Ab Inconvenienti

Доски подъемного моста неприятно поскрипывали под тяжестью нагруженных телег, возвещая несших караул гвардейцев в отстроченных меховых куртках о приближении Его величества. Мужчины, успевшие вымокнуть под холодным ливнем, подняли головы, не обращая внимания на капли, стекающие с металлических пластин шлемов, и, расправив плечи, вытянулись, приветствуя своего господина. Но, казалось, король не удостоил их и мимолётным взглядом, медленно выдыхая через нос, и сжал ладонями колени — всю поездку от Гастингса, что за время его правления превратился в хорошо укреплённый форт, он не сводил глаз со своей супруги. Державшая беседу со щенком, что был прислан Понмерси ему в службу, она светилась красотой и здоровьем, звонко и задорно смеялась, предвкушая томительное возвращение на землю, что стала ей родиной, и совсем, казалось, не думала о нём. — С возвращением, Ваше величество, — его приветствовали без особого энтузиазма — правитель, проводивший большую часть времени в карательных походах, не заставил толпу служек, широко улыбаясь, следовать за ним по пятам. Все их внимание было приковано к любимой королеве, нежному цветку, распустившемуся после долгой, холодной нормандской зимы; подхватив Гермиону под руки, они стали наперебой рассказывать ей о своей тоске, о том, что к её приезду были подготовлены десятки платьев, расшитых золотыми нитями, и привезены ароматические масла из восточных стран. Она улыбалась им в ответ, кивком головы пригласив Филиппа следовать за собой в свои покои, и, не глядя на мужа, удалилась вверх по каменной лестнице. Словно загнанный в угол зверь Северус бродил по тронному залу, меряя шагами освещённую светом факелов известняковую кладку и, опасаясь быть замеченным, прикусывал костяшку указательного пальца. Чувства, что прежде были ему незнакомы, разливались по крови, подобные дорогому вину; со лба, аккуратно обводя напрягшуюся жилку, скатилась капля пота. Остановившись во главе дубового стола, мужчина с силой сжал спинку стула и прикрыл глаза — нет, не в этот час, не сегодня, никогда… Опрометчивым решением было провести языком по губам — казалось, что вкус, несколько приторный, но от того ещё более желанный, не успел сойти, не успел лишить его последней крохи воспоминаний, привезённой с туманных берегов. Он не остался один на один с демонами, пожиравшими его душу, мечтавшими отхватить кусок его сердца, отдав его во владение законной — отныне он мог так судить — королевы, покусившейся на его жизнь и существование построенной им страны. Он не остался один на один с томительными воспоминаниями о той, у ног которой был верный щенок. — С возвращением, Ваше величество, — вторя гвардейцам, прошептала Мария, заставив своего повелителя обернуться. Разочарование, промелькнувшее в глубинах тёмных глаз, уверило её в том, что произошедшее на континенте вытравить будет куда сложнее, чем предполагалось, — Я ожидала Вас раньше… — У меня появились дела, Мария, — несмотря на сухость и строгость голоса, он всё равно прильнул к ней, мягко боднув головой в шею, — Дела, стоящие короны. — Где твоя девчонка сейчас? — она имела право оскорбиться, имела право коснуться скулы хлёстким ударом ладони, но не смела — не в тот миг, когда он был столь потерян и уязвим, — Вновь она займёт покои, в которых мы на двоих делили ночи, Северус? Сколь мягко он коснулся её ладоней, сколь нежно сжал их, проводя подушечками пальцев по очерченным фалангам… Ещё мгновение, и Мария могла бы окунуться в сладостный сон, поддаваясь течению, но ответ монарха лишил её и возможности, и веры в то, что его сердце, исчерченное вереницей шрамов, принадлежит ей. — Она моя супруга и мать будущего короля, Мария. До того времени, когда она разрешится от бремени, она будет королевой. К ней будут относиться, как к королеве. И я вынужден буду… Принадлежать ей, как королеве. — Но я… — на секунду она замолкла, пытаясь осознать услышанное, — Я ждала тебя. — Я знаю, — отеческий, полный горечи поцелуй в лоб должен был отрезвить её, но не подарил ничего, кроме чувства отвращения, — Мы держали беседу ещё до моего отплытия. Если ты любишь меня, то поймёшь. И она поняла. Поняла слишком многое, чтобы позволить себе оставаться в тени, чтобы терпеть метания человека, который когда-то принадлежал лишь ей. Аккуратно подобрав полы исшитого золотыми нитями платья, женщина присела в реверансе и, не взглянув на любовника, удалилась сквозь тёмные коридоры замка на встречу с той, что лишила её былого могущества. Гермиона, поглощённая пристальным изучением дорогих одежд, ворохом лежащих на простынях, не сразу обратила внимание на скрип двери — вероятно, то вернулся Филипп, посланный ей на кухню за кружкой молока. — Это прекрасно, — с придыханием произнесла девушка, прижимая к груди парчовую ткань, привезённую с золотистых берегов Босфора, — Я и помыслить не могла, что после месяцев томительного ожидания вновь увижу, почувствую нечто подобное. Как только он… — Все его мысли поглощены тобой, — резко, будто страшась нападения из-за спины, Гермиона обернулась, не сумев вовремя принять достойную позу — сжавшаяся, она предстала перед Марией сломленной и бледной, — Девчонкой, что даже не думает ответить на любовь величайшего правителя из тех, кто ныне ходит по земле. На несколько минут в покоях повисло напряженное молчание. Отступая ближе к супружескому ложу, Гермиона схватилась ослабевшими пальцами за резной столбец, расправляя плечи и не сводя взгляда с неожиданной гостьи. Пышущая здоровьем, с длинными, цвета воронова крыла, волосами, жестокая и смелая Минерва, ступающая по головам ради собственной выгоды, женщина, единственная имевшая над ним власть… Имевшая власть до того самого момента, пока он не поцеловал её, соединившись с ней на крови, пока не признался в самом страшном своём проигрыше, оставляя на её спине кривые отметины. — У девок, с которыми спит мой муж, не хватало смелости зайти на эту половину замка, — стоило сорваться с её губ словам, как Мария ощетинилась, готовясь к броску, и неловким жестом захлопнула дверь. — Твоя радость продлиться недолго, — злая усмешка исказила казавшиеся доселе мягкими черты лица, и, отведя прядь волос, женщина сделала несколько решительных шагов навстречу своей законной сопернице, — Пожелавшая убить моего господина сама умрёт в страшных муках… Каково будет жить матери, потерявшей собственное дитя? Стараясь не показать тех чувств, что нахлынули, подобно штормовой волне, Гермиона едва заметно прищурилась. — Каково сейчас жить тебе, женщине, упустившей свой единственный шанс на достойную жизнь? Зная, что засыпая с тобой, он даже не смотрит в твои глаза, представляя меня на твоём месте? Зная, что он целовал меня так, как ни разу в своей жизни не поцеловал тебя? — Ты лжёшь! — прошипела Мария, сжав украшенные перстнями пальцы в кулак, — Никогда он не касался губ другой женщины. Для него это подобно Святому Граалю, и ещё будучи юнцом он отдал его мне. Тихий смех королевы, эхом отразившийся от стен, окружил двух противоборствующих женщин незримым коконом: защищая одну, возводя нерушимую крепость близ одной и отрезая, уничтожая единственное подспорье, единственную надежду для другой; одной даровал он невероятную силу, способную вершить судьбы и делать так, чтобы к ногам её бросали покорённые города, другой — изгнание, ожидание неизвестности, бессонные ночи, проведённые в мыслях о том, как вернуть былое могущество… Хотя бы попытаться. — Святой Грааль для неверующего, утопившего земли свои в крови, охотника, положившего агнца на заклание. — Поганая девчонка… — ещё мгновение, и Гермиона прочувствовала бы всю ярость, всю злость, испепеляющую сердце покинутой любовницы, смеющей понадеяться на большее; она видела, как в глазах напротив зажегся праведный гнев, как напрягся тонкий стан, готовясь к выпаду, но скрипнувшее полотно дубовой двери вывело их из оцепенения. — Гермиона… — Филипп, оступившись, чуть было не опрокинул книжный столик, и, скрыв свою неловкость за смехом, не сразу заметил напряжения, повисшего в покоях, — Служки заметались так, будто увидели Христа, стоило мне войти на кухню. Но Вашу просьбу они исполнили… Госпожа Понмерси? — поборов удивление, кивнул головой в знак приветствия, — Не знал, что Вы гостите на континенте. — Обладая разумом человека, что сосредоточил в своих руках все земные богатства, ты размениваешься на дворового щенка. Да будет так, Ваше Величество, — не позволяя себе более быть свидетельницей столь унизительной сцены, Мария, не удостоив королеву и взглядом, покинула покои. Сбежала, впервые проиграв, проиграв грязнокровке и шлюхе. — У него определённая падкость на женщин, что не имеют чести, — тихий смешок готовился перерасти в истерику и, почувствовав влажные дорожки на своих щеках, Мария лишь приподняла уголки губ в подобие улыбки, — И ты, и она… Одни из многих. У неё оставался единственный шанс вернуть себе украденный Грааль — теперь, прознав о связи королевы и простолюдина, она способна будет открыть Северусу глаза. Она не солжёт, нет, но приукрасит события. *** — Вы грустны сегодня, моя госпожа, — медленно произнёс Филипп, наблюдая за метаниями девушки по комнате с лёгкой ухмылкой, — С самого утра не находите себе места. Что-то произошло? — Он просил меня быть у него, — вопреки его ожиданиям, тоска в голосе Гермионы была осязаема. — Так… — на секунду задумавшись, он провёл рукой по тёмным прядям, пытаясь подыскать верные слова, — Что же в этом… Плохого? Он Ваш супруг, и… — Я боюсь, — тихо прошептала девушка, спрятав лицо в ладонях, — Я боюсь его, Филипп. — Вы вернулись на землю, успевшую стать Вам родной. Убийца епископа найден, и отныне Вам и ему ничего не угрожает. Ваше вынужденное заточение близ Дьеппа было лишь знаком того, насколько сильно он беспокоился о Вас, желал уберечь, а не ссылкой, не изгнанием, о котором Вы думали. К тому же, Вы сами рассказали мне о Вашей… Встрече там. Улыбнувшись наивности молодого человека, Гермиона присела на край постели, в задумчивости обводя кончиками пальцев узоры на парчовом покрывале. Убийца был найден… Стоило ему посмотреться в зеркало во время бритья. Убийца был найден, стоило ему коснуться её спины кончиком кожаной плети, оставляя отметины. Несколько дней назад, столкнувшись с ним в коридоре, она замерла от небрежно брошенной фразы, за которой не скрывалось и капли той страсти, что разделили они на двоих в продуваемом всеми ветрами форпосте — «Я ожидаю Вас у себя после захода солнца» — и испугалась. Первая близость с той ночи, в которую она попыталась его убить. О, нет, она не была так глупа, чтобы надеяться на беседу с ним, на разговор, способный хотя бы попытаться дать ей покой, которого она заслуживала, чтобы понять, кем она является для него и значил ли их поцелуй… Что-то большее. То, на что она смела надеяться одинокими ночами, проведёнными в другой части замка. Игрушка, обязанная родить наследника, чтобы потом исчезнуть навсегда. Слова, что не сказала она Марии, но которые, знала, станут правдой, как бы она не пыталась противиться им. — Ты прав, друг мой, — в сотый раз за вечер расправив невидимые складки на подоле платья, Гермиона вновь улыбнулась и, заправив за ушко непокорную прядь волос, поднялась, — Проследи за тем, чтобы к моему возвращению были постелены свежие простыни и была горяча вода. — Слушаюсь Вас, моя госпожа, — если в голосе Филиппа и прозвучало разочарование, то он поспешил скрыть это за вежливым поклоном. Проводя взглядом хрупкую фигурку, поспешившую в полумрак каменных коридоров, он лишь покачал головой, тяжело вздохнув, и принялся за дело, созывая служек. Смелость Гермионы покинула её в тот же миг, как она оказалась перед дверью, ведущей в покои супруга. Она слышала тихий скрип ставней, порываемых вечерним ветерком, слышала и стук собственного сердца, которое, как ей показалось на мгновение, разрывает её грудь, почувствовала, как задрожали руки… Она всегда могла вернуться к себе, всегда могла его избегать… Но оказалась в освещённой парой свечей комнате прежде, чем дать панике заставить себя отступить. Он стоял близ распахнутого окна, опираясь на подоконник. Тёмные пряди, разметавшиеся от потоков прохладного воздуха, обрамляли резкие черты его лица, льняная рубаха, небрежно расстёгнутая под горлом, обнажала лишь линию ключиц с впадинкой под кадыком. Мягко ступая босыми ступнями по ковру из овечьей шерсти, он за несколько шагов достиг её, загнав в угол, словно свою жертву, заставляя её в испуге прижаться спиной к двери. Он заметил, как напряглась Гермиона, как задержала дыхание, не позволяя ему сорваться с прекрасных, сладких, полных губ, таких мягких… Северус махнул головой, отгоняя наваждение и, тяжело втянув воздух, ставший за несколько мгновение спёртым и пьяняще пряным, сделал полшага назад, не сводя взгляд с её лица. — Вы всё-таки пришли… — в шёпоте его прозвучала надежда, но взгляд был холоден и отстранён, — Раздевайтесь. Он позволил ей расположиться на краю постели, а сам, словно не желая смущать девушку, обладать телом которой будет этой ночью, вновь обернулся к окну, но, коря себя за мальчишескую вольность, всё же бросил несколько коротких взглядов на бледный шёлк её бедер и полноту грудей. — Я готова… Ваше Величество. — На спину. Подними руки, — тяжело сглотнув, Северус, стараясь не смотреть ей в глаза, в одно мгновение избавился от собственной одежды, но не упустил, однако, восторженного вздоха, сорвавшегося с её губ. Он не коснулся её, возбудившись от нескольких невинных взглядов и аромата её кожи. Он был болен. Словно в упрёк ей он, прежде чем совершить задуманное, провёл ладонями под подушками, проверяя, не решится ли пташка на очередной удар. Он учился на собственных ошибках, и посему должен был удостовериться… Но и этого было тебе мало, старый дурак? Гермиона напряглась, заметив, что из нижнего ящика резного комода, украшавшего господскую спальню, мужчина достал две шёлковых ленты. Она не видела его лица в тот момент, когда он вновь подошёл к постели, и страшилась с каждой секундой все больше. — Подними. Руки, — скорее прорычал, нежели прошептал Северус и, перехватив её запястья, осторожно обвязал нежную кожу — о, он помнил отметины, которые поставил ей сам — алого цвета тканью. Перехватив ленты, он, завязав крепкие узлы на столбцах, поддерживающих балдахин, лишь тихо выдохнул, тяжело сглатывая ком, вставший в горле. Он учился на собственных ошибках, и потому сейчас, не сводя с него взгляда, полного испуга, она была распростёрта на его постели. Опершись на колено, Северус медленно навис над ней, проводя кончиком носа по изящно выточенной скуле, и глубоко вдохнул. — Каждую неделю будет так, — прошептал он, прикрывая глаза, — Ты будешь безвольно распростёртой куклой, потакающей моим желаниям. Когда-нибудь ты поймёшь, что всё могло быть иначе, что ты могла получать… Удовольствие не меньшее чем то, что получаю я, смотря на тебя, чувствуя твою тесноту и влагу. Чувствуя тебя, девочка. Но ты… Выбрала другой путь, и пусть будет так. Касания его пальцев были лишь подготовкой, приготовлением, что не должны были нести и капли страсти, не должны были распалить в ней пожар, но Гермиона зажмурилась и тихо простонала, стоило мозолистым подушечкам коснуться внутренней стороны её бедра. Телесная близость с ним стала для неё облегчающим бальзамом, в его сухости и отстранённости она находила сладость и счастье. Подавшись вперёд, она прижалась к его ладони, захлёбываясь от чувств, что доселе были для неё незнакомы. Он был ядом, что отравляет разум и дарит забытье. Она ощущала тепло его обнажённого тела, его тяжелый, мускусный аромат, и пьянела, заставляя Северуса крепче сжимать челюсти и дышать ровнее. — Ты такая… Чувственная, — с придыханием прошептал он, на секунду забыв собственные устои, но фраза, прозвучавшая в тишине комнаты, заглушившая треск свечей, отрезвила его. — Поцелуй… Меня, — распахнув свои прекрасные, лучистые карие глаза, она попыталась потянуться к нему, прижавшись всем телом, но шёлковые ленты не позволяли ей переступить очерченных границ. Не позволил и он, войдя одним жёстким толчком, срывая с её губ очередной стон, смешанный с криком. Сжав пальцами бёдра, он притянул Гермиону плотнее к себе, не давая возможности двинуться, и, удар за ударом, толчок за толчком вбивался в неё, словно доказывая самому себе невозможность всего, о чём думал. Невозможность любить её, упиваться её соками, касаться языком каждого миллиметра её тела, ласкать её, отвечая на мольбу влажными поцелуями в шею… Невозможность быть с ней, с законной супругой, пожелавшей убить его. Отведя таз назад, он с силой толкнулся, чтобы замереть, наслаждаясь тем единственным, что всё ещё было ему доступно, прочувствовать каждую малейшую пульсацию, наблюдая за тем, как на её влажных щеках блистают капельки слёз. Он был так же отринут. Повернув голову, Гермиона с силой закусила нижнюю губу и прикрыла глаза, стараясь дышать ровно. Толчки становились всё более хаотичными, теряя ритм, они ускорялись, подводя мужчину к желанной разрядке, но она не чувствовала ничего. Страсть, увлёкшая её в темноту, всё-таки даровала возможность трезво взглянуть на происходящее: распростёртая на простынях жертва, игрушка — вот кем была английская королева. Мария оказалась права?.. Северус позволил себе хрипло зарычать и, излившись, шумно выдохнул через нос. Грудь его вздымалась, словно после долгой погони, разум завлекла приятная пустота, смешанная с остатками удовольствия, уступавшего по силе всем предыдущим, и он лишь мотнул головой, выйдя из неё. Механически, не смотря на неё, всё ещё вздрагивающую от судорожных рыданий, освободил запястья девушки и, откатившись на противоположную сторону постели, закинул руки за голову. Он слышал её тяжёлый вздох, слышал скрип и шорох собираемой одежды, слышал всхлипы, и только крепче сжал челюсти. Шрам на скуле, оставленный её рукой, неприятно заныл — «ты ведь не сделаешь этого!» — но слова сорвались с языка прежде, чем он смог осознать их. — Останься… Со мной. Шорох затих. Вновь скрипнула кровать, и, почувствовав рядом с собой тепло молодого тела, мужчина лениво приоткрыл глаза: растрепавшиеся каштановые кудри, лицо, покрывшееся красными пятнами, влажные дорожки на коже, блистающие карие глаза… Такие прекрасные, светлые, в которых он видел и обиду, и надежду, и неверие. Приподнявшись на локте, он крепко сжал другой рукой подбородок, не давая ей возможности вырваться, и, на мгновение замерев в дюйме от прикушенных губ, осторожно поцеловал её. Коротко, словно мимоходом. И она улыбнулась. Положив голову на его грудь, щекоча его лицо своими мягкими, пышными волосами, она улыбнулась. Сделав глубокий вдох, Северус, опьянённый ароматом яблок и летнего дождя, уснул с ней в объятиях.