшие с его возвращения – господские покои. Перед его возвращением у неё было некоторое время, чтобы продумать план, так трепетно хранимый, до мелочей, и сейчас она крепче сжала рукоять спрятанного в шёлковых складках кинжала. Дверь поддалась легко и закрылась за её спиной с тихим, мягким щелчком. Ей пришлось несколько раз моргнуть, привыкая к полумраку, в который была погружена комната, и, удостоверившись, что плеск воды из смежных покоев всё ещё раздаётся, она прокралась ближе к постели, укрытой сбитыми, смятыми простынями, пропахшими тяжелым ароматом его тела, и, на удачу коснувшись губами острого лезвия, спрятать своё спасение под пуховыми подушками. Через некоторое время ей стало холодно – открытые настежь ставни пропускали порывы холодного осеннего ветра, что скользили по полу, подобно змеям, и, перекинув волосы на плечо, она взобралась на подоконник, постаравшись кончиками пальцев прикрыть поскрипывающие резные деревяшки. Шершавая, тёплая ладонь, перехватившая её запястье, заставила её вскрикнуть и, если бы не сильные руки, подхватившие её под талию, она бы сорвалась прямо на каменные плиты. Впервые за более чем полгода, она взглянула на него. Влажные пряди, с которых на плечи спадали капли тёплой воды, обрамляли чуть осунувшееся лицо с грубыми, жёсткими чертами. Губы, обветренные и покрытые паутинкой маленьких трещинок, сжались в тонкую линию, скулы украшала на удивление мягкая щетина с проблесками ранней седины, та, что нестерпимо хотелось коснуться… И лишь когда её пальчики пробежались по его подбородку, в глазах, ранее напоминавших ей два чёрных водоворота, промелькнула заинтересованность, смешанная с невероятной, щемящей душу тоской. - Я не надеялся увидеть тебя здесь, - прошептал он, так несвойственно поддавшись ласке, сжав дрожащими пальцами её талию ещё сильнее, - Зачем ты пришла? Ей потребовалось некоторое время, чтобы, отринув страх, приступить к выполнению своего плана, своей главной роли, к которой она готовилась, которую она страшилась. - Я ждала тебя, - фраза, оброненная Одо, фраза, что преследовала его во снах с момента возвращения в Лондон, обрела, наконец, своё реальное воплощения, и антрацитовые омуты загорелись нескрываемым желанием. - Повтори это ещё раз, - голос его стал ещё глуше и ниже, и Гермиона подавила сиплый вздох, когда почувствовала мягкий укус на своих ключицах. - Я ждала тебя… Мой супруг, - она не сопротивлялась, когда сильные руки опустили её, и наблюдала за перемещениями короля, словно заворожённая. С маниакальной ухмылкой, исказившей его уста, он стал куда больше походить на себя прежнего, но, словно борясь с чувствами, что распаляли его кровь, он опустил голову и, заняв место в укрытом лоскутным одеялом кресле у растопленного камина, проговорил едва слышно, срывающимся на рык голосом. - Тогда докажи мне это. Она знала, чего он потребует, и с решимостью, которая стоила ей множества бессонных ночей, избавилась от мягкой ткани, укрывавшей её тело. Судорожный вздох, шумно втянутый сквозь плотно сжатые челюсти воздух сказали ей всё, что она желала и, встав перед ним на колени, она почувствовала мягкое прикосновение к своим волосам. Пальцы, пару секунд ласково касающиеся каштановых прядей, сжались на затылке, принуждая её переступить, наконец, проведённую ей черту. Когда её губы, сладкие, как лучшее вино, коснулись его обнажённой плоти, он ответил ей громким грудным стоном и откинул голову назад, сжав пряди ещё сильнее. Он чувствовал, как она дрожит, и её неуверенность, её… Невинность прельщали его. - Возьми его в рот, девочка, - собственный голос показался ему чужим, раздававшемся откуда-то издалека, но подобные мысли не задержались долго в его разуме – вспышка, подобная комете, ослепила его, вынуждая приподнять бёдра навстречу медленным, тягучим движениям её языка и теплу её рта. Наблюдая из-под опущенных ресниц за тем, как мужчина, которого она считала несгибаемым, жестоким убийцей отдаётся ей на милость, переставая контролировать свои слова и движения своего тела, она не сдержала осторожной ухмылки, продолжая скользить кончиком языка по крепкому стволу его пульсирующей плоти. Его тяжелый, мускусный привкус показался ей столь сладостным, что, вопреки всему, она не могла оторваться, и чувства, которые, как ей казались, должны были быть погребены под завалами, поднялись в её душе вновь. Она чувствовала свою власть, чувствовала его нужду в ней, и едва слышно застонала, когда Северус, подавшись бёдрами вперёд, коснулся задней стенки её горла, сдавленно шипя. - Достаточно, милая, - прошептал он, дыша тяжело и поверхностно и, стоило ей отстраниться с влажным, невероятно соблазнительным звуком, он коснулся костяшками пальцев опухших губ, кивком указав на постель, - Встань на колени. Я хочу взять тебя сзади. Он позволил себе полюбоваться видом, прислонившись плечом к резному столбцу, удерживающему полупрозрачный балдахин, и ухмыльнуться против воли, наблюдая за тем, с какой грацией девчонка, что свела его с ума с первой встречи, прогибается ему навстречу, соблазняя много лучше всех тех, с кем он делил свою постель последние месяцы. - Ты хочешь меня поцеловать, девочка? – шепнул он в полумрак, окруживший их, словно кокон, и не ожидал ответа, но её жалобный стон, больше походивший на мольбу, заставил его тихо рыкнуть, а плоть в его кулаке в нетерпении дёрнуться. - Более всего на свете, светлейший… Единственное, о чём я думаю перед тем, как позволить себе уснуть – Ваши сладостные поцелуи, что Вы дарили мне… Ранее, - обрывок фразы потонул в сдавленном стоне, и тонкие пальчики девушки с силой сжали сбитые простыни, когда её законный супруг, единственный, с кем она в своей жизни делила ложе, вошёл в неё одним резким движением, намотав волосы на кулак. - Я целовал… - рыча, он входил в податливое тело с особым остервенением, натягивая каштановые кудри, - Лишь одну в своей жизни женщину, Гермиона… И она… - он вновь сорвался на стон, стоило ей, приняв подсказку инстинктов, сжать вокруг него внутренние мышцы, - Чёрт подери, девочка, она никогда не сравниться с тобой. Ты – единственная причина, по которой я возвращаюсь сюда. Я хочу… - хлёсткий удар по ягодице заставил её отстраниться, чтобы всего через мгновение принять его целиком, - Быть с тобой… Ты пьянишь меня, милая девочка. Никто и никогда не имел надо мной такой власти. Он отстранился, ошалевшим взглядом лаская её подрагивающие в муках наслаждения тело, и упал на спину, притянув её к себе, оставляя на молочной коже багрово-фиолетовые кровоподтёки. - Моя, - шептал он между укусами, удерживая её за подбородок, и, коснувшись успокаивающим поцелуем её лба, мягко улыбнулся, - И я позволю тебе сегодня овладеть мной так, как ты того, несомненно, хочешь. Он был расслаблен, погружённый в волны тёплого океана, и лишь едва слышно зашипел, стоило ей оседлать его бёдра и принять его плоть в себя – сменив угол проникновения, он поддался новым ощущениям и прикрыл глаза, закинув руки за голову, позволив ей полностью управлять им и наслаждением, окутавшим обоих. Большего дара она не смела ожидать. - Я была слепа, мой господин, - прижавшись грудью к его груди, тяжело вздымающейся после каждого медленного движения, она коснулась губами его скулы, - Слепа и недостойна Вас. Я не верила ни в Вашу силу, ни в Вашу мощь, ни в право… - судорожный вздох сорвался с её губ, но мужчина лишь ухмыльнулся, не открыв глаз, - На престол. Но Вы… Божий посланник, сильнейший из всех тех, с кем я встречалась, и я горда быть Вашей – и только Вашей. Осторожно, чтобы не потревожить его, не прерывая поступательных движений бёдрами, Гермиона позволила правой руке осторожно скользнуть под пуховую подушку, сжимая рукоять кинжала. Его пальцы вновь сжали её талию, а движения стали рваными и резкими – он вновь перехватил инициативу, подбираясь к вершине. - И потому мне доставит особое удовольствие наблюдать за тем, как из тебя по капле вытекает жизнь. Совсем так, как из моего мужа. Наточенное лезвие было в нескольких сантиметрах от его обнажённой, незащищённой груди, но тех нескольких секунд, что потребовались ей на то, чтобы решиться нанести, наконец, удар, хватило Северусу, чтобы открыть глаза. Она сумела поднять на него взгляд лишь в тот момент, когда услышала звон упавшего на каменные плиты кинжала. Сбитая простынь укрывала его ниже пояса, грудь медленно, ритмично опадала, словно он пытался восстановить дыхание после долгой погони, а глаза… Глаза не выражали ничего. Стоило ей приглядеться, и она увидела бы в них своё отражение. Несколько раз он повёл головой из стороны в сторону, будто приходя в себя после контузии, и неловко, дрожащей от напряжения ладонью провёл по левой скуле. Кровь, что полосой осталась на огрубевшей коже, казалось, смутила его. Он не ощутил боли ровно до того момента, пока первые капли не упали на белоснежные простыни, оросив их багровыми подтёками. Гермиона не сдержала вскрика, когда он повернулся к ней. Его лицо, испещрённое шрамами, с жёсткими и грубыми, как ей казалось, чертами, походило теперь на ужасную маску, обнажая истинную его сущность. Кривой разрез, проходящий от виска ниже, к кончику губы, изуродовал его окончательно. Изуродовал, но не уничтожил. - Беги, - шепнул он в полумрак комнаты, смотря прямо перед собой. И лишь когда за захлопнувшейся дверью стихли удаляющиеся шаги, истошно завыл.