Вереница

Изгои, количество слов: 422 слова — Двадцать первый век на дворе! Прогресс семимильными шагами шествует по планете! Ракето- и автомобилестроение, всевозможные виды связи, освоение космоса, глубин океана, Сибири, блять, в конце концов! — Рихард, заложив руки за спину, эффектно развернулся, подражая то ли какому-нибудь яростному оратору времен не-совсем-славного прошлого своей родины, то ли увлеченному идеей ученому. Не хватало указки. Или палочки для погона лошадей. И тем, и другим, при желании, можно было с упоением стегать нерадивых учеников или чересчур строптивых жеребцов: все равно количество ума и там и там примерно одинаковое. Шнайдер и Пауль, застывшие чуть поодаль, сильнее наклонили головы. Если Рихард напоминал… не будем развивать эту мысль, то эти двое были похожи на провинившихся младшеклассников. Носы в пол, глаза туда же, стоят, едва ли не ковыряют ботинками доски. Не хватает жалобного шмыганья носом, трогательных глаз и хорового «мы так больше не будем!», выпаленного спустя строго отмеренное количество времени. Остальные, в лице: Флаке, Оливер, Тилля и, внезапно, Эму, с ухмылками наблюдают за экзекуцией. Проштрафившихся, в силу ряда причин, жалко. Но что же это за друзья такие — не зубоскалящие над чужими проблемами? Вот посмотрим немного для начала, а потом и спасать можно будет. — Вы изгоняетесь из приличного, цивилизованного общества сроком на… — Рихард пошуршал медицинским рецептом. Оный ему, стесняясь, вручили Шнайдер и Пауль чуть ранее — аккурат до того момента, как Рихард взорвался и разразился ебать-речью на долгие минут пять. Шнайдер с Паулем узнали многого нового о себе, природе своих отношений и безалаберности, граничащей с идиотизмом. — В общем, — Рихард, очевидно, не найдя в рецепте конкретного срока лечения, вскинул на провинившихся тяжелый взгляд. — Изолируйтесь на две недели. Шнайдер, шевелюру свою — сбрей. Ты, Пауль, тоже. Каждый день принимать душ по три раза, я проверять буду. — А как именно будет проходить проверка? Будут ли нас уведомлять о ней заранее? — не смог удержаться Пауль, но быстренько замолчал, стоило только Рихарду нахмуриться сильнее. Шнайдер же рядом с другом просто краснел и тяжело вздыхал: видимо, уже представлял, как теряет все свои роскошные, волнистые пряди волос. — Коллега, а не поделитесь, случаем, подробностями? А то я, признаться, совершенно, как это… не в теме! — вслушиваясь в очередной виток выволочки, поинтересовался Флаке у Оливера, наклоняясь к тому ближе. Оба не отрывали взгляда от захватывающей картины, поэтому общались друг с другом повернувшись несколько боком. — Буду краток. Насколько я знаю: сеновал, какая-то затхлая шкура, чтобы «бедному Кристофу не накололо», закономерный итог — укусы клопов, блох и подозрение на вшей. Флаке только понимающе и немного завидуя расширил глаза, по-новому смотря на друзей. Пусть и изгои на ближайшую неделю, зато какие впечатления! Ненависть, количество слов: 455 — Ненавижу вас, — спокойным, ровным голосом замечает однажды Шнайдер. Сидя на диване, уютно, с ногами забившись в укромное местечко мягкого уголка, он листает свой ежедневник, не поднимая от страниц глаз. В комнате, как обычно, свалка из злых голосов. Целая гора претензий, непреодолимый Эверест непонимания и пренебрежения. Атмосфера накалена настолько, что дышать получается с трудом. Шнайдер конфликты не любит. Но со своей железобетонной упертостью регулярно становится их родоначальником — так, уверен Шнайдер, думают многие, если не все в этой комнате. Поэтому лучше прятать глаза и стараться дышать через раз — чаще все равно не получается. Конфликты душат, ссоры — ранят. Отступиться Шнайдер не может и не хочет. Хватит. Все эти годы… Он умеет куда больше, чем показывал всегда на записях. Пришло и его время немного повыпендриваться. Но все, кажется, привыкли к нему удобному и мягкому, и Шнайдеру горько от этого знания. Получается, он — тряпка? Как когда-то давно говорил ему Пауль, как твердил почивший Ромпе? К горечи добавляется капля едкого яда, и хочется сдохнуть. — Напоминаю герру «пустая как барабан голова», — едко начал Рихард, задиристо приподнимая голову и выпячивая подбородок: Шнайдеру этот жест напомнил какое-нибудь набычившиеся копытное. Козла, например. — Что это не мы тут устроили истерику, как нас бедных притесняют, не дают развиваться, задвигают на задний план и далее, далее, далее по списку. На второй день я даже перестал вслушиваться в то, что ты там лепечешь, если быть откровенным. Так что странно слышать о ненависти от тебя. Рихард хочет задеть. Шнайдеру обидно признавать, что у Рихарда получилось. Но чего уж тут: гитаристы всегда были у них остры на язык. Одного получилось приручить, а второй был милейшим человеком, когда дело не касалось сочинения музыки. И ущемления чувства собственной значимости. Шнайдер и сам переживает, что этот конфликт, который он породил, станет последним. То есть, вообще последним. Но спустя пару дней посыпания головы пеплом и удушающих размышлений о конце всего приходят апатия и безразличие. И кристальное ощущение ненависти. К стенам, в которых они придумывали альбом, и к самому альбому. Любовь для всех? Какое дурацкое название. Любви нет. По крайней мере здесь, между ними. Спустя неделю он собирает небольшую сумку. Традиционный полет в Америку, запись ударных, напросившийся с ним Пауль. Все, как всегда. В Нью-Йорке, Шнайдер почему-то уверен, сейчас промозгло. Ему не хочется мерзнуть. Ему и записывать ничего не хочется. — Готов тусить в ночных клубах Города¹? Шнайдер оторопело разглядывает билеты в своих руках. Сан-Франциско. Пауль смеется в ответ на его растерянный взгляд. — Мы подумали и решили сменить студию записи. Ту, в которую мы едем, очень рекомендовал Флориан². Барабаны будут стучать прямо по башке даже в распоследних китайских наушниках. Пауль хитро щурится. Шнайдер смеется так, будто разом отпустил вообще все: атмосферное давление, вес собственных костей, гравитацию. Ответственность и обиды. Впервые за эти недели ему легко как никогда. ¹ — народное название Сан-Франциско ² — звукач, работавший в паре с Якобом и раммами Праздники, количество слов: 497 — О, Шнайдер! Услышав знакомый голос, Шнайдер даже голову в плечи втянул. Сразу стало стыдно, но реакция была инстинктивной, и он постарался себя успокоить тем, что инстинкты всегда знают, как лучше. У него не было настроения общаться с этим человеком, видеть его, дышать с ним одним воздухом. Пока они находились в разных концах Берлина можно было делать вид, что воздух разный. Но на расстоянии в пределах пяти метров уже не получалось. — Привет, Пауль. Шнайдер даже не старался звучать приветливо. Прошло слишком мало времени с поездки в Америку, с записи альбома… Поездка прошла в постоянных ссорах, а при Алеше Пауль просто не стал поддерживать идеи, которые они вместе обсуждали ранее. Которые Пауль сам активно предлагал, обсуждал с жаром и восторгом. Предал. В последний раз. — Пытался сделать вид, что не узнал меня? Пауль даже улыбался. Или пытался. Шнайдер не делал попытки понять, вывести его на чистую воду: искренность ли это, дань вежливости или попытка подлизаться и задобрить. Отвечать на рукопожатие он не стал: демонстративно заложил руки в карманы, нахохлился и мрачно уставился на Пауля. — Не пытался. Но и сказать, что рад тебя видеть, тоже не могу. — Да брось ты! Шнайдер скривился. Пауль был такой простой. Считал, что любые обидные слова все остальные пропускают мимо ушей так же легко, как и он сам. Что он и вовсе не говорит никому и ничего обидного. Что можно разрушить чужое доверие до основания, а потом здороваться, как ни в чем не бывало. — Я бросил уже, если не заметил. Что ты хотел? Пауль даже стушевался. Стоял и растерянно хлопал глазами, и вид этот Шнайдера позабавил и даже порадовал. — Хотел поинтересоваться твоими планами на праздники, — все же, смог выдавить из себя Пауль. Осторожно и даже расстроенно: видимо, уже понял, что разговора не получится. Шнайдер дернул уголком губ в подобии кривоватой улыбки. Месяц назад любимая сказала, что она, кажется, беременна. От ее слов внутри у Шнайдера будто появился большой шар чего-то теплого и светлого. Счастье? Должно быть, это было именно оно. Он позвонил родителям с этой новостью, обрадовал, задыхаясь от восторга, пока кричал в трубку. Беременность подтвердилась, а вот сроки не сошлись. Конечно, он сразу расстался с ней. Молча положил коробочку с подарком на стол, и, не вслушиваясь в умоляющие рыдания, закрыл за собой дверь. Планы на праздники рухнули. Само понятие «праздник» перестало существовать для него. Семейный ужин на Рождество у родителей Шнайдера, тихий, нежный Новый год с любимой после, в их маленькой, но уютной квартирке — отныне ничего этого не было. — Никаких у меня планов, — честно ответил Шнайдер. Шнайдер прикидывал, что двадцать четвертого просто ляжет спать и проспит столько, сколько сможет, не особо желая проснуться. — А мы планируем. Придешь? Моргнув, Шнайдер отмер, понимая, что молчал довольно долго и мрачно, а Пауль все это время рассматривал его внимательными глазами, снова, как и всегда пробираясь в самое сердце и вытаскивая оттуда все самое сокровенное. Красноречиво фыркнув, Шнайдер просто развернулся и пошел. — Это означает «да»? — пытался докричаться Пауль ему вслед. «Я буду ждать!» было совсем уже неслышным.