Вереница

Кровь, количество слов: 491 Кровь была повсюду. Флаке оторопело разглядывал пол их гримерной, что еще недавно был просто серым, а теперь казался черно-бордовым и глянцевым, столько было вокруг крови. Она была и на стенах: живописными кляксами расплескалась по светлой краске, тонкими струйками бежала вниз, рисуя решетки. Флаке не мог понять, что произошло. Еще ведь буквально десять минут назад ничего такого здесь не было! Правда же?.. Отлучился в туалет, отлить — они традиционно продолжили вечер пивом, которое быстро попросилось наружу. В гримерной оставались его друзья и гости, осталась звучать музыка, остались звенеть бокалы. Сейчас этого ничего не было. Лишь кровь. Удушливый сладко-соленый запах и липкое чавканье. Кровь уже начала сворачиваться, рвалась под ступнями тонкой пленкой. Флаке пробирался от входной двери дальше, оскальзываясь и оставляя разводы. Куда все подевались? И что тут произошло? Что-то страшное? Значит, все выбежали наружу, но Флаке не слышал голосов в коридоре. Он вообще ничего не слышал. Пришла запоздалая мысль, что, возможно, не стоило топтаться. Он мог что-то нарушить, испортить следы или там… Что обычно выискивают на месте преступления полицейские? Флаке сглотнул, стараясь дышать как можно реже: от запаха крови к горлу подкатывала тошнота. Комната казалась бесконечной, за ним тянулась цепочка смазанных следов, обрамленных живописными линиями-разводами — диковинные цветы на полотне луга. Флаке остановился у дивана. Кажется, все началось здесь. Несколько пятен на обивке подлокотника, длинная подсохшая струя на нижней части, под сиденьями. Такое чувство, будто человек сначала сидел, а потом начал захлебываться кровью, будто она брызнула струей… И больше не остановилась. За спиной раздался хрип и звуки возни. Липкий, сладкий запах будто усилился, Флаке нервно сжал и разжал кулаки, пытаясь избавиться от иллюзорного ощущения скованности. Будто его руки тоже были полностью покрыты свернувшейся, густой кровью. Флаке боялся повернуться, но не повернуться не мог. Сначала стали видны высокие ботинки, потом — серебристые штаны. Наконец красная жилетка. Флаке зажмурился. Он весь дрожал от страха, от отвращения, от удушливого ужаса и невыносимой тошноты. Он боялся увидеть лицо. Он открыл глаза и проснулся. Сердце колотилось, по ощущениям, где-то прямо в черепной коробке. Сон. Это сон. У Шнайдера и правда долго шла кровь — из плеча, но не сильно, и в итоге его перевязали, напоили виски и все стало хорошо. На пару с Тиллем он бодрился и бахвалился, пушил перья и был по-нехорошему возбужденным и довольным произошедшим. Внезапная мысль пронзила Флаке, будто вспышкой: а вдруг не сон? Ноги подкашивались, когда он слезал с кровати и торопливо шагал в сторону номера Шнайдера, но Флаке жизненно необходимо было проверить… Убедиться, что все хорошо. На его стук долго не отвечали, и Флаке почти уверился, что Шнайдер сейчас в лучшем случае в больнице с огромной кровопотерей, когда дверь наконец открылась, и на пороге был Кристоф собственной персоной: сонный, с белым от бинта плечом и явно не понимающий, что в столь позднее время от него хотят. — Шнай, кто там? — послышался из глубины комнаты не менее сонный, подозрительно знакомый голос, и сначала покраснел Шнайдер, а затем, спустя мгновение осознания и Флаке. Ну… зато теперь он точно знает, что все хорошо. Сквернословие, количество слов: 420 — Флаке, да пойми же ты! Мат — это неотъемлемая составляющая языка! Обсценная лексика придает речи экспрессивную окраску, помогает выразить мысль, распространить ее широко и доступно для масс любого уровня культурного и образовательного просвещения! Многие исследователи языка подчеркивают, что сквернословие — давняя традиция, и применялось во многих ритуальных действах, начиная от свадеб и заканчивая заговорами на хороший урожай. Это уже после церковь, а затем и власть сделали из незензурщины табуированную тему, насадили стыд за ее употребление! Но ты же панк! Будь выше этого! Ты просто обязан научиться хотя бы слово «хуй» говорить без стыдливого румянца! В противовес словам Пауля, Флаке немилосердно покраснел. Пауль с каждым мгновением распалялся все больше, и речь его все сильнее становилась похожа на речь больного синдромом Туретта. Он принялся выкрикивать отдельные бранные слова, призывая Флаке повторять их, брал за руки, тряс и вообще вел себя как перевозбужденный пес, слишком маленький, чтобы дотянуться до самого интересного. Едва ли не хэкал, свесив язык набок. Потявкивал уж точно. А Флаке совершенно не представлял, как донести до друга мысль, что ну просто не может он! Родители учили его, что материться — это плохо, и в доме никогда не звучало ничего крепче обычного scheiße, и то только в моменты чрезмерного эмоционального напряжения. Например, когда отец пилил на кухне какие-то дощечки, а пятилетний Флаке попытался подсунуть под пилу собственные пальцы. Или когда все тот же Флаке, уже правда семилетний, попытался рассмотреть поближе стержень раскаленного паяльника. Или, например, когда десятилетний Флаке захотел сжечь школьный альбом со стихами и решил, что рука может быть отличной заменой кочерге. По всему выходило, что Флаке какой-то не очень умный был ребенок, и, возможно, родители матерились куда чаще, а он просто не слышал? Флаке не знал. Но менять ему ничего не хотелось. Обычно, он или просто молчал, или молчал, но не просто, а недовольно. Как правило этого было достаточно. Для всех остальных случаев существовал алкоголь, который заставлял Флаке вспоминать весь свой обширный словарный запас, почерпнутый из книг, и в мате просто не было необходимости. — Посмотри вот на Шнайдера. Сын интеллигентов, ложечка золотая в жопе шевелится при каждом удобном и не очень случае, а смог же! Флаке с сомнением посмотрел на как раз проходящего мимо с хай-хэтом в руке Кристофа. Он не слышал еще от него мата. Наверняка, Пауль его обманывает и просто… — Пошел нахуй, Ландерс, — без особых эмоций откликнулся Шнайдер, не удостоив Пауля даже взглядом. — Слышал? Слышал?! Моя школа! Не ссы, Флаке, тебя тоже научу! Пауль лучился довольной улыбкой, и Флаке вздохнул. Что ж… Кажется, у него и правда не было ни шанса. Темнота, количество слов: 408 Практически на ощупь Оливер пробирался по коридорам клуба в гримерную. Организаторы уверяли их, что вся проводка новая, перебоев со светом в их районе отродясь не было, примерно со времен Карла Великого, короля франков, и вообще, досточтимые герры, вы можете не беспокоиться, все будет на высшем уровне. Подозрительный треск в щитовой вторил сладким голосам менеджера и местных техников. Естественно, как только они врубили свои лампочки да софиты, треск в щитовой сменился на обиженное «у-у-у», а затем свет попросту погас. Весь. И везде. Оливер только надеялся, что темные окна в домах неподалеку от клуба — не более, чем совпадение. Со скуки, он поплелся следом за электриком, но быстро понял, что кроме мата в речи многоуважаемого специалиста ему ничего не понятно, и принял решение вернуться в отведенную им гримерную. Легче сказать, чем сделать. Если в помещении самого концертного зала еще можно было что-то увидеть — всюду сновали некто с фонариками, прорезая тьму лучами света, то в коридорах видно было целое ничерта. Оливер только надеялся, что правильно вспомнил повороты и отсчитал нужную дверь, и что попадет он куда-то, где есть диван, еда и выпивка, а не грязные швабры и «Denkmit» на полке. Что ж, ручка двери по ощущениям была той самой, что вела в гримерную. — Ах, Пауль… Внезапно раздалось откуда-то из темноты, и Оливер отшатнулся, вписываясь плечом во что-то твердое. Кажется, это была стена. Голос был неожиданный, какой-то тонкий и умоляющий, прерывистый, будто говоривший задыхался и вот-вот должен был упасть в обморок. — М-м-м, Рихард, какой же ты у меня… Отозвалась первому голосу все та же темнота: на этот раз жадно, властно, но тоже задыхаясь. Оливеру по-настоящему стало страшно. Он никак не мог взять в толк, что тут творилось. Кажется, в комнате происходило что-то до крайности интересное. Как минимум, в этом самом «интересном» были задействованы Пауль и Рихард. Возможно, они не очень хорошо себя чувствовали, раз у них были такие проблемы с дыханием? А затем зажегся свет, загудела техника, и Оливер, проморгавшись, увидел Пауля. И Рихарда. А еще Тилля и Шнайдера. У Шнайдера были дикие, вполлица против обычных, достаточно узких, глаза и покрасневшая шея. У Рихарда подозрительно блестело ухо и глаз косил сильнее обычного. Обоих зажимали в укромных углах комнаты, а на диване, торчащем посередине, восседал Флаке, протиравший очки краем футболки. — А ты, Флаке?.. — Оливер старался не смотреть по-сторонам. Он вообще активно забывал о том, что видел, и какие из этого сделал выводы. — А я — веду наблюдение. Но свет снова горит… Наблюдение сорвано. А могло быть весьма познавательно.