До большого взрыва

Можно обмануть кого угодно: гиперопекающего отца, который одновременно и вечно работает, и успевает контролировать каждый твой шаг, не позволяя делать самостоятельных решений; вечно психующую мамашу, у которой хорошего настроения не было, наверное, с самого дня твоего рождения. Можно обмануть своих бывших учителей, не обращающих внимания на то, как ты отдаешь обеды одноклассникам, и даже Изуку… Потому что Изуку никогда не видел тебя без шорт ниже колена и футболки с рукавом до локтя. Толком не трогал. Изуку не комментирует чужие тела. Изуку верит в твою маленькую ложь. Изуку считает, что ты занимаешься спортом, чтобы поддержать хорошее самочувствие. А без присмотра Киришимы — никто не узнает, что ты истощаешь свое тело бесконечным кардио. «Нельзя забывать про силовые. Чем больше мышц — тем ты стройнее выглядишь и быстрее худеешь». И все-таки… как же сложно не поддаваться давно забытому чувству легкости. И ведь это такое чистое желание. Это ведь не ради себя — ради Изуку. Чтобы, когда все случилось по-настоящему, он увидел идеальную версию тебя. А не это расплывчатое недоразумение. — Я сделаю это, — говорит Кацуки и встает с места. Внутри все еще пылает жгучий кипяток стыда. Он прячет визитку в кармане и спешит выйти на свежий воздух. — Кацу! — догоняет его Кири, расплатившись за свой чай с официантом. — Постой! — Что? Прямо здесь? Мне взять в руки громкоговоритель? Чтобы все знали, что я звоню мозгоправу? — Это хорошая специалистка. Она не осуждает… Ты можешь рассказать ей все, — Бакуго перекрывает. Если это намек — то не стоило. Ой как не стоило доставать эту карту. Кири должен был сделать вид, что забыл. Очевидно, что он помнит. «Успокойся, он желает тебе лучшего! Это твой лучший друг!» борется с «Да пошел ты нахуй! Оставь меня в покое! Я в полном порядке!» — Кацуки, — Киришима закрывает глаза руками и качает головой из стороны в сторону. — Я устал. Я вижу, о чем ты думаешь. Я знаю, что ты… нихрена не позвонишь ей… Я даже не понимаю, на кой черт я все еще пытаюсь тебе помочь! — Потому что тебе не плевать? — И потому что плевать всем остальным. Кто, если не я? Где все люди из твоей жизни? Где другие? Больше никого не осталось. Ты всех оттолкнул. Если ты не возьмешь себя в руки, ты… потеряешь и его. И в отличие от меня… Изуку может сыграть в спасателя один раз. Сможет три. Но он не будет терпеть так долго, как я. — Зачем ты говоришь это все? — Потому что я люблю тебя! Потому что я хочу, чтобы ты был счастлив и здоров. «Люблю тебя?» — Я все… Если вдруг захочешь, напиши сам, ты ведь знаешь мой номер.

***

Кацу: Она сказала, что прогресс не бывает линейным. В чем-то я стал лучше за последние месяцы. А в чем-то я испытываю сложности. Но это нормально. Кири: Поверить не могу, что ты обратился за помощью. Кацу: Но хватит обо мне, ты как? Разговор идет туго. Кацуки все еще неловко вспоминать все, что сказал тогда Киришима. Он даже не знает, что было больнее, — горькая правда или неожиданное признание. Кацуки хочется верить, что это не больше, чем семейные чувства. Брат к брату. Друг к другу. Бакуго не сможет жить с такой ношей. Это слишком. Столько лет терпеть его? И не по доброте душевной, а потому что Кацуки заразил его. Затянул с собой на дно опустевшего колодца, и вот они горят вдвоем осенними листьями. Тонут под осенним ливнем и замерзают под снежным пледом… А затем все повторяется вновь. Это жестоко. Киришима должен оставить Бакуго в прошлом. Навсегда. Кацуки подходит к окну и отодвигает занавеску. Вдали — заходящее солнце. Такое теплое, спокойное, притягательное. Говорят, нет заката теплее, чем за день до похолодания. И уж точно не бывает заката красивее, чем за полчаса до страшного ливня. Так работает жизнь. Хорошее всегда заканчивается, чтобы началось беспросветное плохое. — Я дома! Сегодня на ужин запеченные роллы. Составишь компанию? — Объелись с Киришимой. Даже кусочек осилить не смогу. — А что это за визитка? — Да так, ничего. Кто-то положил у двери. Решил выкинуть в мусорку — не засорять же подъезд.