Ab Inconvenienti

Он слышал, как затворилась с тихим скрипом дверь, отрезающая ей отступ, но не поднял головы. Он чувствовал её сбитое, как после долгой погони, дыхание, но не отрывался от чтения. Он осязал её испуг кончиками пальцев, её боль и обида оседали на языке, но строчки Писания, пляшущие перед глазами, увлекали больше. Он старался найти то, что так пленило в этой книге его брата, то, что было примером истинной добродетели, незапятнанной кровью убиенных. Он старался, но не мог. — Вы желали видеть меня, Ваше Величество, — Гермиона осторожно подала голос, но невольно прикусила губу, встретившись взглядом с супругом. Его лицо, как ей показалось на мгновение, исказила страшная, неживая маска, отточившая впалые скулы с тенью шрамов, острый подбородок, вечно сведённые на переносице брови. Лишь глаза его… В глазах она увидела едва заметно пламенеющие отсветы, погребённые, впрочем, в тот же миг за ледяным спокойствием. Он не шевелился, медленно дыша, и только отстукивал кончиками пальцев по пергаментным листам, сшитым обложкой из телячьей кожи. — Добродетельная жена — венец для мужа своего, а позорная — как гниль в костях его*… Так сказано в той книге, за которую умер мой брат, что ты читала со всем возможным усердием, стоя на коленях, — уголок его губы дёрнулся, но мышцы, скованные кривой отметиной, не дали силы улыбнуться, — Сядь рядом. Крепче сжав подол платья подрагивающими пальчиками, Гермиона выдохнула, но заняла место близ мужа, внимательно изучая его напряженную фигуру. Должно быть, он зол… Но почему так спокоен, ведь прежде подобного не бывало? Да и… Почему зол? — Что-то случилось, Ваше Величество? — она решила первой прервать напряженное молчание и не дёрнулась, когда муж взял её руку. Он плотнее сжал губы, когда по неосторожности коснулся обручального кольца, но не отстранился, будто найдя что-то новое в ставшем привычном отсвете золота — совсем таком же, как носил и он. Тавро для скота. Отмеченный. — Как думается тебе, жена, — он с силой выделил последнее слово, — Что чувствует пташка, попавшая в силки? — Должно быть, я не понимаю Вас, Ваше величество… — Вопрос прост, — мужчина разочарованно вздохнул, продолжая покручивать его, — Так ответь же мне на него. — Право, я не… — но Гермиона запнулась, стоило ему сильнее сжать хрупкие пальчики, — Может… Страх, разочарование. — Так что же превыше: страх смерти или разочарование от того, что она не может, обладая крыльями, вырваться в полёт? — Я не знаю, — она попыталась отнять руку, чтобы оправить подол платья, но король пододвинулся ближе, не давая ей возможности пошевелиться. Опершись рукой о спинку софы, на которой они расположились, он почти накрыл её своим телом — и Гермиона почувствовала его учащённое дыхание. — Знаешь, — прошептал он, бережно отводя каштановые кудри и открывая её лицо, — Что чувствует… Пташка, попавшая в силки? Холодный пот прошиб её, всё тело, неподвластное голосу разума, задрожало, а зрачки расширились, почти слившись с радужкой. И, что самое главное, он почуял это. Почуял и вновь попытался улыбнуться, чуть приоткрыв тонкие губы. — Так значит страх. — Право, Ваше Величество, я не понимаю, о чём Вы говорите. — Твои уста, — лениво, словно нехотя он провёл большим пальцем по нижней губе, оттягивая мягкую плоть, и втянул сладковатый аромат полной грудью, — Отмечены, девочка, не так ли? Я страдал, когда смог, наконец, почувствовать тебя всю, я слился с тобой дыханием, и право на тебя отошло в тот момент, когда ты ответила. Ты сама просила поцеловать тебя, ты ластилась, подобно кошке, требуя внимания, и совсем, как оказалось, неважно, от кого именно это внимание будет получено. «Но откуда?» — Гермиона не отводила глаз от его напряженного лица, ловя каждое слово и, стараясь сохранять напускное спокойствие, коснулась губ и его пальца кончиком языка. Мужчина тихо зарычал и, прежде чем в его глазах вновь вспыхнуло пламя, крепко сжал девичий подбородок. — Я знаю, — медленно, растягивая слова, начал он, — Я знаю, что ты дала право коснуться себя безродному. И я не могу винить тебя — любовь ко мне, пташка, тебе заменяет страх, и ни разу я не видел в твоих глазах преданности. — Ваше Величество, я отказала ему, — в уголках карих глаз собрались крохотные слёзы, заставляя их блистать, словно хрусталь, — Прошу Вас верить мне. — Гниль в костях его, Гермиона, — король наклонился ещё ближе, касаясь рваным дыханием мочки уха, — Ты похоронила всё то, что оставалось внутри меня, собственными руками. Когда он отстранился, медленно поднявшись с софы, девушка не сдержала сдавленного вскрика, так не вовремя сорвавшегося с губ: пламя, мелькавшее отсветами в антрацитовых глубинах, погасло. Его глаза были мертвы, завершая ужасную маску, скрывшую истинный лик. — Не отдавай жене души твоей, чтобы она не восстала против власти твоей**, — нормандец тихо хмыкнул, вновь продолжив отстукивать пальцами по пергаменту, — В вашей книге… Есть правдивые слова. Я жду тебя завтра на заходе солнца. Постарайся… Сделать так, чтобы твой верный пёс не крутился под ногами. Королева покинула господские покои, едва сдерживая подступающие рыдания. Её била мелкая дрожь, перед глазами расплывались цветные пятна, и ей пришлось остановиться в петляющих коридорах, цепляясь ладонью о грубый известняк, чтобы сохранить равновесие. *** — Тридцать четыре… Нет, тридцать пять, мой господин, — Понмерси, казалось, не отставал от своего короля ни на шаг, и в определённый момент это стало раздражать Северуса. Сделав пару глубоких вдохов, он открыл глаза, чуть прищурился и, наконец, слабо улыбнулся. В конце концов, он был обязан старику если не всем, то очень многим. Злиться на него, особенно сейчас, когда он, стоя на возвышении близ устья Темзы, оглядывал свой новый флот, крепкий, быстроходный и надёжный, у него не было никакого желания. — Славная работа, — кое-где на палубах ещё толпились набранные из захваченного народа матросы, подгоняемые верными ему гвардейцами, личной королевской армией с реющими знаменами, да слышен был треск мачт и скрип снастей, но все было готово к отплытию. Ровно в срок, ровно в тот момент, когда уже ничто, казалось, не держит его на диких, холодных островах. Минул месяц с того момента, когда он застал свою супругу в объятиях другого, и лёд, сковавший его душу жестокими оковами, отошёл, подобно тому, как от плена избавилась и Темза. Он не заговаривал с ней, раз в неделю посылая служку удостовериться в том, что она способна будет разделить с ним ложе, и покидал её, едва последние крохи опустошённости и чистоты покидали его разум. Девочка пыталась коснуться его тела, обласкать его, подарив угасающую возможность на что-то лучшее и светлое, но он сознательно выдирал с корнем все те чувства, что продолжали отравлять кровь. Ночи с ней… Стали скупы, холодны и безразличны ему, он не ощущал более ни триумфа, ни тоски, и старательно не замечал слёз, застывших в её глазах. Он гнил заживо, и каждый раз, когда он соединялся с ней, видел руки другого, видел, как она поддалась потоку, рискнув всем, что имела. Он мог бы убить её, убить её щенка, покусившегося на святыню, но святыни для него более не существовало. В господских покоях было темно и холодно, освящённые лишь маленьким огарком свечи, они стали его пристанищем, собственной тюрьмой, построенной на злобе и одиночестве. По ночам он чувствовал, как горячая кровь, струящаяся по венам, старается направить бурный поток в то русло, о котором он стал забывать, но, чтобы не вспоминать шёлка её кожи и тихих вздохов, он сознательно игнорировал его, отдавая всего себя готовящейся войне. Поход на Париж, на город, взяв который он станет равен богам, стал главной его идеей, смыслом открывать по утрам глаза, дышать, существовать. Любил ли он её? Безумно. Без памяти. Но не чувствовал этого. — Прикажете готовиться к отплытию, Ваше Величество? Все ждут только Вашего приказа, и корабли будут снаряжены в сутки. Но ответа барон так и не получил. Его внимание, как и внимание короля привлёк смазанный силуэт, поднимавшийся по крутому и скользкому после ночного дождя склону. На несколько мгновений, как успел он отметить, Северус злобно поджал губы и подобрался, готовый к атаке, но, сделав глубокий вдох, вновь надел маску, ставшую неотделимой. — Ваше Величество, — Филипп задыхался, от него волнами исходил страх, заставивший нормандца непреднамеренно сжать рукоять кинжала. Когда мальчишка упал перед ним на колени, он позволил себе едва слышно хмыкнуть: значит, вот кого ты выбрала, девчонка — того, кто боится смотреть в его глаза, — Ваше Величество, королева… Просит Вас прибыть к ней как можно скорее. — Мы встретимся завтра вечером, — невозмутимо произнёс он, не глядя на юношу, — Моей супруге прекрасно известно, что я не намерен уделять ей внимания сверх меры. — Она страдает от жара третьи сутки, — глаза Филиппа полыхнули едва скрытой злобой и, поднявшись с колен, он приблизился к королю на непочтительное расстояние. Глаза в глаза. Он видел его отчаяние, — И просит Вас. — Мартен, — обернувшись, Северус подозвал к себе барона, что не привык вникать в разговоры о личной жизни своего государя, — Прикажи снаряжать корабли. Отплывать будем завтрашним вечером. И я не хочу, чтобы об этом знал кто-то, кроме матросов. — Как Вам будет угодно, — наблюдая за тем, как король, шелестя полами плаща по начавшей пробиваться траве, спускается с холма, старик только покачал головой — решивший сбежать от своего страха, он слишком сильно напоминал того мальчишку, что некогда был заточён в Фалезском замке. В северном крыле Тауэра было душно и пахло лекарственными травами. Позволив пажам раздеть себя, мужчина, стараясь не нарушить повисшую в покоях тишину, приоткрыл дверь и почувствовал кожей тепло полыхающих в очаге углей. Из стороны в сторону носились служанки, крепко сжимая в побелевших пальчиках мокрые простыни, окна были занавешены, не пропуская солнечный свет, а на постели, бледная и измученная, лежала его супруга. Сердце, как ему показалось, пропустило удар. — Что с ней? — его хриплый голос заставил отозваться не только девушек, тут же расступившихся и присевших в аккуратном реверансе — и всё это до одури напомнило ему парижский двор — но и её саму. Словно в бреду она протянула свою хрупкую ладошку, призывая его приблизиться, и сжала его мозолистые пальцы со всей силой, с которой могла. — Я так ждала тебя, — прошептала Гермиона в пустоту, не открывая глаз, и, облизнув пересохшие губы, припала судорожным поцелуем к чуть выпирающей косточке большого пальца, — Ты мне так нужен, Северус. Она вновь назвала его по имени, хотя шрамы на её спине умоляли, просили не совершать подобной ошибки, но вокруг короля словно образовался кокон, где не было ни мыслей, ни чувств, ничего — только её бледное, обескровленное лицо, по которому стекали едва заметные в свете свечей капельки пота. — Что с ней? — произнёс он уже громче, сжимая ладошку в ответ. Девочка притянула его ещё ближе к себе, позволяя коснуться подушечками пальцев своих щёк и полураскрытых губ, — Она вся пылает. Служанки разбежались, явно напуганные как и состоянием своей госпожи, так и визитом жестокого захватчика, по нелепости ставшего ей мужем. Только седая повитуха, присланная к королеве для того, чтобы сохранить недуг в тайне, кривовато улыбнулась, отойдя от полудрёмы. — И мудрецом тут не надо быть, Ваше Величество, — она хрипло рассмеялась, обнажая беззубый рот, и, когда мужчина, сжав челюсти, хотел было сорваться на рык, продолжила, не скрывая радости, — Так нам скоро наследника ждать. Вот и страдает пташка, молода ещё… Он не слушал более ни причитания старухи, ни шёпот супруги, что жалась к нему всё теснее и теснее. Аккуратно высвободив ладонь, он, медленно сжимая и разжимая кулаки, отходил всё дальше и дальше от постели, не отрывая взгляда от хрупкой фигурки на влажных простынях. И только когда дверь за его спиной закрылась, отрезая его от всего мира, разделяя его жизнь на всё то, что было до, и скрытое туманом будущее, он мотнул головой и, не отвечая на расспросы служек, побрёл к себе. У него оставалось время на то, чтобы отоспаться перед отплытием. Он, так жаждавший услышать весть о том, что королева в положении, не чувствовал ничего, кроме холода и гнетущей пустоты.