До большого взрыва

— Никогда не любил баскетбол, — Бакуго ловит мяч, адресованный ему Кири, и тот усмехается услышанному. — Ты вообще мало что любишь, — на территории огражденной площадки никого, только Кири, которому на ночь глядя захотелось покидать мяч. — Как узнал, что я здесь? — Угадай с трех раз, — светловолосый прячет руки в карманах. Его осанка и без того далека от идеала, но, когда он чувствовал себя особенно паршиво (а вернее сказать — виноватым), она портилась еще сильнее. — Изуку. Конечно же. — Я никогда не спрашивал, но как вы вообще познакомились? — Эйджиро берет со скамейки свой рюкзак и достает ветровку, чтобы не простыть. Он накидывает капюшон и не торопится делать шаг навстречу Бакуго. — Какое-то время я встречался с девушкой. Ее лучшая подруга — та самая Очако, ну… если ты нас слушал, ты помнишь, что Очако — бывшая Изуку. С Миной мы разошлись быстро, к тому же она переехала в другую страну. Она безумная, в лучшем из смыслов, — Кири улыбается воспоминанию и меняет позу на чуть более расслабленную. — Вы все еще общаетесь с Очако? — Да. С Изуку она тоже общается. Она славная девушка. — Жалеешь, что на горизонте появилась моя проблематичная задница? — И вот ты спалился, — Кири накидывает рюкзак на спину и делает шаг навстречу другу, — нифига ты не слушал — они расстались до вашего знакомства. — И в чем был твой великий замысел? — на улице темно и холодно. По дороге с большими интервалами проезжают ленивые легковушки, а приглушенный свет фонарей отвлекает от блеклого света звезд в ночной пропасти. — О чем ты? — Кири смотрит под ноги, периодически задевая носком камушки и подкидывая их. — Я и Изуку. Тогда ты пригласил нас вместе. — Я ни на что не рассчитывал. Думал, что ты вольешься в компанию. В итоге… все так быстро закрутилось между вами… — Готов поспорить, ты думаешь обо мне то же, что я сам. — Что использовал Изуку, чтобы поскорее сбежать от родителей? — В точку. — Да, ты тот еще говнюк. Но ты бы не сделал это, если бы Изуку тебе не понравился. — Сложно сейчас сказать. Это все было так давно, — Кацуки сжимает телефон в кармане и смотрит, как белый пар, который поднимается при выдохе, рассеивается, так и не достигая неба. — Будто в прошлой жизни. — Но я рад, что вы вместе. Изуку хорошо на тебя влияет. Ну а ты… — Умудрился не испортить его? О да, великое достижение, — хмыкает Бакуго и наконец-то выбивает из Эйджиро улыбку. Он поворачивает голову и они с минуту идут в комфортном молчании, пока не доходят до остановки. — Кири? — Мм? — Не поверишь, что мне сказала терапевтка сегодня. — Что? — Точь-в-точь ту фразу, что я писал тебе, когда… пытался надуть, — последнее он добавляет без задора, но Кири притворяется, что пропускает сказанное мимо ушей. — И что же? — Что прогресс не может быть линейным, — Эйджиро снова улыбается, но как-то совершенно иначе. Горько и вместе с тем — радостно. Ему приятно знать, что он не ошибся в ставке на Бакуго и тот смог взять себя в руки. Кто знает, где бы он сейчас был, если бы его заперли в стационаре вместе с другими острыми пациентами? — Так странно, когда ты деградируешь спустя столько лет, казалось бы, нормальной жизни. — Ты никогда не был нормальным, Кацу, — нерешительно говорит Кири, срывая улыбку с лица Бакуго. — Все эти годы. Я давил, знаю. Надо было раньше что-то придумать с врачом. Я лишь оттягивал, пока ты не вернулся к тому, что умел лучше всего в прошлых обострениях, — делать вид, что ты не в обострении, — Кацуки устало выдыхает и бросает взгляд в пустоту неба. — Я не знаю, как тебе быть сейчас. Может, я прав, и стоит в целом отложить спорт до лучших времен. А может — это отличное средство поддерживать эмоциональную стабильность. Правда вот, сложно относиться к спорту, как к разрядке, когда ты всю жизнь использовал его в качестве наказания… Пожалуй, это еще один из «процессов». Этому придется учиться. И не один месяц. — Пока я на паузе, — кивает Кацуки и снова смотрит в глаза другу. — И… мне надоело, что ты только и делаешь, что печешься о моих проблемах. Ты больше… не должен играть в моего психотерапевта. — Добби свободен? — Добби должен делать только то, что ему хочется, — Кацу кладет руку на грудь Кири. — Если Добби сделает то, что ему хочется, он ужасно все усложнит, — говорит это Эйджиро сквозь самую печальную улыбку, которую Кацуки когда-либо видел. Он смотрит на губы Кацуки, и парень осторожно, будто боясь навредить, убирает свою руку. — Я хочу быть в твоей жизни, не пойми меня неправильно, — Кацуки набирает воздуха в грудь и смотрит выше головы собеседника, потому что этот диалог уже перешел черту терпимого. — Но то, что я сказал тогда, — это правда. Как видишь, не ты один держался за прошлое непростительных восемь лет жизни. А может и дольше, кто нас разберет? — он грустно улыбается и проводит указательным по нижнему веку, проверяя, нет ли слез. — Мне надо оставить прошлое позади. Прекратить романтизировать его. То, что было до большого взрыва, не вернуть. Ни тебе, ни мне, ни кому-либо еще. — Разве что богу, да и тот не факт что существует, — Кири деланно обиженно ударяет друга кулаком в грудь — ему никогда не нравились такие шутки Кацуки. — Я Любил. Все еще люблю тебя. Хрен поймешь, насколько это здоровая любовь. Она просто есть, понимаешь? Но она тормозит меня. Не ты сам — а она. Мои чувства к тебе. Нам лучше взять паузу. Мне многое надо обдумать. Так странно: я обвинял тебя в том, что ты застрял в прошлом, а вышло, что я и сам такой. Ты помнишь, какими несносными мы были? Как срывали уроки? Как притворялись больными и часами смотрели какую-то чушь у тебя? Как курили по утрам перед школой, а потом брали духи твоей мамы и пшикали себе на язык? — от воспоминания вкуса духов на языке у него слезятся глаза — хотя это просто оправдание. — Помнишь, как поцеловались в шутку? А потом в твоей жизни появилась Юки… — Кири выдыхает и смотрит на свои кроссовки, набираясь смелости продолжать. — Я хочу идти вперед. Я давно смирился с тем, что я всего лишь друг. Твое ожившее воспоминание из юности. Я ничего не жду и ни на что не надеюсь. Но… почему тогда я не могу идти вперед? Когда даже у тебя получилось. — Кири… — Прости, что вывалил, — он закрывает глаза запястьем и всхлипывает. — Не смей извиняться! — Не смей мне указывать! — кричит, все еще закрываясь от друга рукой, Киришима. — Я шел сюда, зная, что, скорее всего, этот разговор закончится на прощальной ноте. — Я тоже, — Кири все же убирает руку и смотрит на Бакуго сквозь пелену слез. — И все же надеялся, что смогу в очередной раз проглотить гордость. Простить тебе все и… — Не надо. Давай лучше договоримся созвониться через полгода или год, — Бакуго замолкает, смотря на небо. Он был готов поклясться, что краем глаза заметил падающую звезду, но спустя мгновение ничего уже не было. Сегодня удача явно не на его стороне. — А может, никогда. В любом случае ты заслуживаешь счастья. Гораздо больше меня. Ты — мой лучший друг. И будешь им, даже если мы больше никогда в жизни не увидимся. Даже если я больше никогда не услышу твой голос и не увижу сообщение с опечаткой. Ты мой лучший друг. Навсегда. Потому что ты был со мной все эти годы. Пока я был… худшей версией себя. — О, Кацу, — говорит Кири и кладет руку на плечо, — нет и не было никакой худшей версии тебя. Как и лучшей. Это просто иллюзия. Ты всегда был собой. Ты всегда был тем самым Бакуго, которого я полюбил с первого взгляда. И ты останешься таким навсегда, — Кири замолкает. Он делает шаг вперед и, раздумывая несколько секунд, целует Кацуки в лоб. Это длится мгновение, но для них оно значит больше вечности звезд. — Я рад, что ты нашел меня. Спасибо тебе... — Спасибо, что спас мне жизнь. — А вот и мой автобус. Напиши, как будешь до… в смысле… Спокойной ночи, Кацуки.

I miss the air, I miss my friends I miss my mother, I miss it when Life was a party to be thrown But that was a million years ago